Текст книги "Вестники времен: Вестники времен. Дороги старушки Европы. Рождение апокрифа"

Два года назад из Палестины пришло чудовищное известие – Салах-ад-Дин захватил Святой Град, вечный Иерусалим. Клименту, по примеру его предшественников, ничего не оставалось делать, как объявить новый Крестовый поход. Престарелый папа отлично знал, что благородный порыв прошлого, когда несколько десятков рыцарей Готфрида Бульонского со своими отрядами-копьями за одну ночь взяли Иерусалим, более не повторится, и сейчас придется иметь дело со скаредным Филиппом-Августом, непредсказуемым Барбароссой и вздорным Ричардом, но потерпеть такого оскорбления, нанесенного Вселенской Церкви мусульманами, не мог. Папа отдал больше половины римской казны на устройство похода и сбор армии, не забывая пристально следить за порядком в Европе. Сейчас он намеревался дать последнее напутствие христианским королям и со спокойной душой вернуться в Латеранский дворец, где придется ожидать радостных известий из Святой Земли.

– Совсем дряхлый дедушка. – Казаков на всякий случай перекрестился византийским манером, когда папа Климент, восседавший на библейском ослике, ведомом под узду одним из кардиналов, проехал мимо. – Но впечатление производит.

Папа старательно выполнял свой долг, возложенный на него апостолом Петром: благословлял толпу, изредка позволял приложиться к закрытой белой перчаткой ладони подбегавшим нищим, а следовавший за ним кардинал Орсини раздавал щедрую милостыню. Однако вид у понтифика был усталый и немного отрешенный. На щеках укутанного в белое одеяние Климента виднелась сеточка мелких синеватых вен, губы подрагивали, а окруженные паханым полем морщин глаза выражали спокойную фатальность. Климент знал, что его земной век подходит к концу, и прекрасно отдавал себе отчет, что тленное бытие следует завершить достойно. Главным делом его жизни, подобно папе Урбану II, Петру Амьенскому или святому Бернару Клервосскому[31]31
  Духовные вдохновители Первого (1099) и Второго (1146) крестовых походов.


[Закрыть], являлось освобождение Святой земли. Новый Иерусалим немыслим без Иерусалима древнего.

Проехал папа, ушла в Мессину его свита. Наступала очередь самих крестоносцев.

– Где ваши лошади, господа? – вопросила Беренгария, морща носик.

Помпезно орали трубы, уже слышался топ многочисленных коней, горожане восторженно ухали, приветствуя выезжавших из порта августейших особ. Между прочим, Филипп и Ричард едва не поссорились, споря о том, кому въезжать в Мессину первому. Лучший выход предложил умный Филипп-Август: скакуны двух государей должны возглавлять процессию голова в голову, а уж за ними пусть следуют свитские. – Сбегаю, заберу у стражников, – кивнул Гунтер. – Куда потом?

– Вы меня проводите до монастыря? – осведомилась принцесса таким тоном, словно была уверена – ей придется возвращаться домой в одиночестве. После встречи с Ричардом она в значительной мере разучилась доверять мужчинам.

– Беренгария, мы вас доставим в монастырь даже на руках, – заверил Казаков, снова обращаясь к принцессе по имени. – О чем вы беспокоитесь?

– Уже ни о чем, – мимолетно улыбнулась наваррка. – Большое спасибо, сударь.

* * *

Святая месса продолжалась, по счету Гунтера, около двух часов. Храм святого Сальватора до отказа забил высший цвет европейского рыцарства – три короля, королева Англии, десяток принцев и принцесс, еще больше герцогов, бессчетно графов… Литургию служил сам папа.

Трем невзрачным дворянам удалось проникнуть в переполненный собор только благодаря Элеоноре Аквитанской. Когда Беренгария вернулась в монастырь, аббатиса Ромуальдина, к счастью, отсутствовала – отбыла к мессинскому епископу. А значит, увидеть Элеонору оказалось проще простого.

Мессир Ангерран де Фуа все еще находился у королевы, но беседа велась ни о чем – о старых приятелях, новостях из Палестины и последних сплетнях. Когда заплаканная Беренгария показалась в дверях, Элеонора Пуату встревожилась и немедленно попросила Ангеррана покинуть монастырь, посоветовав заехать в гости завтра утром. Седоволосый рыцарь, заново раскланявшись с сэром Мишелем (и не поймешь, оскорбление это или любезность?), подчинился.

