Текст книги "Время Анны Комниной"

Что же касается отношений Византийской империи с Русью, то борьба между Византией и Киевом за Тмутаракань в правление Алексея Комнина впоследствии имела своеобразное продолжение в царствование Мануила Комнина[159]159
  Бибиков М. В. Византийский историк Иоанн Киннам о Руси и народах Восточной Европы. М., 1997. С. 38–48; Любарский Я. Н. И вновь о Хониате и Киннаме // Античная древность и средние века, 2002. Вып. 33. С. 123–127; Каждан А. П. Еще раз о Киннаме и Никите Хониате//BS. 1963. Vol. 24. С. 4–31; Grecu V. Nicétas Choniatès a-t-il connu l’Histoire de Jean Cinnamos? // Révue des études byzantines 7, 1949. P. 194–204.


[Закрыть]. В конце 1140-х – начале 1150-х годов, в последние годы жизни Анны Комниной, император Мануил сумел втянуть Андрея Боголюбского, будущего великого князя Владимирского, в европейскую коалицию, воспользовавшись внутренней борьбой Владимиро-Суздальского княжества против Киева. Андрей Боголюбский, разгромивший Киев в 1169 году, с объективной точки зрения выступил союзником императора Мануила в борьбе против Венгрии, дружбу с которой на протяжении ряда лет вели киевские князья, точно так же, как германский король Конрад III стал союзником Мануила в борьбе против сицилийских норманнов за господство в южной Италии.

История византийских самозванцев продолжалась и после смерти Анны Комниной. После того, как юный византийский император Алексей II Комнин, сын императора Мануила I, был в 1183 году убит по приказу собственного двоюродного дяди, императора Андроника I (1182–1185), в Византии с завидным постоянством начали появляться самозванцы Лже-Алексеи, поднимавшие восстания и боровшиеся за императорскую власть. Троих из них упоминает Никита Хониат. Так, например, Лже-Алексей I сумел заручиться поддержкой престарелого иконийского султана Кылыч-Арслана II (1156–1192) в царствование императора Исаака II Ангела (1185–1195). Самозванец получил от султана разрешение набирать добровольцев на турецкой территории, а затем во главе восьмитысячной армии сельджуков вторгся в Византию. Лже-Алексей I захватывал один город за другим до тех пор, пока не овладел замком Писса, где, будучи пьяным, был зарезан неким греческим священником. Его отрубленная голова была доставлена севастократору Алексею Ангелу, будущему императору.

Вскоре после убийства Лже-Алексея I в Пафлагонии объявился новый самозванец – Лже-Алексей II, который, однако, довольно быстро был разбит византийскими войсками, схвачен и казнен[160]160
  Nicetae Choniatae Historia… Vol. I. P. 420–423.


[Закрыть]. После переворота 1195 года, в результате которого на престол взошел Алексей III Ангел (1195–1203), во владениях сельджукского правителя Анкиры объявился очередной Лже-Алексей III родом из Киликии, также выдавший себя за убитого сына императора Мануила Комнина. Масштабы нового восстания были довольно внушительными, и самозванец с помощью сельджуков успешно захватывал все новые районы Малой Азии до тех пор, пока не был убит в результате заговора в крепости Цунгра[161]161
  Nicetae Choniatae Historia… Vol. I. P. 461–463.


[Закрыть].

Наконец, после свержения и ослепления в 1261 году юного никейского императора Иоанна IV Ласкаря (1258–1261) узурпатором Михаилом Палеологом[162]162
  Geanakoplos D. J. Emperor Michael Palaeologus and the West, 1258–1282: а Study in Byzantine-Latin Relations. Cambridge, Mass.: Harvard University Press; London: Oxford University Press, 1959. P. 145, 181, 195.


[Закрыть], появился слепой самозванец Лже-Иоанн, который был провозглашен свергнутым императором Иоанном IV, поднял восстание в районе Трикоккии (Кошхисар) к юго-востоку от Никеи, а после поражения восставших бежал к сельджукам[163]163
  Georges Pachymérès. Relations historiques / Éd. par Albert Failler. Paris, 1984. Vol. I. P. 259–267.


