Текст книги "Психодел"

Глава 2
В тренде

Он сидел, молчал, слушал – и удивлялся. Сначала смотрел, потом перестал просто смотреть, а начал изучать. И слушать тоже перестал, а начал вслушиваться, внимательно, словно бы в замысловатую музыкальную пьесу. Таких, как Борис – взрослых мальчиков, – много видел он вокруг себя, но всерьез не воспринимал. Мальчики – они и есть мальчики. Чистенькие, веселые, все прекрасно одетые, почти все – рослые, крепкие. Все-таки на рубеже восьмидесятых и девяностых, когда вся страна стонала от безденежья, очень многие отцы и матери умели находить и мясо, и рыбу, и фрукты – дети получали полноценное питание, и косточки их росли без удержу.

Но этот был не просто мальчик, а тот самый мальчик. Пацанчик Бориска. И его квадратные плечи и бычья шея не удивляли. Папа-академик не бедствовал даже в самые дикие перестроечные годы. Кормил ушастого-голенастого отпрыска полным набором жиров и углеводов. Был тоненький, стал плотненький.

И мама, замеченная, вместе с сыном, в кофейне на Большой Полянке, тоже была не такая тоненькая, как в далеком восемьдесят восьмом году, уже раздавшаяся в талии, и плечи рыхловаты, и грудь висит – зато несравнимо более холеная.

Красивый и мускулистый сын ее пить не умел; уже на третьей рюмке нарушил естественную субординацию, стал фамильярен и громогласен. Разложил перед собой зажигалку, телефон, ключи с брелоком, пачку сигарет; этикетка на пачке наполовину заклеена черно-белым предупреждением: “Il fumo uccide”, то есть сигареты были непростые, а из Европы, и всё остальное тоже не простое, а со смыслом. В процессе хмельной беседы юный предприниматель непрерывно манипулировал предметами, брал, двигал, прикуривал, щелкал, позвякивал и вертел в пальцах, чтобы каждому было понятно, что в этом непростом кабаке он тоже не самый простой парень.

А Кирилл – наоборот, сделался сентиментален. Ему хотелось спросить: «А помнишь, я тебя вот этим пальцем в ребра тыкал, а ты смеялся?» Или: «А помнишь, мама твоя нашла у тебя в кармане патрон от макарова, который я тебе подарил?»

Еще больше хотелось, чтобы собеседник кивнул и ответил: «Да, помню. Я тогда тебя не выдал; сказал, что на улице нашел. И мама выбросила патрон в помойное ведро…»

Но юный атлет не был настроен вспоминать прошлое. В принципе, Кирилл его понимал. Лебеди не желают возвращаться во времена гадких утят. Лебеди хотят махать крыльями.

И мальчик стал махать.

– Подъем бешеный! – вещал он, ухмыляясь счастливо и значительно. – Люди хватают всё шикарное! Всё равно какое – лишь бы шикарнее, чем у соседа. Всё… ну, как бы… как в сказке, понимаешь? Про деньги, про цену – вообще вопрос не стоит. Работаю по принципу “show me”. Приезжает дядя на «бентли», заходит в рум, оглядывается – и ты понимаешь: сейчас он скажет “show me!” – и в этот момент ты должен ответить! Если не ответишь – дядя уедет и больше никогда не вернется. Но от меня, – юный бизнесмен тыкал себя большим пальцем в солнечное сплетение, – никто не уезжал. Я любого удивить могу. Ручка коробки передач из чистого золота в виде головы Мефистофеля – как тебе? А ведь у меня, если разобраться… ну, как бы мелкая лавочка! Занимаюсь главным образом интерьером салона. Кресла, потолки, фурнитура, кнопочки всякие – на большее не замахиваюсь… Максимум могу колеса дорогие сделать, несерийные, аэрографию исполнить или решетку радиатора придумать… А люди покрупнее, кто моторы заряжает или ходовую часть, – они вообще миллионы загребают!

– Ничего себе, – удивленно отвечал Кактус. – Неужели миллионы?

– Слушай, Кирилл, – бывший гадкий утенок навалился на стол, не забывая периферийным зрением улавливать ротацию блядей у стойки бара. – Извини, конечно, но я вижу – ты реально отстал от тренда. Так нельзя. Если ты не в тренде, ты проиграешь.

– Научи, – попросил Кактус. – Научи меня, старого дурака, быть в тренде.

