Текст книги "Битва за Берлин последнего штрафного батальона"

На бегу он объяснял: шли по подземелью, наткнулись на компанию в одной из комнат для отдыха – те успели среагировать. «Объект» и сопровождающие одеты в штатское, при них было трое автоматчиков. Последних положили в перестрелке (но погибли и люди Агапова), а остальные успели выскочить под прикрытием, и теперь бегут вниз по запасной лестнице. Укрыться в бункере им негде, воспользоваться другим путем они не могут, теперь одна дорога – в тоннель метро. Их человек семь или восемь…

– Не волнуйтесь, товарищ майор, – выдыхал Коренич на бегу. – В тоннеле наши люди. Забыли – мы же оставили троих?

– Дай-то бог, Коренич… Учти, без нужды огонь не открывать, а то подстрелим не того…

«Перебьется, – думал Максим. – Эти твари будут стрелять по моим людям, а мы по ним – нет?»

Сбывалось дурное предчувствие.

За толщей стен прогремел взрыв – бросили гранату. Когда, набегавшись по коридорам, штрафники вывалились в тоннель, их поджидало жуткое зрелище. Тела троих штрафников, изувеченные осколками, валялись между рельсами. Можно представить, что тут происходило: услышав шум, ребята залегли, приготовились стрелять по выбегающим. Но первой вылетела граната…

– Черт, черт! – бился лбом о стену Ситников.

Беглецы удирали по тоннелю на запад (обычная история, в эти дни никто не удирал на восток) – именно оттуда гремели выстрелы. Люди залегли, стали стрелять им вдогонку.

– Пошли, пошли! – поторапливал Агапов. – Нужно их догнать.

Дважды повторять не пришлось: взбешенные гибелью товарищей, штрафники рвались вперед. Солдаты включили два уцелевших фонаря, и мощный свет прорезал тоннель. Кто-то из убегающих споткнулся и упал, еще одна фигура метнулась к стене, забились огоньки выстрелов.

Штрафники ударили густо, не дожидаясь приглашения.

– Не стреляйте… – стонал Агапов. – Черт вас побери! На хрена нам труп этого деятеля! Он живым нужен, иначе все потери бессмысленны!

– Они и так бессмысленны, в гробу мы видали этих деятелей, – скрежетал зубами Борька, сменяя магазин.

– Ну что, мужики, погнали наших городских, – приподнялся Шульжин. – Нешто не догоним этих доходяг?

Солдаты побежали. Они спотыкались, падали, матюкались десятками глоток, кто-то орал, что разбил коленку «об этот хренов рельс». Пострадавшему посоветовали бежать на другой коленке, и солдаты невпопад захихикали. Споткнулись о труп, валяющийся поперек рельса. Рядом с трупом валялся фонарь. Бугаенко тут же им завладел, осветил тело.

– Свеженький, жив еще. Ненадолго.

Мужчина спортивного сложения лет тридцати, одетый в пиджак с короткими рукавами, дрожал и корчился в агонии.

– Не доктор, слава богу, – успокоился Агапов, пробегая мимо.

– Но определенно эсэсовец, – сказал Максим, осмотрев левую руку умирающего.

– Как узнал? – оживился Борька.

– Смотри, – Максим ткнул в оголенное предплечье, где выделялись несколько латинских букв и цифры. – Каждый эсэсовец носит специальную татуировку на внутренней стороне левой руки. Она обозначает группу крови.

– Удобно, – хмыкнул Борька. – Скоро мы эту нечисть с гарантией отсортируем.

– Быстрее, мужики, быстрее… – торопил Агапов. – Скоро станция, не позволим этим упырям выбраться на платформу!

Беглецам, похоже, не везло. На прогоне не было боковых коридоров, проходов в технические помещения – им оставалось только бежать по тоннелю; и скоро их стали догонять. Беглецы уже не стреляли, экономили патроны; было видно, как несколько фигур, пригибаясь, несутся по шпалам. Расстояние сократилось метров до семидесяти…

Стало светлее, приближалась станция.

