Текст книги "Вестники времен: Вестники времен. Дороги старушки Европы. Рождение апокрифа"

– Гай, не злись, – очень тихо и быстро пробормотал шотландец. – Придет время и я все объясню. Френсис, разыщи Изабель, скажи: мы уходим… Господи-боже-ты-мой, почему именно мне всегда выпадает разгребать чужое дерьмо? – Последнее маловразумительное высказывание компаньона слилось для Гисборна в одно длинное слово, он повернулся, испытывая давно забытое чувство подростка, не принятого сверстниками в непонятную и захватывающую игру, и внезапно, как вчера вечером, догадался, какие слова ему надлежит сказать.

– Отец Ансельмо, спасибо за книгу. – Он поразился, насколько непринужденно и спокойно звучит его голос. – Это не совсем то, что нам требовалось для разрешения нашего небольшого спора, однако тоже представляет определенный интерес… Кстати, можно задать вам один вопрос? Вам случайно не знаком человек по имени Лоррейн? Бродячий певец Лоррейн из Прованса?

Если бы Гай мог, он сейчас с величайшим удовольствием показал компаньону самый непристойный жест, какой знал, и крикнул: «Вот тебе!» Выражение лица Мак-Лауда в точности соответствовало простонародной поговорке «Мешком из-за угла стукнули», и он наверняка честил себя последними словами за то, что не догадался спросить первым. Франческо и пришедшая на шум Изабель помалкивали, выжидая.

– Лоррейн? – задумчиво повторил библиотекарь, словно не расслышав. – Да, я его знаю. Его здесь многие знают. Хороший певец, странный человек. Кое-кто кличет его безумным, другие называют его пророком, что вполне сходится. Пророки видят мир не так, как обычные люди, и неудивительно, что они кажутся нам лишенными рассудка. Однако Лоррейн, насколько я могу судить, вполне разумен. На свой лад.

– «Лоррейн» – имя или прозвище? – вмешался Франческо.

– Не знаю, сын мой. Если имя – мне неизвестен христианский святой, которого бы так называли. – Отец Ансельмо пожевал губами и негромко продолжил: – Да и среди языческих божков, если на то пошло, я не отыскал никого с похожим наименованием. Если ж «Лоррейн» – фамилия, то в нашей округе нет такой семьи. Возможно, это в самом деле его прозвище, которое ничего не означает. Так он зовет себя, и так все зовут его.

– Откуда он родом, вы тоже не знаете? – утвердительно проговорила Изабель. Старик кивнул. – А почему его считают предсказателем? – Его песни сбываются, – кратко и внушительно ответил библиотекарь. – Всегда или почти всегда. Почему он вас интересует?

– Мы столкнулись с ним по дороге сюда, – честно сказал Гай. Отец Ансельмо понимающе хмыкнул:

– Те, кто встречает его в первый раз, еще долго будут думать: мы видели нечто, чего не должно быть и что тем не менее существует. Лоррейн – такая же живая легенда наших краев, как источник Магдалины или волкодлак из Редэ. Но источник несет благодать, волк-оборотень – погибель, а Лоррейн – тревогу. Всегда только тревогу – о завтрашнем дне, о жестокости мира и людей, и о молчании Господа.

– Хотелось бы знать, кем его полагают в аббатстве Алье? – вроде бы про себя, но так, чтобы услышали все, пробормотал Франческо, и сам ответил: – Наверное, редкостным смутьяном. Или колдуном.

– И в Алье, и в Сент-Илере, моей обители, облегченно вздохнут в тот день, когда изловят этого типа и затолкают за решетку, – согласился библиотекарь. – Однако вряд ли я застану сие радостное событие. Жители края не слишком жалуют Лоррейна, но не дают его в обиду. Они защищают его от слишком рьяных монахов, предоставляют ему кров и пищу, и, видимо, надеются когда-нибудь услышать от него, что к ним придут счастливые времена. Он мог бы сложить такую песню, да только не делает этого. – Отец Ансельмо искоса глянул на внимавшую компанию и как бы невзначай заметил: – На вашем месте я бы тоже не слишком уповал на то, что все образуется само собой.

