Текст книги "Наследник"

«Да, чуть было не забыл… Правда, что ассоциация акушеров покупает спортивное общество “Уро-жай”?»

«Ты неисправим. Размениваешь себя на всякую белиберду».

Действительно. Столько правильных мыслей было о Милене, а свалил как с пожара, даже шаг не придержал возле сестринской. Разбазариваю себя почем зря. Размениваю, а что наменял – разбазариваю.

* * *

Тем временем доктор Пал Палыч, чрезвычайно собою довольный, выдвинул нижний ящик стола, самый высокий, специально для картонных скоросшивателей. В нем он хранил то, что заслуживало сокрытия от бесцеремонных коллег. Стол воспринимался как личное имущество, и шарить в нем возбранялось традицией. В ящике у Пал Палыча всегда был заначен коньячок. Пара-тройка бутылок отменного качества. Образцы настоящих произведений искусства. Подношения от пациентов, чаще от их родственников. К слову, выпивке попроще, рангом ниже «ХО», места в столе не было. С ней доктор расставался легко, благодаря чему слыл в отделении человеком щедрым и довольно широких взглядов. Проще говоря, чудаком, у которого завсегда, несмотря на статус заведующего, есть чем разговеться. Или поправиться. Словом, поживиться. Даже если ты разнесчастный интерн. Правда, сам он никогда за компанию не употреблял. Уклонялся вежливо, но веско. Коллег Пал Палыча в такие моменты отличал особенный такт. Они не настаивали.

Пал Палыч в принципе крайне редко позволял себе выпить во время рабочего дня. Да и «выпить» – это сильно сказано. Капнет в кофе три слезки для запаха – вот и вся доза. Спиртное держал не столько для себя, сколько для посетителей и их близких. Если видел, что рюмка-другая редкого, выдающегося напитка хоть как-то поможет им справиться с горькой вестью. Успокоит, согреет, отвлечет ненадолго. Главврач пару раз по-товарищески пенял ему на странные методы и, несвойственно возвысив голос, укорял нарушением этики. Оба раза извинился за вспыльчивость, жизнь, мол, замордовала. И без особых церемоний принял из рук подчиненного «успокоительное». Пал Палыч подозревал, что второй срыв был искусственным. Наверное, зря: главврач отнюдь не был обделен щедротами граждан, чьи обстоятельства привели их в больничные стены. Правда, жена главврача работала в бухгалтерии и частенько наведывалась в кабинет к мужу. Без стука. Сплетни ходили, что алкоголь она изымает железной рукой и относит каким-то барыгам. Пусть так. Трое сыновей, и все трое врачи в государственных клиниках, а подвижничество испокон веку дорого обходится семьям.

В отличие от начальства коллеги, уступавшие Пал Палычу в статусе, журили его за расточительность; разумеется, за глаза. Они были убеждены, что и без того делают для больных больше, чем им, врачам, оплачено государством. И значительно больше, чем пациенты того заслуживают. А посему дополнительные траты в виде безоглядной раздачи часто незаменимого продукта полагали непростительным перебором.

Случалось также, что ехидничали насчет погони Пал Палыча за «дешевой», а главное, «совершенно бессмысленной» популярностью. Так несправедливо персонал отделения оценивал необычную обходительность своего босса с родственниками больных. Отчасти коллеги Пал Палыча были правы. По меньшей мере, насчет бессмысленности. За всю историю отделения, каковым заведовал Пал Палыч, никто из родни покинувших мир граждан и гражданок не обратился за помощью к тем же врачам. Разве что злая болезнь старательно обходила их стороной. Вроде как «эта семья норму сдала»… Но тогда получается – не такая она, болезнь, и злая. Что видится еще более странным: статистика в онкологии – сплошные потери в живой силе.

Пал Палыч тем не менее упрямо гнул свою линию. Спорных привычек он не менял и, ко всем прочим своим достоинствам-недостаткам, виделся докторам-коллегам непреклонным упрямцем. Тем самым докторам-коллегам, которые взахлеб возносили зав. отделением за щедрость и широкие взгляды. Эдакий широковзглядый и щедрый упрямец.