[Закрыть]. Об этих событиях рассказывает Георгий Пахимер в книге, посвященной царствованию императора Михаила VIII Палеолога (1259–1282).

Византийское самозванчество, вероятно, можно рассматривать в качестве своеобразной реакции общества на изменения византийской конституции в царствование Алексей Комнина, который пытался заменить древний римский принцип «избрания» или же «утверждения» императора сенатом и армией династическим принципом, принятым в королевствах Западной Европы. Если Анна Комнина невольно выступила на стороне древнего римского принципа «утверждения» императора – когда попыталась не допустить к престолу собственного брата, а потом свергнуть его, – то византийское общество в качестве нового средства борьбы за власть предложило самозванчество. Общество принимало династический принцип наследования с формальной точки зрения, но по-прежнему выдвигало из своей среды претендентов на престол, мнимо причисляя их теперь к правящей династии.

Вряд ли Ян Петр Сапега имел какое-либо представление об Анне Комниной и о византийском самозванчестве, однако в высшей степени любопытен сам факт публикации «Алексиады» – важнейшего свидетельства о самозванцах в византийской исторической литературе – именно тогда, когда польские магнаты повторяли стратегию Роберта Гвискара, хана Тугоркана и Владимира Мономаха, выдвигая лже-дмитриев и пытаясь овладеть русским престолом. Еще более поразительно то, какой безоглядной популярностью пользовались эти самозванцы у русских служилых людей. После окончания Смутного времени самозванцы появлялись в России с завидной регулярностью на протяжении всего XVII и XVIII веков. Впрочем, далеко не все из них играли действительно важную политическую роль. С этой точки зрения в высшей степен парадоксально то обстоятельство, что самозванчество вновь стало по настоящему серьезной угрозой для российского престола в эпоху императрицы Екатерины Великой – той самой императрицы, которая благодаря победам своих армий над турками превратила многовековые грезы православных греков об освобождении Константинополя в конкретный политический проект.

Казачий хорунжий войска Донского Емельян Пугачев, объявивший себя государем императором Петром Федоровичем и поднявший широкомасштабное восстание против центральной власти, вновь невольно напомнил тогда всей России, сколь разрушительным потенциалом обладает византийское самозванчество как политическое явление на русской почве. Кроме Емельяна Пугачева в царствование императрицы Екатерины Великой отличились и другие самозванцы, появление которых было скорее фарсом, чем трагедией, но которые изрядно тревожили императрицу. Здесь можно упомянуть знаменитую авантюристку княжну Тараканову, пользовавшуюся известным покровительством Карла Станислава Радзивилла – одного из Барских конфедератов, Безымянного узника Кегсгольмской крепости, выдававшего себя то ли за сына Екатерины Великой, то ли за мужа ее неизвестной дочери, заточенного при Екатерине и освобожденного ее внуком императором Александром I, и, наконец, Лже-Ивана VI Антоновича – Тимофея Ивановича Курдилова, пойманного в 1788 году.

Княжна Тараканова представляет собой специфический феномен дворянской культуры XVIII века и требует специального исследования. Что же касается Безымянного узника и особенно Лже-Ивана VI, подобные личности вовсе не были столь безобидны, сколь могло бы показаться на первый взгляд. Хотя настоящий Иван VI Антонович (1740–1764) и был объявлен императором в завещании императрицы Анны Иоанновны, однако это завещание очевидным образом игнорировало природные права детей императора Петра Великого, как, впрочем, игнорировал эти права и манифест о вступлении самой Анны Иоанновны на престол. Опираясь на естественный порядок престолонаследия, следует признать, что император Петр II, а затем императрица Елизавета Петровна безусловно имели больше прав на престол, нежели дочери царя Ивана V Алексеевича и их потомки. С этой точки зрения переворот 1741 года был не более чем восстановлением законных прав детей Петра Великого, а переворот 1762 года стал его своеобразным, но достаточно закономерным продолжением. Если император Петр III был внуком Петра Великого, но оказался неспособен царствовать в силу специфики своих личных качеств, кто же, как не его супруга, избранная в российские императрицы дочерью Петра Великого и ставшая матерью его правнука, призвана была взять бразды правления государством самим Провидением?