– Конечно, – многозначительно согласился Франческо, вежливо, но непреклонно потянув мистрисс Изабель за собой к выходу. Господам рыцарям оставалось только последовать за ними, расставшись с успокаивающей тишиной библиотеки и ее характерным, образующим неповторимый аромат древности, запахом – пыль, слежавшиеся пергаменты, дерево, и присутствующий где-то на границе человеческого восприятия привкус тлена, напоминающего, что ничто не вечно в этом мире. Отец Ансельмо, по-птичьи наклонив голову и оттого став еще больше похожим на старого филина, стоял возле своего обширного стола, рассеянно поглаживая переплет загадочной книги, и, похоже, обдумывал какое-то не слишком приятное, но необходимое решение.

Снаружи немного потеплело, хотя порывистый ветер и не думал прекращаться. Франческо и девушка ушли вперед, остановившись у невысокой каменной ограды, протянувшейся вдоль среза верхнего двора, и разглядывая происходящее внизу. Мак-Лауд остановил Гая на ступенях хранилища книг, миролюбиво проговорив:

– Послушай, я всего лишь не хотел тебя втягивать…

– Тебе не кажется, что несколько поздновато начинать проявлять заботу о моей безопасности? – огрызнулся Гисборн. – Если ты еще не заметил, мы давным-давно с головой замешаны в дела, которых совершенно не понимаем! И память мне подсказывает, что мы вроде как на равных участвуем в происходящем. Я имею право знать хотя бы часть известного тебе. Что ты затеваешь? Только не говори «ничего», не поверю. Ты ведь сразу понял, какая это книга, и я сомневаюсь, что тебе удалось прочесть в ней хотя бы слово! Значит, ты знал заранее и сейчас только убедился…

– Хватит, хватит. – Дугал невесело хмыкнул и поднял обе руки ладонями вверх, показывая, что не собирается вступать в спор и признает правоту компаньона. – Ты умнеешь с каждым прожитым днем, а я вроде как слегка перемудрил. Ты можешь поверить мне на слово? Обещаю, вечером все расскажу.

– Хайме тоже сказал – «завтра расскажу», и чем все кончилось? – сварливо буркнул Гай, уже зная, что согласится. – Вдруг ты не доживешь до вечера?

– Меня не настолько легко прикончить, – с всегдашней беспечностью пожал плечами шотландец. – Так что, будем злиться друг на друга или все-таки попытаемся найти выход из этого каменного мешка?

– Я бы предпочел поскорее оказаться за воротами, – кивнул сэр Гисборн и спросил: – Как думаешь, их россказни о волкодлаке – чистая выдумка или?..

– Нет никаких волкодлаков, – раздраженно отрезал Мак-Лауд. – Это сделал человек, и хорошо бы нам додуматься, кто именно. На этой треклятой вечеринке постоянно кто-то входил и выходил, да к тому же совершенно необязательно, чтобы убийца был из числа гостей. Три дня… – Он задумчиво прикусил губу. – Мне вовсе не улыбается знакомство с монахами из Алье. Можно выдержать определенное количество занудных расспросов, а потом все равно сделаешь ошибку, и готов повод для обвинения в оборотничестве, колдовстве, ереси и чем угодно.

– Ты действительно полагаешь, все может зайти так далеко? – встревожился Гай.

– Лучше сразу готовиться к худшему, – серьезно ответил Дугал. – Тебе повезло, ты еще ни разу не сталкивался с братией из Inquisitio, они и близко не стояли к, скажем, отцу Колумбану с его отеческими увещеваниями. Не знаю, каковы здешние, но те, что гонялись в Полуночной Италии за вальденсами – бр-р!..

– Идите сюда. – Сэр Гисборн только сейчас заметил, что Франческо уже давно машет им рукой, обеспокоенно заглядывая через парапет. Подойдя, компаньоны с некоторым изумлением узрели внизу деловитую суету, неизменно предшествующую сборам в дорогу. Возле конюшни топтался с десяток оседланных лошадей, под ногами у слуг вертелась пара короткошерстных длинноногих собак – местных гончих, и становилось ясно – кто-то решил отправиться на прогулку по окрестным холмам.