Не так-то просто оказалось вскарабкаться на платформу – она возвышалась над рельсами больше чем на метр. Длинноногий «марафонец», забросив за спину автомат, саженными скачками обогнал бегущих, ловко скакнул на платформу. Сел на корточки, вытянул руки, чтобы помочь забраться доктору. Застрочили автоматы, «марафонец» картинно схватился за грудь и повалился обратно на рельсы. Сообразив, что выбраться не удастся и нельзя терять ни секунды, доктор сотоварищи побежал дальше, оставив одного прикрывать. Смертник лежал между рельсами и, когда погоня приблизилась, опустошил рожок длинной очередью. Двое или трое штрафников не увернулись – справа и слева от Максима захрипели, упали на колени, обливаясь кровью. Коренич прошил лежащего свинцом, помчался дальше, топая сапогами. А кучка быстроногих негодяев снова исчезала во мраке тоннеля…

– Товарищ майор, где мы примерно находимся?

– Хрен уже разберет, Коренич… – хрипел Агапов, хватаясь за сердце. – Думаю, не за горами Олимпийский стадион, это запад Берлина… Поднажмите, парни, умоляю, я все для вас сделаю!..

Тоннель уходил вправо – очевидно, в этом месте поезда притормаживали перед поворотом. Убегающие скрылись из вида, штрафники ускорились, грузно затопали. И внезапно Максим понял: это прекрасное место для засады! И тут же, подтверждая его мысль, что-то шевельнулось за углом…

– Ложись!!! – взревел Максим и, сгруппировавшись, покатился, отбивая бока.

Бегущих смело осколками и взрывной волной. Остальные упали, прикрывая головы руками.

Завыли пули. Максим лежал, зарывшись в фуфайку, с яростью грыз пропитанный грязью и солью рукав. Он никак не мог защитить своих людей…

Как только отгремело, он вскинулся на колени и принялся стрелять в темноту. Все стреляли – истекая злобой, ненавистью. Но умельцев, делавших засаду, за углом уже не было – они догоняли своих.

Погиб последний автоматчик Агапова – лежал, разбросав руки. Молодой еще, не старше Максима. Чуть левее успокоился навеки Казбеков – месиво вместо правого глаза, оскаленный рот…

– Агапова убили, – каким-то странным голосом сообщил Бугаенко.

Коренич тупо смотрел на разом постаревшего, обрюзгшего майора. Осколок вонзился офицеру под сердце, не оставив шансов. Тьма недоумения в отягощенных мешками глазах – как же так, ведь надо бежать, срочное дело, приказ командования…

– Может, пойдем уже? – опомнился Борька, растирая отбитый бок.

– Макс, ты жив? – опомнился Коренич, завертел головой.

– Макс жить, пока еще жить… – послышался жалобный стон.

Потрясенный немец сидел на корточках у стены, зажимал голову, из которой текла кровь. «Жить будет, – мысленно оценил Максим, – башкой о стену долбанулся…»

Он отмечал боковым зрением: маловато их осталось, уже не тридцать душ, как час назад.

Конечно, они пошли вперед.

Бежали тяжело, с одышкой, и плевать хотели, что нужно взять кого-то живьем: стреляли в темноту, не разбираясь. Немцы отстреливались редко, не целясь. Их скорость падала – тормозил «объект». Вряд ли крупный специалист по нервно-паралитическим газам был молод и быстр.

В какой-то момент Максим почувствовал, что бежит по воде. Сначала решил, что почудилось – но нет, под ногами определенно хлюпало. «Может, местная протечка, натекло после взрыва из водоема, которых тут, как в Венеции?» Солдаты заматерились. Они уже не просто шлепали по воде – вода затопила ступни, поднималась к щиколоткам, уровень продолжал повышаться – причем достаточно быстро.

Бойцы не знали, что творится наверху. Берлин практически пал, генерал Вейдлинг приказал войскам сдаваться, но несколько кварталов вокруг имперской канцелярии продолжали упорно обороняться, отказываясь выбрасывать белый флаг. Немцы в какой-то момент испугались того, что русские могут проникнуть в тоннели метро, обойти рейхсканцелярию под землей и объявиться в тылу. Генерал Крукенберг в спешном порядке отправил группу саперов из дивизии «Нордланд» в тоннель, приказав добраться до Потсдамерплац. Судя по всему, он распорядился взорвать тоннель, проходящий под каналом Ландвер в районе Треббинерштрассе. Эсэсовцы прокопали шурф в потолке тоннеля, заложили туда заряд. Воды канала хлынули в тоннели метро…

Уровень воды стремительно рос. Солдаты по инерции бежали, но вскоре уровень поднялся выше сапог, люди хлюпали по холодной жиже, ничего не понимая. Преследуемые перестали стрелять – похоже, и у них начинались проблемы. Вода поднималась – уже до колен, уже выше.