Однако психология самозванчества по сути своей иррациональна и игнорирует любые разумные принципы. Исходя из подобной психологии, если Елизавета, а затем Екатерина пришли к власти путем военного переворота, то на какие бы династические права они при этом ни опирались, всегда найдутся лихие люди, которые попытаются оспорить эти права посредством организации нового переворота. Убийство Ивана VI Антоновича в Шлиссельбургской крепости при попытке освобождения 16 июля 1764 года безусловно было следствием политической перестраховки Екатерины, но, если даже казак Емельян Пугачев, объявивший себя Петром III, чуть было не взял Казань, сложно представить, к каким политическим последствиям могло бы привести освобождение Ивана VI Антоновича поручиком В. Я. Мировичем и провозглашение этого несчастного потомка Ивана V марионеточным императором.

После издания императором Павлом I Указа о престолонаследии от 5 апреля 1797 года, новый просвещенный XIX век как будто более не оставлял места самозванчеству в русской политической жизни. Однако в следующем, XX столетии самозванчество видоизменилось и приобрело характер борьбы за диктатуру пролетариата, который в России еще только формировался как класс. Эта борьба велась теперь не под знаменем самозванного государя, как бывало в прежние века, а под знаменами самозванных «государей», которыми фактически стали большевистские вожди. Впрочем, история русской революции представляет собой специальную и сложную тему для исследования, и нам не хотелось бы говорить о ней поверхностно, превращая нашу книгу в публицистическое произведение. Отметим, что феномен византийского самозванчества и его трансформация в русской истории заслуживают отдельного изучения.

Возвращаясь к проблеме византийского самозванчества, следует отметить, что эта проблема не рассматривается Анной Комниной отдельно от широких политических процессов, происходивших в Византийской империи в конце XI века. Анна в качестве политического идеала видит императорскую власть, завоеванную при помощи армии и одобренную высшей аристократией, а также сенатом. Именно такое восприятие власти было характерно для императора Исаака I Комнина и императора Алексея I Комнина. Совершенно очевидно, что Анна Комнина не принимает наследственную монархию, поэтому ненавидит брата Иоанна и после смерти отца в 1118 году предпринимает неудачную попытку переворота. В определенной степени наследственная монархия, как и «тирания», т. е. попытка захватить престол вопреки воле армии и аристократии, рассматриваются Анной как безусловное зло, символами которого становятся в ее повествовании Никифор Вриенний старший, Никифор Василаки, Никифор Мелиссин и родной брат Иоанн. Но самым страшным политическим преступлением, с ее точки зрения, становится самозванчество, ибо самозванцы заявляют заведомую ложь и опираются на внешние враждебные Византийской империи силы: на норманнов и половцев.

Серьезные исследования примеров византийского самозванчества не позволяют признать удачными попытки И. А. Калинина и А. М. Эдкинда интерпретировать феномен русского самозванчества как социально-психологический продукт крепостного рабства (И. А. Калинин) или как результат культурного провала внутренней колонизации (А. М. Эдкинд)[164]164
  Калинин И. А. Он грань хотел стереть меж тем, чем был и чем казался»: Рабы, самодержцы и самозванцы (диалектика власти). Статья первая // Новое Литературное Обозрение. 2016. № 5, С. 442–464; Калинин И. А. Он грань хотел стереть меж тем, чем был и чем казался»: Рабы, самодержцы и самозванцы (диалектика власти). Статья вторая // Новое Литературное Обозрение. 2020. № 6. С. 534–561; Эткинд А. М. Внутренняя колонизация. Имперский опыт России. М.: Новое Литературное Обозрение, 2013. С. 378–380.