– Замок же закрыт, – удивленно напомнил Франческо.

– Не для хозяев, – грустно и тихо проговорили рядом. – Это Рамон и Тьерри.

Поспешно развернувшись, Гай столкнулся с печально-внимательным взглядом невысокой девушки («Девочки!» – в очередной раз напомнил он себе), взявшейся непонятно откуда, возможно, прямо из замшелых камней Ренна. Бланка де Транкавель, казавшаяся крохотной даже по сравнению с Изабель, безбоязненно смотрела на них из-под низко надвинутого капюшона черного плаща.

– Леди Бланка… – несколько растерянно пробормотал Гисборн. – Примите наше сочувствие…

– Что я буду делать с вашим сочувствием? – спокойно и жестко спросила девочка. – Украшу им стену в спальне? Мне нужно не сочувствие, а жизнь того, кто убил моего брата.

– Не слишком-то милосердно для благородной девицы, – с легкой укоризной заметил Мак-Лауд.

– Зато справедливо. – Бланка отбросила капюшон и с мрачным вызовом посмотрела на возвышающегося над ней человека. – Хайме ничем не провинился ни перед Богом, ни перед людьми.

Поскольку никто не нашелся с ответом, она прошла между гостями замка, посмотрела на хлопоты в нижнем дворе и согласно кивнула:

– Конечно, Рамон и Тьерри. Странно, что Гиллем не потащился вслед за ними.

– А куда они собрались? – неожиданно полюбопытствовал Дугал.

– В холмы над Од, за лигу или две отсюда к полудню, – проговорила девочка, высматривая среди передвигающихся внизу фигурок кого-то определенного. – Там хорошая соколиная охота, – она наклонилась вперед и звонко выкрикнула: – Эй, Тьерри! Когда вы вернетесь?

– Сегодня, ближе к ночи, или завтра днем! – донесся в ответ глуховатый, слегка растягивающий слова голос.

«У них родственника убили, не сегодня завтра пожалует делегация из епископства, разыскивать волкодлака, а они как ни в чем не бывало отправляются гонять зайцев или кто у них тут водится, – изумленно подумал сэр Гисборн. – Конечно, здешнее семейство отличается изрядными странностями…»

– Сомневаюсь, что им удастся добыть хотя бы самую неповоротливую цаплю, – словно услышав размышления гостя, вздохнула Бланка, почему-то обращаясь к Мак-Лауду. – По-моему, им просто хочется уехать отсюда и подумать, как нам жить дальше.

– Их можно понять, – согласился шотландец, тоже бросив взгляд на хлопоты внизу. Гаю послышались в голосе компаньона подозрительные нотки, те самые, предвещавшие рождение нового невероятного замысла, и он пообещал себе, что приложит все усилия, дабы отговорить Дугала от задуманного. Неужели ему недостает уже имеющихся неприятностей?

9 октября 1189 года, поздний вечер —

10 октября 1189 года, ночь.

Замок Ренн-ле-Шато и его окрестности, Лангедок

Человек, удобно сидевший на груде заросших полынью валунов, рассыпанных в опасной близости от среза длинного каменистого откоса, пристально смотрел вниз, в медленно затягиваемую вечерним сумраком долину. Здесь, на облюбованной им вершине, призрачный осенний день ненадолго задержался, и, когда он поднимал взгляд, ему открывался багровый краешек ныряющего в далекий океан солнца. Внизу расстилались владения наступающей ночи, мелькали огоньки разжигаемых костров. В тишине он отчетливо слышал перекликающиеся голоса, фырканье уставших лошадей и недовольный клекот голодных охотничьих соколов. Он различал даже шоркающий звук кремня, шелест материи разворачиваемого походного шатра и стук топоров – слышал и видел все, оставаясь незамеченным, хотя устроился прямо над разбиваемым лагерем. При желании он мог запустить камешком точнехонько в вывешенный над костром котелок. То-то бы поднялся крик!

