Текст книги "РККА: роковые ошибки в строительстве армии. 1917-1937"

– требовательность недостаточна, часть проступков сходит безнаказанно (Ульяновская бронетанковая школа, 1935 г.)¹⁷⁶.

От 1936 года материалов инспектирования военных школ сохранилось очень мало, а таких, которые освещают интересующий нас сейчас вопрос, и вовсе нет. Показательно, однако, что, согласно годовому отчету Приволжского военного округа (ПриВО) от 4 октября 1936 г., во всех школах ПриВО (Татаро-Башкирской объединенной и Горьковской, Ульяновской и Саратовской бронетанковых), отсутствовала «повседневная требовательность» к строевому виду курсанта¹⁷⁷.

О том, что в основной массе военных школ «дисциплинарный либерализм» продолжал господствовать вплоть до самого начала чистки РККА, свидетельствуют и доклады инспектирующих за первую половину 1937 г.

Те из них, которые уделяют внимание дисциплинарной практике и внутреннему порядку, вообще словно возвращают нас в 1931–1932 годы. Если в Московской и Рязанской пехотных школах в конце января и начале февраля 1937 г. они зафиксировали лишь отсутствие у младших командиров требовательности к внешнему виду курсантов, то в Татаро-Башкирской пехотной (бывшей объединенной военной), в феврале – факты, когда за оскорбление младшего командира или пререкания со средним командиром курсант отделывался одним нарядом вне очереди, а за избиение дежурного по роте – выговором перед строем!

«В училище резко бросается в глаза общая пониженная требовательность и культура воспитания курсантов», – докладывал, проверив 27 мая – 5 июня 1937 г. Минское военное училище, помощник начальника 1-го отдела УВУЗ РККА майор А.Г. Самохин; так, на разговоры и смех в строю старший классного отделения никак не реагирует. В Одесском пехотном училище 7—14 июня Самохину бросились в глаза не только «частые извращения устава» в пользу курсантов («курсант никогда ни в чем не имеет отказа»), не только то, что часть средних командиров «панибратничает» с курсантами, но и то, что «никто по-серьезному еще не реагирует» даже на обсуждение полученных приказов и неточное их исполнение¹⁷⁸.

В Киевской пехотной школе (с 16 марта 1937 г. – училище) – как установил в июле 1937 г. старший инструктор ПУ РККА батальонный комиссар А.Г. Котиков – в декабре 36-го – июне 37-го многие проступки оставляли без взысканий. Следовательно, свои июльские наблюдения («требовательность н[ач] с[остава] крайне низкая», «мл[адший] командир не только не заметен в школе, но нередко сам распускает курсантов, пьянствует вместе с курсантами»¹⁷⁹) Котиков мог бы сделать еще и в первой, «дорепрессионной» половине 37-го.

Вплоть до начала чистки РККА сохранялось и пренебрежение комсостава военных школ одиночной строевой подготовкой курсантов – фактически также являвшееся проявлением «дисциплинарного либерализма». Ведь именно на этапе одиночного обучения – когда команды начальника адресуются только и непосредственно конкретному военнослужащему – полнее всего проявляется дисциплинирующая функция строевой подготовки.

Однако дисциплинированием курсанта в школах пренебрегали – и, не добившись должной одиночной строевой выучки, спешили перейти к отработке шеренг и к сколачиванию в строевом отношении подразделений. Так, в 1931/32 учебном году внимание к одиночной строевой подготовке, по признанию Б.М. Фельдмана, было слабым в большинстве школ; так же, по всей видимости, дело обстояло и позже. В апреле 1936 г. инспектор артиллерии корпуса ВУЗ МВО полковник В.Д. Внуковский обнаружил, что в 1-й Ленинградской артиллерийской школе (где «твердую ногу» в общем строю отрабатывали даже в здании так, что разбили паркетные полы и повредили их основание) одиночное строевое обучение… отсутствует вовсе. А в Казанском пехотном училище подмену одиночной подготовки шереножным обучением проверяющие застали еще и в июне 37-го…

Естественным следствием «дисциплинарного либерализма» комначсостава военных школ стал крайне низкий уровень дисциплины советских курсантов начала и середины 30-х гг.

