Текст книги "РККА: роковые ошибки в строительстве армии. 1917-1937"

Средний же и старший комсостав «предрепрессионной» РККА в целом был подготовлен слабо. Показательно отсутствие у командиров подразделений и частей русской пехоты такого порока их советских коллег, как невнимание к организации и непрерывному ведению разведки – этого «буквально какого-то жупела Рабоче-Крестьянской Красной Армии»¹²⁶.

Перейдем теперь к характеристике генералитета, то есть общевойсковых командиров, командиров соединений и объединений.

Уровень подготовленности начальников пехотных дивизий 1914 года и подлаживавшийся под третировавших русскую армию большевиков А.М. Зайончковский и певец русской армии А.А. Керсновский оценивали как «посредственный». Были, правда, «блестящие исключения»¹²⁷.

Так, в 1-й армии Северо-Западного фронта, по свидетельству генерала от инфантерии Н.А. Епанчина, в ночь на 4 (17) августа начальник 29-й пехотной дивизии генерал-лейтенант А.Н. Розеншильд фон Паулин «по собственному почину» предложил ему, командиру соседнего корпуса, содействие в намечавшемся ударе по 1-му армейскому корпусу германцев¹²⁸, а в завязавшемся днем бою под Сталюпененом по собственной инициативе атаковал противника, угрожавшего правому флангу Епанчина. Начальник 27-й пехотной дивизии генерал-лейтенант К.М. Адариди – по свидетельству его бывшего начальника штаба Л.А. Радус-Зенковича – уже в этом первом бою деятельно организовывал взаимодействие родов войск, постоянно отдавая приказы артиллерии. А 7 (20) августа, исправив такой допущенный им под Сталюпененом просчет, как невнимание к организации связи, он фактически обеспечил успешный для 1-й армии исход сражения под Гумбинненом: своевременно организовал занятие указанного ему рубежа, «показал пример организации боя, взаимодействия полков дивизии (и с соседями)»¹²⁹ и в итоге нанес поражение 17-му армейскому корпусу немцев.

Однако возглавлявшие остальные пехотные дивизии 1-й армии (25-ю, 28-ю, 30-ю и 40-ю) генерал-лейтенанты П.И. Булгаков, Н.А. Лашкевич, Э.А. Колянковский и Н.Н. Короткевич под Гумбинненом своими войсками вообще не управляли.

В 5-й армии Юго-Западного фронта в Томашовском сражении «блестящих исключений» не выявилось вовсе, зато посредственно (или даже неудовлетворительно) проявили себя по меньшей мере 4 из 8 лиц, командовавших к началу войны пехотными дивизиями. В первых боях 19-го армейского корпуса – под Тарноваткой и Рахане 13 (26) августа – начальник 17-й пехотной дивизии генерал-лейтенант П.С. Балуев действиями частей почти не руководил и плелся в хвосте событий, а начальник 38-й пехотной генерал-лейтенант В.П. Прасолов отправлял войска в бой «без ориентировки и определенной задачи»¹³⁰ и распоряжался ротами через голову командиров батальона и полка. В 5-м армейском корпусе генерал-лейтенант Н.Я. Лопушанский – чья 10-я пехотная дивизия приняла первый бой 14 (27) августа под Лащовом – не сумел адекватно оценить обстановку и использовать резервы, а начальник 7-й пехотной дивизии генерал-лейтенант С.Д. Михно вообще «никакого влияния на руководство, вождение, командование частями дивизии не имел» (фактически командовал 7-й начальник ее штаба)¹³¹…

В общем, тактическую выучку командиров русских пехотных дивизий кануна Первой мировой в целом следует считать никак не более, чем удовлетворительной.