– Дорогая! – заохала Элеонора. – Что произошло? Вас кто-нибудь обидел? В таком случае куда смотрели ваши спутники? И почему вы обманули мадам де Борж?

– Матушка… – Беренгария взглянула на сопровождавших ее шевалье и догадливый Мишель выволок Гунтера с Казаковым из комнаты в коридор. Их пригласили войти лишь незадолго до полудня.

Гунтер поразился перемене, случившейся с Элеонорой Аквитанской. Ранее приветливая и благосклонная пожилая дама, от которой в любой момент можно было ожидать соленой шутки или забавного каламбура, приобрела свой истинный облик. Королева-мать не изменилась в лице, но ее улыбка из обходительной превратилась в жестоко-циничную, взгляд был холоден и зол, а в высоком голосе отчетливо раздавался металлический перезвон.

– Господин де Фармер… Вернее, не вы. – Элеонора махнула рукой, подзывая Казакова. – Сударь, я, как королева Англии, приказываю вам неотлучно находиться при принцессе Наваррской. Не возражайте. Я знаю, что вы не мой вассал, но, по-моему, в любой стране, даже в герцогстве Киевском, обязаны уважать желания монархов. Кроме того, Беренгария сама попросила за вас. Шевалье де Фармер, я думаю, вы не станете возражать, если я на краткое время заберу вашего оруженосца и одену его в цвета Наварры?

«Старая перечница задумала какую-то интригу, – мелькнула мысль у Гунтера. – А русский попался… Надеюсь, Сержу хватит ума не перейти границы…»

– Как будет угодно вашему величеству, – поклонился сэр Мишель.

– С вами, как с приближенным архиепископа Годфри Клиффорда, я поговорю вечером, – жестко отсекла королева попытку Мишеля раскрыть рот и задать какой-то вопрос. – Вы можете сопровождать мадам Беренгарию на мессу, а затем займитесь своими делами. Я ясно высказалась?

– Приказ великой королевы, – раскуртуазничался ничего не понимающий рыцарь, – закон для ее верных слуг.

– Восхитительно, – сухо бросила Элеонора. – И еще, шевалье. Я рада, что вы не оставили Беренгарию, но сожалею, что вы проявили опрометчивость. Принцессу следовало отговорить от необдуманного поступка в гавани. А с Ричардом у меня еще будет беседа…

Гунтер похолодел. Элеонора Пуату произнесла последние слова с таким выражением, что, казалось, она собирается бросить сыночка в чан с кипятком. Аквитанский характер королевы-матери и жесткость прожженного политика брали свое.

– Принцесса Наваррская сейчас переоденется к мессе, – продолжила Элеонора. – Ее можно подождать во дворе обители. Всем, кроме мессира Сержа, он останется здесь.

* * *

Танкред, нынешний правитель средиземноморского острова, как выяснилось, был совсем молодым человеком, самое большее лет двадцати пяти от роду. На короля он вовсе не походил, скорее, приодевшийся разбойник с большой сицилийской дороги. Норманн с темно-русыми волосами, шрамом через всю правую щеку и взглядом, очень похожим на взгляд Ангеррана де Фуа – развеселые и запальчивые глаза пирата, которому вдруг очень повезло…

Месса между делом заканчивалась. Святейший Папа прочитал Коллекту, хор пел «Agnus Dei», освятили причастие и престарелый понтифик, шепча «Corpus Cristi», вложил просфоры в уста королей и их приближенных. Казаков, сменивший простенькое блио на роскошное одеяние наваррского двора, в сущности, был православным. Раньше он никогда не задумывался над различиями христианских церквей, да и не столь часто навещал храм. Но сегодня ему пришлось подумать, не изменяет ли он привычной религии, и после недолгой философии пришел к выводу – да ничуть! Посему он спокойно принял причастие из рук Римского Папы, прочитав про себя старославянское «Отче нас, иже еси…» вместо латинского «Pater noster, qui es in caelis[32]32
  «Отче наш, сущий на небесах…» (лат.)


[Закрыть]…», и остался доволен, благо текст гласил одно и то же.

Беренгария молилась истово, наверное, хотела, чтобы Господь помог ей обрести счастье в браке, которого пока, увы, не предвиделось. Ричард явно скучал, но пренебречь торжественной церемонией не мог, ибо идеальный рыцарь обязан быть набожным ради того, чтобы в будущем, подобно Галахаду, обрести Святой Грааль.