Он вложил в просьбу столько презрительной иронии, что мальчик Бориска, пусть и пьяный, обязан был опомниться и возразить.

«О чем ты, Кирилл, – должен был сказать лопоухий пацанчик. – Ты меня старше на десять лет. Я ходил в первый класс, а ты уже знал, что надо считать в уме, а не на бумажке. Я еще поперек кровати спал, а ты уже гранаты чеченам продавал по рыночной цене. Чему я тебя могу научить, Кирилл? Против тебя я всегда был и буду пацан сопливый! Зачем издеваешься надо мной, Кирилл? Если я выгляжу слишком самодовольным – извини…»

Но юный гений так не сказал.

Он отодвинул ключи с брелоком “Subaru WRX”, пододвинул сигареты и зажигалку, закурил, сигареты вернул в центр стола. «Хорошо хоть на попа не поставил», – подумал Кактус.

– Это очень просто, – начал юный гений. – Чтобы уловить тренд, надо нюхать воздух. Как зверь нюхает. Тренд нельзя потрогать, он растворен в эфире. Главное – обоняние.

– Чуйка, – подсказал Кактус.

– Да! – покровительственно усмехнулся мальчик. – Чуйка! Это просто. Слушай, как надо делать. Верхний слой вообще в России не живет. Кто в Лондоне, кто в Майами, кто на три или четыре страны, летом в Канны, на фестиваль, потом в Монако, на «Формулу-1», – в общем, их не достать. Но под ними есть другой слой – эти люди вынуждены жить в России, потому что тут их держат дела, бизнес, и они хотят жить тут, но чтобы всё было как там. Надо учить английский и сидеть в Интернете – вот и вся чуйка. В Сети есть все моды, все идеи, все передовые мысли…

Он говорил про бизонью кожу, про хромирование, никелирование и золотое напыление, но Кактус уже не слушал. У него звенело в ушах.

Так бывает, когда тебя – взрослого человека на пороге сорокалетия – ничто не может удивить или задеть, когда тебя не трогают даже оскорбления, и вдруг сам бог решает оскорбить тебя.

Вчера это дитя угощалось твоими шоколадками, а сегодня учит нюхать воздух.

А ты втягиваешь его ноздрями уже четверть века, этот воздух, и всегда знаешь, откуда ветер дует. И знаешь самое главное и страшное: ветер всегда дует с одной и той же стороны.

Тренд никогда не меняется.

Когда-то, давным-давно, ты по доброте и великодушию пытался научить мальчика главному тренду. А тот не воспринял простую науку. Не понял ее.

Кирилл вздохнул и потянул носом.

Мальчик Бориска, бывший ушастый пожиратель халявного шоколада, а ныне мощный бизнесмен при бицепсах, издавал его любимый запах.

Запах новой еды.

– Погоди, – перебил Кирилл вошедшего в азарт юного гения. – Я не понял: тебе это нравится?

– Что нравится?

– Ну… Вот это всё. К тебе заходит какой-то пассажир и говорит: «Удиви меня». И ты спешишь его удивить, чтоб с крючка не сорвался. Тебе это нравится?

– Да, – почти без паузы ответил гений, и просветлел лицом, и повторил, тверже и жестче:

– Да.

Помолчал и тоном ниже произнес:

– Это честное и чистое дело. И потом, тачки всегда меня… ну, как бы… вставляли. Я даже поступил в автодорожный институт. Правда, потом ушел, когда понял, что теряю время…

– Жалко времени на учебу?

– Конечно. Время дорого. Рынок бурно растет, надо входить в него и… как бы захватывать нишу! Ловить шанс. Пока не поздно.

– И ты его поймал?

– Думаю, что да. Поймал.

Кактус потряс кулаком над полупустыми стаканами.

– И теперь, значит, крепко держишь?

– Вроде да, – сказал Борис, чуть хмурясь.

– А если не удержишь?

– Буду искать другой шанс.

– Не понял. Зачем искать другой, если у тебя был тот? Может, тебе лучше в этот покрепче вцепиться?

Пацанчик Бориска понял, кивнул:

– Я держу его… крепко. Реально крепко. У меня на полгода вперед заказы расписаны. Но не всё от меня зависит. Конкурентов всё больше. Вполне возможно, что однажды они меня… ну… как бы… задавят.

– Зачем же ты вкалываешь, малыш? – спросил Кактус. – Если знаешь, что однажды тебя всё равно задавят?