Но и то, что нам известно о командирах стрелковых дивизий «предрепрессионной» РККА (источники освещают здесь почти исключительно штабы), тоже заставляет предпочесть оценку «посредственно» (а то и «неудовлетворительно»). Комдив-17 Г.И. Бондарь в сентябре 1935 г., на учениях под Гороховцом, двинул дивизию в наступление без артподготовки; комдив-27 П.М. Филатов на Полоцких учениях в октябре 1936-го бросил пехоту в бой «почти без артподдержки»; из трех командиров стрелковых дивизий БВО, проверенных в марте 1935 г. Штабом РККА на оперативно-тактической игре или на тактическом учении, двое (Г.С. Иссерсон и В.Я. Колпакчи) медленно реагировали на изменения обстановки и тяготели к лобовым ударам вместо действий во фланг; комдивы ОКДВА к концу 1935 г. вообще имели лишь начальные, «сравнительно слабые» навыки по организации и ведению боя дивизии¹³²…

Поэтому не будет преувеличением сказать, что командиры стрелковых дивизий «предрепрессионной» РККА по своей подготовленности не превосходили начальников русских пехотных дивизий кануна Первой мировой войны.

Подготовленность командиров корпусов кануна Первой мировой также должна быть названа (вслед за А.М. Зайончковским) посредственной: «блестящих исключений» среди них в августе 1914-го оказалось совсем мало.

Так, в первом сражении 1-й армии Северо-Западного фронта – под Гумбинненом – все три командира армейских корпусов боем фактически не руководили; во 2-й армии того же фронта в Восточно-Прусской операции из шести корпусных командиров грамотно действовал лишь командир 15-го армейского корпуса генерал от инфантерии Н.Н. Мартос. Уже в первом бою (10–11 (23–24) августа у Орлау – Франкенау) он стремился к охвату флангов противника и к концентрации огня артиллерии корпуса на участке атаки, а затем, учтя изменившуюся обстановку, принял нестандартное решение внезапно атаковать на рассвете без артиллерийской поддержки – решение, приведшее к поражению германской 37-й пехотной дивизии. А 15 (28) августа, в Хохенштейн-Мюленском сражении, сумев предугадать действия противника, осуществив быстрый маневр пехотой и создав артиллерийский кулак, организовал разгром 41-й пехотной дивизии германцев под Ваплицем…

В первом сражении 5-й армии Юго-Западного фронта – Томашовском 13–18 (26–31) августа – из четырех корпусных на высоте оказался лишь командир 19-го армейского корпуса генерал-лейтенант В.Н. Горбатовский. Руководя обороной корпуса под Комаровом, он искусно маневрировал резервами, оголял второстепенные участки и концентрировал силы на наиболее важных (почему и сумел разбить 18 (31) августа у Дуба обходившую его фланг австро-венгерскую группу эрцгерцога Петера-Фердинанда), запрещал посылать пехоту в наступление без основательной артиллерийской подготовки, практиковал выдачу войскам – чтобы дать им больше времени для выполнения приказа – предварительных распоряжений…

Единственный характеризуемый источниками командир стрелкового (5-го) корпуса «предрепрессионной» РККА – С.Е. Грибов – на проведенной в марте 1935-го военной игре командовал грамотно, используя смелый маневр; единственного же такого командира механизированного (45-го) корпуса – А.Н. Борисенко – оценивали как «слабовольного и без знаний управляющего корпусом»¹³³. К сожалению, для сравнения с русскими корпусными командирами кануна Первой мировой эта выборка слишком мала.

Подготовленность командующих армиями и фронтами в 1914 г. была откровенно неудовлетворительной. Приведенное выше мнение А.М. Зайончковского о «плохом» качестве русских армий и фронтов 1914 года разделяли и Н.Н. Головин (писавший, что «в своих высших соединениях» (то есть объединениях. – А.С.) русская армия «не удовлетворяла современным требованиям»¹³⁴), и В.Е. Флуг (посвятивший критике командующих объединениями целый труд «Высший командный состав»), и эмигрантская историография (главная исследовательница этой проблемы) в целом. «Признание высшего командного состава [русские военные относили к нему лишь командующих объединениями. – А.С.] Российской армии в целом плохо подготовленным к ведению войны, а уровня его стратегической мысли крайне низким – общее место в трудах эмигрантов», подчеркивавших стратегическое невежество» и «безволие и дряблость» командующих армиями и фронтами¹³⁵.