[Закрыть]. Рабство и колонат, процветавшие в Византийской империи в ранний период ее развития (V–VII вв.), к XI веку как социальные явления маргинализировались и уступили место иным формам организации производства. В Византии времен Македонской династии и династии Комнинов не было и крепостного права, которое можно было бы сравнить с крепостным правом, существовавшим в Российской империи. Тем не менее, как свидетельствует Анна Комнина, самозванчество расцвело в Византии именно на заре эпохи Комнинов и сопровождало византийскую политическую жизнь вплоть до эпохи Палеологов. Таким образом, марксистская методология, на которую в том или ином виде опирается И. А. Калинин, в очередной раз – теперь на материале византийской истории – демонстрирует свою полную беспомощность. Кроме того, Византия как Восточная Римская империя с самого начала объединяла наиболее урбанизированные, эллинизированные и социально развитые восточные провинции некогда единого Римского мира. Проблема внутренней колонизации этих провинций потеряла свою актуальность еще во времена Помпея Великого. В VII веке территория Византийской империи значительно сократилась в ходе арабских завоеваний, в силу чего внутренняя колонизация приобретала актуальность в Византии в последующие века лишь в тех случаях, если возникала необходимость культурной ассимиляции новых варваров, проникавших на территорию империи: например, славян, булгар, сельджуков. Самозванец Лже-Тиберий Пергамен появился в Византии тогда, когда ее основная территория фактически ограничивалась фемами Малой Азии, а самозванцы, описанные Анной Комниной – Лже-Михаил и Лже-Диоген I, – боролись за престол против императора Алексея Комнина в тот период, когда территория империи сократилась до естественных границ Балканского полуострова.

Следовательно, происхождение самозванчества не связано ни с психологией коллективного самозванца как объекта угнетения или колонизации, ни с размерами территории империи, на которую претендует самозванец, но имеет совершенно иные истоки. С нашей точки зрения, эти истоки необходимо искать в римско-византийском праве и связанной с этим правом политической традиции. Одной из характерных для нее фундаментальных проблем было неразрешимое противоречие между республикой и монархией, наиболее остро проявившееся в период гражданских войн в Древнем Риме[165]165
  Mitrofanov A. Pompey and Mithridates Eupator in the Work of Livy // Archaeology of Historical Period of Iran. Tehran, (2017). P. 223–232.


[Закрыть], а затем периодически дававшее о себе знать в наиболее сложные периоды византийской истории.

Как утверждал древнеримский юрист Гай (Gaius, 120?–180?), «никогда не было сомнения в том, что указ императора имеет силу настоящего закона, так как сам император приобретает власть на основании особого закона» [GI I, 5][166]166
  «nec umquam dubitatum est, quin id legis vicem optineat, cum ipse imperator per legem imperium accipiat». Пер. Ф. М. Дыдынского в редакции В. А. Савельева, Л. Л. Кофанова.


[Закрыть]. С этой точки зрения, власть римского императора изначально была основана на законе, который и придавал правомочность решениям императора. Более поздний древнеримский юрист Домиций Ульпиан (Domitius Ulpianus, 170–228) развивал мысль Гая следующим образом: «То, что решил принцепс, имеет силу закона, так как народ посредством царского закона, принятого по поводу высшей власти принцепса, предоставил принцепсу всю свою высшую власть и мощь» [DJ I, 4, pr.][167]167
  «Quod principi placuit, legis habet vigorem: utpote cum lege regia, quae de imperio eius lata est, populus ei et in eum omne suum imperium et potestatem conferat». Пер. Л. Л. Кофанова, И. С. Перетерского.


[Закрыть]. Таким образом, хотя абсолютная власть принцепса, т. е. императора, была, с точки зрения классического римского права, следствием делегирования ему этой власти римским народом, однако, получив однажды власть от народа на основании закона, император становился лицом, которое теперь стояло над законом. Поэтому, согласно Ульпиану, «то, что император постановил путем письма и подписи, или предписал, исследовав дело, или вообще высказывал, или предписал посредством эдикта, как известно, является законом. Это и есть то, что мы обычно называем конституциями» [DJ I, 4, 1][168]168
  «Quodcumque igitur imperator per epistulam et subscriptionem statuit vel cognoscens decrevit vel de plano interlocutus est vel edicto praecepit, legem esse constat. haec sunt quas volgo constitutiones appellamus». Пер. Л. Л. Кофанова, И. С. Перетерского.


[Закрыть].