– Боже ж ты мой… – чертыхался низкорослый Шульжин. – Мужики, возьмите меня на ручки, я такой маленький… Нет, поймите меня правильно, я, конечно, парень боевой, вот только плавать ни хрена не умею!

– Бред какой-то! – Соломатин чуть не утопил автомат, поднял руки, чтобы увереннее передвигаться. – Мужики, идеи есть? Что за хрень тут происходит?

– Метро затопили… – кашлял догадливый Бугаенко. – Над нами уйма рек и каналов… Вот только какой светлой голове эта мысль взбрела в голову – непонятно… Думаю, не нашим – нам-то это зачем?

– И как долго это будет продолжаться? – настойчиво интересовался Кибальчик. – Пока нас всех тут на хрен не смоет? Ну и жизнь у нас, товарищи – то немцы, то крысы, то вселенский потоп, и поспать как следует не дали…

– Все девять египетских казней! – хохотал Бугаенко, хотя едва ли кто-то понимал, что он имеет в виду.

– Это Ландвер-канал, это может быть только Ландвер-канал… – стучал зубами Хольдер. – Это есть очень плохо… скоро затопить все метро…

Вода уже была по пояс, когда забрезжил просвет – снова платформа, какая там по счету? Простучала очередь, солдаты бросились к стенам, кто-то нырнул. Пули бултыхнулись в воду.

– Смотрите! – завопил глазастый Кибальчик. – Они выбираются на платформу! Вот же суки! – поднял автомат и, не прицеливаясь, принялся палить.

Станция была оформлена иначе, чем предыдущие. В этом не было ничего удивительного – платформы не возводят под одну гребенку. Солдаты видели, как беглецы карабкаются по вмурованной в бетон лестнице, оказываются на узком полуметровом отмостке, тянущемся вдоль стены, передвигаются по нему, прижавшись спиной к бетонной стене. Двое первых уже перепрыгивали на платформу. Штрафники возмущенно загалдели, стали беспорядочно стрелять. Последний бегущий замахал руками, оторвавшись от стены, и бултыхнулся в воду, взметнув шквал брызг. Его моментально залили свинцом.

Прорвалось человек пять немцев. Они уже были на платформе, которую начинала заливать вода. В отдалении кричали – убегали гражданские, прятавшиеся на этой станции. На платформе валялись чемоданы, тряпки, перевернутая детская коляска. Проблемы у беглецов, похоже, не кончились. Рослый тип в длинном плаще то ли сломал, то ли подвернул ногу. Он отчаянно хромал, бежал с трудом. Видимо, это и был «доктор Смерть». Двое сопровождающих подхватили его под локти, поволокли по платформе. Еще двое остались – начали огрызаться из автоматов. Максим почувствовал невольное уважение к этим людям: казалось бы, все горит синим пламенем, приказы начальства теряют смысл, все кончено; но нет, они до конца выполняют свой долг, как будто и на том свете с них спросят по всей строгости за невыполнение приказа…

Мускулистый и ловкий Кувшинников – до штрафбата служивший в батальоне истребителей танков – уже карабкался по лестнице. Он пробежал по узкой ленточке отмостка, выпрыгнул на платформу, перекатился и ударил раскатистой очередью. Один из немцев, прикрывающих отход, свалился плашмя в воду, второй поскользнулся, но устоял, бросился догонять своих.

Платформу уже затопило. Бойцам крупно повезло, что подвернулась станция – останься они в тоннеле, уже тонули бы вовсю. Они выпрыгнули на платформу, побежали, расталкивая воду сапогами и грозно крича. Вещи, брошенные берлинцами, скрылись под водой, и солдаты постоянно о них спотыкались, набивали шишки, топили автоматы в воде.

А беглецы добрались до лестницы. Долговязого в плаще волокли по ступеням – уже по сухому.

– Стреляйте! – отчаянно вопил Максим. – Уйдут же!