Однако в директивном письме К.Е. Ворошилова от 28 декабря 1935 г. высшее командование «предрепрессионной» РККА также оценивается невысоко: «Оперативная подготовка высшего командования, штабов и служб все еще не достигла уровня, требуемого современными условиями борьбы с вероятными сильными противниками»¹³⁶…

И, как мы видели в предыдущей главе, в русской армии кануна Первой мировой были малоудовлетворительно подготовлены штабы — такие же, что и высшее командование, жертвы склонности образованного русского человека к аналитическому, а не синтетическому мышлению.

Однако в «предрепрессионной» РККА штабы были подготовлены никак не лучше, чем в русской армии кануна Первой мировой. Напомним лишь оценки:

– директивного письма К.Е. Ворошилова от 28 декабря 1935 г. («остается еще неразрешенной задача подготовки и совершенствования высококвалифицированных кадров для оперативной работы»; «армейские управления военного времени по своей подготовленности все еще находятся на низком уровне»);

– директивы наркома обороны № 22500сс от 10 ноября 1936 г. «Об итогах оперативной подготовки» (штабы соединений и объединений не умеют толком организовать связь и управление войсками, «отсутствует планирование тылом» (совсем как в раскритикованных Н.Н. Головиным и А.И. Верховским штабах 4-й и 10-й армий в августе 1914-го. – А.С.); «встречаются случаи» неумения ставить войскам задачи, «сообразуясь с местностью, метеорологическими условиями, пространством и временем» (совсем как при подготовке и в ходе Нарочской операции в марте 1916-го. – А.С.);

– письма замнаркома обороны М.Н. Тухачевского К.Е. Ворошилову от 1 декабря 1935 г. (войсковые штабы «все еще слабы, отставая от развития событий в бою»), а также доклада М.Н. Тухачевского от 7 октября 1936 г. «О боевой подготовке РККА» (управление стрелковыми соединениями «находится на неудовлетворительном уровне»),

– относящихся к первой половине 1937 г. документов командования трех самых мощных военных округов (в КВО штабы «слабо подготовлены для выполнения задач по управлению боем; в БВО «общим слабым местом» штабов «продолжают оставаться» «медленное принятие решений» и «несвоевременное доведение» их «до войск»; в ОКДВА «навыки организации и управления боем в большинстве штабов стоят невысоко»)¹³⁷…

Что же до унтер-офицеров, то мы уже видели, что, по А.М. Зайончковскому, в Первую мировую русская армия вступила «без достаточно хорошо подготовленного унтер-офицерского состава». «Старшие и младшие унтер-офицеры в армиях наших соседей, – отмечал в 1912 г. и генерал-майор Я.В. Червинка, – стоят несравненно выше наших как по своей интеллигентности, так и по военной подготовке. Можно сказать, что у нас почти нет вовсе унтер-офицеров в смысле требований, предъявляемых к ним за границею»¹³⁸.

Фактически о том же писал в 1924 г. и генерал-лейтенант В.М. Драгомиров: «В общем приходится признать, что надлежаще обученного, авторитетного и поставленного на начальническую ногу состава унтер-офицеров в русской Армии не было»; в пехоте подготовка «унтеров» «составляла только несколько улучшенную подготовку остальных солдат»¹³⁹.

Сравнивать русских унтер-офицеров с германскими некорректно: последние получали гораздо более длительную подготовку, и среди них был несравненно выше процент сверхсрочников. Однако нехватка так необходимой командиру ХХ века «интеллигентности» у русских «унтеров» была заметна и без сравнения их с германскими. Хотя, писал в 1907 г. подполковник В.А. Самонов, «наши унтер-офицеры многое знают, но, к несчастью, мало что сознательно понимают, так как все это хотя и старательно заучено, но попугайным способом [единственно возможным при отмечаемой автором «общей неразвитости нашего солдата». – А.С.]»¹⁴⁰. И в интересующем нас сейчас тактическом отношении – как командиры отделений и взводов в бою – такой младший комсостав действительно никак не мог быть «достаточно хорошо подготовленным».