К сожалению, ему не требовалась паника. Во всяком случае, не требовалась сейчас. Люди внизу должны оставаться в неведении относительно его присутствия. Поэтому он продолжал сохранять неподвижность, сливаясь с выгоревшей на солнце и начавшей вянуть травой, камнями и вечереющим небом. Это тоже входило в Игру – иногда лучше повременить с нападением и потратить время на тщательное изучение обстановки.

«Сделай одно верное движение и добейся успеха, вместо того, чтобы совершить десять ошибочных, – так говорил человек, научивший его обращаться с мечом, и доказавший, что в руках знающего человека любой предмет превращается в оружие, а когда не остается ничего – всегда можно использовать данное от Бога, то есть самого себя. – И не суетись! Почему ты вечно суетишься, дубина?»

Теперь он мог вспоминать давние уроки с благодарностью и втайне удивляться, как у его наставника хватило терпения возиться со столь неподатливым материалом, звавшимся Дугалом Мак-Лаудом, и вколотить в упрямую шотландскую голову толику здравомыслия. «Вколотить» в прямом смысле этого слова – наказание за любую допущенную ошибку, за невнимательность, просто за попытку отлынивать было быстрым и очень болезненным.

Он мельком проверил, как дела у его подопечных – три костра, смутно белеющий большой шатер, рядом другой, поменьше, мелькающие на фоне огней людские тени. Сокола замолчали – получили свою порцию вяленого мяса и успокоились. Теперь ему предстоит долгое ожидание, о чем он ни капли не сожалел. Ему нравилось слушать пролетающий над горами ветер и глядеть на отблески последних солнечных лучей, очерчивающих позолоченную кайму вокруг низко висящих, плоских серых облаков. Он считал себя довольно жестким человеком, не склонным отвлекаться на пустяки – таким его воспитывали, таким он и вырос – однако в мире существовали вещи, которые всегда заставляли его остановиться и просто посидеть вот так, ни о чем не думая и никуда не спеша. Если признаться честно, в глубине души он оставался почти таким же мечтателем, как, допустим, Франческо, и это ему тоже нравилось. Чего бы он стоил, умей только убивать?

Именно затаенная мечтательность чаще всего подсказывала ему верные решения – основанные не на холодных, трезвых рассуждениях, а на мгновенных вспышках догадок, приходящих ниоткуда, словно бы из пустоты. Кто-то из его ученых друзей однажды разъяснил ему: такое чувство называется «интуиция» и имеется у всех людей, только одни умеют его развивать и использовать, другие же предпочитают не обращать внимания. Друг еще брякнул, не сообразив, будто эта самая «интуиция» частенько встречается среди варварских народов, потом долго извинялся, не замечая, что его собеседник вовсе не обиделся. В те времена ему приходилось тяжеловато – он учился оставаться варваром в глазах всего остального мира, хотя такое занятие ему было вовсе не по душе. За десять лет странствий он так и не полюбил города, хотя быстро освоил правила их суетливой жизни и находил в ней много интересного. Этого в нем не удалось сломать никому – он все равно остался собой, Дугалом из клана Лаудов, человеком, умевшим замечать мелочи, выбираться из трудностей жизни, как лосось выбирается из самых невообразимых порогов, и твердо помнившим: в этом мире только Бог один за всех, каждый же из живущих – сам за себя.

Еще города и их обитатели научили его Игре, заполнив чернеющий провал недоумения в его душе. «Мир – не только поле боя, – говорили они. – Мир – вечный спор, непрекращающийся поединок. Ум против ума, сообразительность против сообразительности, хитрость против хитрости. Можешь всю жизнь просидеть в углу, но даже этим сидением ты принимаешь участие в Игре, ибо кому-то приходится бегать за двоих. Это Играет Создатель – может, сам против себя, может, со своим извечным врагом, а может, с нами, своими творениями. Неужели ты будешь стоять в стороне, когда вокруг происходит такое?»