По данным Б.М. Фельдмана, в 1931 г. на каждых 100 будущих командиров РККА пришлось 67 дисциплинарных взысканий, в 1932-м (тут явно сказалась кампания по борьбе за «часть без дисциплинарных проступков») – 36, в 1933-м – 72,8, а в 1934-м – 74. С учетом того, что многие проступки в школах «не замечались» не только в 32-м, реальное их количество все эти годы могло переваливать и за 100 на 100 человек. Для сравнения: на юнкеров Дрезденской пехотной школы рейхсвера в 1930–1932 гг. за два с половиной года – при том, что немецких офицеров в либерализме заподозрить уж никак нельзя – было наложено 6 (шесть) дисциплинарных взысканий¹⁸⁰…

В 1933 г. дисциплинарные проступки, по официальным данным, совершили 38,4 % курсантов сухопутных военных школ РККА, в 1934-м – 74,7 %, а в 1935-м и 1936-м – соответственно 49,7 % и 41,4 % курсантов сухопутных и авиационных школ (по аналогии с 34 годом – когда этот процент составил 67,6 – можно предположить, что в сухопутных доля нарушителей дисциплины доходила соответственно до 57 % и 49 %) ¹⁸¹. И это только те проступки, которые либеральничающий комначсостав был вынужден все-таки заметить! При этом треть проступков курсантов сухопутных школ (в 1933 г. – 36,1 %, а в 1934 г. – 34,1 %¹⁸²) относились к таким, которые непосредственно влияют на боеспособность войск (неисполнение и неточное исполнение приказаний, самовольные отлучки, пререкания и грубость по отношению к начальникам, сон на посту, самовольный уход с поста и прочие нарушения караульной службы, небрежное хранение и содержание оружия и техники) …

Мы располагаем и прямыми оценками уровня дисциплинированности курсантов тех лет. Так, по итогам 1931/32 учебного года дисциплину в школах Московского корпуса ВУЗ признали находящейся «не на высоте» (а в Татаро-Башкирской объединенной военной и Ульяновской бронетанковой – недостаточной; данных по другим корпусам ВУЗ составленная в УВУЗ ГУ РККА справка не содержит). 13 июня 1932 г. РВС СССР охарактеризовал как недостаточную и дисциплину в Орловской бронетанковой, а в конце 32-го начальник сектора УВУЗ Пучков констатировал, что «с состоянием дисциплины» «неблагополучно» во всех четырех бронетанковых школах¹⁸³. Постановление РВС СССР от 21 апреля 1931 г. о Ленинградской военно-инженерной школе содержало еще более резкую формулировку: внешняя дисциплина неудовлетворительная (а значит, такой же была и внутренняя. – А.С.). В подготовленном в апреле 1932-го проекте приказа РВС СССР по Бакинской пехотной дисциплина в этой школе оценивалась как «низкая». То, что в Ленинградской пехотной она тоже находится не на должной высоте, признал тогда и сам начальник школы, а командование Ульяновской бронетанковой в своем отчете об итогах боевой подготовки и о состоянии школы за летний период 1931/32 учебного года (от 25 сентября 1932 г.) охарактеризовало своих курсантов даже строже, чем работник УВУЗ ГУ РККА Пучков: их дисциплина не может быть признана удовлетворительной¹⁸⁴.

Комиссия, изучавшая летом 1932 г. состояние дисциплины в Школе червонных старшин, выразилась еще резче («настоящей воинской дисциплины нет»), а начальник боевой подготовки сухопутных сил РККА А.И. Седякин, ознакомившись в августе 1932-го с Белорусской объединенной военной школой, заключил, что «внутренний порядок свидетельствует о разложении воинской дисциплины»¹⁸⁵…

В принципе эту последнюю формулировку можно было бы отнести почти ко всем военным школам 1931–1932 гг., ибо почти все их отличало такое несовместимое с дисциплиной явление как несоблюдение субординации. (В подготовленном в сентябре 1932 г. проекте приказа по военно-учебным заведениям значилось, что «недостаточность элементарной воинской вежливости» «имеет место» «во многих» школах, но, согласно докладу Б.М. Фельдмана об итогах 1931/32 учебного года, она наблюдалась «почти во всех»¹⁸⁶).