– Пока не задавили, я успею заработать. Когда станет тяжело – перейду в другую нишу.

– То есть тебя будут давить, а ты будешь отступать? Всё время в другую нишу?

– Да. Слабый уступает место сильному. Закон бизнеса.

Кактус поднял свой стакан, выпил, посмотрел на разложенные на столе дорогостоящие игрушечки.

– Руками еще держишь, – сказал он, – а сердцем уже отдал.

– Не понял, – осторожно спросил гений бизнеса. – При чем тут сердце?

– Ни при чем, – ответил Кактус. – Так мой отец говорил.

Борис тоже выпил и тоже – не глядя на собутыльника, в одиночку. Запалил еще одну европейскую сигарету. Опять посмотрел на женщин возле барной стойки: выставка голых ног, длинных, как жизнь, – и пробормотал:

– А мой отец всё время говорил: «Не связывайся». И мать. Это было их любимое слово. Не связывайся…

Кактус посмотрел в его глаза и понял, что тогда, в восемьдесят восьмом, в темной маленькой квартирке возле метро «Кожуховская» изящная мама сказала ушастому восьмилетнему сыну те же слова. «Не связывайся с Кириллом».

И сейчас Борис хотел в этом признаться, но решил промолчать.

Через год Кирилл сел в тюрьму и, пока сидел, думал, что сожрет сладкого мальчика, как только выйдет.

И когда лежал на сальном тюремном матрасе, нюхал воздух и улавливал доносящийся сквозь стены и стальные двери, через решетки и колючки запах своей новой пищи.

Глава 3
Старый злой татарин

Она говорила долго, сбивчиво, злясь на себя – вроде не дура, почему так плохо формулирую? – и удивляясь, как бы со стороны: если сам участвуешь в событиях, они кажутся до мелочей понятными и логичными, а захочешь рассказать постороннему человеку – выйдет нелепица, дурная головоломка, самой смешно.

– Так я не понял, – сказал Шамиль, когда она замолчала, – чем он тебя шантажирует?

– Он не шантажирует. Он жрет.

Мила неожиданно для самой себя подалась вперед и звонко щелкнула зубами – Шамиль не испугался и не отпрянул, но заметно оторопел.

– Он давит, – сказала Мила. – Ищет слабые места… Ползает. Кругами, как змея… Ждет момента. Он хитрый и сильный…

– Кто сильный? – спросил Шамиль, ухмыльнувшись. – Он сильный? Голая жопа? Снимает хату в Подмосковье? Недавно из тюрьмы? Даже машины своей нет? И это сильный? Зачем ты, девочка, путаешь старого татарина? Он никто. Мелкий интриган. Нашел себе цель, молодого парня и его девушку, пытается три копейки урвать…

– Нет, – возразила Мила. – Нет, Шамиль. Он не мелкий интриган. Не мелкий.

– Фигня! Был бы крупный – интриговал бы где-нибудь в Совете Федерации. Пошли его подальше и живи спокойно.

– Я не могу.

Шамиль зевнул.

– Научись.

Неделю назад стартовали весенние тендеры, владелец компании «Альбатр» уже проиграл один и вот-вот должен был проиграть второй; он пребывал в благодушии, двигался расслабленно, много шутил и сегодня пришел на работу, сжимая под локтем свежий номер журнала «Автопилот», что могло означать только одно: готовится покупка новой машины.

Повисла пауза; хозяин кабинета давал понять, что разговор окончен. Но Мила осталась сидеть в гостевом кресле. Шамиль нахмурился, посмотрел из-под бровей на ее ноги, обтянутые резко вошедшей в моду сеточкой (многое изменилось в этом апреле, и сеточки пошли, и кожаные лосины, и ботильоны), просвистел несколько тактов из гимна футбольной Лиги чемпионов, фыркнул и сказал:

– Знаешь, сколько их вокруг меня крутится? Таких, как этот твой, как его… Камилл?

– Кирилл.

– Да. Пусть. Но я привык. И ты привыкай. Я думал, ты давно сообразила что к чему, а ты, оказывается, совсем еще… – взгляд босса опять скользнул по ее ногам. – Слушай, если человек делом занят, и дело это двигает, и у него получается – он на виду. И к нему ползут со всех сторон. Тут интригуют, там шантажируют… Угрожают, путают, лезут… Шакалы. Они всегда есть и будут. Гони их. Ясно?

– Ясно. Но…

– Что?

