Текст книги "Тост за Палача"

Вот и это существо сообразило все достаточно быстро. Поверило же или нет, сказать было сложно. Изменившимся зрением Вадим рассмотрел, как инородное тело под мантией Аллочки едва заметно шевельнулось. Наружу показалось нечто мохнатое – не то мордочка, не то лапа.

– Я дал слово, ты слышал. Уходи! – прошипел Вадим.

Черное, опушенное грязноватые мехом начало прорастать прямо сквозь метатело Аллочки. В сущности это был самый подходящий момент. Сведенными воедино ладонями Вадим мог бы обратить это потустороннее существо в бешено визжащее пламя. Ни раствориться в подпространстве, ни защититься глон просто бы не сумел. Однако главное было сказано, и, вытянув собственную мантию подобием направляющего тоннеля, Вадим указал твари путь наружу. Воровато, словно рыбина, выпущенная из садка, глон метнулся к свободе. Уже на самом выходе Дымов не удержался и чуть сомкнул шипастые края мантии. Глон дернулся, обдирая шкурку, вильнув мохнатым телом, ринулся в темноту.

Вот и все. Дымов мантией обволок метатело Аллочки, огладил живительным теплом.

– Что с вами, девушка?

Растерянно сморгнув, секретарша недоуменно вскинула голову.

– Я… Я, кажется, задремала?

– Точно, – Вадим серьезно кивнул. – Причем – в рабочее время и прямо на боевом посту.

– Ты собираешься меня наказать?

– Обязательно! Как чувствует себя ваша прелестная головушка?

Алла рукой провела по лбу.

– Странно, совсем прошла. Наверное, заснула, и боль отпустила.

– Ты слишком много работаешь.

– Да нет же. Даже непонятно от чего это началось.

– Главное – что закончилось. В следующий раз, если снова ощутишь нечто подобное, сразу говори мне. Я такие вещи лечу мастерски.

– Поцелуем? – она улыбнулась.

– Разумеется, – Вадим, наклонившись, ласково поцеловал Аллочку в губы. – Береги себя. Обещаешь?

Секретарша радостно кивнула.

Глава 4

– Вы полагаете, этого Палача нужно искать, а вот я придерживаюсь иного мнения. – Заложив руки за спину, Вадим неспешно брел по больничному коридору. Шматов с Мироновым покорно следовали за ним. – Возможно, я не располагаю еще всей информацией, однако что-то подсказывает мне ложность вашего основного посыла.

– В чем ты видишь эту ложность?

– Да в том, что и он, и мы заняты в сущности одним делом. Я – лекарь, он – хирург, вы – терапевты.

– Санитария общества? Знакомая теория. – Шматов поморщился.

– Это не теория, Потап, это жизнь. Основное ваше заблуждение в том и заключается, что вы все время пытаетесь делить вселенную на составляющие. Но жизнь, как и человек неделима. Мы состоим не из рук, ног и головы, мы составляем собой единое целое. И каждого из нас можно с определенной долей уверенности именовать санитаром общества. Только кто-то ведает санитарией в пределах собственной квартиры или родного подъезда, кто-то санирует улицы с метлой или милицейской бляхой, кто-то проповедует в церквях и мечетях, а кто-то лечит больных.

– По-моему, ты смешал все в одну кучу.

– Это естественно. Я уже сказал, жизнь – субстанция пестрая и неделимая. Как нельзя рассматривать полотно художника по крохотным фрагментам, так нелепо и пытаться дробить жизнь. К примеру, что такое мое лечение? Да та же санитария и та же педагогика. Скажу больше – если лекарь не учит и не воспитывает, значит, он обыкновенный эскулап и прозектор.

– Однако сурово!

– Напротив! Давно уже пора бить в колокола, но общественность безмолвствует. – Вадим покривился. – Уж лет двадцать, как американский оздоровительный конвейер вытеснил с врачебной арены диагностов, и что получилось? Медики обленились и поглупели, фармацевтика стала мировым бизнес-гигантом, а главное – исчез еще один фактор воздействия на человеческое сознание. Диагносты разговаривали с пациентом, а значит, имели и возможность воспитывать. Теперь этого нет. – Вадим пожал плечами. – Никогда, наверное, уже не пойму того, что творится, как не пойму и того, почему в школах вместо пестиков и тычинок не преподают нормальную человеческую биологию со всеми положенными правилами гигиены, с подробным объяснением первоприроды людских заболеваний. А возьмите ту же химию. Бедные ученики до одури слагают щелочные и кислотные составляющие, наизусть выучивают валентность редкоземельных металлов и при этом знать не знают самых элементарных вещей.