Боеприпасов оставалось до безобразия мало. Каждый выстрел отдавался ноющей болью в ушах, прицеливаться становилось все труднее. Солдаты падали на колени, старательно вели мишени. Но усталость гнула их к воде. Руки наливались чугунной тяжестью, выстрелы получались смазанными и неэффективными. Бегущие тоже спотыкались и внезапно застряли посреди лестницы. Но вот до них добрался один из тех, что прикрывал отход, схватил «доктора Смерть» за грудки, потащил наверх.

Словно ихтиандры, «трофимовцы» вылезали из воды, карабкались по ступеням, бежали наверх. Максим задержался возле трупа – тот плавал спиной вверх, – обхлопал карманы. Фашист приберег пару гранат, да не успел ими воспользоваться. Широкими шагами, разгребая воду, Коренич выбрался на лестницу, отдышался, потащился вверх.

И опять штрафников ждала засада – на этот раз в вестибюле. Эсэсовцы были отличными диверсантами. Они засели в разных концах пустынного фойе, и штрафники, бегущие к турникету, попали под перекрестный огонь. Рухнули Манохин, Бояринов, корчился в муках Гуськов – он стоял на четвереньках, обливаясь кровью, тужился, скрипел зубами – понимал, что если позволит себе упасть, то умрет. Но силы покидали его, и даже пошутить перед смертью не выходило…

Выжившие откатились, стали беспорядочно стрелять, не видя мишеней, а Максим вдруг обнаружил слева дверь – вход в одно из многочисленных технических помещений. Вряд ли там есть проход в тыльную часть вестибюля – ну а вдруг?..

Коренич откатился к двери, перебрался за порог, поднялся и заметался по тускло освещенному пристанищу дежурной смены метрополитена. «Не побывал здесь еще наш человек… И почему, интересно, электричество работает?» – мельком думал Максим, осматривая голые лавки, какие-то шкафы, аккуратные стопки рабочих журналов, выложенные в ряд письменные принадлежности.

Помещение изгибалось буквой «Г». Коренич вывалился за угол, обрадовался двери в глубине бетонного бокса, кинулся к ней, распахнул, пробежал по темному коридору, в конце которого мерцал свет, вдавился в косяк…

«Нет, определенно существует в мире Бог. А может, и не Бог – но что-то там определенно существует…» – подумал Максим. Дверь выводила именно туда, куда и требовалась – на «задворки» вестибюля. Он видел, как двое тренированных мужчин – мокрые, измазанные грязью, – проволокли справа налево долговязое тело и исчезли в широком коридоре, выходящем в город. Тот, что их прикрывал, перебежал от турникета к колонне, пальнул для острастки, потом присел на корточки, перезарядил автомат, положил под руку снаряженный рожок – видимо, последний. До него было метров двадцать. Четкий арийский профиль, ясные, хотя и малоподвижные глаза, решительное лицо. Он понимал, что умрет. Он всё заранее спланировал…

Впрочем, умереть ему предстояло раньше, чем он собрался. Максим вдавил приклад в плечо, прицелился, высунув язык от усердия, взмолился про себя, чтобы штрафники не бросились раньше времени.

Он опустошил остатки магазина. И хотя в подсумке оставался еще один – последний, – не стал терять времени, широким шагом пересек вестибюль, перешагнув через мертвеца, зашагал, ускоряясь, к коридору.

Он успел в последний момент. Еще немного, и трое беглецов свернули бы на лестницу – а там ищи их в разрушенном городе. Двое эсэсовцев надрывались, у них открылось второе дыхание, они тащили свою нелегкую ношу, почти бежали…

– Минуточку! – крикнул Максим по-немецки. – Время вышло, господа, вы не успели!

С равным успехом он мог бы выстрелить из гаубицы. Его слова произвели неизгладимый эффект. Переодетые эсэсовцы бросили своего «протеже», схватились за автоматы с раскрасневшимися от негодования лицами. Светило «нервно-паралитической» науки ткнулось физиономией в пол.

Возможно, зря Максим не вставил последний магазин в автомат – стоило убить лишь этих двоих, а важной персоне сохранить жизнь. Но тогда он потерял бы несколько секунд – последствия, как говорится, вариативны. Граната уже катилась по полу, а Максим нырял к стене, зажал уши. Немцы закричали, бросились наутек, но убраться за пределы радиуса поражения уже не успевали.