Зато кураторы из Минздрава полагали заведующего человеком с собственным мнением и при этом душевным. Они не вдавались в суть местных интриг и после протокольных визитов в пораженный палочкой абстиненции кабинет главврача с нескрываемым удовольствием заглядывали «на чаек» к Пал Палычу.

Надо признать, что реакция коллег на некую обособленность Пал Палыча была незлобивой, вполне себе дружеской. Сказано же, что чудак, а какой чудак без чудачеств? Необычная для тружеников лояльность коренилась все в той же не раз упомянутой отзывчивости вкупе с глубоким пониманием тягот синдрома похмелья. Проще говоря, в доносах и кляузах, чье тематическое и адресное разнообразие давно заслужило статус «мульти», Пал Палыч не фигурировал. Только в «шапке», если писали ему. Так что по совокупности позитивных причин зав. отделением без долгих проволочек был вписан в число соискателей должности главврача. Нынешний громовержец больницы неожиданно резко сдал. Шунты, байпасы, простата, геморрой, позвоночная грыжа – все возбудилось в нем разом, и главврач попросился на пенсию. Сам. Чем несказанно удивил всех и вся силой духа, что у подкаблучников большая редкость. В больнице о нем сразу заговорили с придыханиями и до крайней степени уважительно. Отдельные труженицы и вовсе растрогались: святой, говорили.

Сложись столь трепетное отношение к главврачу раньше, шунтов и байпасов он бы мог избежать. Запоздавшее признание – всегда чудовищная несправедливость. Даже незаслуженное. С заслуженными та же история.

* * *

Быстрых перспектив Пал Палычу никто не сулил, в списке он числился третьим. На непраздный вопрос доверенному человеку: «Алфавитный ли заведен порядок, или?..» получил исчерпывающий ответ: «Правильно мыслите: “или”». Намекнули при этом, что «работать есть над чем». Тавром «безнадега» одарили кого-то другого. Можно было предположить, что конкурс готовится честный, но в инопланетян Пал Палыч не верил.

– Есть над чем, есть над чем… – бурчал доктор под нос чужие слова, зависнув над ящиком.

Он вдумчиво выбирал, чем конкретно себя нынче попотчевать. «Хорошая выпивка – радость в кубе» – говаривал его отец, большой любитель самодельных присказок. Вдруг в милые сердцу раздумья щепкой вонзилась мысль иного порядка. В который раз за последние две недели Пал Палыч неприятно подумал, что в борьбе за призовое кресло ему отвели роль кота, избавляющего от дремоты заматеревших мышей. Ведь это он был самым молодым претендентом. Для старпёров из министерских кресел это означало – самый неопытный. Неважно, на каком поприще – аппаратном или же медицинском. Самый неопытный и всё тут. Наверняка о своей роли в предстоящем спектакле Пал Палыч не знал – кто о таком прямо в глаза скажет? – но беспокоился.

Беда таилась в вероятности проиграть конкурс и оказаться в совсем некомфортной ловушке, если за «комфортную» принять клетку с кормом и пойлом. Точнее – в одной из трех, предсказанных раздумьями Пал Палыча.

Первая сводилась к возрасту конкурентов. Три прочих соискателя на десяток лет, плюс-минус год, раньше Пал Палыча осчастливили мир своим пришествием. Если Пал Палычу не вытанцуется победить, то сидеть ему на отделении и сидеть, пока залысины в воротник пиджака не уткнутся. Кресла замов конкурентам не предлагают – тон хороший, но и дураком не надо быть.

Вторая смена силков также была косвенно связана с возрастом: пока дело дойдет до следующего конкурса, траченные молью тела министерских ретроградов отволокут на погост, грянет новая смена, и она захочет новых людей или старых своих, в список которых Пал Палыч при всем желании вписаться не сможет. Смысла не будет идти на выборы. Участие штатной мартышкой в череде представлений – стыдное дело. Медики страшно далеки от партийных традиций.

