Текст книги "Кукловод"

Глава тринадцатая

После муторного перелета из Оренбурга в Москву Павел Литвиненко не позволил себе расслабиться. Отдав указания своему помощнику Сергею Коробову, он завернул к себе на квартиру. Принял душ, переоделся, наскоро перекусил, сел за руль внедорожника. Литвиненко отправился в ту самую гостиницу в районе метро «Спортивная».

Пожилой лысый администратор, пахавший второю смену, за себя и за покойного коллегу Станислава Гущина, клевал носом. Литвиненко подошел к служебной стойке. Громко покашлял в кулак и, когда администратор проснулся, сунул в окошечко милицейское удостоверение, выписанное на имя подполковника Рощина.

Такую ксиву можно без опаски показывать кому угодно, хоть прокурору. Удостоверение слеплено на совесть и выглядело бы точь-в-точь, как настоящее, если бы не одна мелочь. Водянистая голубенькая, а не темно-синяя, колотушка. Впрочем, гостиничному администратору не по чину, вникать в подобные тонкости.

– У вас триста десятом номере останавливался молодой человек, – Литвиненко спрятал удостоверение. – Три или четыре дня назад он съехал. Мне нужно глянуть регистрационную карточку.

– Да, да, конечно, – кивнул администратор. – В триста десятом, говорите?

Он покопался в картотеке, выложил на стойку карточку, с которой Литвиненко списал в блокнот паспортные данные некоего Игоря Павловича Алексашенко.

– А он что, преступник? – спросил администратор.

– Совершенно верно, – кивнул Литвиненко. – Вор. Специализируется на гостиничных кражах. У вас ничего не пропало?

– Нет, пока ничего, – покачал головой администратор. – И заявлений от постояльцев тоже не было.

– Странно, – пожал плечами Литвиненко. – Обычно этот зубр без добычи не уходит. Видно, что-то его насторожило, вспугнуло. Решил не рисковать. Ничего, скоро мы его возьмем.

– Что, опасный преступник?

– Я бы сказал, матерый хищник.

– Может, хотите осмотреть номер, где он останавливался? Правда, там уже все убрали, заселили других жильцов…

– В этом нет необходимости.

Поблагодарив администратора, Литвиненко вышел из гостиницы. Под козырьком подъезда его уже ждал молодой помощник Сергей, он и сел за руль внедорожника. Патрон не должен отвлекаться на пустяки.

* * *

Через сорок минут Литвиненко подъехал к дому на Большой Дорогомиловской улице, поднялся на девятый этаж и нажал кнопку звонка. Дверь открыл мужчина лет тридцати с небольшим, одетый в зеленые тренировочные штаны и майку. Хозяин квартиры выглядел не блестяще: нос заклеен пластырем, губы распухли, покрылись коростой из запекшейся крови, на щеке отливает всеми цветами радуги синяк неровных очертаний.

– Мне нужен Алексашенко Игорь Павлович.

Литвиненко раскрыл милицейское удостоверение, пару секунд подержал его перед носом хозяина квартиры. За это короткое время Алексашенко успел разобрать лишь фамилию милиционера и звание, подполковник.

– Это я, проходите.

Хозяин пропустил милиционера в квартиру, закрыл дверь. Литвиненко не снял ботинки, лишь скинул плащ, по-хозяйски прошел в комнату и сел за стол. Алексашенко не ждал ничего хорошего от этой встречи. Он слегка волновался и гадал про себя, по какому поводу его беспокоит милиция. Но так и не пришел к окончательному мнению. Из-за неуплаты алиментов первой жене? Или второй жене? Так он, Алексашенко, уже два года числится безработным. С него алименты взять, как с попа сдачу. А может, дело посерьезнее?

– Попрошу паспорт, – сдвинул брови Литвиненко. – И сядьте, не маячьте, как маятник, перед глазами.

Алексашенко, больше не чувствовавший себя хозяином в своем доме, опустился на краешек стула. Он шмыгнул разбитым носом и сделал скорбное лицо. Мол, видите, как меня разрисовали, а вы: паспорт. Но милиционер попался не из жалостливых. И вообще, этот мент с бритой налысо шишковатой головой порождал в собеседнике ощущение близкой мрачной угрозы.