Сергей, не понимавший произносящиеся трескучим голосом Папы латинские тексты, потихоньку оглядывался. Ему очень нравились звуки органа и потрясающий хор, волна звуков могла в буквальном смысле сбить с ног, месса была одновременно строгой и торжественной, постоянно поминалось имя святого Ремигия, которое Казаков легко ловил на слух, в отличие от большинства других красивых, но абсолютно непонятных слов. Его хорошо научили английскому и англо-американским диалектам, однако латынь в Конторе не преподавали.

Из-за непонимания оставалось только незаметно глазеть по сторонам. Витражи, золото, мишура – Церковь на Сицилии живет небедно, как, впрочем, и везде. Краснорожий Филипп, чтоб его сплющило, любитель пострелять из лука… До невероятия мужественная физиономия короля Танкреда, льняные локоны Ричарда, рядом стоят Элеонора с холодно-непроницаемым выражением лица и неизвестная дама лет тридцати пяти, очень похожая на королеву-мать, разве что гораздо моложе. Дама носит золотую корону и белые одеяния траура. Можно ошибаться сколько угодно, но с девяностопроцентным вероятием в храм пришла вдова бывшего повелителя Сицилии Вильгельма – Иоанна, старшая дочь Элеоноры.

Сразу за Ричардом кривит губы в приторной улыбочке молодой, до отвращения смазливый красавчик с темными, рассеченными прямым пробором волосами и ниточкой аккуратно подстриженных усов. Выражение лица самое минорное, герб категорически незнаком – ни на один символ, старательно описанный сэром Мишелем новому оруженосцу, не смахивает. Фаворит? Вряд ли кого другого английский король поставил бы за своим правым плечом… А кто нынче фаворитом у Ричарда, если верить слухам? Правильно, менестрель Бертран де Борн из Аквитании. Надо полагать, это он и есть.

Множество дорогих одежд, гербов, золота, парчи, бархата и драгоценностей. От господ дворян разит волной благовонных втираний, перебивающей ладанный дым. Духи уже придумали, но они распространены только на арабском Востоке, европейские господа перебиваются сладко пахнущими мазями.

Лишь один Папа Римский Климент, как думалось, делал то, что должен. Если удавалось заглянуть в его старческие глаза, то было видно: мессу он служит не ради королей, а для кого-то Невидимого, присутствующего в храме. И надеется, что с помощью древних молитв собравшиеся здесь самодовольные хлыщи обретут то самое Царство Божие, о котором говорится в Писании или хотя бы будут почаще вспоминать о спасении души. Весьма немногие, по мнению Казакова, сейчас всем сердцем отдавались Силе, пришедшей в мир почти тысячу двести лет назад. Мирские интересы обарывали знаменитую религиозность средневековья. Некоторые дворяне и их дамы даже умудрялись шептаться во время молитв, читаемых Папой.

«…И все равно я не могу понять, к чему Элеоноре понадобилось приставлять меня к Беренгарии! – думал Казаков. – Охрана? Да кто я такой? Приезжий, иностранец, плохо знающий язык, ниже меня по дворянскому статусу разве что пажи… Познакомились только этим утром… Элеонора имеет основания хоть немного доверять нашему рыцарю – все-таки он приятель английского канцлера, а Годфри – креатура королевы-матери. Но я-то здесь при чем? У старушенции должна быть уйма собственных людей! Какие-нибудь мажорджомы, сенешали… Вроде бы я где-то читал, что в средневековье имелась особенная должность – «рыцарь королевы». И бодигард, и секретарь в одном лице. Интересный расклад…»

Проникнуть в суть замысла Элеоноры господину оруженосцу так и не удалось. Королева только отдала ему несколько отчетливых приказов: всегда, когда Беренгария выходит из монастыря – на прогулку, в храм, едет в гости, – мессир Серж должен находиться при ней и не отходить ни на шаг. В обществе следует носить цвета Наварры (Элеонора, кликнув одну из придворных дам, распорядилась подобрать приличные одежды, как гербовые, так и обычные). Нужно стараться делать все для того, чтобы принцесса не горевала и не тосковала. Вам ясно, сударь?

Сударю было ясно то, что ничего не ясно.