Последняя из ловушек была хуже всех. Она до нестойких колен пугала воображение заведующего отделением. Пал Палыч не сомневался, что его нынешнее кресло молниеносно опрокинется вместе с телом, стоит новому главному прослышать о том, что натворил заведующий отделением онкологии. А если кто до деталей сделки докопается… «От козни до казни всего одна буква» – изрек бы на этот счет родитель Пал Палыча. От совершенно ничем не оправданной неприязни к отцу уголки рта Пал Палыча мстительно сместились вниз, поддержав недобрый прищур, но лишь на мгновение. Доктор опомнился и даже прошептал, зажурившись:

– Прости дурака, папа. Не знаю, что на меня нашло.

«Да будет тебе убиваться, – откликнулся в голове другой Пал Палыч. Тот, что посмелее. – На попятную идти поздно. И игра стоит свеч».

– Всё так, всё так…

Пал Палыч поймал себя на том, что говорит вслух, точнее шепчет. И шепчет неуверенно.

«Шепот странная штука, – подумал об отстраненном. – Но и он может быть убедительным. “Стоять, не двигаться”!»

Эта команда была не единственной, пришедшей на ум Пал Палычу. Но «Лежать и двигаться!» он определил в качестве «приза», который сулила ему история, в каковую он вписался со всей несвойственной ему неосмотрительностью.

«Лежать и двигаться… нижним…» – видоизменил Пал Палыч формулу успеха на противоположную и почувствовал, как очутился намного ближе к реализму, чем минуту назад. Можно сказать, впритык подошел.

«А все эта история с доносом на главного в министерство. Нужно было продумать способ отбояриться. Не стоило соглашаться писать, подписывать. Рассказал как смог, а дальше сами…» – проныло слева в груди заезженное.

Он заставил себя подумать о том, что в министерстве народ тертый, доки по части интриги.

«Целым народом рулят. При этом если разобраться, то сплошной пиар, а не медицина. Все сокращают и сокращают, а почитать-послушать – встать хочется в знак особого уважения и признательности. И уж верность ценят превыше всего. Оттуда ведь указали: вписать в чисто претендентов. Заартачишься, закапризничаешь – с ходу спишут в утиль. Наплевать на положение, на квалификацию, на то, что в расцвете сил, наконец. А в Америку не зовут. Даже в Польшу не зовут. Не зовут! Потому канцелярскую шушеру и зовут крючкотворами, что все подчиненные должны быть у них на крючках».

Определив себя в немаленькую такую компанию, Пал Палыч успокоился. Как волной смыло расстройство.

«Надо в анализ крови внести тест на коллективизм. У меня зашкалит», – пронеслась кометой язвительная идея, но сердце не поразила.

Нынче Пал Палыч не был расположен к самоедству. Просто само собой вышло, что расслабился на минутку. Или наоборот – собрался? Напоследок он напомнил себе, что выбора в принятии добровольного решения ему не оставили. И совсем отлегло.

«Время покажет» – слукавил он перед собой напоследок и привычно, но неэлегантно протер полой халата изящную рюмку. Наверное специально, чтобы в очередной раз вспомнить отца и его шутливый и многозначительный стишок: «Собирателям нектара бог дал маленькую тару».

Прямо бенефис случился сегодня у родителя Пал Палыча. День Пал Палычей.

Сегодня у младшего Пал Палыча был повод для маленького торжества, и он, поборов недобрые думы, в конце концов остановил свой выбор на коньяке с заковыристым названием «Курвуазье». Добродушно, без тени раскаяния подумал, что есть в его предпочтении перст судьбы – названьице заморского напитка слегка отдавало продажностью. Если, конечно, фантазию применить. Или немного «за уши притянуть». Доктор и применил, и притянул. Даже вспомнил свой единственный опыт с куртизанкой и страхи, обуявшие утром на трезвую голову. Именно в тот день, давным-давно, он решил, что обильные возлияния – это не его, на глупости тянет. Надо отдать должное, что все последующие глупости доктор совершал исключительно на трезвую голову.

– Ну уж это мы мóгем, нам к такому не привыкать… – бодро в пустоту высказался Пал Палыч. Дабы всколыхнуть ее, пустоту, вдруг ставшую ощутимой. Поэтому не стал задумываться, о чем, собственно, высказался. О продажности? О фантазии? О «за уши притянуть»? Наверное, обо всем сразу.