– Каких, например? – Миронов прищурился.

– Например, как изготавливаются бумага и пластик, из чего варят мыло и делают шелк, как склеивают мебель и чем опасны фабричные краски. Они продолжают учить бессмысленные формулы вроде «аш хлор цэ о аш» и понятия не имеют об истинной структуре окружающей материи.

– Да ты у нас радикал!

– Еще какой! – Дымов улыбнулся. Уж я бы в нынешней школе много чего изменил.

– А в медицине?

– К современной медицине меня вообще лучше не подпускать близко. Тут уж я вовсе камня на камне не оставлю.

– Даже так?

– Собственно, я этим и занимаюсь. Правда, на своем маленьком фронте, в своем отдельно взятом государстве. Так ли иначе, но медики движутся в столь ложном направлении, что просто руки опускаются. То есть с точки зрения чистой науки современные исследования безусловно занимательны, но с точки зрения банального здоровья – телесного и душевного – нынешняя медицина не делает практически ничего. О чем мы говорим, если она даже не ставит перед врачами задачи-минимум, а именно – помогать человеку становиться свободной и сознательной личностью. Увы, наша медицина продолжает рабовладельческую политику, привязывая людей к очкам, аспирину и антибиотикам, принуждая посещать клиники, с пеной у рта отвращая от знаний. Монополия на истину – вот, что стало главной политикой врачебного мира. Самолечение – бред, поиск первопричины – бессмыслица, возрождение духа пациента – вещь малопонятная и по меньшей мере странная. – Вадим обернулся к Потапу. – Взять хотя бы тебя!

– А что – я?

– У тебя уже сейчас угадываются признаки зарождающейся стенокардии. А там может развиться ишемия, пойдет скакать давление, будет раскалываться голова. Но все, что тебе станут прописывать в больницах, я могу перечислить уже сейчас. От давления это будет комплекс таблеток вроде кардикета, атенолола, ренитека и кордафлекса – комплекс, кстати сказать, весьма недешевый. От сердечных болей тебе в лучшем случе назначат метаболические капельницы, в худшем пропишут строгий покой все с теми же таблетками. В итоге почки с печенью будут окончательно подсажены, болезни приобретут рецидивные формы, и те же господа в белом умоют руки, поскольку изменить что-либо будут уже не в состоянии.

– А шунтирование?

– Что ж, операция действительно эффектная, однако тем и страшна, что апеллирует к человеческому незнанию и человеческой лени. Если образ жизни пациента не меняется, то лет через пять-шесть с тем же успехом засорятся и новые шунты. То есть, если использовать такую операцию, как временную фору, во время которой можно подтянуть знание пациента, научить его прислушиваться к себе, превозмогать собственную лень, это замечательно. Но я, честно говоря, о подобной практике пока не слыхал. Отдельные энтузиасты действительно просвещают больных, но в целом врачебный мир подобные вещи отнюдь не приветствует. Более того, современная медицина абсолютно не заинтересована в образованной клиентуре. Умные люди просто перестанут сдавать баканализы, посещать флюрографию и психотерапевтов, а такие пустяки, как ангину с гриппом, научатся вылечивать самостоятельно в течение суток. – Дымов устало вздохнул. – Именно поэтому, насколько я знаю, вокруг «Галактиона» потихоньку стягивается кольцо недругов. В сущности мы подрываем устои и лечим то, чего не лечат другие. Мы отдаем контроль над здоровьем в руки самих пациентов, а это по нынешним временам святотатство.

– Может быть, дело только в тебе? – усомнился Шматов. – Признайся, не будь доктора Дымова, не было бы и «Галактиона».

– А вот и нет! – Вадим улыбнулся. – То есть поначалу так оно, может, и было, но сейчас мои коллеги могут справляться уже без меня. Я затыкаю лишь самые рисковые бреши, но основной фронт – за ними. За такими, как Раиса Дмитриевна и Саша Изотов, за теми, кто поверил в самостоятельность человеческого организма.