Такой вывод зиждется не только на факте зависимости тактической грамотности командира от его общего развития (см. главу I), но и на использовавшейся уже нами случайной выборке источников и исследований, освещающих начало боевой работы пехотных частей в 1914 г. Сведений о действиях унтер-офицеров они почти не содержат; так, в воспоминаниях К.С. Попова об «унтерах» не упоминается вообще – словно их в 13-м лейб-гренадерском Эриванском полку и не было! Естественно возникающее предположение о том, что никакой самостоятельной роли в бою они не играли, фактически подтверждает и сам мемуарист. «Мне кажется, – замечает он по схожему поводу, – лучшим ответом на мучивший нас в то время вопрос о боеспособности капитана князя N. послужит полное умолчание о его имени на всем протяжении моих боевых воспоминаний»¹⁴¹…

Показательна и ситуация, сложившаяся в первом большом бою в другой освещаемой нашей выборкой части – 195-м пехотном Оровайском полку 49-й пехотной дивизии. Когда 29 августа (11 сентября) 1914 г., в Городокском сражении, в его оборонявшихся у деревни Пустомити подразделениях выбыли из строя все офицеры, подразделения начали покидать боевую линию – значит, «унтера» самостоятельно принимать решения в бою не умели. (Аналогичный случай – отход успешно контратаковавшей роты после ранения ее единственного офицера – описывает, рассказывая о бое 16 (29) октября 1914 г. в районе Сувалок, и К.С. Попов). А вот в германской армии с ее куда более «интеллигентными» унтер-офицерами уже в первых августовских боях 1914-го в Восточной Пруссии, по свидетельству русских офицеров, «предприимчивость чувствовалась не только в действиях небольших частей, но и маленьких пехотных подразделений, причем даже в тех случаях, когда они лишались всех своих офицеров»¹⁴²…

Сказанному выше противоречит известная оценка унтер-офицерского состава русской армии 10-х гг., данная Маршалом Советского Союза Г.К. Жуковым – бывшим младшим унтер-офицером 10-го драгунского Новгородского полка. Практика обучения и воспитания солдат, отмечал он, «способствовала выработке у унтер-офицеров самостоятельности, инициативы, чувства ответственности и волевых качеств», и «в боевой обстановке унтер-офицеры, особенно кадровые, в большинстве своем являлись хорошими командирами»¹⁴³. Но Жуков явно имел в виду единственно знакомую ему в те годы кавалерию, которая, имея одной из основных задач несение сторожевой и разведывательной службы, гораздо чаще действовала мелкими подразделениями – так, что унтер-офицеры там гораздо чаще оказывались в положении самостоятельных командиров. Кавалерийских «унтеров» высоко оценивал и В.М. Драгомиров – сурово раскритиковавший, как мы видели, выучку пехотных: «Унтер-офицерский состав кавалерии, по своей подготовке в отношении специальной службы, был хорош. Самый характер службы и ее продолжительность (4 года) втягивали его в дело. Притом взводный унтер-офицер в кавалерии был поставлен выше, чем в пехоте. Он пользовался начальническим авторитетом»¹⁴⁴.

Но для тактической выучки унтер-офицеров пехоты следует оставить в силе оценку А.М. Зайончковского («недостаточно хорошая», то есть лишь удовлетворительная).

Тем не менее в тактическом отношении русские пехотные унтер-офицеры кануна Первой мировой войны были подготовлены лучше, чем младшие командиры пехоты «предрепрессионной» РККА. Если они так же «мало что сознательно понимали» в тактике, то хотя бы «многое знали» – какие команды подавать отделению или взводу во исполнение той или иной команды офицера, как управлять огнем и движением своих подразделений. И, не умея принять самостоятельное решение, проявить инициативу, они обеспечивали хотя бы управляемость своих отделений и взводов, слаженность их действий на поле боя.