Доктор на две трети наполнил небольшой хрустальный сосуд, покрутил в пальцах, придирчиво разглядывая на свету. Рюмка была принесена из дома. Старинная, ручной резьбы, не какая-то там нынешняя штамповка. Так жизнью заведено, что в хлебосольных домах, в скандальных семьях или просто у людей небрежных и безразличных к материальным наследиям, однажды из некогда дюжины рюмок остается одна, в лучшем случае – две. Дом Пал Палыча посетил лучший случай, вот он и поделил хрусталь между домом и службой.

«Лепота!» – отозвалась душа по-старинному. Вполне созвучно обстоятельствам, если считать прародителем коньяков винный дистиллят, каковой еще в семнадцатом веке научились готовить в хозяйствах французского Пуату-Шаранта. Совсем на себя не похоже, в предвкушении выпивки Пал Палыч облизал губы. Тут, как назло, и раздался звонок по городской линии. Да и то сказать: «под руку» вышло бы еще хуже. Лучше вообще без удовольствия, чем удовольствие смазанное. Как ночь с трансвеститом. Пал Палыч недовольно поморщился, но рюмку отставил. Дал телефону побренчать еще раз и снял трубку.

«Дорогой вы наш доктор…» – услышал он без труда узнаваемый голос, тут же подобрался, даже зачем-то очки на нос водрузил. Нужды в очках не было никакой, никто не попросил его почитать по телефону вслух. Тем более что до ночи было еще так далеко.

– Да, уже ушел. Буквально только что. Перед тем как сообщить, хотел еще раз пройтись… Взвесить, оценить… Ну чтобы вот так безапелляционно? Пожалуй, я бы предпочел более осторожные формулировки. Однако смею надеяться, что вы правы. Как вы сказали?

Если бы в кабинете доктора оказался невольный свидетель этого телефонного разговора, то он, внимая лишь одной стороне, счел бы ответ Пал Палыча на неведомый вопрос не самым удачным. Хуже Пал Палыч ответил, чем от него ожидали.

– Ну не знаю… – сказал доктор будто сам себе.

Непонятно было: в трубку ли, или так вышло, что она случайно оказалась у рта. Вместе с этим по лицу Пал Палыча промелькнуло недоумение. Почти что обида. Слившись, эти чувства оставили след в виде бровей, приподнявшихся и застывших на мгновение печальными домиками. Затем брови вернулись на место. Им наследовали плечи. Они приподнялись и опустились, неслышно ведя недоступный вовне диалог. Наконец Пал Палыч покачал головой, на что-то решаясь, и только тогда произнес в трубку:

– Ну, хорошо, если вам так угодно, то да. Да, я отвечаю за свои слова. Будем считать, что все получилось. Поймите… Я все сделал так, как мы договаривались. Он стойко принял новость, но и подавленности не избежал. Нет, конечно же исключено, он ни о чем не догадывается. Помилуйте, так не сыграть. И, главное, смысл? Зачем? Повод? Есть препятствия материального свойства… Как вы себе это представляете? Одолжить ему? Ну, это, простите, выглядело бы крайне нелепо. Это ли не повод для подозрений: врач ссужает деньгами своего обреченного пациента. Не хочу вас обидеть, но это индийское кино какое-то… Да-да, все именно так и обстоит. Я рад, что вы переменили мнение. Да, он со всем согласился. Пражский адрес взял. Но… Вы же понимаете, что гарантий я дать никаких не могу. Такой диагноз – это тяжелая травма для психики. С чем он завтра проснется, только господь ведает.

Заключительные слова дались доктору легче легкого. Он вдохнул, выдохнул и заметно расслабился. Даже позволил себе мальчишескую выходку: коротко показал телефонной трубке кончик языка, «накоси-выкуси». Неизвестно, что изменилось на другом конце провода, но на этот раз ответы Пал Палыча абонента, по-видимому, устроили. Возможно, звучал доктор более собранно, бойко, даже нагловато. Встряхнулся к концу разговора. А про гарантии… В конце концов, вполне обычный для докторов ответ – про гарантии. Особенно для онкологов. Пал Палыч не юлил.