Во-первых, столь развитой в будущем институт телохранителей в Европе еще не возник (это на арабском Востоке, куда более цивилизованном и изощренном, да в Византии вовсю практиковались личные стражи из особо доверенных людей). Сиятельные особы частенько ходят в одиночку, ибо никакой, даже самый закосневший в грабежах разбойник, не тронет короля или герцога – следует отдать дань средневековому менталитету. Байки про Робин Гуда отметаются мгновенно или переносятся на ткань более поздних эпох. Король – помазанник Божий, он и его семья неприкосновенны. Впрочем, в вечерней темноте сицилийский Робин Гуд может и не разобраться, что перед ним король, принц или принцесса, и благополучно оглоушить канделябром заради изъятия кошелька с золотом. И в то же время известен случай ограбления некими бандитами Людовика VII Французского, разгуливавшего ночью по Парижу (вероятно, возвращался от любовницы). Так вот, грабители утром поняв, кого именно обчистили, вернули все до последнего сантима в Луврский замок с письменными извинениями. Следовательно, опасаться за жизнь и здоровье принцессы нужно меньше всего и в то же время внимательно погладывать по сторонам. Мало ли…

Во-вторых. Что означают крайне непонятные слова Элеоноры: «Мессир Серж, принцессе очень грустно после неприятности, доставленной моим бестолковым сыном. Развейте ее тоску, развлеките… Вы же дворянин, хотя и из весьма далекой страны. Королева Анна Киевская, между прочим, славилась остроумием – я читала летописи времен Генриха I». По словами «развейте тоску» можно подразумевать все, что угодно, от рассказывания анекдотов (здешних анекдотов Казаков не знал и до сих пор не научился говорить со столь модной в дворянской среде игрой слов, не понимая местный юмор) и песен трубадуров (этого он не умел вовсе, а, допустим, знакомить принцессу с текстами «Алисы» или, на худой конец, «Битлз»?.. Ну, это уже перебор) вплоть до… Нравы здесь отнюдь не викторианские, но Беренгария все-таки принцесса, и Казаков запретил себе даже задумываться о вольностях в отношении ее высочества. Что остается? Правильно, напрячься и изворачиваться. В конце концов, Беренгария почему-то начала ему симпатизировать. Видимо, понравились слегка варварские манеры и полнейшее незнание неписаных, но имеющих силу нерушимого закона правил этикета.

С королевой не поспоришь, тем более с Элеонорой. Посему мессир оруженосец облачился в торжественное парчовое блио золотисто-зеленого цвета с наваррским гербом и теперь постоянно маячил за плечом Беренгарии. Дядюшка принцессы, граф Барселоны дон Педро, младший брат ее отца, проводил в церкви новоиспеченного наваррца недоумевающим взглядом, хотя, разумеется, ничего не сказал. Остальные просто смотрели на Казакова, как на пустое место.

До вечера оставалась масса времени. Когда Папа Климент благословил сиятельную паству и отпустил с миром, собор вначале покинули королевские дворы – Ричард с Филиппом, изображая нежную дружбу, вышли рука об руку, за ними Танкред, Элеонора, сопровождаемая Беренгарией… Принцесса бросала на широкую спину Ричарда столь убийственные взгляды, что, казалось, прожжет в короле дырку. Торжественно представить невесту должны были сегодня вечером, на празднике у Танкреда.

Мишеля с Гунтером отжали к самой стене храма, да они вперед и не лезли, понимая, что провинциальным дворянам нечего делать среди вершителей европейских судеб. Когда, наконец, королева-мать, Беренгария и немногочисленные придворные дамы разместились кто в дамских седлах, кто в носилках (Элеонора предпочла седло), рыцарь с германцем выбрались на площадь и отправились вслед кортежу, сопровождаемому наваррскими рыцарями, коих предоставил Элеоноре в качестве почетного эскорта король Санчо Мудрый.

Праздник в городе завертелся с новой силой – и балаганы тебе, и фигляры с шутами, и бесплатное вино от короля Танкреда. Словом, народные гуляния для простецов. Господа вышестоящие отбыли кто куда – Филипп на корабль, английский король предпочел разместиться в шатре за мессинскими стенами, Папа остался в монастыре при кафедральном соборе, а сицилийский монарх, дабы подданные увидели, что он разделяет их веселье, проехал по городу и вернулся в замок.

Разумеется, праздничные гуляния не коснулись монастыря Святой Цецилии. В обители по-прежнему было тихо, но деловито. Элеонора отпустила эскорт, ибо полтора десятка наваррских дворян вызвали бы у преподобной Ромуальдины такой всплеск благородного негодования, что престарелую аббатису наверняка хватил бы удар. Остались только сэр Мишель с оруженосцами, ибо Элеонору не оставляло желание поговорить с ними во всех подробностях о новостях из Англии. Уставшая Беренгария отправилась в свои покои на отдых, а если говорить более точно – заниматься тем, чем и положено благородной девице: вышиванием.