Они приблизились к стеклу, за которым простирался тренажерный зал. Часть пациентов играла в волейбол, другие разбрелись по спортивным снарядам. В углу возле боксерского мешка колдовал руками коренастый мужчина. Сергей с Потапом присмотрелись. Техника у боксера была более чем странная – минута или две завораживающих пассов, легкое покачивание плечами и головой, а после – неожиданный взрыв ударов, сразу несколько последовательных серий.

– Вы вот полагаете меня особенным, – медленно заговорил Вадим, – а в реалиях мы все особенные, только каждый по-своему. Кто-то может изумлять интуитивными прорывами, кто-то феноменальными способностями тела, а кто-то однажды познакомится с астралом и излечит какую-нибудь жуть одним мысленным дуновением. Весь вопрос в том – хотим мы этого или не хотим. Вот, скажем, Коля Смыков, чемпион Европы в среднем весе. Он спортсмен, я лекарь, но мы с ним во многом похожи. Так же, как я, он умеем рвать и растягивать время. Потому и выигрывал в поединках. Никаких сверхстратегий и сверхзадач. Он просто научился вклиниваться между секундами. Теперь он в сущности непобедим.

– Почему же он только чемпион Европы?

– Да потому что в большем он теперь не нуждается. Такова участь всех лучших мастеров мира. Став мастерами, люди уходят в тень – и, замечу, – уходят по доброй воле. Потому что истинный свет уже горит в их душах. Из зависимых пустышек и экстравертов они становятся мудрецами и интровертами. Вот и Николай познал победу над временем и над собой. Иные победы ему попросту уже не нужны.

– Это почему же?

– Да потому что человек, хоть раз одержавший такого рода победу, уже иначе смотрит на окружающее. И ваш Палач, уверен, слеплен из того же теста. Его просто не интересуют вещи, о которых печется ваш Денис Трофимович.

– Иными словами – ты отказываешься нам помогать?

– Этого я не говорил. – Вадим покачал головой. – Однако смысл подобной конфронтации мне действительно представляется бессмысленным. Человечеству действительно угрожает множество опасностей, но нашего Палача среди них я, простите, не вижу. Он работает жестко, но по-своему корректно. Уверен, действуй аналогичным образом правители великих стран, о наркотиках давным давно остались бы одни воспоминания. Но, увы, нам всегда бужет нужен враг – внешний и внутренний, реальный и абсолютно надуманный. А потому государства еще долго будут имитировать борьбу с наркотиками, взятками и терроризмом.

– Ты действительно веришь в это?

– Разумеется! Если задуматься, человечество никогда не жило вне войны. Это стало нашим привычным состоянием. А посему Палач вполне вписывается в общую панораму бытия. Более того, своим появлением он делает картину демократического общества абсолютно законченной.

– Как это?

– А так. Через него – то есть через Палача – общество спасает себя от упырей и оборотней, словом, всех тех, кого не могут одернуть правохранительные органы.

– Подумай, Вадик, что ты такое городишь! Это же беззаконие!

– Отчего же. Всего-навсего еще одна условность. Как всякая война с ее вседозволенностью, как наша юриспруденция с ее неравноправным подходом к чиновникам, нуворишам и обычным трудягам, как образовательная школа, за столетия практически не изменившая подхода к учащимся, как, наконец, наша разлюбезная медицина. Впрочем, даже если ваш закон стал бы действительно единым для всех, каяться и отвечать за свои поступки нам все равно придется по раздельности. – Вадим усмешливо глянул на оперативников. – Иного и быть не может. Если некий Ваня Иванов опасно приболел, общество просто не в состоянии взвалить на себя бремя излечения данного индивида. Я имею в виду – настоящего излечения. В этом смысле я – бунтарь, согласен. Но и Палач тоже по-своему бунтует. Не против общества, – всего-навсего против его врагов, которых в силу своей инерционности и косности искомое общество попросту не в силах выкорчевать.

– А если ему плевать на человечество? Если он вынашивает иные планы?

– Значит, вы всерьез поверили в историю о чернобыльском реакторе? Ребятки, но это же смешно! Пришелец из иного мира?! Бред!..

– А если нет?

– Тогда тем более нельзя трогать Палача. Пусть он даже трижды пришелец! Неужели не понятно, что всем своим поведением он демонстрирует лояльность правоохранительным органам?