В самом деле, к 1914 г. роты в русской пехоте «были доведены до высокой степени совершенства»¹⁴⁵. Но это значило, что так же превосходно сколочены были и взводы (из которых состояли роты) и отделения (из которых состояли взводы)! «Если часть учится слабо, – подчеркивал такой знаток методики боевой подготовки как генерал от инфантерии М.И. Драгомиров, – ищите этому причину в недостаточной слаженности отделений»; если же «отделения слажены, свободно маневрируют, и если их командиры справляются с ними», то «в большинстве случаев» «и вся часть в строевом образовании – в порядке»¹⁴⁶…

В пехоте же «предрепрессионной» РККА младшие командиры были не только «слабы тактически», но и, по оценкам замнаркома обороны М.Н. Тухачевского и начальника Генштаба РККА А.И. Егорова, «слабо» или «нетвердо» «руководили в бою своей частью». А то и вовсе уклонялись от руководства – как два отделенных командира в четырех ротах, задействованных в конфликтах у Сиянхэ и Турьего Рога¹⁴⁷…

Специальная же и тактическая выучка унтер-офицеров русской артиллерии накануне Первой мировой была отличной. «Фейерверкеры артиллерии, – признавал даже в 1920-х гг. Е.З. Барсуков, – были основательно подготовлены и теоретически и, в особенности, практически для исполнения обязанностей непосредственного начальника орудия и для замещения взводного командира [sic! – А.С.]; они быстро и точно исполняли команды по наводке и стрельбе, отлично руководили и следили за исполнением обязанностей расчета при орудиях и зарядных ящиках»¹⁴⁸. Ничего подобного про младших командиров артиллерии «предрепрессионной» РККА сказать нельзя.

Выучку одиночного бойца и подразделений русской пехоты кануна Первой мировой войны современники и исследователи оценивают единодушно. «Русские показали себя как очень серьезный противник, – писал, подводя итоги первого крупного сражения на Восточном фронте (под Гумбинненом), германский полковник Р. Франц. – Хорошие по природе солдаты, они были дисциплинированны, имели хорошую боевую подготовку [в другом переводе: «были […] превосходно обучены». – А.С.] и были хорошо снаряжены»¹⁴⁹. Русский полковник Д.И. Ходнев, беседуя с проживавшими вместе с ним в 20-е – начале 30-х гг. в Данциге немецкими ветеранами Восточного фронта (в основном из частей западнопрусского 17-го армейского корпуса), слышал от них «немало» слов «о высокой степени обучения» русских «кадровых, перволинейных» войск 1914 года¹⁵⁰.

Отличная выучка одиночного бойца – проявляющаяся в выдержке и уверенном поведении в бою – видна и из описаний первых боев русских частей в 1914 г., оставленных их участниками с русской стороны.

Вот, например, отражение батальоном 14-го стрелкового полка 4-й стрелковой бригады (известной в русской армии как «Железная бригада») и двумя ротами 60-го пехотного Замосцкого полка 15-й пехотной дивизии атак венгерской 5-й гонведной кавалерийской дивизии на подольское местечко Городок 4 (17) августа. «Австрийская артиллерия, поддерживая атаку, сосредоточила огонь по пехотной позиции и западная окраина местечка дымилась от непрерывных снарядов». Однако «из окопов не раздавалось ни единого выстрела: «Железные стрелки» и Замосцы, положив винтовки на бруствер, спокойно ожидали [приближения. – А.С.] врага на дистанцию прямого ружейного выстрела»¹⁵¹.

Так же вели себя и солдаты 68-го лейб-пехотного Бородинского полка 17-й пехотной дивизии – отражавшие 3 (16) августа атаки австро-венгерской 2-й кавалерийской дивизии на Владимир-Волынский. Взяв винтовки на изготовку, они «с большою выдержкою» ожидали команды и, подпустив мчавшихся галопом венгерских гусар на 600 шагов, по команде открыли залповый огонь¹⁵². После провала атаки венгры предприняли еще четыре – но бородинцы так же спокойно повторили свои действия.