В Среднеазиатской объединенной весной 1932 г. курсанты позволяли себе на занятиях держать руки в карманах; в Ленинградской пехотной в декабре 1931 г. они (как мы видели выше) отвечали сидя; в четырех столичных случаи, когда курсанты «продолжали отвечать командиру сидя» (а также «не приветствовали» ни своих, ни инспектирующих командиров), были «часты» и в июле 32-го… (В этой связи вывод Е.С. Казанского о том, что дисциплину в них «можно признать» – пусть даже «только «в общем и целом» – удовлетворительной, представляется чрезмерно мягким. Впрочем, Казанский был в этом не одинок: комиссия РВС СССР, констатировав в мае 1932 г. факты неисполнения курсантами Ленинградской пехотной школы приказаний, тоже употребила осторожное: «дисциплина не на должной высоте». Ниже мы покажем и сомнительность докладов об удовлетворительной или вполне удовлетворительной дисциплине в других проверенных в феврале 1932 г. военных школах Ленинграда и Детского Села) ¹⁸⁷. «Курсанты дневальные, – описывал свой визит в августе 1932-го в Белорусскую объединенную военную школу А.И. Седякин, – увидев меня […] мялись, один почесывал щеку и вертел головой, не зная, что делать: встать или сидеть»¹⁸⁸…

После этого не приходится удивляться отмечаемым документами 1931–1932 гг. случаям пререканий с начальниками (в Саратовской бронетанковой школе в конце 31-го пререкались с командирами не только отделений, но и взводов, а командир Украинского корпуса ВУЗ И.Д. Капуловский, докладывая в октябре того же года о чинимых курсантами «безобразиях», в качестве конкретного примера привел именно пререкания) и неисполнения приказаний (конкретные упоминания о них есть по Московской, Ленинградской и Бакинской пехотным и Ленинградской артиллерийско-технической школе; в последней за октябрь 1931 г. – январь 1932 гг., то есть за 4 месяца зафиксировали 27 случаев оскорбления начальников и грубости по отношению к ним и 18 случаев неисполнения и неточного исполнения приказаний¹⁸⁹). Неудивительно и то, что в Орджоникидзевской пехотной в феврале, в Школе червонных старшин в июне и в четырех столичных школах в июле 1932 г. курсанты опаздывали в строй, разговаривали в строю и шевелились после команды «смирно», что в Нижегородской бронетанковой личный состав караула мог в полном составе спать, а курсант-часовой – бросить пост и винтовку и уйти обедать…

Согласно отзывам командиров линейных частей, курсанты, стажировавшиеся в войсках летом 1933 г., выказали «образцовую дисциплинированность и четкую исполнительность»¹⁹⁰. Однако в предыдущем разделе этой главы мы видели, что эти отзывы могли быть и отписками, чья цель – никого не обидеть. Да и в них отмечалось, что «у отдельных курсантов дисциплинированность недостаточна», а Б.М. Фельдман в докладе об итогах 1932/33 учебного года хоть и дипломатично, но дал понять, что ситуация здесь осталась прежней: «Ни один начальник школы не может похвастаться тем, что по состоянию дисциплины школа является действительно образцом и примером для всей РККА»¹⁹¹. И действительно, в единственном сохранившемся от 33-го подробном докладе об итогах инспектирования военных школ (Среднеазиатской объединенной военной, Омской пехотной и Томской артиллерийской) значится, что дисциплина в них не на должной высоте. В другом сохранившемся документе, оценивающем состояние дисциплины в конкретной школе (в политхарактеристике Белорусской объединенной военной школы за зимний период 1932/33 учебного года), отмечено, что у курсантов «слаба дисциплина в строю»¹⁹² – этом, как учили в русской армии, святом месте… А в Московской пехотной в январе 1933 г. курсанты отвечали преподавателю сидя.