– Паспорт, – повторил Литвиненко.

– Понимаете ли, я подвергся бандитскому нападению, – Алексашенко слегка шепелявил. – Это произошло несколько дней назад в ресторане "Утопия". Точнее в туалете. Я закрылся в кабинке, ну, понятно… Вдруг один молодой недоумок выбил дверь ногой. Он набросился на меня. И вот. На верхнюю губу два шва наложили.

Алексашенко показал на свое лицо. Задрал верхнюю губу, обнажая то место, где некогда торчал передний зуб.

– А затем, когда я отключился, этот гад обобрал меня дочиста. Деньги, паспорт. Золотую цепочку с крестом снял с шеи. И на себя напялил. Все забрал. Вроде как в наказание. Приревновал к одной девке из кордебалета. Ее ухажер.

– Вы в милицию заявлял? – спросил Литвиненко. – Телесные повреждения средней тяжести как-никак.

Алексашенко покачал головой.

– Не до этого было. Там в кабаке как раз в это время стрельба началась, какая-то бандитская разборка. Завалили одного парня возле бара. Короче, я взял такси и поехал домой. От греха подальше. А то привлекут под горячую руку. И потом доказывай, что не связан с этим убийством. Решил, что сам разберусь.

– Имя, фамилия нападавшего вам известны?

– Я навел справки. Это Рогожкин Николай. Он всю дорогу в этом кабаке отирается. Рогожкина многие знают. Его подружка Светка Мамонова там работает. Каждый день в кордебалете задом крутит.

Алексашенко неожиданно поднялся, давая понять, что разговор уже подошел к концу. Он оделся, вышел из квартиры, за порогом обернулся.

– Если ты обманул меня хоть в самой малости…

– Что вы, упаси Бог, – Алексашенко прижал руки к груди и выпучил глаза. – Как можно? Ни словом не соврал. Я ведь не идиот.

– Очень сомневаюсь, – процедил сквозь зубы милиционер.

– Я разбираюсь в людях, – тараторил Алексашенко. – Понимаю, кому можно соврать. А с кем, как на духу… Как на исповеди…

– Если ты меня обманул, – продолжил подполковник, – тогда мы увидимся еще раз. И тебе на морду наложат столько швов, что ты их за день не сосчитаешь. А новые вставные зубы придется покупать крупным оптом.

– Господи, да я…

Подполковник больше не слушал. Он сел в лифт и нажал кнопку первого этажа, забыв о существовании Алексашенко.

Оставшись один, Алексашенко обнаружил, что после встречи с милиционером у него трясутся колени. Успокоившись, он долго расхаживал по квартире, решая головоломку: с какой целью приходил к нему на квартиру подполковник милиции, настроенный весьма и весьма решительно. Приходил поинтересоваться судьбой выбитого хулиганом зуба? Или состоянием здоровья Алексашенко? Это даже не смешно.

Скорее всего, этот Рогожкин, отъявленный подонок и отброс общества, уже воспользовался паспортом Алексашенко. Учредил какую-нибудь фиктивную фирму. Кого-то кинул по крупному. Или замочил, с него станется. И оставил паспорт на месте преступления, словно визитную карточку. Хотел пустить ментов по ложному следу. Но те разобрались. Слава Богу.

* * *

Дорога к дому сельского учителя оказалась долгой. Шли гуськом, Акимов первый, за ним Величко. Замыкал шествие Рогожкин, который впотьмах то и дело спотыкался, и даже пару раз упал. Проткнул выброшенную вперед ладонь острыми шипами разросшийся колючки.

Величко тоже спотыкался, рвал брюки, проваливался в норы сусликов, но чудом сохранял равновесие. Покрышки от "Жигулей" тянули руки. Темнота вокруг была плотной, почти осязаемой. Казалось, ночь можно потрогать руками.

Акимов остановился, велел Рогожкину достать фонарик и идти первым, освещая путь.

– Иначе мы досветла дорогу не найдем, – сказал Акимов.