В начавшемся 13 (26) августа Томашовском сражении так же действовала пехота и других частей 17-й дивизии: «она спокойно подпустила противника на 400–800 шаг., а затем открывает убийственный ружейно-пулеметный огонь, заставляющий противника, бывшего в превосходном числе, отходить ценою больших потерь»¹⁵³…

«[…] Люди исполняли свои обязанности как на учении на Марсовом поле», – вспоминал бывший начальник пулеметной команды лейб-гвардии Преображенского полка барон С.А. Торнау, как один из его взводов поджидал в своем первом бою – под Владиславовом 20 августа (2 сентября) – приближения обходивших фланг полка австрийцев»¹⁵⁴…

А вот первые бои 12-го гренадерского Астраханского полка 3-й гренадерской дивизии. Когда 6 (19) августа, на марше южнее Холма, рота Его Величества была атакована во фланг эскадроном венгерских гусар, бóльшая часть полка увидела, как по знаку шашкой своего командира «рота остановилась как вкопанная, затем бегом развернулась фронтом против кавалерии и в самом близком расстоянии дала, как на смотру, три выдержанных залпа. Через минуту рота, взяв ружья на плечо, продолжала движение, а эскадрон карьером мчался по лугу обратно к лесу», понеся потери в людях и лошадях¹⁵⁵. А когда 14 (27) августа, заслышав на марше в районе Замостья стрельбу в голове колонны дивизии, капитан П.В. Сушильников повернул 12-ю роту астраханцев с дороги в поле, чтобы рассыпать ее в цепь, «рота без команды держала уже винтовки «на изготовку»¹⁵⁶.

А вот рассказ К.С. Попова о первых боях 13-го лейб-гренадерского Эриванского полка Кавказской гренадерской дивизии (в районе Сувалок). Завидев 24 сентября (7 октября) надвигающиеся на них густые германские цепи, гренадеры 9-й роты, в которой служил тогда подпоручик Попов, «решили, что идет дивизия. «Ваше благородие, а есть у нас пулеметы?» – слышались тревожные голоса; тем не менее, гренадеры без всякой команды укладывали в это время винтовки поудобнее на бруствер и складывали патроны», а по команде дали «короткий выдержанный залп». В ходе боя на поддержку 9-й роте подошла 12-я. «Глядя, как она вливалась в цепь, отрадно становилось на душе. Видны – полное спокойствие, выдержка, сноровка и уменье толково применяться к местности».

«Самообладание и выдержка наших гренадер были удивительны», – подчеркивает Попов и при описании боя 17 (30) октября, в котором он командовал 5-й ротой эриванцев и в котором гренадеры так же спокойно «выцеливали» атакующих немцев¹⁵⁷.

Напомним, что выучка одиночного бойца пехоты «предрепрессионной» РККА оценивалась как «слабая» еще в директиве наркома обороны от 17 мая 1936 г. № 400115с. А директивное письмо начальника Генштаба РККА от 27 июня 1937 г. рисует выучку одиночного бойца и вовсе неудовлетворительной (в документах одного из трех самых мощных военных округов – ОКДВА – эта последняя оценка дается прямо)¹⁵⁸.

Характеризуя тактическую выучку русского бойца-пехотинца кануна Первой мировой, А.А. Керсновский и немцы отмечают прежде всего его высокое «искусство самоокапывания» и применения к местности¹⁵⁹. Они, писал о дравшихся под Гумбиненном русских Р. Франц, «умело применяются к местности и мастера в закрытом расположении артиллерии и пулеметов. Особенно же искусны оказались они в полевой фортификации: как по мановению волшебного жезла вырастает ряд расположенных друг за другом окопов»¹⁶⁰. Наступавшие южнее Гумбиннена войска 17-го армейского корпуса, признавалось в официальной германской истории войны, «неоднократно попадали под внезапный массированный огонь обороняющихся, которые в большинстве случаев оставались невидимы»¹⁶¹. Так хорошо были замаскированы окопы русской 27-й пехотной дивизии!

А вот пехота другой вторгшейся в августе 1914 г. в Восточную Пруссию русской армии – 2-й. Атаковав 13 (26) августа в районе Турау – Гансхорн находившиеся на марше 7-й пехотный Ревельский и 8-й пехотный Эстляндский полки 2-й пехотной дивизии, немцы увидели, как русские подразделения быстро окапываются, а те из них, что залегли на свекловичных и картофельных полях, используют для укрытия борозды и канавы. Очутившийся 15 (28) августа в расположении 30-го пехотного Полтавского полка 8-й пехотной дивизии под Ваплицем капитан В.Е. Желондковский из 6-й артиллерийской бригады увидел «в картофельном поле искусно замаскированные окопы»¹⁶²…