Как только разлетелись осколки, Максим привстал, швырнул вторую гранату – чтобы не было никаких неясностей. Потом, шатаясь как былинка на ветру, добрел до тел, разбросанных по кафельному полу, попинал их ногами, чтобы убедиться в содеянном. Живых не осталось. Гранаты взорвались именно там, где надо. Переодетые эсэсовцы стали порванными куклами. «Доктор Смерть» обзавелся внушительной дыркой в спине и лежал ничком, уткнувшись в пол. Максим перевернул его ногой, равнодушно рассмотрел колоритное скуластое лицо, прямые волосы с налетом седины, гордый «греко-римский» нос с крылатыми ноздрями… Операция, проводимая контрразведкой СМЕРШ, завершилась провалом. И никто уже не расскажет контрразведчикам, как погиб майор Агапов и его люди, в чем причина неудачи, как потеряли специалиста по производству химической дряни, в котором так заинтересовано было правительство победившего государства. Еще один неопознанный труп, которых в этом городе пруд пруди. Вряд ли их всех когда-нибудь опознают и упорядочат. Проще распихать людей по «братским» могилам, объявить пропавшими без вести – война все спишет, а мертвых не оживить…

Шаркали истоптанные подошвы – собирались штрафники. Максим поднял голову – ребята никак не прокомментировали последние события. Столько всего произошло, кого тут волнует гибель немецкого специалиста? Важна лишь месть, око за око, зуб за зуб. Борька, расклеив губы, вяло пробормотал:

– Да и правильно. Собаке – собачья смерть… Молодец, Максим, просто умница. Да ладно, не смотри волчонком, мы же знаем, что в душе ты добрый.

Волоча оружие и ноги, подходили отстающие. Полуживые от усталости, раздавленные гнетом, никакие – никто из них не сломался, никто не жаловался, не струсил, не смалодушничал…

– Батальон, стройсь, – хрипло вымолвил Максим, проглатывая ком в горле.

Они стояли шеренгой у стены – как будто на расстреле, – исподлобья смотрели на «самозваного» командира – самого молодого в их компании, за исключением, разве что, Кибальчика. Пятнадцать человек в строю, и Максим – шестнадцатый. Всё, что осталось от восьмисот человек майора Трофимова и капитана Кузина… Самым последним подтянулся Макс Хольдер. Он смотрелся крайне нелепо – в советской каске, ошалевший, икающий. Кажется, немцу удалось отвлечься от тяжелых мыслей о супруге.

Максим подумал: «Надо бы вернуться в тоннель, отправиться обратно тем же путем – ведь не может быть, чтобы все наши погибли. Наверняка кто-то ранен, лежит в тоннеле, истекая кровью, ждет помощи» – но отказался от этой мысли: глупо, тоннель и станции затоплены водой, не пройти, там уже не осталось никаких раненых, только мертвые – под толщей вод, хлынувших из Ландвер-канала.

– Речугу хочешь толкнуть? – облизнув губы, пробормотал Бугаенко. – Ну, давай, командир, послушаем…

– По-хорошему, надо, – согласился Максим. – Но что-то слова не лезут, и в голове желчная хрень. Я же вам не замполит, чтобы распинаться тут. Давайте договоримся, мужики – больше никто из вас не умирает. Хватит. Война закончилась, чего же мы мрем, как мухи?

– Запрещаешь? – проворчал Асташонок.

– Хорошее предложение, – улыбнулся Борька. – Что-то мне тоже все осточертело, пускай другие добивают Гитлера – это предел, Максим. Веди нас, Сусанин, над нами Берлин, а Берлин с некоторых пор стал советским городом.

– Кстати, не весь, – напомнил Ситников. – Я не имею в виду только центр. Нашим армиям просто физически невозможно взять под контроль все до единого здания и объекты. Плюс эта чертова неразбериха… Следует помнить, Максим – если мы выйдем сейчас на поверхность, это не значит, что сразу попадем в объятия наших солдат.

– Умеешь же ты утешить, – чертыхнулся мрачноватый Воркун – бывший командир саперного взвода, подтянутый, жилистый, с кустистыми бровями под массивным лбом.