История Римского государства в эпоху принципата демонстрирует нам, как императоры, получившие власть в ходе гражданских войн, поддавались соблазну закрепить полученный высокий пост за своими наследниками[169]169
  Машкин Н. А. Принципат Августа. Происхождение и социальная сущность. М.; Л.: Изд-во Академии наук СССР, 1949. С. 535–549; Егоров А. Б. Рим на грани эпох. Проблемы рождения и формирования принципата. Л.: Изд-во ЛГУ, 1985. С. 204–222.


[Закрыть]. Причем делали они это вопреки римскому праву предшествующего периода. Публий Корнелий Тацит лаконично, но выразительно описал процесс окончательной деградации Римской республики: «Когда после гибели Брута и Кассия республиканское войско перестало существовать и когда Помпей был разбит у Сицилии, отстранен от дел Лепид, умер Антоний, не осталось и у юлианской партии другого вождя, кроме Цезаря (Октавиана. – А. М.), который, отказавшись от звания триумвира, именуя себя консулом и якобы довольствуясь трибунскою властью для защиты прав простого народа, сначала покорил своими щедротами воинов, раздачами хлеба – толпу, и всех вместе – сладостными благами мира, а затем, набираясь мало-помалу силы, начал подменять собою сенат, магистратов и законы, не встречая в этом противодействия, так как наиболее непримиримые пали в сражениях и от проскрипций, а остальные из знати, осыпанные им в меру их готовности к раболепию богатством и почестями и возвысившиеся благодаря новым порядкам, предпочитали безопасное настоящее исполненному опасностей прошлому… И вот Август, стремясь упрочить свое господство, возвеличил Клавдия Марцелла, еще совсем юного сына своей сестры, сделав его верховным жрецом… Своих пасынков Тиберия Нерона и Клавдия Друза он наделил императорским титулом» [Tacitus Annales I, 2, 1; 3, 1][170]170
  Пер. А. С. Бобович, Я. М. Боровского, М. Е. Сергеенко.


[Закрыть].

С первых десятилетий своего существования система принципата стала перерождаться в наследственную монархию, однако республиканские истоки принципата, основные принципы классического римского права, а также известная милитаризация древнеримской аристократии препятствовали этому перерождению, порождая, в свою очередь, внутреннее противоречие. Император получил власть от народа на основании закона, но он же очень быстро оказался выше закона и в силу естественных причин стремился обеспечить правопреемство власти путем превращения принципата в наследственную монархию. Насколько это было законно?

Первые императоры с целью искоренения республиканских устоев опирались на грубую силу, что провоцировало полную деградацию общественных институтов империи. Тацит писал: «Итак, основы государственного порядка претерпели глубокое изменение, и от общественных установлений старого времени нигде ничего не осталось. Забыв о еще недавнем всеобщем равенстве, все наперебой ловили приказания принцепса…» [Tacitus Annales I, 4, 1]. С одной стороны, противоречие между старым принципом ответственности диктатора или императора перед законом и новой реальностью, в которой император оказывался над законом, провоцировало попытки оспорить власть недостойных императоров, приводило государство к гражданским войнам, таким, например, как кровавая война 68–69 годов, когда в течении полутора лет в Риме сменилось пять императоров. С другой стороны, это противоречие подпитывало появившихся самозванцев, – упомянутые Лже-Нероны, поднявшиеся с социального дна в ходе той же гражданской войны 68–69 годов, представляли маргинальные слои римского общества, которые пытались влючиться в борьбу за власть, но, не обладая ресурсами и военным авторитетом, какими обладали, например, представители высшего командования римской армии Вителлий и Веспасиан, компенсировали этот недостаток через отождествление себя с покойным представителем павшей династии Юлиев-Клавдиев.

Несколько веков спустя, в эпоху домината, мы видим, как принцип избрания императора солдатами в сочетании с идеей наследственной монархии, утвердившейся при Константине Великом, привел к власти императора Юлиана Отступника (361–363), который был провозглашен солдатами в Лютеции Парисийской[171]171
  Митрофанов А. Ю. Проблема происхождения правовой процедуры римско-византийского обряда коронования императора // Христианское чтение. 2018. № 5. С. 156–163.