– Лояльность?!

– А как это еще называть? Он предотвращает распространение наркотиков, не трогает ваших агентов, даже там, в подвале, уверен, он мог бы превратить нас в пыль, но ограничился легким предупреждением.

– Ничего себе легким!

– Думайте что хотите, но это было всего лишь предупреждение, – твердо повторил Вадим. – И кстати, попутно нам продемонстрировали возможности, которыми обладает Палач. Поверьте, если бы ему было все равно, он ведь и Виктора мог приголубить вместе с людьми Маршала. Но он проявил избирательность и пощадил вашего коллегу.

– Кстати, по поводу коллеги. Виктор утверждает, что после всего случившегося у него… как бы это поделикатнее выразиться… В общем сошло с полдюжины бородавок.

– И рубец от ранения исчез. – Добавил Миронов.

– Точно. Шрам я у него сам пару раз видел. В аккурат под левой ключицей. А теперь ничего. Ты сможешь это объяснить?

– Да проще простого. – Вадим пожал плечами. – Хотя и сомневаюсь, что у вашего Палача было время заниматься подобной благотворительностью. Скорее всего, это получилось само собой. В мире больших энергий возможны и не такие чудеса.

– У тебя ведь в клинике такими вещами тоже занимаются?

– Не совсем. Это просто не наш профиль. Хотя в чем-то ты безусловно прав. Любое кожное образование также является следствием тех или иных полевых деформаций, поэтому, корректируя биополе, можно добиваться и уничтожения папилом. – Вадим улыбнулся. – Иными словами, рубцы и бородавки нам вполне по плечу, но если мы начнем этим заниматься, на нас двинут войной господа косметологи, а это нам совершенно ни к чему. Что же касается вашего Виктора, думаю, он не в обиде на Палача за столь фамильярное обращение с его папиломами. Или это тоже требует срочного врачебного консилиума с вынесением сурового приговора самозванному хирургу?

– Не надо, Вадим. Ты же прекрасно понимаешь, о чем идет речь.

– Представь себе, не понимаю. Вы жаждете погонь и схваток, я же пытаюсь вас образумить.

– Хорошо, тогда что предлагаешь ты?

– Всего лишь не суетиться и подождать.

– Чего подождать?

– Подождать каких-либо фактов, подтверждающих античеловеческую суть Палача. А вот тогда можно будет с полным правом судить да рядить о том, какие контрмеры нам следует принимать.

– А если будет поздно?

Дымов философски покачал головой.

– В этом мире ничто не бывает поздно. Хотим мы того или не хотим, но все происходит в нужном месте и в нужное время. Даже самые жестокие события. Мы ведь сами их зачастую и притягиваем. Разве не так?

– Значит, встречаться с Денисом Трофимовичем ты не хочешь?

– Ну, если не кривить душой, особого желания я действительно не испытываю. Вас я, положим, знаю, а тут посторонние люди – да еще из спецорганов. Откровенно говоря – и времени жаль… Но если вы настаиваете, давайте встретимся. – Вадим тряхнул головой, с ехидцей покосился на капитана. – Можно даже сделать интереснее – организовать встречу не со мной, а с Палачом.

– Что?!

– Ну да, если, конечно, не испугаетесь. Думаю, организовать это будет не столь уж сложно.

– Ты действительно можешь устроить встречу?!

– Скажем так: я могу ПРЕДЛОЖИТЬ ему встретиться. А уж согласится он или нет, этого я сказать не могу.

Миронов со Шматовым продолжали оторопело таращиться на врача.

– Не забывайте, я ведь экстрасенс, – Дымов усмехнулся. – А хороший экстрасенс в каком-то смысле родственник ищейки.

– Ты найдешь его по запаху?

– Не совсем. Но, зная его след, я могу послать ему сигнал, а поскольку Палач обладает уникальными способностями, он без сомнения этот сигнал примет. Ну, а после того, как он откликнется, договориться с ним о встрече не составит особого труда. Правда, сомневаюсь, что его всерьез это заинтересует, но я уже сказал, по отношению к государству он до сих пор проявлял лояльность, а это уже само по себе говорит о многом.

– И когда можно будет с ним встретиться?