Врачи вообще не юлят и не врут, это пациенты обманываются.

– Теперь о вашей просьбе, Пал Палыч, – сообщили доктору ободряющим, уверенным тоном с другого конца линии. – Мы тут подумали и решили, что вполне можем устроить вашим конкурентам… Впрочем, это не так важно – что именно. Да и вам, пожалуй, лишнее знать будет обременительно. Важнее, что в конечном итоге именно вы займете кресло главврача. Поверьте: еще никому и никогда мы не давали повода сомневаться в верности обещаниям. Вообще в нашей обязательности.

– Я и не сомневаюсь. Верю, – с готовностью и в высшей степени убедительно поддержал собеседника Пал Палыч.

На долю секунды он ощутил странное чувство, что сейчас, именно сейчас, возможно, самое время начать сомневаться. Но чувство возникло и вернулось туда же, к истоку, как и не было его.

– А в качестве бонуса похлопочем о титуле. По неофициальным – надеюсь, вы понимаете? – каналам. В очень официальных местах. Вы ведь, если не ошибаюсь, не чужды… Хм… А по официальным каналам в других высоких инстанциях… – землицы выхлопочем. Есть еще на новорижском наделы, коими казна вправе распорядиться, не привлекая внимания завистливой общественности. Хорошая, можете мне поверить, земелька. За очень разумную цену. По нынешним временам – даром. Само собой разумеется, деньжатами на покупку ссудим. Оформим кредит под одну десятую процента, процент исключительно для бумаг. Оформите сделку, продадите один – полтора гектара из своих четырех, погасите кредит, как и не было его. Еще и на особнячок останется. С хозяйственными постройками, да жильем для челяди… Кстати, как вам, допустим, граф? По-моему, звучит. Для реальной жизни – ничто, но, согласитесь, приятный пустяк. Кресло в Дворянском собрании. К тому же сам Петр Алексеевич титул ввел. Вам, как петербуржцу, томящемуся в Москве – томитесь ведь? Ну же! – должно быть небезразлично. Вот и славно, что томитесь. Вполне разделяю. Почти каждый выходной домой мчусь… Первым же графом на Руси, если вы не осведомлены о таких частностях, стал Шереметев Борис Петрович. Бросьте, не захваливайте, это мне справочку подготовили. Да и к чему это я в лекцию ударился? Скажу проще: сиятельная, друг мой Пал Палыч, доложу вам, будет у вас компания. И поместье по чину.

Если бы абонент видел в этот момент лицо Пал Палыча, то, весьма вероятно, отметил бы для себя: пусть российская государственная медицина и привлекает людей романтического склада, однако же материям приземленным они вовсе не чужды.

– Теперь о деле, – выдала трубка гораздо суше, чем все предыдущее.

На Пал Палыча, впрочем, смена тона не произвела особого впечатления. В жизни он много раз участвовал в душевно-деловых разговорах с начальством, в ходе которых рыбацкие байки перемежались с делами важными, а то и дружескими просьбами, отказать в которых себе дороже, потому что они более ответственные, чем иные официальные.

На секунду Пал Палыч убрал трубку от лица, чтобы скрыть от собеседника вздох, но тут же вернул ее на место, попеняв себе за секундную слабость. Слышать о «деле» ему не хотелось. Само «дело» ощутимо попахивало, а посулы… До них еще надо дожить. Зато если все сойдется-сложится…

– Я весь внимание.

– Это правильно. Если надо будет связаться, загляните в центральный ящик своего рабочего стола. Там найдете мобильный телефон. Аппарат заряжен, симка на месте. Номер вы знаете. Это сумма гонорара, которую вы запросили в денежном, так сказать, выражении. Простой номер, не ошибетесь. Префикс набирать не забывайте. Кстати, префикс в сумму гонорара не входит. Ха-ха! Что «когда найдете»? Прямо сейчас. До связи, доктор.

К удивлению Пал Палыча, телефон в самом деле обнаружился там, где и сказали – в замкнутом на секретный замок среднем ящике стола. Надо было сильно постараться, чтобы обнаружить саму личину замка, не говоря уже о подборе ключа. Ключ и на ключ-то совсем не похож.