– Может, отдохнем уже? Войне капут, куда спешить, хлопцы? Будем только народ смешить – когда выйдем такими полутрупами в Берлин… – предложил чубатый Лещинский – казак из станицы под Ростовом, бывший начальник штаба танкового батальона, отбывающий наказание за неумение ориентироваться в боевой обстановке (временами Максиму казалось, что все командование Красной армии обязано отбыть срока в штрафных частях – за лето сорок первого, за Кавказ, за Ржев, за Харьков, за Ростов-на-Дону).

– Посмотрим, что наверху, – согласился Максим. – Если все спокойно, полчаса на отдых и попытку почиститься. Стыдно, товарищи офицеры, на кого мы похожи.

Время остановилось. Часы на стене вестибюля показывали начало пятого, развалины окутывала предутренняя серость, но казалось, что не было ночи, не будет дня, а все останется как есть – туман, промозглый ветер, низкие тучи, кубарем бегущие по небу. Время спать всему живому… если оно еще живо. Квартал вокруг станции метро, где бойцы штрафбата выбрались на поверхность, сровняли с землей. Соседний же стоял почти целым. Впрочем, между сохранившимися зданиями чернели груды развалин – авиация союзников еще до штурма сбрасывала на Берлин тяжелые бомбы, и одной такой штуковины вполне хватало, чтобы уничтожить целой дом.

Максим приказал рассредоточиться и не подставляться под пули. Солдаты двигались по тротуарам, обходя препятствия, настороженно оглядывая чернеющие оконные переплеты, подбирая оружие, в изобилии валяющееся на дороге. Шли вроде как на восток. Бойцам казалось, что они попали в обезлюдевшее вчера. Улица выдохлась и молчала. Очень далеко, в центральной части города, еще шли бои, но интенсивность канонады шла на спад. Советских войск на Форценштрассе не было. В противном случае, штрафников давно бы остановили. Солдаты обходили подванивающих покойников. Если и начиналась в Берлине мирная жизнь, если хоронили погибших, разбирали завалы и подметали улицы, то не здесь, а в других районах. До Форценштрассе, потерявшейся в дыму западной части Берлина, у советского командования руки пока не дошли.

– Какое богатство, оцени, Максим, – Шульжин приподнял над головой связку фаустпатронов, перемотанных капроновой бечевкой. Долговязый детина из гитлерюгенда не успел ими воспользоваться – он лежал под цоколем здания, раздавленный куском бетона – в двух шагах от подвальной двери.

– Выбрось эту каку, – проворчал Борька. – Не нужна уже. Я понял, где мы находимся. У меня отличная память на карты местности. Как гляну – так монолитом в памяти, остается лишь выковырять ее оттуда.

– Ты это к чему? – не понял Максим.

– Я вспомнил карту Берлина. Эта улица выходит на площадь… не помню названия, а далее – большая и солидная Больцманштрассе. Майор Агапов упоминал, что Больцманштрассе мы уже взяли. И что-то еще было связано с этой улицей… – Борька мучительно напряг дырявую память.

– Научные институты на Больцманштрассе… – севшим голосом пробормотал Макс Хольдер. – Большие и очень важные для рейх… Да, это так, Больцманштрассе есть недалеко… – он замялся.

– Что-то не так, Макс? – насторожился Коренич.

– Можно, я идти туда? – немец как-то стыдливо показал за спину. – Вы хороший люди… но ведь не все у вас такой, да? Мы отомстить СС, хватит, я сильно устать… Я не хотеть в плен в Советский Союз… я вам много помочь, да? Надо идти в Потсдам, я еще, может, найти… – челюсть у немца затряслась.

Штрафники угрюмо смотрели на него. Всё прошло, они не чувствовали ненависти к этому немецкому парню. У каждого на войне своя личная драма, до которой никому нет дела.

– Конечно, Макс, – кивнул Коренич. – Иди. Ты помог нам. Может, повезет – выберешься. Только каску сними – не красит она тебя…

То, что случилось дальше, было просто невозможно. Война же кончилась, события в метро – уже перебор, все, хватит! Советский солдат – вынослив, неприхотлив и беспечен, но всему есть пределы!

Внезапно послышалось отдаленное урчание моторов – штрафники насторожились, Хольдер икнул и остолбенел. А из-за угла, со стороны пресловутой Больцманштрассе, стали выезжать один за другим три немецких колесных бронетранспортера, выкрашенных камуфляжной краской.