[Закрыть]. Как писал Аммиан Марцеллин, «Цезарь вынужден был уступить. Его поставили на щит из тех, которые носят пехотинцы, и подняли высоко. Раздался единодушный крик, в котором Юлиан был провозглашен Августом. Требовали диадему, и на его заявление, что такой он никогда не имел, – какого-нибудь шейного или головного украшения его супруги. На его замечание, что женское украшение было бы неподходящей приметой для первого момента власти, стали искать конской фалеры, чтобы корона на его голове могла представить хоть отдаленный намек на верховную власть. Но когда он отверг и это как неподобающее, то некто, по имени Мавр, в ту пору гастат петулантов – впоследствии он в чине комита потерпел поражение в теснине Сукков, – сорвал с себя цепь, которую носил как знаменоносец и дерзко возложил ее на голову Юлиана» [Ammianus Marcellinus XX, 4, 17–18][172]172
  Пер. Ю. А. Кулаковского, А. И. Сонни.


[Закрыть]. Провозглашение Юлиана августом в Лютеции Парисийской, его поднятие на щите и импровизированная коронация стали основой для последующего развития византийского церемониала коронации императора.

Эпоха династии Юлиев-Клавдиев стала своеобразной родовой травмой древнеримской монархии, которая была унаследована позднеримской, а затем и византийской политической системой. Суждения Домиция Ульпиана как относительно того, что власть императора основана на делегированных ему римским народом властных полномочиях, так и относительно того, что в силу этого обстоятельства император парадоксальным образом оказывается над законом, были инкорпорированы комиссией Трибониана в Дигесты императора Юстиниана I Великого (527–565)[173]173
  Digesta seu Pandectae Iustiniani Augusti / Hrsg. von Th. Mommsen. Berlin, 1870. Vol. I. P. 14.


[Закрыть]. Следовательно, византийская правовая и политическая системы были обречены на то, чтобы воспроизводить древнеримское правовое противоречие – император получает власть от народа, но оказывается над законом и может передавать власть по наследству. Если это так, в таком случае народ – т. е. аристократия и армия – может в любой момент оспорить легитимность императора, а маргинальные слои могут принимать участие в борьбе за власть, компенсируя недостаток политических ресурсов мнимым родством с тем или иным покойным автократором.

Однако существовало одно серьезное и важное различие между византийским и классическим римским правом в понимании природы императорской власти, которое было сформулировано в первый период иконоборчества. С точки зрения византийского права – как права христианской империи, – единственным ограничителем воли императора, и, добавим, воли различных претендентов на императорский престол, было Священное Писание, т. е. Божественные заповеди. В 741 году в преамбуле к Эклоге императоры Лев III Исавр и Константин V Копроним писали следующее: «И так как Бог вручил нам императорскую власть, такова была Его благая воля, Он принес этим доказательство нашей любви к Нему, сочетающейся со страхом, и приказал нам пасти самое послушное стадо, как корифею апостолов Петру; мы полагаем, что ничем не можем воздать Богу должное скорее и лучше, чем управлением доверенными им нам людьми – согласно закону и с правосудием…»[174]174
  Эклога. Византийский законодательный свод VIII века, пер. комм. Е. Э. Липшиц, М., Наука, 1965, С. 41; Ecloga Leonis et Constantini. Collectio librorum juris graeco-romani ineditorum / Hrsg. von Karl Eduard Zachariae von Lingenthal. Leipzig, 1852. P. 10.


[Закрыть]. Подобное признание уже не имело ничего общего с традициями римского права, но проистекало из христианской идеи легитимности, на которой была основана политическая философия в Византийской империи. Таким образом, с точки зрения императоров Льва III Исавра и Константина V Копронима власть императора была обусловлена уже не народной легитимацией, но, как в Ветхом Завете, получила санкцию непосредственно от самого Бога.