Величко взял себе третью покрышку, освободив Рогожкину руки. Тот достал из кармана плоский фонарик. Теперь зашагали веселее. Наконец, уперлись в невысокий заборчик, пошли вдоль него, свернули в переулок.

Над поселком разлилась звенящая тишина. В своих маленьких домиках спали люди, спали собаки в будках. Только где-то рядом чирикал страдавший бессонницей сверчок. Акимов зашел вперед Рогожкина, поставил покрышки у забора, отвернул завертку калитки, пропуская спутников вперед.

Тропинкой, петлявшей между сохлых кустов боярышника, они подошли к крыльцу. Акимов костяшками пальцев постучал в окно. В доме послышалось неясное шевеление. Чьи-то приглушенные голоса, мужской и женский. Шелохнулась занавеска, в окне показалось мужское лицо и тут же исчезло. Акимов поднялся на две ступеньки крыльца.

– Кто там? – спросили мужской голос с другой стороны двери.

– Это я, Акимов.

Щелкнула задвижка, отворилась дверь. Хозяин, высокий худой мужчина, одетый в длинные черные трусы и майку без рукавов, пожал руку Акимову. Провел гостей за собой, зажег жировую свечу и поставил ее на низкую железную печку. Фитиль загорелся ярче, свеча зашипела, забрызгала по сторонам капельками расплавленного сала.

* * *

Хозяин поочередно протянул руку Рогожкину и Величко, представился:

– Галим Чоканович Мусперов, учитель. Для краткости просто Галим.

Покрышки сложили у двери, одна на одну.

– Спасибо, – поблагодарил Галим. – А то угля в этом году больше не обещают. Мне, как учителю, привезли одну тонну. А ночью почти весь уголь разворовали. Проходите в комнату.

Он взял с подоконника сапожный нож, проверил, хорошо ли режется резина покрышек, и остался доволен. Гости прошли на половину учителя. Единственная комната поделена надвое перегородкой. В середине перегородки вырезан прямоугольник, который занимает низкая металлическая печка. Дымоход наладили не через крышу, а через оконную форточку. Видно, железное колено пропускало дым. Воздух в комнате был хоть и теплый, но застоявшийся, отдающий угольной копотью.

Величко устроился на стуле. А Рогожкин рассматривал интерьер комнаты. Конечно, при блеклом свете жировой свечи всего не разглядишь. Но и без света понятно, небогатое тут житье. Пара стульев. У печки низкая узкая кушетка, на которой спит учитель. В темном углу газовая плита. У окна письменный стол с одной тумбой. А что это на столе, темное длинное?

Рогожкин вздрогнул: это же гроб.

– У вас что, покойник в доме?

– Нет, – покачал головой Галим. – Мать год назад ездила в Россию. Там купила себе гроб соседке, русской старухе, и привезла сюда. У нас совсем нет леса. Гробы очень дорогие. А соседку похоронили, пока мать была в отъезде. Используем гроб не по назначению.

Учитель для наглядности подошел к столу, поднял крышку. Гроб с верхом набит мелкой картошкой. Рогожкин хихикнул и занял второй стул. Акимов поправил одеяло, сел на разобранную койку. Учитель заявил, что сидеть ему не хочется, остался стоять. С другой стороны перегородки закашлялась женщина.

– Мать заболела, – пояснил Галим. – А я еще вечером понял, что вы приехали. Сосед через улицу прибежал, говорит: человека убили и столовую сожгли. Ну, думаю, это вы приехали. Обрадовался.

– А Назаров сейчас где? – спросил Акимов.

– Он уехал отсюда больше месяца, – ответил Галим. – Избил свою женщину цепью и уехал. Раньше Назаров со своими бандитами грабил водителей дальнобойщиков. А тут цены на мясо сильно взлетели. Теперь он нашел более прибыльное дело. Угонит из России скот, переправляет через границу, здесь продает перекупщикам.

– И что покупают ворованный скот?

– Почему не купить, если есть деньги? А вам надо уходить. Утром в поселок приедет милиция. Человека на лошади послали сообщить. Будут сгоревшую столовую смотреть. Нельзя вам тут оставаться.