– Если он согласится, может быть, даже сегодня. Так что зовите вашего Дениса Трофимовича, и устроим совместное рандеву. Так и быть, сыграю роль посредника. Тем более, что кто-то все равно должен отвечать за вашу безопасность.

– Ты полагаешь, мы сможем с ним договориться?

Вадим покачал головой.

– Не уверен. Говоря проще: вам просто не о чем с ним договариваться. Судите сами, формальное нарушение законов темой для обсуждения не может являться в принципе, – это просто не в интересах Палача. Если же у Дениса Трофимовича на него имеются какие-то свои виды, то Палач без сомнения его раскусит, а, раскусив, пошлет куда подальше. Насколько деликатно все это произойдет, не берусь судить, но надеюсь, что все останутся живы-здоровы. – Дымов хмыкнул. – Разве что еще пара бородавок у кого-нибудь сойдет…

Тревожно мурлыкнул мобильник капитана. Чертыхнувшись, он достал трубку, все с тем же очумелым видом поднес к уху.

– Денис Трофимович, вы?… Что, что?… – некоторое время Шматов сосредоточенно слушал. Наконец, отключившись, задумчиво сунул трубку в карман.

– Ну? Что там еще? – Миронов в нетерпении толкнул приятеля в бок. Лицо Потапа было серьезно.

– Похоже, сегодняшнее рандеву откладывается. В муниципальном банке действительно произошел взрыв. В кассовом зале на втором этаже. По счастью, обошлось без жертв, но разрушения приличные.

– Неужели Палач? – ахнул Сергей.

– Да нет. Кто-то загодя позвонил, предупредил насчет бомбы. На этот раз, кажется, действительно террористы.

– Тогда причем здесь мы?

– Район-то опять наш. – Шматов вздохнул. – Вот Денис Трофимович и решил проверить все лично. Рванул туда со своей командой, заодно и нас зовет. Так сказать, на всякий пожарный.

– Пустой номер. – Спокойно произнес Вадим. – Это не Палач. С Палачом вы повстречаетесь чуть позже.

Друзья взглянули на него почти с испугом.

– Ладно, не буду вас задерживать, идите, – Вадим шутливо помахал рукой. – Денису Трофимовичу привет передавайте. А заодно расскажите ему и про ту штучку.

– Какую еще штучку?

– Полупрозрачную, которую унес Палач. Судя по всему, это что-то вроде концентрированного источника питания. Вот и порадуйте начальника. Все равно ведь узнает. Лучше уж явиться с повинной…

* * *

Забавно, но ясного понимания природы ауры у Вадима не сложилось по сию пору. Полевой ли кокон, являющийся продолжением тела физического, панцирь ли из холодной лептонной плазмы, но ЭТО сопутствовало всем живущим на земле – гуманоидам, животным, деревьям, даже самым крохотным насекомым. Не ведая о том, люди каждодневно «отирали боками» друг дружку, пронзали поля соседей, вдыхали в себя материю, являющуюся по сути своей чужой плотью. Вадим же эти поля наблюдал воочию, а, наблюдая, извлекал массу разнородной информации. Тот же цвет ауры мог многое рассказать о темпераменте человека, форма и вибрация – о скрытом напряжении, густота и неоднородность – о болезненных очагах. Когда люди преисполнялись гнева, полевые оболочки клубились грозовыми тучами, щетинились недобрыми шипами, в расслабленном и умиротворенном состоянии ауры напротив источали успокоенное сияние, притягивая к себе даже тех, кто не способен был видеть полей вовсе. Это была область знаний, еще совершенно не тронутая скальпелем человеческой мысли. Это был мир, в который ни разу не вторгались ни объектив фотографа, ни кисть живописца.

Дымов не слишком часто размышлял на эту тему, однако необходимость принимать ауру людей исключительно как диагностический срез и врачебную подсказку тяготила его более всего. Это было неправильно и это было несправедливо. Все равно как рассматривать изящные силуэты птиц, оленей и кальмаров исключительно с гастрономической точки зрения. Тем не менее, подобный подход давно уже стал составной частью его работы, а потому сразу после отъезда оперативников Дымов немедленно проследовал в секцию с экспериментальными палатами.