В первый миг оторопели все. В сущности, это было даже логично: война не закончится, пока не пристрелят последнего фанатика; в центре Берлина идут бои; немцы по мере возможностей пытаются прорваться. Но броневиков никто не ждал. Машины быстро катили к солдатам, в них сидели солдаты и офицеры в немецкой форме, фары прорезали дорогу, впередсмотрящие уже заметили людей в телогрейках…

– Ложись!!! – ужасным голосом завопил Максим.

«Пусть проезжают, – малодушно подумал он. – Хватит уже воевать, всех не отловишь…»

Меньше всего сидящих в бронетранспортерах волновала ликвидация «бродячего» подразделения Красной армии. Им нужно было лишь одно: вырваться! Первый БТР прибавил скорость, пулеметчик открыл огонь – и снова начался ад.

Солдаты разбегались, падали, беспорядочно отстреливались. Кто-то нырял в развалины – и откуда только силы взялись? Пули пропороли стену рядом с головой Максима, он оступился и свалился пластом, когда огненный рой закружил над головой. Маленькая колонна, проносясь мимо штрафников, ощетинилась огнем, свинец кромсал развалины, взметнулась пыль. Их снова убивали…

Никто не видел, как в этой свистопляске Шульжин кувыркнулся, спасаясь от выстрелов, прыгнул к связке с фаустпатронами, порвал веревку, раздирая кожу на руках, схватил один из гранатометов…

Колонна уже промчалась, когда вдогонку ей по диагонали понеслась граната с затупленным набалдашником, пробила броню, поразила бензобак. Взметнулся столб пламени, прогремел взрыв, и оранжевый факел слетел с дороги, вонзился в развалины. Снова рвануло, и ошметки бронированной машины вместе с содержимым разметало по горке строительного мусора. Вторая машина вильнула в сторону, но не сбилась с пути, лишь сбавила скорость, понеслась «восьмерками», отчаянно виляя, подпрыгивая на выбоинах. Второй фаустпатрон – взрыв прогремел в паре метров от левого борта, БТР отбросило вправо, кто-то вывалился из него. Водитель тормозил плавно – иначе машина покатилась бы кубарем…

Водитель третьего БТРа, ослепленный яркими вспышками, ошибся: машинально вывернул руль, и бронированное транспортное средство вынеслось к горке развалин, наехало на груду кирпичей и встало, заглохнув. Сидящие в нем стали стрелять, выпрыгивать через борт.

– Огонь!!! – Максим не слышал своего голоса, но был уверен, что орет именно это.

Те, кто выжил в огненном хаосе, яростно опустошали магазины. Подбросило Асташонка – словно пружина попала под задницу; парень заорал, преждевременно бросаясь в атаку. Пуля попала ему в плечо – он дернул им как-то досадливо, мол, как всегда не вовремя, – вторая размозжила коленку, третья попала в голову и опрокинула Асташонка навзничь…

БТР перевозил порядка восьми солдат и офицеров. Они пытались защищаться, но перекрестный огонь не оставлял им шансов. Вывалился водитель с окровавленной головой. Двое или трое попытались перепрыгнуть в развалины – их всех достали на излете. Последним спрыгнул офицер. Он выглядел как-то странно – в солдатской каске, солдатском френче без регалий и с красными штабными лампасами на галифе. Он вскинул автомат – с такой библейской миной, что в другую минуту было бы очень смешно… и рухнул под колеса, продырявленный как дуршлаг.

Пассажиры второго броневика предпочли не вступать в бой. Водитель запустил заглохший мотор, БТР сдал задом и, набирая обороты, покатил на запад по Форценштрассе. Свинец, отправленный вдогонку, никого не достал. Солдаты орали, гневно потрясая кулаками.

– Максим, неужели дадим им уйти?! – разорялся Борька Соломатин, колотя кулаком по броне БТРа. – Сколько наших положили, суки!

– Коренич, там, кажется, генерал был – во втором броневике! – хрипел Ситников. – Фуражка генеральская, мундиры эсэсовские – не простая же солдатня из Берлина бежит.