Старуха за перегородкой надрывно закашлялась.

– Где мне искать Назарова? – спросил Акимов.

– Я слышал, они гонят скот разными маршрутами до центральной усадьбы колхоза Жубанова. Это раньше она была усадьбой. Теперь на все село несколько стариков осталось. Это километрах в тридцати пяти отсюда. Удобное для таких дел, совсем безлюдное место. Туда приезжают перекупщики, берут у Назарова скот.

– Что он сам до места коров гонит?

– Зачем сам? Этим занимаются его люди. Сам он приезжает, чтобы получить деньги от перекупщиков и рассчитаться со своими парнями.

– Будешь нашим проводником? Я заплачу.

– Дело не в деньгах.

Галим задумчиво теребил черные коротко стриженые волосы. Старуха, внимательно слушавшая разговор ночных гостей, беспокойно заворочалась на койке, засопела, закашлялась еще громче. Видимо, хотела своим кашлем предостеречь сына от необдуманного и опасного шага. Галим продолжал раздумывать.

– Без тебя мы вряд ли найдем Назарова, – сказал Акимов. – Тогда, считай, все насмарку. Скоро нам нужно возвращаться обратно через границу. Если согласен, скажу только одно: дело рискованное. – А, что мне терять? – махнул рукой Галим. – Работу? Школа закрылась два года назад, с тех пор я не учу детей. Обещали открыть мусульманскую школу, изучать адат и шариат. Но и это заглохло. В этой глуши негде подработать. Тут никто не станет брать частные уроки французского. Так что, я с вами.

Старуха разразилась таким страшным кашлем, что зазвенело оконное стекло. Галим подошел к газовой плите, открыл дверцу духового шкафа, вытащил оттуда брюки, свитер, матерчатую куртку и солдатские ботинки с толстыми подметками. Стал одеваться.

– Что одежда в плите делает? – спросил Рогожкин. – Жарится?

– Четыре года назад на областном конкурсе сельских учителей мне присудили второе место. И приз – эту плиту. Газ сюда не провели. Плита у меня вместо бельевого шкафа.

Учитель сел на койку и стал зашнуровывать ботинки. Рогожкин покачал головой. Да, дом полон бесполезных вещей. Гроб без покойника, плита без газа, печка без дров… Акимов, решивший, что сыну лучше попрощаться с матерью один на один, без посторонних людей, поднялся:

– Мы подождем на улице.

Втроем они вышли из дома, присев на корточки, закурили. Ветер немного стих. Из темной вышины на землю падали первые снежные хлопья. За дверью слышались голоса, женский и мужской. Говорили по-казахски. Наконец, старуха замолчала, стала сновать по тесной комнате, собирая сына в дорогу.

Скурили по две сигареты, пока вышел Галим.

Одетый в коричневую шерстяную куртку и кепку с меховыми ушами, он через одно плечо перебросил лямки рюкзака. На другом плече висел бурдюк из невыделанной лошадиной шкуры, полный кумыса. В руке он держал внешнекурковую двустволку шестнадцатого калибра ТОЗ – 80. Последнюю дорогую вещь, которую нужда еще не заставила обменять на муку или уголь. Из-под расстегнутой куртки виднелся пояс с патронами.

– Я готов, – сказал Галим.

– Оставь свою тулку, – сказал Акимов. – Подберем тебе кое-что получше.

– Мне лучше не надо, – покачал головой Галим.

* * *

Выяснить личность Рогожкина для Литвиненко не составило большого труда. Помог старый приятель. Этот мент занимал не слишком высокую должность в московском ГУВД, но зато имел доступ к информации. Вечером Литвиненко заперся на все замки, погасил верхний свет и стал обдумывать сведения, которые удалось раздобыть.

Оказалось, Николай Рогожкин давно на прицеле у милиции. Хоть и мелкая рыбешка, умудрился попасть в оперативную разработку. Кое-что у ментов на Рогожкина имелось. Работал экскурсоводом в музее трудовой славы какого-то завода. Но это лишь прикрытие. По непроверенным данным, Рогожкин жил тем, что угонял на заказ дорогие иномарки.