Он и не остался. К тому же не он тогда принимал решения. Можно сколько угодно проклинать хитрецов, сыгравших на его юношеских обидах, его тогдашнем одиночестве, непомерном самомнении, гордыне, если угодно, однако приходится признать – они многому его научили… на свою голову. Неужто всерьез полагали, что всегда будут отдавать ему приказы, а он – беспрекословно выполнять? Им не стоило учить его сопоставлять вещи, находить между ними сходства и различия, делать выводы – одним словом, думать. Все прошло бы намного легче, будь он просто злобной собакой на цепи.

Теперь уже ничего не вернуть. От такой мысли иногда становилось грустно, иногда – страшновато. Ему постараются отомстить, а он, словно нарочно, привлекает к себе излишнее внимание. Будь он потверже душою и равнодушнее к людям, он хоть сейчас преспокойно покинул Ренн, забрав все, что посчитает нужным, и бесследно растворившись в вечерних сумерках. Однако на нем висела ответственность за остальную компанию, он не разгадал и половины загадок Изабель (иногда ему встречались люди, понимающие толк в Игре, как мужчины, так и женщины. Рыжая девчонка разыгрывала какую-то свою партию, и он не собирался ей мешать – пока она не мешает ему), и, в конце концов, они выглядели слишком симпатичными представителями человеческого рода, чтобы вот так, походя, бросать их на произвол судьбы. У него насчитывалось не так много приятелей, и он не хотел рисковать доверием нынешних спутников.

Вдруг вспомнилось: один из его друзей (настоящих друзей, тех, которым он доверял) пообещал каждую седмицу ставить свечи в память беспокойной и непоседливой души Дугала Мак-Лауда. Для всех, кто его знал, он сейчас мертв. Интересно, выполнено ли обещание? Надо будет проверить…

«Главное, чтобы без меня не наделали глупостей, – обеспокоенно подумал он. – На Гая вполне можно положиться, милорд рыцарь не полезет в неприятности, но остальные… Френсис явно что-то замышлял, да и Баохан Ши строила невинную физиономию. Как бы мальчик по доброте душевной не проболтался ей о Книге… Эта лисица быстро смекнет, что к чему, и помчится в библиотеку. Может, не стоило уходить? Да, но какой прок от бессмысленного торчания в замке? Если я сейчас ничего не узнаю, придется срочно искать способ побега. Если узнаю – тем более. Как бы мне вернуться обратно – опять через стену? Долго карабкаться… Ладно, вся ночь впереди. Гай, кажется, начинает меня подозревать, и совершенно правильно делает. Впредь придется быть осторожнее».

Он вскинул голову, подставляя лицо холодному ветру, отбросившему назад тяжелую гриву волос, узрел поднимавшийся над скалами зеленовато-холодный диск, и еле слышно пропел – скорее проговорил нараспев – отрывок песни, такой же древней, как его народ и здешние края.

 
И нам не суждено узнать
Ни отдыха, ни сна,
Когда взойдет из-за холмов
Охотничья луна…
 

Ему уже давно не приводилось испытывать такого азарта и ликующего отрешения от обычных мирских хлопот. Он занимался тем, к чему его предназначила судьба – шел по следу умной и хитрой добычи. Все, что случилось до сегодняшнего дня – лишь отпечатки лап на мягкой земле. Сегодня он настигнет зверя и убьет его. Но прежде задаст несколько вопросов и получит ответы.

* * *

Кованый железный замок на дверях крипты не выдержал близкого знакомства с куском хорошо закаленной гнутой проволоки, сдавленно пискнул и открылся. Франческо толкнул бронзовую решетку, беззвучно провернувшуюся на смазанных петлях, и немного постоял на пороге, принюхиваясь к кисловатому запаху гнили, доносившемуся из подвала, и убеждая вернуть все на прежние места – закрыть створку, запереть замок и удалиться, пока никто ничего не заметил.

Вместо сих разумных поступков он осторожно вошел в холодную темноту, на ощупь прикрыл створки, рассудив, что отец капеллан вряд ли решит совершить ночную прогулку по своим владениям, и, отойдя чуть поглубже, начал возиться с заранее приготовленным кресалом и масляной лампой. После нескольких неудачных чирканий вспыхнул тусклый желтовато-синий огонек, выхватив нависающие над головой необработанные глыбы камня и отразившись в мельчайших капельках воды, выступивших на потолке подземелья.