Пал Палыч придирчиво осмотрел замочную скважину. Ни следов взлома, ни вообще каких-либо новых следов, наряду с застаревшими царапинами, он не обнаружил. Не понятно было Пал Палычу: радоваться ему следует или грустить? Он проявил завидную смекалку и, вопреки здравому смыслу, готовому изгадить и без того не заладившийся вечер, выбрал позитивную сторону. В самом деле: ну подумаешь, кто-то прокрался в его тайник? Он теперь и не тайник более, а, значит, и тайн у его хозяина нет. Открытый человек. Нараспашку. Такое нынче – штучный товар.

«Ну почему, мысль здравая, а как говном в лицо?!» – поморщился.

Хитроумное устройство лет пять назад изобрел и встроил в начальственный стол пациент Пал Палыча. Отблагодарил за то, что заведующий отделением, вопреки заведенному ходу событий, не отправил его домой в Тмутаракань помирать. Койку дал и какой ни есть рацион. Рацион в самом деле был «какой ни есть». Ни есть, ни нюхать, ни даже смотреть на него радости не доставляло. Однако в Тмутаракани и этого был бы мужик лишен. Так что дожил он вполне сносно. И память Пал Палычу о себе оставил. Целых две памяти. Чудо ремесленной изобретательности и теорию «резкого выпаривания природой» спиртного из однажды откупоренной тары. После трудов потомка Левши в кабинете Пал Палыча и впрямь призывно попахивало.

Ключ от секретного ящика Пал Палыч никогда никому не доверял. Запасной ключ, как только была выполнена работа, он поместил в банковскую ячейку. О ней даже домочадцы не знали. Один из ящиков двухтумбового стола, выглядевший снаружи вполне заурядно, по прихоти русского мастерового стал небольшим, но вполне надежным сейфом. В нем доктор держал приличную сумму наличности, пару доз отличного качества кокаина и пистолет Макарова со спиленными номерами. Оружие преподнес вылеченный и «век благодарный» авторитетный предприниматель. Там же хранилось и несколько памятных фотографий, которым не следовало приближаться к семейному очагу. Очаг ведь, спалиться – раз плюнуть! Довершал скрытую коллекцию нехитрый набор личных вещиц. Немудреный арсенал джентльмена, не чуждого сходить налево, однако не желающего осложнять жизнь ни себе, ни близким. Ни случайным знакомым, ни давним и совсем не случайным. Нычка, одним словом, к которой чужим хода нет. Не было до сих пор.

Пал Палыч включил телефон. «Заряжен. Зарядного устройства нет. Значит, на частые звонки не рассчитан. Оно и к лучшему». Он подождал, пока аппарат наткнется на пригодную сеть. Еще не совсем понимая зачем – «Скажем, проверить, есть ли такой номер?», – он набрал префикс, затем двадцать и два раза по два ноля. Или двойку и пять нолей, так Пал Палычу считать было проще. И приятнее.

– Есть такой номер, Пал Палыч. Есть, не сомневайтесь, – тут же отозвался не успевший выветриться из головы голос. – И насчет содержимого ящика волноваться не следует. Все, как вы изволили убедиться, в нетронутом виде. Сугубо между нами… По-товарищески, так сказать. Кокс еще туда-сюда. Правда, я лично не пользую, не одобряю, но и не борюсь. Может, вы и не для себя… Ну вот, я так и подумал. Совсем другое дело – ствол. Вы же интеллигентный человек! Ну в кого вы будете шмалять, как выразился бы даритель оного раритета. Конечно, если он вам так дорог, то храните себе на здоровье… Забавно получилось: ствол на здоровье… Хм… Но я бы сплавил его в речку от греха да от чужих глаз-носов подальше. Тем более хозяина его бывшего вчера дома нашли задушенным. Да нет, не волнуйтесь. Какое, право, это может иметь к вам отношение? Последствия? Наивный вы человек… Какие еще последствия? Где вы, а где он! Особенно теперь. Опять забавно сказал. Как-то вдохновляюще вы на меня действуете, это комплимент….И правильно, что ничего не знали. К чему вам о таких вещах знать? По большому счету, это и не наше дело. Случайная информация. Мусор. И человек, к слову, был сорный. Заслужил. Конечно, не колготки на горле… Колготки – это совсем не комильфо при его-то нынче былой тяге к стилю. Даже не гаррота. А пижоном покойный был знаменитейшим! Это не наше дело…

– У меня и мысли такой не возникло!