– Шамиль, я могу не справиться.

– Вас же двое! Ты и твой жених…

– Боюсь, мы и вдвоем не потянем.

Босс посмотрел на часы; второй и последний намек на окончание аудиенции.

– Приходи с конкретной проблемой, – приказал он. – И я, Шамиль, конкретно решу любую твою конкретную проблему. Хочешь – будут тебе менты. Хочешь – будут бандиты. Очень злые. Настоящие. Казанские. Слыхала про таких?

– Нет.

– И хорошо. Страшнее казанских бандитов только казанские милиционеры. Вспомни, кто у нас сейчас в МВД главный, и иди. Спокойно работай. Если что – звони мне в любое время. Если я не отвечаю – значит, в бане нахожусь. Ты мне нужна, у тебя голова варит и ноги красивые, я не дам тебя в обиду. Сам могу обидеть, другому – не позволю. Поняла?

– Спасибо, Шамиль.

– Спасибо на хлеб не намажешь. Иди.

Она вышла и спустя четверть часа уже была глубоко в недрах любимого Excel – там никто не интриговал, не путал и не влезал под кожу, там были только цифры и ячейки, и стенки ячеек, до смешного тонкие, на самом деле нельзя было пробить никаким образом, помещенная в ячейку цифра оставалась там навеки, никуда не стремилась и никого не домогалась, не старела, не страдала депрессией, тройка не завидовала семерке, а семерка не пыталась отобрать у девятки то единственное, что было у девятки, – значение.

На тридцать девять миллионов рублей мартовской выручки бухгалтер Людмила Богданова без труда начислила десять тысяч рублей налога на прибыль в бюджет субъекта Федерации.

Это было похоже на торговлю самосвалами под видом самокатов.

Потом пришел визитер, Мила подняла глаза и вздрогнула.

Она уже видела его, трижды или четырежды, периферийный деловой партнер, а может, просто приятель Шамиля или родственник, она не помнила ни имени, ни занятия гостя, помнила только, что он богат и внешне малоприятен, а сейчас рассмотрела и ощутила озноб: в дверь босса негромко скребся людоед, существо той же породы, что и Кирилл Кактус. Тот же мягкий шаг, то же поверхностное, тщательно перед зеркалом настроенное обаяние, легкая полуулыбка, быстрый кадык над узлом галстука; немолодой, некрасивый, маленький, очень дорого одетый, холеные руки, на безымянном пальце левой руки – золотой перстень с мелкими камнями.

Оцепенев, она смотрела, как упырь входит, приятным глухим голосом кидает приветственную шутку и закрывает за собой дверь.

И поняла, что теперь умеет их видеть. Упырей. Вчера один из них, тихий глотатель человеков, лежал рядом с ней, голый и потный, трогал, произносил длинные, шершавые, интересные фразы, шептал, какие любопытные у нее пятки и надключичные выемки, запускал в ее волосы узкие пальцы, брал губами ее соски, щекотал языком, рассказывал хохмы из жизни наркодилеров, политиканов, сутенеров, зеков, виноторговцев, финансистов, врачей и ментов. Она слишком близко подпустила к себе одного из них и теперь угадывала породу мгновенно, с полувзгляда и полужеста, по любой мелкой детали, по изгибу нижней губы, по игре шейных жил.

Не ошиблась. Визитер с перстеньком мгновенно начал действовать. Из кабинета Шамиля потоком понеслись распоряжения; секретарша Оля, оглаживая протокольную юбчонку, забегала туда и обратно, доставляя кофе, минеральную воду, лед, бумажные салфетки, скобки для степлера, карандашную точилку, одежную щетку – людоед был мощный, крепкий, много крепче Кирилла Кактуса, по сравнению с ним Кирилл был просто малоежка, этот жрал непрерывно, без пауз, всё подряд, живое и неживое. В очередной раз несчастная Оля выбежала из-за двери жалкая и красная, как реклама кока-колы, едва не в слезах – разумеется, между делом людоед и ее захотел на вкус попробовать, и Мила тогда поняла, что если селектор опять захрипит и выплюнет очередную просьбу, она остановит бедную Олю, взятую на работу по причине глубокого невежества и четвертого размера груди, и сама понесет Шамилю очередную чашку или бумажку.

Но, судя по всему, у гостя наступил период временной сытости, и спустя несколько минут он вышел, улыбаясь и вытирая рот вчетверо сложенным клетчатым платком, а следом – провожая – появился и хозяин кабинета, внешне бодрый, но не скрывающий облегчения.