– Coglione[49]49
  Идиот (итал.).


[Закрыть], – пробормотал Франческо, относя столь нелестное определение к собственной персоне. – Grande сoglione, cretino! Зачем ты сюда явился? Почему ты всегда ищешь неприятностей? Все без того достаточно плохо…

Он глубоко вздохнул, набираясь решимости, и начал пробираться меж сундуков, ящиков с реликвиями дома де Транкавель и огромных дарохранительниц, загадочно поблескивающих в свете его жалкого фонаря, больше всего опасаясь задеть какой-нибудь хрупкий предмет. Мимо проплыли огромные ржавые доспехи, затем позолоченная рака, усеянная таким количеством мелких граненых рубинов, что создавалось впечатление – металл сочится кровью. Франческо с величайшей осторожностью обогнул загромождавшее путь хитроумное сооружение из темного хрусталя, цветных камней и изогнутых, начищенных латунных полос, с заключенной внутри большой изжелта-коричневой костью, похожей на берцовую. Ему мимолетно захотелось узнать, чья эта кость и почему ее сохраняют здесь с таким почетом. На первый взгляд, она весьма напоминала обыкновенную коровью.

Нельзя сказать, чтобы он сильно испугался – в заброшенной галерее с призрачными голосами ему довелось испытать куда более сокрушающий страх, поднимавшийся из самых глубин души. К тому же Франческо пребывал в некоем диковинном и непривычном состоянии, душевном оцепенении, средним между сном и бодрствованием. Все происходило наяву, но как бы не с ним. В самом деле, как сын почтенных и достойных родителей мог опуститься до того, чтобы ночью взломать замок и пробраться в церковную крипту с явным намерением прибрать кое-что из здешних сокровищ в свое пользование? Разумеется, Франческо-Джованни Бернардоне никогда в жизни не совершил бы подобного деяния и, не колеблясь, одобрил бы решение суда, выносящего строжайший приговор пойманному вору.

Однако наяву, как это ни прискорбно, творилось прямо противоположное: он улизнул от Гая Гисборна, сказав, будто собирается прогуляться по замку (Гай, похоже, решил, что его попутчик намерен воспользоваться подвернувшимся случаем, дабы проведать некую юную особу, принадлежащую к числу хозяев Ренна, и понимающе кивнул), заглянул в часовню, убедился в отсутствии капеллана, стащил лампу и прямиком отправился сюда, в подвал. Ради чего – на этот вопрос он затруднился бы ответить. Кроме того, его поддерживало ощущение верности сделанного. Да, он забрался в чужое владение, мало того – во владение Церкви, он рассчитывал унести отсюда одну вещь (не слишком ценную, но, как его учили, кража остается кражей независимо от стоимости похищенного), и все же продолжал верить, что поступает правильно. Несколько минувших дней лишний раз подтвердили старую мысль: прямые пути – не всегда наилучшие.

Франческо не слишком опасался появления людей. Даже если отцу Уриену приспичит заглянуть сюда, он всегда услышит его приближение, успеет погасить лампу и затаиться среди сундуков и теней. Гораздо больше он побаивался кары небесной, однако после того, как он открыл замок, не последовало ни испепеляющих молний, ни грозно вопрошающего гласа, и он слегка приободрился.

«Я не рискнул бы сунуться сюда, если бы мессир Дугал не ушел, – рассуждал он, перелезая через преграждавший дорогу приземистый короб. В определенной мере оправдание соответствовало истине: после того, как Мак-Лауд внезапно покинул их, отправившись вслед за уехавшими братьями де Транкавель, компанией овладела растерянность, словно они лишились связующего звена. Вдобавок между ними висело слишком много недосказанностей. О загадочной и поразившей его воображение книге в блекло-синей обложке, например. Или о подоплеке убийства Хайме де Транкавеля. Мистрисс Изабель вскоре невнятно пробормотала что-то о назначенной встрече и вернулась в отведенные ей комнаты, мессир Гай несколько раз пытался завести разговор, да как-то не получалось, и он в конце концов улегся вздремнуть до наступления вечера. Ему самому очень хотелось еще раз наведаться в библиотеку, однако он не решился идти туда в одиночку. – В библиотеку не решился, а в крипту, значит, побежал едва ли не вприпрыжку? Ну признайся, тебе просто хочется доказать: ты тоже способен добиться чего-то самостоятельно. Ты со вчерашнего дня решил, что проберешься сюда, и не надо себя обманывать».