– Вы о чем сейчас, Пал Палыч?

– У меня, говорю, что… и мысли не было как-то связывать кончину, гибель… смерть этого человека с вами.

– Очень хорошо. Это абсолютно правильно. Только вы дослушайте, любезный Пал Палыч. По большому счету, это не наше дело, но из чистой любезности мы проверили: пистолет чист. Вот я о чем. Теперь дошло? А вы что подумали?

– Как можно было проверить, если на нем номера спилены? – удивился Пал Палыч, не реагируя на вопрос. За секунду до этого данное себе слово уже ничему в жизни не удивляться было стремительно взято назад.

– Контрольный выстрел. Потом с пулей в лаборатории поработали. По всем базам прогнали. Рутина. Вы же смотрите сериалы? Должны смотреть. Зна-ем, что смотрите. А чтобы побыстрее, ну чтобы время сэкономить и в то же время с пользой для дела, мы в приемном покое в вашу старшую сестру выстрелили. У нее на вас серьезные виды. Не ровен час досаждать начала бы. Женские приставания на службе… Это же кошмар, катастрофа, люди совершенно наоборот будут думать, так природой заведено. Пал Палыч, да шучу я! Насчет стрельбы по живой мишени шучу! Все остальное – истинная правда.

«Странно, но в ящике совсем нет запаха пороха», – отстраненно подумал Пал Палыч и удивился тому, что высказал недоумение в трубку. Шутка по поводу стрельбы в персонал его совсем не потешила. Ему сильно захотелось, чтобы вся эта странная история с пистолетом оказалась досужим вымыслом. Непременно с доказательствами, что это имен-но вы-мы-сел! Одних слов Пал Палычу было бы мало. Доказательства же, пусть и косвенные, как раз намекали совсем на обратное. Тамару, старшую сестру отделения, он не видел с позавчерашнего вечера. Вроде как приболела. Так ему утром сказали. Но ничего конкретного – что приключилось? И почему сама не позвонила? Раньше звонила. «Надо ее по-домашнему набрать. Или лучше не надо? Нет, правда, не пахнет из ствола… Вы-мы-сел… Сел… Факт, можно сесть. Вот влип!»

– Нет запаха? Так ведь и трупа старшей сестры ни в столе, ни на столе нет. Не обижайте нас, доктор, мы не дилетанты. Прибрались за собой, все почистили. У Тамары, к слову, гланды. Надо было в детстве удалять. Тогда мороженое было вкуснее, а его после операции давали. И вес набрать от сладкого еще не боялась. Теперь вот голос совсем потеряла, поэтому звонка не ждите. Да и вам ее с недельку беспокоить не стоит. С бабушкой ее можете поговорить, если захотите. Старушка не очень-то словоохотлива и вообще несколько не в себе. Однако воля ваша. Вот еще что. Пока нет Тамары, вы ревизию в ее хозяйстве затейте. Вам на пользу пойдет. По крайней мере не потянете за собой наверх человечка, который вас может подставить. Ну и вообще… Уж извините, что в личное вмешиваюсь. Вы, конечно, человек обстоятельный и разумный, так ведь нечеловечески хороша, чертовка! Можно и не устоять. Не благодарите. Пустячная любезность. А хотите номер скажу, который был спилен?

– Спасибо, ни к чему мне. Чист, и ладно. И… вы правы. Дважды правы. И по поводу пистолета. Мне он совсем не нужен. И… насчет того, что зарядку для телефона не оставили. Батарея хоть и усиленная, я так полагаю, но давайте не будем искушать. Понадобится еще. Китайское, оно и есть китайское… Что, если в январе сделали? Вы же в курсе, что в этом году у китайцев новый год наступил в последний день января? Нет? Ну, зато теперь в курсе. Удачи. До связи.