Среди оценок уровня дисциплины в конкретных военных школах в 1934 г., как и среди оценок 32-го, есть удовлетворительные и даже хорошие – однако часть их шита белыми нитками. Так, проинспектировав 15–23 января 1934 г. Татаро-Башкирскую объединенную военную школу, врид начальника УВУЗ ГУ РККА С.А. Смирнов указал в докладе Б.М. Фельдману, что курсант там «дисциплинирован в строю и в классе» и что «все курсанты» «вежливы». Однако в «Материалах инспектирования Татаро-Башкирской объединенной школы» за тот год значится прямо противоположное: «Часты случаи опоздания курсантов к началу урока […] недостаточна классная дисциплина». А в акте смотра боевой подготовки «Татбашшколы», подписанном в сентябре 1934-го начальником 2-го сектора УВУЗ РККА И.Р. Салитаном, отмечено уже, что дисциплина «может быть признана только, в общем, удовлетворительной»¹⁹³…

В докладе о результатах обследования 30 января – 6 февраля 1934 г. Рязанской пехотной школы С.А. Смирнов опровергает себя сам: указав, что «курсант вежлив», он в следующей же фразе пишет, что курсанты пререкаются с преподавателями¹⁹⁴. Несовместимы и две соседних фразы из акта инспекторского смотра боевой подготовки Киевской объединенной военной школы 15–18 сентября 1934 г. (подписанного командиром Украинского корпуса ВУЗ И.Д. Капуловским): «Дисциплина хорошая. Отмечаю наличие отдельных случаев пререканий курсантов с младшим начальствующим составом»¹⁹⁵. Если хотя бы часть курсантов не в состоянии сдержать себя даже в ходе инспекторского смотра, хорошей дисциплина быть не может.

Вот в оценке уровня дисциплины в Одесской артиллерийской школе повода сомневаться нет (побывав там 5—11 августа 1934 г., помощник начальника 1-го сектора УВУЗ РККА С.С. Гулевич отметил, что «дисциплина хорошая», «воинская вежливость прививается твердо», «внутренний порядок образцовый, четкий»).¹⁹⁶. Явно (и притом значительно) повысилась дисциплина в Школе червонных старшин. «Первое, что отмечаю, – писал 23 сентября 1934 г. командир 23-й стрелковой дивизии УВО М.Ф. Лукин, у которого летом стажировались будущие «старшiни», – школа в течение последнего года в отношении подтянутости, выправки, порядка и дисциплины резко отличается в лучшую сторону от предыдущих лет»¹⁹⁷. В отличие от отзывов, поступавших из войск в предыдущем году, этот недвусмысленно дает понять, что тогда, в 33-м, дисциплина курсантов не улучшилась – а поэтому заслуживает доверия…

Кроме того, некоторого прогресса добились Среднеазиатская объединенная военная и Томская артиллерийская. Но лишь некоторого. «Внешняя дисциплина стала заметно лучшей в сравнении с прошлым годом, – докладывал, проинспектировав 19–26 июля 1934 г. Среднеазиатскую школу, С.С. Гулевич, – но все же еще не тверда – на глазах у своего комсостава курсанты дисциплинированны удовлетворительно, при отсутствии комсостава дисциплина значительно падает». А из предыдущей фразы явствовало, что удовлетворительной дисциплиной курсанты не отличались и в присутствии начальства: «не редки случаи возражений из строя, есть стремление «оправдываться» и даже «наблюдается забывчивость в исполнении приказаний»! «Не примерен» в отношении дисциплины был даже младший комсостав. Факты пререканий и разговоров в строю отметила и инспектировавшая школу в апреле – начале мая комиссия САВО – дипломатично отметившая, что в области дисциплины «школа еще не добилась высококачественных результатов»… Таким же нежеланием назвать вещи своими именами отличался и акт инспектирования школы членом РВС САВО Г.Г. Ястребовым 16–20 сентября 1934 г. – где на одной и той же странице говорится и о том, что «дисциплина в основном крепкая и удовлетворительная», и о том, что «над дисциплиной в школе следует еще много и упорно работать»¹⁹⁸…