Он нагнул голову, проходя под низкой полукруглой аркой, и коротким жестом смахнул упавшую на глаза прядь. Вот она, его цель – непонятная и влекущая к себе.

* * *

«Дурацкая затея, – непреклонно заявил Гай Гисборн, выслушав своего компаньона, и продолжал настаивать на своем мнении, даже когда понял – Мак-Лауда не переубедить. – Дурацкая, опасная и совершенно бессмысленная. Тебя могут заметить раньше, чем ты спустишься. Ты можешь просто сорваться, наконец! Если тебе настолько недорога собственная жизнь, подумай хотя бы о нас! Нам дали отсрочку, неужели мы потратим ее на такие глупости?»

– Все обойдется, – отверг любые возражения Дугал. – Никому даже в голову не придет, что я уходил. В случае чего смело говорите: «он пьян в стельку» или «мы не знаем, где он шляется».

– Зачем тебе это надо? – Сэр Гисборн попытался воззвать к разуму приятеля. – Ты не сможешь подслушать, о чем будут разговаривать братья де Транкавель, и вдобавок, как ты их догонишь? Что ты вообще надеешься узнать? В чем ты их подозреваешь? Думаешь, они разболтают тебе все свои секреты? А если им всего-навсего захотелось ненадолго отдохнуть от творящихся в их кровном владении бесчинств и от нас?

– Постараюсь вернуться до рассвета, – коротко бросил шотландец в ответ на все возражения Гая. И ушел – налегке, захватив только кинжал да украденную в замковой конюшне связку тонкой длинной веревки, провожаемый восхищенным взглядом Франческо и оздаченно-встревоженным, принадлежавшим Изабель. Около часа они терпеливо болтались по верхнему двору крепости, замерзая на пронизывающем ветре и каждый миг втайне ожидая криков стражи, извещающих о пытающемся бежать из замка человеке. Время пришло и прошло, никто не поднимал тревоги, из чего следовало – некий Дугал Мак-Лауд по-прежнему оставался любимчиком непостоянной дамы по имени Удача. Он благополучно улизнул, оставив компанию в тревоге по поводу грядущих перемен и полнейшем безделье.

Мистрисс Изабель отправилась по своим загадочным делам, Франческо, бесцельно покрутившись по комнатам, тоже улетучился в неизвестном направлении (как заподозрил Гай, в сторону хозяйских покоев. Он надеялся, что у мессира Бернардоне хватит ума ограничиться куртуазными беседами), на долю брошенного всеми ноттингамца выпало единственное доступное занятие: прилечь и подремать вполглаза, ожидая возращения своих попутчиков с новостями – плохими или хорошими.

Сон не шел. В голове, подобно стае напуганных птиц, мельтешили, сталкиваясь, вопросы без ответов, назойливо возвращались одни и те же образы: падающий с галереи Хайме; тщательно выписанные строчки непонятной книги, яркие красные и зеленые буквы, открывающие каждую новую главу; горделивые башни Ренн-ле-Шато, внутри которых кроется затхлый туман; и снова том в блекло-синей обложке. Гай знал о том, что всякую вещь, событие, мысль, даже призрачные ночные видения можно рассматривать с нескольких точек зрения: буквально, аллегорически, в поисках морального наставления и в высшем, символическом значении, однако сущность подобных размышлений оставалась для него тайной за семью печатями. Он не слишком задумывался над своими взглядами на мир, и вот, словно назло, угодил в место, где любое произнесенное слово таит несколько смыслов.