Разместились в прежней комнатке со старинным черными стульями. Королева, ничуть не смущаясь, приказала камеристке ослабить шнурки на лифе своего платья, положила на жесткое сиденье плоскую подушечку и вновь уставилась на гостей своими хитроватыми серыми глазами.

– Шевалье де Фармер, и вы, господа, – Элеонора говорила своим прежним, воркующе-добродетельным голоском, – мне жаль, что с утра пришлось заниматься неотложными делами с мессиром Ангерраном и я не до конца разобралась… Разумеется, письмо Джона и Годфри сказало многое, и вы, мессир де Фармер, успели прояснить некоторые обстоятельства лондонской истории, однако… Господин фон Райхерт, теперь ваша очередь. Расскажите все и во всех подробностях.

«Ага, она поняла, что рыцарь в некотором отношении человек возвышенный и изволит выражаться высоким штилем, как и принято верноподданному дворянину, – понял германец. – Все правильно, чтобы составить ясное представление о деле, нужно выслушать разные точки зрения. Ну что ж, попробуем…»

* * *

Гунтер с истинно тевтонской педантичностью и обстоятельностью поведал королеве Элеоноре обо всех событиях, происшедших в августе, умолчав, разумеется, о своем необычном появлении в пределах Нормандии. Он, в отличие от Мишеля, не сопровождал свою речь яркими эмоциональными отступлениями, а придерживался строгих фактов. Да, был ассассин, отлично подделывающийся под европейца. Да, канцлер де Лоншан приказал не пускать Годфри де Клиффорда в Англию, а когда тот приехал, попытался арестовать. Да, в монастыре Святого Мартина случилось побоище, учиненное Ричендой де Лоншан и ее гвардейцами. Да, принц Джон проявил редкостные самостоятельность и решительность, всего за одну ночь организовав тихий государственный переворот. Вот и все дела.

Элеонора слушала внимательно, не перебивая. Только когда повествование подошло к событиям непосредственно в Лондоне, она начала проявлять значительно большую заинтересованность.

– Вы говорите, мэтр де Лоншан бежал? С двумя верными охранниками? Одного из этих людей вы потом привезли на континент?

– Именно так, мадам, – подтвердил Гунтер. – Мессир Дугал из семьи Лаудов после смерти канцлера решил отправиться с нами.

– Почему же вы расстались? – удивленно приподняла брови королева.

– Ну… Нам необходимо было доставить депешу принца и нового архиепископа вам или Ричарду, а Дугал и сэр Гай Гисборн решили ехать прямиком в Константинополь, – выкрутился германец.

– Гай тоже был с вами? – кивнула Элеонора. – Милый молодой человек, я с ним знакома. Сэр Гай некоторое время командовал стражей Винчестера, когда замок перешел во владение Джона, и очень подружился с моим младшим сыном. Так что же этот шотландец?

– Шотландец? – не понял Гунтер. – По-моему, его можно назвать этим итальянским словечком… не знаю, как правильно произносится – кондотьерро? Человек, служащий за деньги и славу.

– Прежде всего за деньги, – как-то очень неопределенно улыбнулась королева-мать. – Скажите, при нем, Дугале, когда вы перебрались в Нормандию, имелись какие-либо… грузы? Сундучки или мешки с документами, пергаментными свитками, книгами?

– Да не было у него ничего, – решительно вмешался сэр Мишель. – Он даже меч свой потерял! Мешок с вещами, и ничего больше! Хотя я, конечно, внутрь не заглядывал и не интересовался.

– Ясно… – Элеонора вновь наклонила голову, однако в ее глазах осталось мимолетное беспокойство. – По вашим словам, вы присутствовали в Тауэре, когда власть перешла в руки законного канцлера. Вы не знаете, делалась ли опись архива и не пропало ли что-нибудь? Или наоборот, было найдено?

«Архив, – хмурясь, припомнил Гунтер. – Гай что-то говорил, ведь он тогда командовал».

– Сэр Гисборн из Локсли упоминал, будто некоторая часть архива бывшего канцлера исчезла. Предполагалось, будто Лоншан, понимая, что мятеж победил и собираясь бежать, уничтожил самые важные бумаги. Ваше величество, – Гунтер запнулся, пытаясь повежливее сформулировать свой вопрос, – если не ошибаюсь, вы знаете Дугала из Гленн-Финнана. Вы предполагаете, что приближенный к де Лоншану шотландец вынес часть интересующих вас бумаг? По-моему, он даже не умеет читать!

На лицо Элеоноры словно тучка набежала.