В Томской школе, отмечал инспектировавший ее 28 марта – 3 апреля 1934 г. начальник 1-го сектора УВУЗ ГУ РККА С.А. Смирнов, курсанты стали вежливыми («дело это, в общем, привилось») и вообще внешне дисциплинированными – но «глубокой, сознательно продуманной дисциплины пока еще нет» и «курсант ведет себя иначе, когда с ним нет начальника, [когда. – А.С.] наблюдение осуществляется незаметно для него»¹⁹⁹.

В большинстве же известных нам случаев прогресса в 1934-м не было:

– «уровень дисциплины еще низок», дисциплина «слабая» (Саратовская бронетанковая школа, ноябрь 1934 г.);

– «школа не может похвастаться состоянием своей дисциплины»; курсанты пререкаются с начальниками, оправдываются, находясь в строю; для поддержания дисциплины на марше требуется «постоянное воздействие» «со стороны среднего комсостава» (Объединенная военная школа имени ВЦИК, июнь 1934 г.);

– «значительно количество случаев» пререкания с младшими и средними командирами и грубости по отношению к ним, распространены неисполнение приказаний, халатное отношение к сбережению техники (Горьковская бронетанковая школа, 1934 г.);

– «распространенным явлением в школе являются пререкания курсантов, особенно с мл[адшим] командиром»; суточный наряд несет службу недостаточно добросовестно (Московская пехотная школа, 1934 г.);

– налицо случаи нарушения дисциплины в отсутствие начальства (1-я и 2-я Ленинградские артиллерийские школы и артиллерийское отделение Ленинградской пехотной, март – апрель 1934 г.);

– «делаются только первые шаги по привитию курсантам» «воинской вежливости» (Закавказская объединенная военная и Бакинская пехотная школы, март 1934 г.)²⁰⁰.

Практически все материалы инспектирования военных школ, сохранившиеся от 1935 г., прямых оценок уровня дисциплины не содержат (налицо лишь одна, согласно которой, в Севастопольской школе зенитной артиллерии к весне 1935 г. дисциплина была «понижена»²⁰¹). Однако все они не оставляют сомнения в том, что дисциплинированность советских курсантов и в этом году была лишь немногим лучше, чем в 1931—1932-м. Значительное повышение дисциплины было отмечено лишь в Татаро-Башкирской объединенной военной школе – при очередном инспектировании ее начальником 1-го отдела теперь уже УВУЗ РККА С.А. Смирновым 31 июля – 7 августа 1935 г. Но повышение по сравнению с чем? При предыдущем обследовании «Татбашшколы» (7—14 января) Смирнов констатировал, что воинская вежливость у курсантов отсутствует (приезжим начальникам чести не отдают) и вообще «внешняя дисциплина невысока». Да и в целом даже «на глазах у своих командиров» они дисциплинированны только «удовлетворительно»…

То же, видимо, было тогда и в 1-й Ленинградской артиллерийской (в феврале 35-го подчиненные С.А. Смирнова обнаружили, что «воинская вежливость» там тоже «соблюдается только в отношении своих школьных командиров и, главным образом, [только. – А.С.] на территории школы») и в Белорусской объединенной военной (инспектировавший ее 15–17 марта Е.С. Казанский отметил, что «вежливость по отношению к старшему начальнику все еще слаба; не всегда [как и в августе 32-го! – А.С.] курсант считает себя обязанным при проходе начальника встать по всем правилам устава»)²⁰². В обследованной Казанским в конце марта Школе червонных старшин курсанты были «вежливы», но внутренний порядок «отличной воинской дисциплиной» «не отличался». Начальник УВУЗ РККА вновь смягчил формулировку; судя по другим сделанным им и его спутниками замечаниям («дисциплина в классе нехорошая: курсанты разговаривают, принимают небрежные, располагающие ко сну позы», отвечают сидя и наперебой)²⁰³, дисциплина едва ли была даже удовлетворительной – упав, таким образом, по сравнению с 1934 годом…