Возвращаясь, Шамиль посмотрел на Милу и сурово подмигнул; между шефом и его бухгалтером за долю мгновения проскочил разряд.

Видела?

Разумеется; всем людоедам людоед.

Вот такие они и бывают.

Согласна; именно такие.

Работы было много, начало апреля, первый квартал позади, теперь садись, счетовод, и думай, изобретай, жонглируй. Зима получилась оживленная, то ли кризис действительно кончился, то ли еще какие случились глобальные подвижки в экономике; если январь вышел традиционно вялый, то в феврале и марте деньги приходили и уходили почти каждый день, всё это нужно было оформлять, выстраивать цифры; она плавала, из ячейки в ячейку, с листа на лист, изящно, свободно, молочно-серое пространство расступалось и смыкалось, черные знаки выпрыгивали из ниоткуда и замирали, отлично надрессированные, или превращались в другие, столь же послушные, их повелительница торжествовала, молочно-серая вселенная светилась изнутри, дружелюбная и уютная, всё было замечательно – и вдруг сбоку, извне приблизилось что-то холодное, черное, скользкое, прыгнуло сзади, и Мила, вздрогнув, закричала от страха, и выпала из молочно-серой нирваны, и увидела, что это всего лишь Божена, неслышно подойдя, положила ей на плечо руку в перчатке.

Она едва не вскочила и не выругалась дрянными словами, так страшно было прикосновение холодного внешнего мира, так внезапно выдернули бывшую девочку Лю из ее личного, подсвеченного, послушного и понятного пространства, так резко сомкнулась вокруг реальность, с ее желтыми столами, белыми стенами, настенными календарями, оконными стеклами, с Боженой в зеленом пальто и нелепом синем шарфе, со слишком черными, тщательно прокрашенными волосами, туго стянутыми на затылке, со слишком жирно подведенными глазами – но не нашлось сил вскочить, ослабели ноги, и Мила разрыдалась от жалости к себе и отчаяния и плакала взахлеб, сгорбившись, упрятав лицо в ладони, а Божена, сидя рядом, гладила ее по голове и предлагала корвалол, а когда Мила проревелась, прозрела и жестом отказалась от корвалола – увидела, что Божена тоже плачет.

– Прости, – сказала Мила, комкая платок.

– Это ты меня прости, – хрипло возразила Божена. – Я тебя напугала, дура грубая.

– Ты не виновата.

– Посиди. Успокойся.

– О боже… Почему так тяжело?

– Хочешь чаю?

Мила попыталась отдышаться – не выходило.

– Не хочу я чай. Ничего не хочу. Хочу назад, в прошлый год. Или лучше – в позапрошлый… Всё было так хорошо… А теперь…

Божена улыбнулась, неловко погладила ее по шее, рука – уже без перчатки – была теплая, легкая.

– Когда я была такая, как ты, я тоже обратно хотела. И всё вроде было: и человек любимый, и дети, и дом – живи и радуйся, да?.. А я с ума сходила, веришь? Отправлю мужа на работу, детей – по школам, останусь одна – сажусь и реву, как последняя дура. Не хочу ни мужа, ни дома, ни детей, хочу только назад. Обратно! Чтобы не было никаких забот, никаких проблем… куда-нибудь в детство, под одеяло, к маме… И там остаться, под этим одеялом… И чтобы все плохие люди пропали пропадом… Чтобы только мама – и больше никого… Чтобы она мне говорила, какая я у нее красивая… Ревела в голос… Потому что всё мне было можно, а вот назад – нельзя. Мужикам хорошо, они не стареют. Вон, на Шамиля посмотри, ему скоро шестьдесят, а ведет себя, как мальчик. Бодрячком… А мы…

Божена решительно рванула застежку на сумке, потащила косметичку.

– Назад нельзя, понимаешь? Можно куда угодно, что угодно. Замуж можно, детей можно, на Канары можно, куда хочешь… Но назад – нельзя. Учись взрослеть.

– Не хочу, – прошептала Мила и опять заплакала.

Божена закрыла глаза пальцами.