В двух помещениях пациенты были помещены в деревянные пирамиды классической конструкции, в третьей и четвертой палатах добровольцы испытывали на себе экспериментальные модели, в которых произвольным образом менялись высота, внутренний объем, число граней и сорт древесины. Пожалуй, именно это направление в последние месяцы радовало Вадима более всего. Единственное, о чем оставалось сожалеть, так это о скромных полигонных площадях, не позволяющих в сжатые сроки собрать сколько-нибудь внушительную статистику. Тем не менее, очевидность результатов не вызывала сомнений. Ауры людей пластично реагировали на форму и высоту пирамид, а использование кленовой древесины даже успело вызвать в «Галактионе» некое подобие переполоха. Так пациент, привезенный в центр в состоянии полной комы, был экстренно помещен в одну из таких пирамид. Вмешательства Дымова, находящегося в это время на выезде, так и не потребовалось, потому что уже минут через двадцать пациент пришел в себя и, улучив момент, улизнул из клиники вовсе. Чуть позже вместе с Изотовым Вадиму удалось восстановить всю картину случившегося. Как выяснилось, пройдя длительный курс лечения антабусом, клиент принял роковую дозу алкоголя. В итоге – тяжелое отравление, гиперемия кожных покровов, резкое нарушение сердечной деятельности. Приехавшая бригада скорой помощи выявила признаки ишемии миокарда. После введения сильнодействующих кардиостимуляторов больному стало еще хуже, наступила кома. Именно тогда, вытолкав врачей за порог, хозяйка на свой страх и риск вызвонила работников «Галактиона». Те в свою очередь доставили пациента в центр и начали вызванивать Дымова. Однако к приезду последнего пирамида свое дело уже сделала. Как выяснилось впоследствии – именно такого рода психотропные дисфункции клен лечил наиболее радикально. И даже не лечил, а начисто устранял, пластично исправляя деформированную мантию, рассеивая энергетические «желваки», вытягивая лептоновую форму по вертикали – вровень с деревянным конусом. А уж там начинали работать иные законы, о которых Дымов и по сию пору имел довольно смутное представление. Оживая, полевые формы изменяли свою структуру и сами начинали взаимодействовать с окружающим пространством, вбирая в себя недостающую энергию или напротив освобождаясь от избытка своей собственной. В том и крылся секрет всех конусов, что формируя мантию, они подключали ее к энергосфере Земли, а уж далее все получалось само собой. Срабатывала схема сообщающихся сосудов, энергетический баланс полностью восстанавливался. Впрочем, более подробно изучать механизм энергетический перекачки Вадим даже не пытался. Он только констировал то, что видел, а видел он видоизмененные метатела, видел румяные лица выздоравливающих больных. Иногда ему начинало казаться, что у людей прорезается не существовавший ранее слух. Не отдавая себе отчета, они «подключались» к материнскому «Космосу» и этакими беспомощными щенятами тыкались остроносыми мордочками в незримые соски. Земная энергосфера послушно подпитывала их, восполняя растраченные жизненные запасы, корректируя дух и здоровье.

Разумеется, по выходе из пирамид люди постепенно возвращали свои привычные метаформы, вновь блокируясь от соплеменников, от всего света, но фора тем и хороша, что дает время на раздумье. Именно в таких паузах, застыв на распутье, человек волен делать главный свой выбор – между волей и покоем, между жизнью и смертью.

В экспериментальных палатах самописцы фиксировали состояние больных, отмечали пульс, частоту дыхания, снимали в состоянии сна кардио– и энцефалограммы. Все это тут же уходило в компьютерные архивы, становилось статистическим фундаментом, на котором закладывались официальные исследования. Но ни для Саши Изотова, ни для Раисы Дмитриевны не было секретом, что главные исследования проводились не с помощью приборов, а в непосредственном контакте больных и штатного экстрасенса. Вот и сейчас Вадим медленно обходил палаты, сверяя данные самописцев с тем, что наблюдало его второе зрение.