Правда, генерал-лейтенант В.М. Драгомиров отмечал, что обучение самоокапыванию перед Первой мировой сводили к технике отрывки окопа (забывая о тактическом назначении этого сооружения), а так как подобные занятия были нудными и неинтересными, ими, бывало, и вовсе манкировали. О том же писал и А.А. Брусилов: «[…] Пехота наша обучалась в мирное время самоокапыванию отвратительно, спустя рукава»¹⁶³. Но, видимо, должные навыки солдатам все-таки привили, и, когда окапываться заставило не только начальство, но и огонь противника, эти навыки дали о себе знать.

Помощнику командира 3-го саперного батальона подполковнику Д.И. Сверчкову – наблюдавшему перед началом Гумбинненского сражения, как отрывал окопы 4-й батальон 106-го пехотного Уфимского полка 27-й пехотной дивизии – бросилось в глаза, что «работа шла быстро и значительно превышала тот успех, который нормировался наставлениями по опыту работ на инженерных полигонах в мирное время»¹⁶⁴.

В гвардии в 1912–1914 гг., писал служивший тогда в лейб-гвардии Егерском полку В.А. Каменский, «очень мало занимались самоокапыванием»¹⁶⁵. Однако когда в первом бою – под Суходолами 20 августа (2 сентября) – залегшим под плотным огнем 1-му и 2-му батальонам лейб-егерей приказали окопаться, приказ был быстро выполнен!

В 13-м лейб-гренадерском Эриванском полку в 1912–1914 гг. самоокапывание, по словам служившего в нем тогда К.С. Попова, было поставлено «неудовлетворительно» – но, попав в первом бою (21 сентября (4 октября) 1914 г. у озер Ожево и Окунин) под шрапнельный и пулеметный огонь, гренадеры стали окапываться даже без приказа. А в следующие два дня они довели окопы до полного профиля, до 2-метровой глубины¹⁶⁶; то же самое сделали после первого боя – прошедшего 13 (26) августа под Уздау в Восточной Пруссии – и солдаты 85-го пехотного Выборгского полка 22-й пехотной дивизии. И это при том, что «обучения рытью окопов глубиною в рост, с устройством козырьков и убежищ, в мирное время не существовало»!¹⁶⁷

На явное наличие у пехотинцев кануна Первой мировой войны достаточных навыков самоокапывания указывают и воспоминания Маршала Советского Союза А.И. Егорова и бывшего ефрейтора В.С. Ревенкова. «В первом бою, – рассказывал в ноябре 1937 г. Егоров о том, как 13 (26) августа 1914 г. 132-й пехотный Бендерский полк 33-й пехотной дивизии вступил в сражение на Золотой Липе, – мы вышли и лопатку забросили, а когда пулеметы противника стали поливать, каждый из нас вытащил лопатку и стал окапываться»¹⁶⁸. А вот первый бой лейб-гвардии 2-го стрелкового Царскосельского полка (под Камнем и Войцеховом 26 августа (8 сентября)) в описании Ревенкова: оказавшись под плотным пулеметным огнем, «стрелки вспоминают о своих лопатках и пользуются ими при перебежках»¹⁶⁹.

Другое дело, что инженерную подготовку в русской пехоте накануне 1914-го сводили в основном к самоокапыванию – считая сооружение укрепленных позиций делом саперов. Несомненно, именно это и имели в виду В.М. Драгомиров и А.А. Брусилов, когда писали, что «обучение фортификационному делу» в русской армии перед войной «было поставлено плохо» и что «русская армия выступила на войну с примитивными познаниями по фортификационной части»), что «вообще саперное дело в армии было скверно поставлено»¹⁷⁰. Но это уже вина не войск, а программ боевой подготовки.

Пехотинцы же «предрепрессионной» РККА в «маскировке и самоокапывании» были слабы и в 1935-м, и в 1936-м (на Белорусских маневрах головы окопавшихся бойцов 37-й стрелковой дивизии были видны за километр!), и весной 1937-го. А к местности подразделения советской пехоты слабо применялись даже на тщательно репетировавшихся Киевских и Белорусских маневрах¹⁷¹…

Воспоминания участников кампании 1914 года рисуют также картину прекрасной сколоченности выступивших на войну кадровых пехотных подразделений.