Убедившись, что заснуть не удастся, Гай тоскливо посмотрел в окно, где сгущались ранние осенние сумерки. Мак-Лауд, наверное, уже далеко от Ренна – здесь, конечно, не его родной Хайленд, но тоже горы. Раздолье для человека, с детства привыкшего носиться по крутым склонам и не признающего мощеных дорог.

Сэру Гисборну еще никогда не доводилось оказываться в заключении, иначе бы он сразу признал изматывающую любого узника тоску по возможности покидать место своего заточения. Вроде никто не заставлял сидеть его здесь, в комнате, он вполне мог выйти, пройтись по замку и даже подняться на стену, полюбоваться окрестностями, однако разум продолжал твердить: «Ты в западне и никогда не выберешься отсюда».

Он перебрался из спальни в гостиную, сунул полено в ненасытную глотку камина, обнаружил лежащую на сундуке клеймору Мак-Лауда, наполовину вытащил ее из ножен и какое-то время разглядывал причудливый узор из сплетенных ветвей на непривычно широкой гарде. Рядом с мечом валялся некий предмет, и Гай поднял его, не сразу признав темно-коричневую, лоснящуюся кожу, прошитую толстыми красными нитями. Уходя, компаньон бросил почти все таскаемые с собой мелочи, чтобы не мешали, в том числе и неизменный кошель, висевший на поясе. От скуки сэр Гисборн решил поинтересоваться его содержимым, расстегнул пряжку и вывернул на стол.

Обычное имущество привыкшего к долгим дорогам человека, если не считать аккуратного холщового свертка, для лучшей сохранности обвязанного шнурком. Гай узнал его по форме – рукоять от меча слуа, она же ключ от неведомой двери. Дугал совсем спятил, коли таскает эту дрянь с собой. Может, выкинуть ее? Потом крику не оберешься… А что, если?..

Гай осторожно подтянул сверток поближе, заодно убеждаясь, что загадочная вещь по-прежнему сохраняет неодушевленность. Нерешительно взял в руки. Поколебавшись, сунул за пазуху, вздрогнув от прикосновения обжигающе-холодного металла, ощущавшегося даже через холст, и быстро вышел из комнаты. Он представления не имел, застанет ли нужного ему человека на месте, однако некий голос подсказывал: бывают встречи, которые не назначаются и на которые приходишь независимо от своего желания и первоначальных намерений.

* * *

Терпение – великая вещь. Уже луна проделала более двух третей пути по небосводу, и сменила цвет на ослепительно-белый, набросив на горы сплетенную из лиловых теней сеть, беззвучным светлым призраком мелькнула охотящаяся сова, где-то в долине зашелся в коротком воющем лае волк, а лагерь внизу не подавал признаков жизни. Дугал уже начинал подумывать о таком неприятном обороте событий, как возможная ошибка. В конце концов, он всего лишь человек. Все люди рано или поздно ошибаются. Еще можно вернуться в замок и поискать решение там. Если есть труп, значит, должен быть убийца. Если (по всем приметам) в Ренне замышляется нечто недоброе, должны существовать люди, охваченные этим заговором. Нужно лишь напрячь данные тебе Господом мозги и догадаться, кто они.

«Гай, возможно, говорил чистую правду, – размышлял он, покусывая сорванную травинку и изредка бросая взгляд на палатки. – Тебе не в чем обвинять братьев де Транкавель, разве что в попытке удержать вашу компанию внутри замка. Им нужны бумаги. Нам нужна Изабель. Они вроде согласны ее отдать, но колеблются. Теперь еще выясняется непредвиденное: Книга существует на самом деле. Худшая из новостей последнего времени. Меня не просили заниматься Книгой. Оставить все, как есть? Старый сморчок приглядывал за ней не знаю сколько лет, присмотрит еще столько же. А ежели он помрет или ему, как Хайме, помогут отойти в лучший мир? Как быть тогда? Украсть? Куда я ее дену? Я, конечно, знаю кое-кого, готового отвалить за эту исписанную телячью шкурку золотом по весу, но будет ли с того прок? Что вообще заставляет меня торчать здесь, кроме дурацкого предчувствия больших бед? Если до захода луны ничего не произойдет, ухожу!»