Несколько дней назад на автозаправочной станции убили крупного столичного коммерсанта Вадима Клюева, угнали его "Мерседес". Возможно, к этому преступлению причастен Рогожкин и некто Артем Чулков, его друг. "Мерседес" перегнали к скупщику краденых машин Рифату Шабаеву. Милиция села на хвост угонщикам и перекупщику. Но друзья покойного бизнесмена оказались проворнее.

Артема Чулкова тремя выстрелами из пистолета завалили в кабаке "Поднебесье". Труп Рифата Шабаева со следами изощренных пыток обнаружили возле проселочной дороги в районе шестидесятого километра Минского шоссе. Перед смертью перекупщику отрубили руки.

Рогожкин исчез. Ушел из дома, провел экскурсию по музею, заглянул в "Поднебесье" к той самой лярве, что танцует в варьете. Каким-то чудом спасся от пуль убийц. В туалете Рогожкин избил и обчистил Алексашенко. И затем с чужим паспортом вынырнул в той самой гостинице. Провел в своем номере несколько дней, свел знакомство с Кашириным, соседом по этажу.

Эти несколько дней Рогожкин не сидел сложа руки. Ему нужно было смыться из Москвы, и поскорее. Рогожкин искал и нашел работу. И подписал на это дело своего нового знакомого Каширина. Что за работу нашел Рогожкин? Это тоже понятно. Взялся перегнать грузовики с грузом в Казахстан.

Шустрый малый. Его интересы совпали с интересами Каширина, который тоже мечтал слинять, но не знал, как все лучше устроить. Наверняка именно Рогожкин отсоветовал Каширину ходить на похороны молодой жены. Мол, тебя там, прямо на кладбище, замочат. Положат рядышком с убиенной супругой. Что ж, Рогожкин дал Каширину дельный совет, спас ему жизнь. Каширин бы непременно пошел на похороны, надо знать его натуру.

И, разумеется, Каширин не стал бы сбрасывать пудовую гирю на парадный подъезд фирмы "Меган". Злостное хулиганство – это в стиле интеллигентного человека. Тут тоже без Рогожкина не обошлось. Тварь, пропади он пропадом.

Литвиненко остался доволен собой: вот как много можно успеть всего за один день. Он хорошо поработал. Но главные вопросы остаются без ответа. Где сейчас, в данный момент, находятся Рогожкин с Кашириным? Чей груз и куда они этот груз перевозят? Решить эти вопросы нужно завтра же.

Главное, не дать этим субъектам добраться до пункта назначения. Иначе там они получат расчет, и в Москву не вернутся. Подпишутся на другое сомнительное дело, потом ищи ветра в поле. Значит, завтра же нужно отработать все связи Рогожкина, его знакомых.

Работодатель Рогожкина, скупщик краденых машин Рифат Шабаев мертв. А с кем еще поддерживал деловые отношения молодой человек? По данным ГУВД, он выполнял разовые поручения некоего Игоря Михайловича Акимова, судимого за убийство, завхоза фирмы "Орфей". Судя по названию фирмы, они там нотами торгуют или ремонтируют рояли. На самом деле их профиль – нефтяной и бензиновый бизнес, посреднические услуги и еще какая-то хреновина. Возможно, Акимова и Рогожкина не связывает криминал.

Акимов доверял ему разную мелочевку: мелкий кузовной и слесарный ремонт, покупку запчастей для своей мастерской и так далее. Завтра же нужно выяснить, не Акимов ли подрядил Рогожкина перегнать машины в Казахстан. Если так, то задача упрощается.

Слишком мало времени в запасе. Пора ставить в этом деле точку.

Литвиненко подошел к окну, раздвинул шторы. Темный вечер переходил в ночь. Гасли окна, тускло светили фонари. Последний дождь мешался с первым снегом. К оконному стеклу прилип желтый лист. "Скоро зима", – подумал Литвиненко. Вот как заработался, времена года перестал замечать.