– Все в БТР! – взревел Максим, тыча пальцем в стальную штуковину, застрявшую в груде хлама; двигатель продолжал работать, его мощности хватало, чтобы выбраться задним ходом. – Кто умеет управлять этой хренью?

– Я смогу, командир! – выплюнул рослый Кувшинников, бросаясь к распахнутой дверце кабины и оттаскивая застрявшего на подножке покойника. – Мы однажды отбили у фрицев целый дивизион таких штуковин, потом порылись в них – интересно же, у нас каждый третий был механиком… В управлении все элементарно, и обезьяна сможет вести, лишь бы бензин не кончался.

Это было отчаянной глупостью и геройством, но так уж устроен русский человек: если его доведут до нервного срыва, то он никак не угомонится, пока лоб не разобьет. Плевать на усталость и конец войны! Ведь столько парней угробило!

А осталось их совсем мало. Плюхнувшись на сиденье рядом с Кувшинниковым, который, манипулируя рычагом передач, выводил БТР из завала, Максим пересчитывал солдат, забирающихся в кузов. Кто-то воспользовался дверцей, другие лезли через борт. Борька Соломатин держался за щеку – кожа на его лице была содрана до мяса. Бугаенко держался за простреленную руку, втиснулся кое-как, бочком, плюхнулся на лавку. Шульжин, глотая сопли, первым делом схватился за поникший «бортовой» пулемет над кабиной, развернул по курсу. Влезли вечно угрюмый Воркун, Лещинский, растирающий глаза, засыпанные пылью. Запрыгнул Кибальчик с горящими глазами – его почему-то решительно не брали пули. Последним втиснулся Ситников, успевший свистнуть позолоченный портсигар у мертвого штабиста и судорожно извлекающий из него сигарету. «Девять человек!..»

Кувшинников уже развернулся, переключал передачу. Трясся стальной корпус, изрыгая из выхлопной трубы зловонный дым. БТР с «генеральскими фуражками» уже светил габаритными огнями далеко впереди, уходил в отрыв.

– Мужики, здесь баба! – ошарашенно вскричал Лещинский, пролезший в заднюю часть кузова.

Кувшинников, сматерившись, завертел баранкой, Максим вскинул автомат. Это был Хольдер! Что нашло на немца?

– Подождать, подождать! – вопил дезертир, подпрыгивая как китайский болванчик. Схватился за борт притормозившей машины, кулем свалился в кузов, завозился, отдавив кому-то ногу.

– Макс, ты решил, что нам по пути? – прохрипел Борька, прикладывая бинт к лицу. – Только хрен тебе, до Потсдама не подбросим, у тебя денег нет!

Макс и сам не понимал, что за муха его укусила. А если понимал, то глубоко в душе, на бессознательном уровне. Он дрожал, нервно щипал себя за лицо, словно удивляясь, почему оно еще живое.

– Подождать… – бормотал он, безудержно икая. – Подождать…

Подождали, а что ж.

Кувшинников уверенно вел машину, объезжая препятствия, и даже что-то мурлыкал себе под нос. Вынесся к станции метро, удачно вписавшись в поворот, устремился за броневиком. А тот не менее уверенно уходил от погони. «Пустынный город! Разве возможно такое? Заброшенные дома, руины, улица, начиненная препятствиями. Никто не стреляет…» – думал Максим. Но что-то было не так, исчезло из сознания все, что было раньше, он стал остервенело растирать виски, разогревая отупевший мозг…

– То есть меня никто не слышит? – обиженно выкрикнул Лещинский. – С нами попутчица, мужики!

«Ах да, вот оно». – Максим вывернулся из кабины, переполз в кузов, полез к заднему борту, расталкивая удивленных солдат. Молодая женщина в военной форме советского образца лежала за канистрами с бензином и запасным колесом, прижавшись спиной к заднему борту. Она извивалась, мычала, хлопала большими глазами. Ее руки были связаны ремнем за спиной, во рту торчал кляп из промасленной ветоши. Русые кудряшки, симпатичное личико, испачканная гимнастерка с погонами лейтенанта, порванная юбка цвета хаки… Солдаты явно тормозили, не веря своим глазам. Женщина напряглась, глаза наполнились кровью, ноги в сапогах уперлись в борт… и она сбросила ремень, стягивавший запястья. Обессилела, затихла. Максим свалился перед ней на колени, вытащил кляп.