Явно слабо дисциплинированными были в 1935 г. и курсанты Объединенной военной школы имени ВЦИК (где в начале сентября разговаривали в строю и шевелились после команды «смирно), и в Одесской пехотной (где весной бывали случаи неисполнения приказаний), и в Томской артиллерийской (где в июле были «недостаточно примерны» даже младшие командиры²⁰⁴). И нет никаких иллюзий в отношении:

– Саратовской бронетанковой (где к июлю 1935 г. «среди проступков» отмечалось «большое количество пререканий и грубости с начсоставом»),

– Ульяновской бронетанковой (где в том же месяце «значительное количество взысканий» тоже «падало на грубость» по отношению к комсоставу и младшему комсоставу и где «процент нарушителей дисциплины» даже при пониженной требовательности доходил в том году до 83 против примерно 50 в среднем по военным школам РККА) и

– Омской пехотной (где к концу марта 1935 г. такие тяжкие проступки как пререкания, оскорбления и грубость по отношению к начальникам составляли не 12–13 – как в среднем по сухопутным военным школам в 1934 г., – а 50 % всех проступков)²⁰⁵.

Характерно и то, что даже в Орджоникидзевской пехотной школе с ее «хорошим и крепким внутренним порядком» и «большой требовательностью» комсостава к дисциплине дисциплину среди курсантов предстояло еще насаждать и насаждать. Обследовавший школу в начале апреля 1935 г. Е.С. Казанский стал свидетелем, как курсант-часовой вместе с винтовкой держит в руках… тетрадь – прямо на посту готовясь к занятиям!

От 1936-го сохранились лишь упоминания:

– о случаях разговоров в строю и неисполнения приказаний в проверявшейся в марте и июне Горьковской бронетанковой школе,

– о том, что в Омской пехотной в июле – сентябре на 155 человек было совершено 233 (!) проступка, и

– о том, что в Объединенной военной школе имени ВЦИК в октябре – декабре ежемесячно фиксировали в среднем по 10 случаев пререкания и грубости по отношению к начальникам и по 1 случаю неисполнения приказаний²⁰⁶ (это подтверждает наше предположение о слабой дисциплинированности «кремлевских курсантов» и в 1935 г.).

Зато за первую половину 1937 г. нужных нам материалов имеется немало – и свидетельствуют они фактически об откате на уровень 1931–1932 гг.!

Так, командир Московского корпуса ВУЗ комдив С.О. Белый, проверив 20 января – 10 февраля 1937 г. Объединенную военную школу имени ВЦИК и Московскую и Рязанскую пехотные, установил, что во второй из них курсанты «не являются образцом дисциплины» (грубя командирам и не исполняя приказания), а в первой и третьей (где тоже грубили и пререкались) дисциплина по сравнению с четвертым кварталом 1936-го резко ухудшилась. Если за три последних месяца 1936 г. в Рязанской было зафиксировано 74 дисциплинарных проступка, то за один январь 1937-го – 59; в школе имени ВЦИК резко увеличилось число таких тяжких проступков, как самовольный уход с поста, сон на посту и халатное отношение к сбережению оружия и техники (о разговорах в строю и говорить не приходится)²⁰⁷. Много случаев пререкания с младшими и средними командирами и оскорбления их (вплоть до избиения дежурного по роте!) набралось к марту 1937 г. и в ставшей тогда уже пехотной «Татбашшколе» (таким образом, «значительное» повышение уровня дисциплины, имевшее там место на рубеже 1934 и 1935 гг., пошло прахом…).

Ну а проверенные перед самым началом массовых репрессий, 27 мая – 14 июня 1937 г., помощником начальника 1-го отдела УВУЗ РККА майором А.Г. Самохиным Минское военное и Одесское пехотное училища являли ту же картину «разложения воинской дисциплины», которая в Минском (бывшая Белорусская объединенная школа) наблюдалась в августе 1932-го! «Большинство курсантов, – докладывал Самохин, – при встрече с командирами не приветствуют их и идут вразвальню [так в документе. – А.С.] или стараются свернуть. Дневальные на линейках при прохождении [мимо них командира не только. – А.С.] не докладывают, но даже и не встают для приветствия», дневальные в бараках пропускают туда всех без разбору; «дисциплина строя исключительно низкая. В строю разговаривают, толкаются, из строя без разрешения командира выходят. Шестое классное отделение по команде старшего «равняйсь!» разговаривало и толкалось, а по команде «смирно!» все громко засмеялись»²⁰⁸.