– Еще годик… – всхипывая, просила Мила. – Еще один годик только, последний, а потом научусь… Один годик, и всё… О боже, как не хочется… Не могу, не хочу… Всё так быстро кончилось… Было так хорошо – и так быстро кончилось… Я же не знала, никто не предупредил… Что теперь делать…

– Всё будет нормально. Всё обойдется. Повзрослеешь. Научишься. И любимого человека научишь. Женщины взрослеют раньше и стареют тоже раньше. Женщина учит мужчину взрослеть, так всегда было… На вот, чая сделай глоток и успокойся… Седьмой час вечера, идти надо…

Мила кое-как справилась с собой, подняла глаза – и тут же отвернулась. Божена, с опухшими, покрасневшими веками, выглядела почти старухой.

– Послушай, – сказала Мила. – Извини, конечно… Но синее с зеленым не носят. Зачем тебе этот шарф?

Божена пожала плечами, усмехнулась. То ли презрительно, то ли стеснительно.

– У меня другого нет.

Глава 4
Волк позорный

Звонок был неожиданный, в десять утра, номер незнакомый, Кирилл не стал нажимать кнопку. Он собирался пойти в лес, подышать, послушать птиц, как Штирлиц из первых кадров «Мгновений». Настроился на отдых нервов, говорить ни с кем не хотелось. Кому надо – перезвонят.

Застегнул перед зеркалом спортивную куртку, посмотрел на себя, вздохнул. Штирлиц, ага. Бывало, покурив гашиша, Кирилл представлял себя именно Штирлицем: вокруг враги, а он самый умный и хитрый. И всегда потом смеялся. Конечно, Штирлиц, типичный. Только мордой не вышел. Тот был красавец, а Кирилл Кораблик – недомерок, физиономия водопроводчика, и глаза опять начали слезиться, все-таки линзы бракованные, или аллергия…

Спустя минуту телефон опять ожил. Кирилл шепотом выругался. Тот же номер. Кто-то настойчивый.

– Меня зовут Олег, – вежливо сказал абонент. – Мы знакомы. Я друг Бориса Локтева.

– Олег! – сказал Кактус. – Конечно, я вас помню. Брянцев! Очень приятно, очень! Как ваши дела?

– Лучше, чем твои.

– Ага. Я слышу какой-то намек или…

– Почему намек? – небрежно переспросил каратэка. – Никаких намеков, Кирилл. В твоем городе есть ресторан, называется «Гусь». Знаешь?

– Конечно. Это рядом с моим домом.

– Жду тебя в этом ресторане. Через десять минут. Тема серьезная. Это в твоих интересах, так что… Поспеши. Как понял?

Кирилл пообещал всенепременно поторопиться, отключился и засмеялся. Каратэки – ребята ушлые, тоже Сун Цзы читали. Приехал без предупреждения, рано утром, сам нашел дом, сам выбрал место встречи, теперь требует поспешить. Чтобы, значит, не успел позвать подмогу. Сходу – на «ты».

Переодеваться не было времени – пошел, как был, в спортивном, прихватил борсетку с ножом и деньгами, выдвинулся типичным мелким бандитом а-ля девяносто четвертый год, а когда шагнул в пустой ресторан – не удержался от улыбки: каратэка тоже был в спортивном, только вместо борсетки имел на плече модный планшетик с длинным ремешком.

– Слушайте, – весело сказал Кактус, – так нельзя. Спортивные костюмы, грязный шалман… Люди посмотрят – скажут, что мы отстали от жизни.

Рукопожатие не состоялось. Каратэка только кивнул и указал на стул, напротив себя.

Он был силен и уверен в себе, но молод, и Кирилл не стал беспокоиться. Слишком молод. Неопасен. Да, крепкий, неглупый, внушительные кулаки – но не соперник.

Попытался нажать на каратэку прямым взглядом, продавить сразу, всей силой и энергией – не вышло, спортсмен сдвинул голову вбок, наклонил, ушел от атаки, потом наклонил в другую сторону, как бы изучая полупрофиль собеседника. «Ловкий, – подумал Кирилл. – Ладно, разберемся».

Он попросил чаю; официантка, отчаянно зевнув, кивнула и ушла, Брянцев подождал несколько мгновений и ровным голосом спросил:

– Поговорим о Борисе?

Кактус улыбнулся.

– Можно и о Борисе.

– Есть мнение, – каратэка прищурился, – что тебе надо забыть его телефон и адрес.

Кактус улыбнулся еще шире.

– А чье это мнение, если не секрет?

– Мое.

– Ага. Понятно.

Каратэка снова наклонил голову вбок, бесшумно сделал глоток чая, спросил:

– Знаешь, чем я занимаюсь?