Из подобной декларации, впрочем, проистекал весьма опасный практический вывод. Если императорская власть основана на воле Бога, в таком случае любой ромей, почувствовавший высшее призвание к императорской порфире, может начать рискованную игру и борьбу за престол, может заставить себя уверовать в любое происхождение и включиться в эту борьбу, объявив себя наследником покойного императора. Напомним, что именно в эпоху составления Эклоги появился Лже-Тиберий Пергамен – мнимый сын императора Юстиниана II Ринотмета. Как известно, нередко самозванцы искренне верили в подлинность своего происхождения. Несколько позднее на божественную легитимацию императорской власти, провозглашенную в Эклоге, опиралась императрица Ирина (780–802), которая свергла своего сына и стала первой женщиной в истории Византии, правившей империей как суверен от своего собственного имени.

В эпоху Македонской династии, после издания императором Львом VI Философом (886–912) в 886 году Эпанагоги, византийская политическая теория – по крайней мере, на официальном уровне – вернулась к христианизированному римскому обоснованию императорской власти, основанной на законе как на Божественном принципе. Эпанагога отменяла Эклогу, изданную императорами-иконоборцами, т. е. еретиками, и утверждала несколько иные принципы легитимации императорской власти: «Император – законная власть (ἔννομος ἐπιστασία), общее благо для всех подданных. Он не подвергает кого-либо наказанию из неприязни к нему и не делает добра, исходя из пристрастности, он дарует награды беспристрастно, подобно арбитрам в борьбе… Предназначение императора – благодетельствовать, поэтому он и называется благодетелем. И когда он прекратит благодетельствование, кажется, что он извратит характер императорской власти по сравнению с древними законами… Император должен защищать и укреплять, во-первых, все написанное в Божественном Писании, потом также все догматы, установленные семью святыми соборами, а также избранные римские законы… Император должен отличаться православием и благочестием и прославляться в божественном усердии, сведущим в догматах о Святой Троице и в определениях о домостроительстве через воплощение Господа нашего Иисуса Христа»[175]175
  Epanagoge legis Basilii et Leonis et Alexandri. Collectio librorum juris graeco-romani ineditorum / Hrsg. von Karl Eduard Zachariae von Lingenthal. Leipzig, 1852. P. 65–66.


[Закрыть].

Согласно Эпанагоге, императорская власть основана на абстрактных понятиях закона и благодеяния, также она обязана защищать основы христианского вероучения. Подобные принципы в действительности не отменяли ни древнеримскую идею о делегировании императору верховной власти народом, ни представления императоров Исаврийской династии о Божественном происхождении императорской власти.

Характер Эпанагоги вызывал и вызывает бурные дискуссии среди византинистов. Вполне возможно, что этот сборник никогда не был официально действующим правовым кодексом. Как бы там ни было, Эпанагога не могла стать препятствием ни для последующих узурпаций, которыми столь богата история Македонской династии, ни для самозванчества, которое расцвело в эпоху Анны Комниной.

Право Льва Исавра, Исаака Комнина, Никифора Вотаниата и Алексея Комнина на византийский престол было фактически обосновано при помощи тех же аргументов, при помощи которых римляне оправдывали верховную власть Цезаря и Октавиана, Веспасиана и Константина Великого. Сущность этих аргументов заключалась в утверждении, что император выполняет функции древнеримского диктатора, который получает одобрение «римского народа», т. е. римской армии, а также патрициев, т. е. сената, и таким образом спасает государство от «тирании». Наследственная монархия, не получающая одобрения «римского народа», рассматривается с этой точки зрения как зло, иногда неизбежное, порой принимающее формы тирании, и чреватое проблемой самозванчества. Самозванец – это подлый человек, раб в античном смысле слова, который пытается узурпировать верховную власть, ссылаясь на свое мнимое кровное родство с императором несмотря на то, что настоящая верховная власть дается «римским народом» диктатору, что и произошло в случае с Алексеем Комнином.

Анна Комнина оставалась до конца верна этой древнеримской идеологеме, и потому в 1118 году она попыталась не допустить превращения Византии в наследственную монархию. Очевидно, многовековая рецепция элементов византийского права и византийской политической культуры в русскую политическую жизнь подготовила почву для появления в России самозванцев задолго до событий Смутного времени. Мы можем рассматривать участие киевского великого князя Владимира Мономаха в мятеже Лже-Диогена II и его участие в судьбе лжецаревича Василько Леоновича как один из элементов этой рецепции.