– Умеет, уж поверьте, – ответила королева. – И получше моего наследничка. Дугал многое умеет. Он знал, что вы собираетесь увидеться со мной?

– Да, ваше величество. – Германец начал понимать, что его паранойя имеет под собой веские основания. Элеонора никогда не стала бы интересоваться обычным наемником из варварской Каледонии. Господи, да что ж такого натворил Дугал?.. – Однако ничего не просил передать.

– Опять удрал, – сердито бросила королева, но осеклась. – Оставим, господа. Может быть, мы говорим о разных людях… Так что происходило в Тауэре? С исчезнувшими бумагами ясно, а вот с приобретениями?

– Деньги, – коротко сказал Гунтер. – По-моему, очень много.

– Сколько? – жестко уточнила Элеонора.

– Я слышал, как принц Джон говорил святейшему архиепископу де Клиффорду, будто в кладовых замка нашли пятьсот тысяч фунтов золотом. А в тайнике, устроенном мэтром де Лоншаном, новый сенешаль Лондона, шевалье Монмут, обнаружил еще около трехсот тысяч в драгоценностях, слитках и самых разных изделиях.

– Хоть одна хорошая новость, – удовлетворенно и не без радости в голосе сказала королева-мать. – Восемьсот тысяч! Доход государства за три года! Ричард из этих денег не получит на свое предприятие и медного фартинга. Простите, что я так говорю, но мой сын истратил на подготовку похода в Палестину не меньше миллиона… А Филипп-Август – всего около двухсот тысяч. Ричард не умеет считать деньги, особенно золото казны, которую полагает бездонной. Хотя это отнюдь не так… Собрать армию можно было на гораздо меньшие средства… Я понимаю, что ради святой цели можно пойти на жертвы, но… Господа, вы по-прежнему считаете меня своей королевой?

– Ваше величество! – непритворно оскорбился сэр Мишель. – Если мы подали повод и позволили вам усомниться…

– Вот и чудесно, – пресекла Элеонора излияния рыцаря. – С последними новостями из Британии я Ричарда ознакомлю самостоятельно.

«Новости, понятно, преподнесут королю в соответствующей интерпретации, – насмешливо подумал Гунтер. – Впрочем, Элеонора права. Если позволить Львиному Сердцу захапать последние оставшиеся в казне деньги, Англию уже ничто не спасет. Пускай выкручивается, как знает!»

– И еще. Шевалье де Фармер, мессир фон Райхерт, и вы, мессир Серж. Своим королевским словом я вам приказываю никому более, никогда и впредь не открывать то, о чем вы мне только что поведали. Я не допущу распространения слухов о гибели канцлера де Лоншана до прибытия королевского гонца из Лондона. Пока все остается, как было. К Ричарду не идите, ваше поручение выполнено… Надеюсь, вы никому не успели рассказать?

– Н-нет, – решительно помотал головой сэр Мишель. – Даже моему родственнику, мессиру де Алькамо. Прежде всего мы были обязаны доложить вам или королю.

– Я рада, что вы сначала пришли ко мне. Если вам доверился архиепископ Годфри, следовательно, и я могу довериться. Не желаете ли, господа, на время войти в мою свиту?

– Столь высокая честь… – снова завел куртуазную песенку рыцарь, и ему опять не дали закончить:

– Просто замечательно, что вы не отвергли моего предложения. Мессир Серж останется при Беренгарии, а вас, шевалье, я прошу сопровождать меня на ужин в замке короля Танкреда. Можете носить цвета и герб Фармеров, но, если угодно – наденьте мои. Сейчас поезжайте отдыхать или отправляйтесь в город, поучаствовать в празднике. Вам, молодым, это будет интересно. К повечерию[33]33
  Повечерие – последний литургический час суток, около шести вечера.


[Закрыть] я буду вас ожидать. Затем отправимся к сицилийскому королю. Полагаю, пир будет достоин гостей, собравшихся на острове.

– Господь сам привел нас в этот скромный монастырь, дабы мы могли послужить прекраснейшей из дам Британии, – сэр Мишель вскочил и раскланялся.

«Ну-ну… – скептически подумал германец. – Высоко же мы взлетели. И только потому, что месяц назад случайно встретили на дороге Годфри Клиффорда. Миром правят случайности. Элеонора, конечно, не столь прекрасна, как лет тридцать назад, но вспомним Томаса Мэлори. По мнению писателя, все женщины подразделяются на три вида: прекрасная дама, благородная девица, а также фея и колдунья. Первые две в наличии, остается найти фею…»