Это уже мало чем отличается от картины, типичной для периода разложения русской армии в 1917 г.: «Парад принимал начальник дивизии. Поданные, при его приближении, команды, были восприняты полком неохотно, лениво. Многие продолжали курить, в рядах слышались разговоры. Один из унтер-офицеров, которому надоело держать «на краул», опустил самовольно винтовку и, зевая, почесывал грудь. Какая-то рота или команда не пожелала проходить церемониальным маршем и, волоча винтовки по земле, пошла гурьбой на грязный, безалаберный бивак»²⁰⁹… О невыполнении многими минскими курсантами приказа начальника школы о хождении на самоподготовку строем можно даже не упоминать.

В Одесском училище в начале июня 1937-го А.Г. Самохин зафиксировал «много случаев оговаривания распоряжений и даже неточные исполнения этих распоряжений, расхлябанность в строю»; «слабой дисциплиной» там отличались даже младшие командиры из курсантов²¹⁰.

Еще хуже было и в Училище червонных старшин: 100 курсантов, переведенных оттуда в Минское, еще в апреле 37-го «в своем огромном большинстве» вели себя «крайне недисциплинированно», а в мае считались еще менее дисциплинированными, чем абсолютно разболтанные минские! При следовании их на железнодорожную станцию в Харькове для убытия в Минск большая часть самовольно вышла из строя и «разошлась»²¹¹…

«Дисциплина в школе развалена» – эта характеристика Киевского пехотного училища (бывшей одноименной школы), данная батальонным комиссаром А.Г. Котиковым из ПУ РККА 23 июля, должна быть отнесена и к первой, «дорепрессионной» половине 37-го. Ведь в доказательство Котиков приводил статистику предыдущих 8 месяцев (когда в школе одних взысканий было наложено до 500, а проступков совершено значительно больше)²¹².

О слабой дисциплинированности советских курсантов начала и середины 30-х гг. красноречиво свидетельствовали и их внешний вид и строевая выучка.

В 1931 г., докладывал пленуму РВС СССР об итогах 1930/31 учебного года Б.М. Фельдман, как и раньше, строевая выучка курсантов военных школ была недостаточной, в большинстве школ курсанты по-прежнему отличаются «вялостью, нечеткостью, внешней распущенностью»²¹³. «Строевая подготовка почти во всех школах не на высоте и не отвечает предъявляемым к ней требованиям, – значилось и в подготовленном в сентябре 1932 г. проекте приказа по военно-учебным заведениям. – Особенно слаба индивидуальная строевая отшлифовка: курсанты мешковаты, физически не развиты»; «нечеткость сомкнутого строя» и «отсутствие чистоты и опрятности» также «имеют место во многих наших школах»²¹⁴.

Исключениями числились Рязанская пехотная школа (строевую выучку курсантов которой заместитель начальника штаба ВУЗ РККА Е.М. Тихомиров в январе 1932 г. признал хорошей) и Киевские объединенные курсы подготовки командиров РККА (где, согласно подготовленному в мае 1932-го проекту постановления РВС СССР, эта выучка вообще была образцовой). Кроме того, в пяти школах – Детскосельской объединенной военной, Московской и Ленинградской пехотных и 1-й и 2-й Ленинградских артиллерийских – строевая выучка и внешний вид курсантов были в конце 1931 – начале 1932 г. признаны удовлетворительными. Однако, по крайней мере, в случаях с обеими пехотными и 2-й Ленинградской артиллерийской это явная натяжка.