* * *

Снег покрыл землю и не растаял к утру. Окружающий мир сделался стерильно чистым. Белое небо слилось с белой степью. По первопутку целине машины прибыли в колхоз имени Джубанова. И застали такую разруху, что агрокомбинатовский поселок, с его клубом и сгоревшей дотла закусочной, мог показаться здешним форпостом культуры.

Единственная улица упиралась в вытянутую постройку с выломанными окнами и дверьми. По серой штукатурке написали черным маслом: "Правление колхоза". На улице не видно ни единой живой души. Тесные дома больше напоминали заброшенные могильные склепы, увитые высохшим плющом. Галим, которому нашлось место в первой машине, показывал дорогу. Грузовики остановились возле правления, люди вылезли из кабин обсудить ситуацию.

– Если мы станем ждать Назарова здесь, как быть с машинами? – спросил Акимов. – В деревне их негде спрятать. Значит, будет потерян элемент неожиданности. Перекупщики скота увидят машины и поймут: что-то не так.

– Грузовики можно спрятать, – сказал Галим. – В трех километрах от деревни есть балка. Такой глубокий, плоский овраг, который тянется вдоль степи километров на десять.

– Слишком близко, три километра, – покачал головой Акимов. – И там могут засечь.

– Не засекут, – сказал Галим. – Перекупщики едут с юга.

Он показал рукой куда-то в сторону.

– Скот гонят с севера. Балка на западе. И потом, посмотрите, какая погода. Снег нам поможет. Мы только что въехали в поселок, а колею уже замело.

– Хорошо, – согласился Акимов. – По-твоему, когда появится Назаров?

Галим пожал плечами.

– Может, через несколько часов. А может, через несколько дней. Перекупщики приедут раньше него.

Все снова заняли места в кабинах, грузовики развернулись, выехали из поселка. Поехали в том направлении, куда показывал Галим. Балка, действительно, оказалась глубокой, с пологими склонами и ровным дном. "Уралы" поставили борт борту, сверху накрыли брезентом. Пока собирали в рюкзаки провизию, Акимов залез в кузов грузовика, долго чем-то стучал, передвигал с места на место бочки и ящики. Наконец, закончил копаться, подал вниз четыре АКМ – 47, пустые рожки и патроны в цинковых ящичках.

Каширин присвистнул от неожиданности.

– Мы что тут боевые действия начинаем?

Акимов спрыгнул вниз, закрыл борт, поправил брезент.

– Автоматы для самообороны. Ну, на всякий случай. Кстати, ты можешь не беспокоиться. Ты останешься здесь, будешь присматривать за грузовиками. Здесь тебе ничего не угрожает.

– Нет, я пойду с вами, – твердо ответил Каширин.

В его памяти были свежи все детали ночной встречи со стаей степных волков, страх еще не отпустил душу. Перспектива еще одной одинокой ночевки в степи пугала до темноты в глазах.

– Как хочешь. Тогда Величко останется с машинами.

– Я? – удивился Величко. – Я для тебя самый нужный человек.

– Нужно, чтобы груз остался целым. Тебе оставим автомат и патроны.

Нагрузив на спины рюкзаки, повесив автоматы на плечи, путники поднялись на склон. Если смотреть сверху, машины, покрытые брезентом и припорошенные снегом, становились почти не видны. Величко достал из кабины спальный мешок, кинул его в кузов. Он хотел выспаться на месяц вперед.

Через час с небольшим дошагали до деревни. Посовещавшись, решили, что Акимов с Галимом остановятся в доме рядом с правлением. Там живет одинокая бабка с внуком инвалидом. Рогожкин с Кашириным займут позицию на противоположном конце улицы, втором с краю доме. Там проживает русский дед Степан Матвеевич, бывший колхозный агроном. За пару банок тушенки он пустит к себе на ночлег хоть черта лысого, хоть дьявола с копытами.

– Ничего не предпринимайте, – сказал напоследок Акимов. – Сидите тихо, на улицу только по нужде. Применять оружие в двух случаях. Если на вас нападут. Или если увидите в небе зеленую ракету. Мой сигнал. Тогда мочите все, что движется.