Вот впечатления поручика лейб-гвардии Кирасирского Ее Величества полка Г.А. Гоштовта от встреченной им 11 (24) августа в Восточной Пруссии колонны одной из частей 29-й пехотной дивизии: «[…] В движении заметны дисциплина и порядок […]»¹⁷². «Порядок в строю тогда еще держался образцовый, – пишет К.С. Попов о сентябрьских маршах Эриванского полка по Сувалкской губернии, – и колонна по отделениям отчетливо вырисовывалась на протяжении нескольких верст». (Известна, правда, и характеристика маршировавших в августе 1914-го по Восточной Пруссии кадровых войск 13-го армейского корпуса 2-й армии: они «не имели вида строевых частей, а напоминали скорее шествие богомольцев». Но после мобилизации 13-й оказался состоящим на две трети из запасных и «должен был считаться второочередным», а не кадровым)¹⁷³.

А вот первые бои эриванцев. «Наступала рота, – вспоминал о бое 21 сентября (4 октября) командовавший в нем 3-й ротой полка А.Г. Кузнецов, – как на плацу: перебежки, накапливания, как полагалось (никогда не забуду этого)…» В пошедшей в бой на следующий день 9-й роте (в которой тогда служил К.С. Попов) отделения и взводы, развернувшись в цепь, «выравнивались на ходу как на параде». Описывая бой 24 сентября (7 октября), тот же Попов вспоминает «редко красивую картину», когда подошедшая на помощь 3-му батальону 12-я рота «как бы на показном тактическом ученье удлиняла цепь б-на, выходя на его правый фланг…»¹⁷⁴.

Точно такие же ощущения испытывали и русские участники боя 4 (17) августа под Сталюпененом:

– авангардный батальон наступал «в полном порядке, как на учении мирного времени» (бывший начальник 29-й пехотной дивизии А.Н. Розеншильд фон Паулин о 2-м батальоне 115-го пехотного Вяземского полка этой дивизии);

– «несмотря на то, что все поле между Допененом и Платеном бороздили снаряды, наши шли как на маневрах» (не названный бывшим начальником штаба 27-й пехотной дивизии Л.А. Радус-Зенковичем офицер 27-й артиллерийской бригады о 106-м пехотном Уфимском и 107-м пехотном Троицком полках 27-й дивизии);

– под огнем роты «двигаются вперед, словно на ученьи» (бывший командир 16-й роты Уфимского полка А.А. Успенский о 4-м батальоне уфимцев);

– «красиво, торжественно, словно на параде, двигались цепи» (тот же Успенский о 108-м пехотном Саратовском полку 27-й дивизии) ¹⁷⁵.

То же самое читаем мы и в воспоминаниях участников августовских боев 1914 года к югу и юго-западу от Люблина:

– полк наступал «в таком образцовом порядке, точно он находился не в бою, а на полковом учении» (бывший старший адъютант штаба 82-й пехотной дивизии А.А. Шмидт о 81-м пехотном Апшеронском полку 21-й пехотной дивизии в бою 20 августа (2 сентября) под Суходолами);

– солдаты в цепи «шли размашистым шагом, равняясь, как на параде» (бывший командир 2-й роты апшеронцев В.А. Иванов о своей роте в том же бою);

– «цепи шли как на учении в Красном Селе» (офицер лейб-гвардии Преображенского полка 1-й гвардейской пехотной дивизии П.Н. Малевский-Малевич о 1-м и 2-м батальонах преображенцев в бою 20 августа (2 сентября) под Владиславовом);

– «пошли, как на маневрах – линия офицеров с обнаженными шашками, линия [а не куча! – А.С.] солдат с винтовками на руку» (офицер лейб-гвардии Московского полка 2-й гвардейской пехотной дивизии С.С. Некрасов о московцах в бою 25 августа (7 сентября) у деревни Высоке близ Тарнавки);