Удовлетворительные выправку, подтянутость и внешний вид у курсантов Московской пехотной начальник штаба ВУЗ РККА А.И. Тодорский отметил 22 ноября 1931 г. – однако еще в марте и апреле того года они «по внешнему виду и выправке никак не выделялись от [так в документе. – А.С.] красноармейцев первого года службы». Это означало, что их вид и выправка были никуда не годными. Ведь курсанты Орджоникидзевской пехотной школы – про которых в феврале 1932 г. тоже доложили, что «по внешнему виду» они «не отличаются от красноармейцев средне подготовленного стрелкового полка» – имели «плохую выправку», а «неряшливость в одежде и в наружности» (означавшая не только нечищеную обувь, но и обмундирование «с оторванными крючками, оборванными рукавами, неисправленными карманами») была для них «характерным явлением»²¹⁵… Можно, конечно, предположить, что с апреля по ноябрь московских курсантов сумели подтянуть, но против этого говорит охарактеризованная выше практически нулевая требовательность тогдашнего комсостава школы. Впрочем, если даже отмеченный Тодорским удовлетворительный уровень и был реальностью, долго он не продержался: в начале июля 1932 г. даже склонный, как мы видели, к смягчению формулировок Е.С. Казанский прямо назвал строевую выучку курсантов Московской пехотной неудовлетворительной и указал, что «безукоризненной внешней опрятности» и «личной строевой выправки» у большинства их «еще нет»²¹⁶…

Удовлетворительную оценку Ленинградской пехотной комиссия РВС СССР дала в конце мая 32-го – но полутора месяцами ранее сам начальник этой школы И.И. Кальван (и не где-нибудь, а в тезисах, подготовленных им к заседанию РВС СССР 16 апреля 1932 г.!) признал, что у его питомцев «нет должной для курсанта выправки и подтянутости» и что «внутренний порядок до последнего времени не принял четкости внешнего вида»! Инспектировавшая школу в феврале – марте 1932 г. комиссия начальника штаба Ленинградского военного округа (ЛВО) С.М. Урицкого тоже отметила, что «форма одежды соблюдается слабо», что часть младших командиров ходит даже без знаков различия²¹⁷… Возможно ли, чтобы всего за полтора месяца при той практически нулевой требовательности комсостава школы, о которой мы писали выше, курсантов сумели заставить хотя бы соблюдать форму одежды (не говоря уже о привитии им удовлетворительной выправки и подтянутости)?

Акт же инспектирования 10–20 февраля 1932 г. комиссией инспектора артиллерии РККА Н.М. Роговского 2-й Ленинградской артиллерийской школы противоречит себе сам. Отметив, что у курсантов «достигнута личная выправка» и что их внешний вид удовлетворителен, он тут же указывает, что на занятиях курсанты держатся вяло, вразвалку, а чистота обмундирования и обуви удовлетворительна не у всех!²¹⁸

Соответственно, под сомнением оказывается и удовлетворительная оценка, выставленная той же комиссией 1-й Ленинградской артиллерийской школе.

Сомнения вызывает и удовлетворительная оценка строевой подготовки, полученная в начале июля 1932 г. Объединенной военной школой имени ВЦИК. Две другие из четырех, проверенных в те дни Е.С. Казанским, получили за строевую (см. ниже) «неуд» – но, описывая в докладе об итогах проверки 4 школ царящие в них безобразия, Казанский ни разу не оговаривает, что в одной дела обстоят лучше, чем в других…

По аналогии с Орджоникидзевской пехотной (см. выше) можно предположить, что плохими строевой выучкой и внешним видом еще в апреле 1932 г. обладали и курсанты Среднеазиатской объединенной военной школы – которые по выправке и виду тоже «мало отличались от красноармейцев»²¹⁹.

Характеристики же других освещаемых документами 1931–1932 гг. военных школ различного толкования не допускают.

Отмеченная в феврале 1932 г. избегавшим резких формулировок Е.С. Казанским «недостаточность» строевой подготовки курсантов Ленинградской артиллерийско-технической школы (не чистивших также сапог и не чинивших вовремя обмундирование) в другом документе прямо названа «неудовлетворительностью».