Сказав последние слова, Акимов с сомнением взглянул на Каширина и добавил.

– Впрочем, к вам это не относится. Вы просто сидите тихо.

* * *

Бывший агроном, а ныне просто дед Степан, не ждал от жизни и от людей ничего хорошего. У старика не было ни детей, ни внуков. Стало быть, и уезжать из степи было некуда. Он, надеясь только на свои не богатырские силы, тихо доживал век в опустевшей деревне.

Когда на пороге появился Рогожкин, дед Степан замахал руками.

– Иди отсюда, – заорал старик на Рогожкина. – Я нищим не подаю. Спасу от вас, чертей, нет. Мы сами тут с голоду пухнем.

Агроном показал пальцем на серую кошку, неподвижно лежавшую на топчане. Старик, видимо, пух с голоду в компании этой самой кошки.

– Я не нищий, – сказал Рогожкин.

Старик повысил голос до высокого крика:

– Тогда кто же ты? Кто?

Вместо ответа Рогожкин сбросил с плеч рюкзак, выставил на стол бутылку водки, четыре банки тушенки, положил завернутую в газету краюху хлеба. Старик не обратил никакого внимания на автоматы, которые гости поставили в угол комнаты. Зато хорошо разглядел угощение, руками ощупав каждую банку. Он потеребил жидкую козлиную бороденку и быстро сменил гнев на милость. Добавил от себя плошку с солеными огурцами и несколько вареных картофелин.

– Ждете кого? – спросил дед.

– Ждем, – сказал Каширин. – Может, день-другой у вас поживем. Не возражаете?

– Живите. Вон матрас в углу.

Втроем сели к столу, перекусили. Старик не забыл о кошке, накрошил хлеба и плеснул воды в пустую консервную банку. Захмелевший после двух рюмок, он повалился на самодельный топчан, укрылся шубой из протертой до дыр мерлушки и мерно захрапел.

Рогожкину с Кашириным не осталось других развлечений, как разглядывать из окна белую от снега землю, повалившийся на бок забор и дом через улицу, пустой, не жилой. Каширин отказался допивать водку, и Рогожкин прикончил последнюю рюмку в одиночестве.

– Скоро здесь начнется такое, что станет жарко, – сказал и многозначительно икнул. – Мочиловка будет еще та. Вам когда-нибудь доводилось убивать людей?

– Нет, – покачал головой Каширин. – А тебе?

– Доводилось. Как-то я замочил одного придурка и сжег его в печи для мусора. Другого чувака еще живым закопал в могилу. У него были два пулевых ранения, а он все не подыхал. А у меня не было пули. А лопатой добить, рука бы не поднялась. Пришлось чувака… Того. Да.

– Чего, того?

– Говорю же, пришлось его живым хоронить. Когда я уходил из леса, земля на могиле еще шевелилась. Я стою и не знаю, что же делать. Мне казалось, он может выбраться оттуда, из-под земли. А вдруг? Могилка-то так себе, мелковатая. Ладно, хватит говорить всякие гадости.

Каширин надолго замолчал, переваривая услышанное. Он тяжело опустил голову и долго хмурился. Наконец, созрел вопрос:

– И как тебе это? Ну, убить человека?

Рогожкин сквозь зубы сплюнул на земляной пол.

– Ну, для меня это легче, чем убить собаку. Это запросто. Без проблем. Правда, после той истории с могилой, которая шевелилась, я не мог есть пару дней. Блевать хотелось. Ночами снилось всякое… Что он вылез и меня ищет.

Каширин, получив исчерпывающий ответ, передернул плечами, как в ознобе. От таких историй и вправду начинало знобить.

– Ты еще молодой. И вдруг такая жестокость. Значит, тебе это нравится, людей убивать?

Рогожкин, раздумывая над ответом, смотрел в белое окно.

– Не знаю. Не сказать, чтобы уж очень нравилось. В ообще-то, мне больше нравится врать.

Рогожкин заливисто расхохотался. Каширин почувствовал себя обманутым, последним дураком. Поверить в брехню о шевелящейся могиле мог только он. Каширину ничего не оставалось, как рассмеяться самому.