Как ни странно, наиболее слабые результаты давала красавица-березка. Незаменимая в банях и березовых отварах, основная поставщица прополиса, она неважно работала в качестве фокусирующего материала. Именно здесь у пациентов мантия претерпела лишь самые незначительные изменения. Зато в пирамидах из клена и сосны наблюдалась совершенно обратная картина. Практически за четверо суток, метатело успело принять форму предложенного конуса, самочувствие людей улучшилось, давление стабилизировалось, а о недавних приступах стенокардии они, похоже, стали уже забывать. Во всяком случае, некоторым из клиентов дней этак через пару вместо получасовых прогулок можно было смело прописывать тренажерные залы, бассейн или физиотерапию с пилой и рубанком. Тут уже выбирать следовало самим пациентам, хотя от себя лично Вадим всегда рекомендовал работу с инструментом. Во всяком случае – мужчинам…

– Вадим Алексеевич!

Он обернулся. К нему спешила с телефонной трубкой одна из медсестер.

– Извините, но вас к телефону.

Поблагодарив, Дымов взял у нее трубку. Звонил Ломтев Павел Сергеевич.

– Здорово, Вадим. Вот, наконец, решился на звонок.

– А что сам не зашел? Или какие-то проблемы?

Слышно было, как Ломтев что-то мычит, не решаясь сказать сразу.

– Давай, Павел Сергеевич, не смущайся. Надо понимать, ты встретился с моим оппонентом?

– Типа того…

– Ну и что?

– Да ничего, посидели, поболтали… В общем извини, Вадим, но это не мой уровень. Ты ведь знаешь, я для тебя все, что угодно, но этот ферт не из наших. Столичная масть. И не простая, а верховая. Учти, я тебе этого не говорил, но факт есть факт. Конечно, он здесь чужачок, и если надо, я и за жабры его возьму, и в асфальт зарою, но это не выход, сам понимаешь. За ним такие киты стоят, что пришлют следом зонденр-команду и оптом зачистят весь город.

– Такой серьезный типаж?

– По первым прикидкам – действительно серьезный. Но я еще разок заброшу удочки, попробую прокачать ситуацию более капитально. Кто знает, может, он – дутый! Надо еще выяснить – от кого он пляшет. Если от себя, то как-нибудь обломаем рога, а если его какой-нибудь князь заслал, то извини… То есть, от своих слов я, конечно, не отказываюсь, но связываться с верховыми – это, Вадик, верное палево.

– Что ж, спасибо. Предупрежден, значит, вооружен.

– Да нет, Вадим, если прижмет, помогу без балды. И не посмотрю, что он из столичных. Но это уже, сам понимаешь, без огласки. Мне в таких делах тоже светиться нет резону.

– Не беспокойся, Павел Сергеевич. Как-нибудь сам разберусь.

– Что, есть серьезная заступа?

– Есть, Паша. Мы в этом городе тоже не последние люди. И депутатов лечим, и генералов с градоначальниками.

– Что ж, тогда еще можно дышать… Главное, Вадик, без резких движений, лады? Это я тебе как другу советую. Тут ведь игра такая – либо пан, либо пропал. И правил практически никаких. Ну, а если что, сразу ко мне обращайся. Уж советом помогу по любому.

Некоторое время они молчали.

– А вообще что у тебя с ним? – Ломоть продлжал сопеть в трубку. – Я пытался интересоваться, но так и не выяснил.

– Честно говоря, я тоже не в курсе.

– Жаль. Но информацию он о тебе собирает, это точно. Как соберет, может, и сам подрулит.

– Что ж, буду его с нетерпением ждать.

– Он и меня о тебе пытал. – Слышно было, что признание далось Ломтю с большим трудом.

– Пусть пытает. Мне скрывать нечего.

– Но ты все-таки смотри. Если разводящий понадобится или просто команда поддержки, обращайся.

– Спасибо, Павел Сергеевич.

– И не обижайся, лады?

– Да нет, конечно. Спасибо, что позвонил…

Отключившись, Вадим некоторое время смотрел прямо перед собой. Пациент, читающий в это время за стеной книгу, нервно зашевелился. Судорожно вздохнув, схватился за грудь. На изменение состояния тут же отреагировала чуткая электроника, самописцы зачертили на бумаге порывистые зигзаги.

– Вадим Алексеевич, что-нибудь случилось? – в коридор выглянула встревоженная медесестра.

Опомнившись, Дымов вобрал ощетинившуся мантию, движением руки успокоил медсестру.

– Все в порядке. Непредвиденный энерговсплеск.

Всего полминуты ему понадобилось, чтобы вернуть больного в норму, а вот собственное встопорщенное состояние нуждалось в транквилизаторах более действенных.