Пал Палыч похвалил себя за то, что так удачно, не дав собеседнику слово вставить, закруглил раздражавший его диалог. Жаль, но критично настроенный внутренний суфлер нашептал ему в ту же секунду, что неведомый собеседник ушел со связи раньше. Что про китайцев ему было совершенно неинтересно. И что «слово» свое он еще в строку «вставит».

– Хорошо, если слово, – заключил доктор вслух. Чувствовал в этот момент потребность развеять сгустившуюся тревогу и опять уповал на звук собственного голоса.

Уповал, надо сказать, зря. Под занавес запоздало сообразил: датой китайского нового года он козырнул прошлогодней.

«Зачем им этот придурок? Для розыгрыша жестковато, если не сказать жестоко. Дорого, к слову. А обустроено-то все как! Конспирация…»

Пал Палыч был относительно себя честен и не надеялся проникнуть в чужую тайну. Он думал о загадочном предназначении своего пациента без огонька, скорее уж безразлично. Теснил ненужными мыслями другие – тревожные, о собственном туманном будущем.

* * *

«Пациент не придурок. Не сметь так отзываться о подопечных, – раздался в голове Пал Палыча незнакомый и строгий голос. – Уважения. Я настоятельно требую уважения и сострадания. Будьте так любезны».

«Что за наваждение?!» – Доктор так резко дернулся в кресле, что драгоценную рюмку спасло от падения на пол лишь чудо.

«Это я тебе “наваждил”, – недобро процедил тот же голос. – И еще “навождю”, если будешь невежлив. Уважать надо болезных. А не то – по жопе колотушкой зарядят!»

«Буду вежлив», – согласно кивнул доктор стене с грамотами и вымпелами. Их он не видел, потому что сильно зажмурился.

По странному стечению обстоятельств Пал Палыч тут же забыл про неведомый голос в своей голове. Пережитое потрясение от короткого диалога тоже пропало бесследно, как и сам диалог. Осталось лишь доброе, щедро сдобренное печалью чувство к недавнему посетителю. «Как там его? Ну да, Иван Васильевич. Дорогой ты мой человек. Как же такого не уважать…»

Вышло, что с глубиной переживаний доктор немного переусердствовал. Или «его переусердствовали». От Пал Палыча всего-то и требовалось, что самое обычное вежливое отношение к страждущему. Что, впрочем, само по себе уже весьма необычно.

Доктор слегка расфокусированным взглядом уставился на янтарь в хрустале, и взгляд собрался как по волшебству. Он недолго рассматривал искрящиеся в электрическом свете грани, не подозревая, какой, опасности подвергал их буквально только что. Откладывать удовольствие не было никакого смысла.

Вульгарно забросив коньяк в сухой рот, Пал Палыч понял, что не только киногерои попадают куда целятся. Прописка среди небожителей примирила его со многим, если не со всем. Такой вечер. И не задался и задался тоже. Жизнь.

После первой рюмки коньяка, показавшегося недостаточно крепким, он решил сегодня же выбросить пистолет в Москву-реку. После пятой рассудил, что по дороге или на набережной его запросто могут сцапать, и решил оставить все как есть, не пороть горячку.

«Притворись мертвым жуком», – вспомнился Пал Палычу старый студенческий совет, нимало не помогавший. «Жука» на семинарах выявляли с завидной регулярностью. Рецепт был, скорее всего, выдуман биологами или зоологами, – решил выявленный в очередной раз «жук». Будущим докторам совет не подходил.

На мысленном пути Пал Палыча встретился анекдот. Показался в тему. Немец тонет посреди озера Балатон, взывает из последних сил: «Хилфэ! Хилфэ!» Венгр с удочкой подсекает поклевку и ворчит в вислые усы: «Надо было на плаванье ходить, а не на немецкий».

«Притворство… мимикрия…» – перебирал доктор слова, способные, как он считал, помочь вспомнить, как же называются люди, посвятившие жизнь букашкам? Он не заметил, как переключился на философскую мысль: «Кругом сплошное притворство».