– Нет, – сразу ответил Кактус. – Но раньше ты бил людей.

Каратэка кивнул, глядя чуть слева, и сказал:

– Я и сейчас бью людей.

– А я режу, – ответил Кактус.

– Ты не понял, – вежливо возразил спортсмен, глядя чуть справа. – Я бью людей с тринадцати годов. А сейчас мне тридцать три. Итого, выходит, я бью людей двадцать лет подряд. Руками бью, ногами бью. Это моя профессия.

Кактус мирно улыбнулся.

– Почему «не понял»? Понял. Я спортсменов уважаю. Двадцать лет – немало, что и говорить. Но вот я, допустим, своего первого клиента порезал во втором классе, а сейчас мне – сорок два. Круглым счетом тридцать пять лет, дружище… Так что у тебя нет шансов. У тебя профессия, а у меня – судьба. Так сказать, карма.

Теперь уже спортсмен выдал ухмылку.

– Ты опять не понял. Я могу тебя сейчас ударить – а через три дня ты умрешь.

– А я могу тебе таблеточку в чай подмешать, и ты три дня будешь от страха плакать.

– Замучаешься подмешивать мне таблеточку.

– А ты замучаешься меня бить.

Каратэка вздохнул.

– Мы хорошо понимаем друг друга.

– Согласен, – сказал Кактус. – А вот скажи мне, мастер, неужели и вправду есть такой удар? Знаменитый «дин-мок»? «Отложенная смерть»?

– Есть, – ответил каратэка. – И удары есть, и приемы есть… Японские техники, китайские, вьетнамские… Много всякого разного придумано, чтоб человеку вред нанести.

– Здесь ты прав. Целая наука.

– Да. Большая и сложная. Только это не наука. Это называется «боевое искусство».

Кирилл кивнул.

– Знаю. Но почему – искусство? Искусство очищает душу. Музыка, книги, картины – вот искусство. А мордобой – разве очищает? Лечит?

– Еще как, – сказал спортсмен. – Хочешь, я твою душу за шесть секунд вылечу, прямо здесь?

Кактус покачал головой.

– Мою – не вылечишь. И не такие лечили. Много лекарей приходило по мою душу, друг. Всех я обратно отправил. А кое-кого отправил очень далеко. Так далеко, что дальше некуда.

– Звучит серьезно.

– Вот и Боря наш… – Кактус вспомнил и скривился. – Тоже вылечить меня пытался. Было дело. Сидел напротив, как ты сейчас сидишь, и лечил. Счастливый, красивый, пьяный, полные карманы денег… Втирал мне, что я отстал от жизни…

Спортсмен удивился.

– Так и говорил? «Отстал от жизни»?

– Да.

– Он культурный парень. Хорошо воспитан. Даже если он так тебе сказал – это было не со зла. Просто ляпнул, не подумав, бывает… Извини его и забудь.

– Ты за него извиняешься? – весело уточнил Кактус.

– Да.

– Зачем?

– Он мой друг. Кстати, когда это было? Когда он сказал тебе, что ты отстал от жизни?

«Чувствует свою силу, – с досадой подумал Кактус. – Вопросы кидает, словно мы на разборке бандитской: небрежно, уверенно. А ответы – еще увереннее. Послать его, может быть, на хер, с его вопросами?»

– Неважно, – ответил он. – Давно.

– И ты, значит, затаил обиду.

– Затаил? Нет, это не так называется.

– А как это называется?

Кактус подался вперед:

– Как называется? Я тебе скажу. Есть басня такая, «Волк и ягненок». Крылов написал. Там всё названо своими именами. «Ты виноват уж в том, что хочется мне кушать; сказал – и в темный лес ягненка поволок». Помнишь?

– Не помню.

– Зря.

Кактус сменил позу.

– Знаешь, мастер… В твоем возрасте я тоже книжек не читал. А потом в тюрьму закрыли меня – там наверстал упущенное. Теперь знаю, что все наши дела давным-давно названы своими именами. Мы с тобой еще не родились – а вся наша жизнь уже в книжках записана. Все ситуации. Все наши проблемы, все страсти…

– И что дальше?

– Наш друг Боря – такой ягненок и есть.

Спортсмен улыбнулся.

– А ты, значит, волк?

– Если тебе хочется, можешь считать меня волком.

– И выть умеешь?

– Умею, – кивнул Кактус. – А как же? Бывают моменты – во всю глотку вою… – И нажал голосом. – Научили, понял, нет? Много чего умею. Хочешь – спроси у Милочки, нежной девочки… (спортсмен сузил глаза) она тебе расскажет. Это ведь она тебя прислала?

– Может быть.

– Зря прислала. Лучше бы сама пришла. Еще раз.

– Врешь, – негромко сказал каратэка. – Не могла она… С таким, как ты…

Кактус хотел усмехнуться, спортсмен был изумлен, то есть – деморализован, сейчас бы усилить нажим, рассказать подробности, но зачем? Вдруг полезет, кулаками начнет махать? В конце концов, может статься, что он и сам неровно дышит к нежной девочке Люде Богдановой.

– Ты плохо ее знаешь, Олег, – мягко произнес он. – А вообще – это не твое дело. Ты тут лишний, понял, нет? Это дело ее и мое, и больше ничье. Боря, кстати, тоже лишний в этом раскладе. Он по жизни – лишний, Боря наш… Он – никто, он случайно забрел во взрослую компанию. Среди взрослых затесался, сам с понтом взрослый, а на самом деле – никакой. Не большой и не маленький. Ты вот за него впрягаешься, а зачем? Типа вы друзья, поэтому, что ли? Как он может быть тебе другом, если ты из тверской деревни приехал (спортсмен опять сузил глаза) и еле-еле снимаешь хату в Братеево, а у него – в центре Москвы дворец? Ценою в три лимона зелени? Не бывает такой дружбы, понял, мастер? Какая такая дружба, если ты, известный человек, знаменитый боец, своим трудом хлеб добываешь, реки пота и крови пролил, ребрами своими заплатил за науку боя, а он – якобы бизнесмен, сто рублей зарабатывает, сто десять тратит, а остальное ему приносит жирный дядя из «Газпрома», который снимает у него квартиру? Что общего между вами, скажи?

Спортсмен кивнул, осведомился:

– Зачем?

– Что «зачем»?

– Зачем тебе знать, что между нами общего? Зачем тебе лезть в это?

Кактус выдохнул. Теперь уже спортсмен наклонился вперед, осторожно положив на стол изуродованные кулаки:

– Кого вообще волнует наша дружба? Тебе какое дело? Чего ты нос свой суешь в чужие расклады? На квартиру в три лимона зелени пасть разинул? Забудь про это.

Кактус широко улыбнулся.

Спортсмен подождал, ответа не получил, продолжил:

– Я всё про тебя понял. Ты волк непростой. Ты умный волчара, продвинутый. Наверное, «отложенная смерть» – это не для тебя. С тобой… – каратэка посмотрел вверх, – надо вот как: раз в месяц ловить – и по ногам, аккуратно… Небольшая трещина, повреждение сустава… Чтобы ты из дому выходил только за хлебом, на костылях. Как заживет – опять приходить, и опять – по ноге. Мне нетрудно, я себе в календаре помечу. Каждое, допустим, первое число месяца – «сломать ногу Кириллу Кактусу». Волка ноги кормят, а ты будешь волк безногий. Что скажешь?

– Ничего, – доброжелательно ответил Кактус. – Ты говори, говори.

Спортсмен сложил руки на груди.

– Еще полезно тебе горло сломать, чтобы ты разговаривать не мог. Чтоб только выл и хрипел: «э-э-э… ы-ы-ы…» Друзья твои, кореша и подельники, от тебя отвернутся, менты прикормленные – забудут… Да и нет у тебя друзей надежных, ни среди ментов, ни среди бандитов, у таких, как ты, не бывает друзей… И станешь ты, – каратэка подмигнул, – бедным и больным. И не будет у тебя ничего, кроме твоей злобы. Ты много обо мне знаешь, информаторы твои не соврали, я действительно очень скромно живу, квартиры нет, снимаю, всё так, все правильно, денег хватает в обрез… Но я, честное слово, назначу тебе личную пенсию. Сам буду приходить, колбасу и кефир приносить. Представь: прихожу. «Привет, Кирилл, как здоровье, как нога?» – «Зажила почти», – отвечаешь ты. «Ага, – говорю я, – тогда на тебе еще!» – Спортсмен рубанул ладонью воздух. – И – по другой ноге! Оставляю кефир, батон, водки бутылку, ухожу… Вот так я сделаю.

Кактус продолжал лучезарно улыбаться.