Текст книги "Слепой. Один в темноте"

– Вы и туда успели заглянуть?! – весело изумился Слепой.

– Туда я не заглядывал, – строго возразил Федор Филиппович, – но видеть подобные вещи мне, не скрою, доводилось. Так что я очень живо представляю, как это должно выглядеть.

– Немножко неспортивно, – заметил Сиверов, – но победителей не судят. Ушел?

– Ушел, – кивнул генерал. – Стреляли, не попали, погнались по улице, а он как в воду канул…

– Ай, молодец!

– Чему ты, собственно, радуешься? – спросил Потапчук.

– Ну, – пожал плечами Глеб, – после всего, что я узнал о Вронском, любой, кто пытается вколотить его в землю по самую макушку, для меня друг, товарищ и брат. Как минимум, единомышленник. Как же не радоваться, что он ушел?

– Ну и дурак, – нагрубил ему Федор Филиппович. – Попытка сорвалась, служба безопасности Вронского стоит на ушах, его личная охрана удвоена, если не утроена, известный нам алгоритм перемещений, естественно, изменен, а новый неизвестен… Сволочь он, а не единомышленник! Вредитель. Ну, вот что ты теперь намерен предпринять?

– Выполнять задание. А как – придумаем, – с уверенностью, которой не испытывал, бодро отрапортовал Глеб. – Во всяком случае, – не кривя душой, добавил он, – это задание я намерен выполнить, даже если вы его отмените.

– При твоей работе эмоции – не лучший советчик, – сдержанно напомнил генерал. – Впрочем, дело твое, тем более что отменять задание пока никто не собирается. Ну, а как твой тур по местам захоронений? Удалось что-нибудь узнать?

– Кое-что удалось, – не отказав себе в удовольствии слегка спародировать начальство, ответил Слепой. – Я нашел могилы Тороповых и получил подтверждение, правда, косвенное, того, что Валерий Торопов жив и не забыл, кто он такой. Могилы ухожены, и не просто ухожены, а любовно. Уверен, если бы этот уход, скажем, оплачивал Вронский, все выглядело бы куда богаче, помпезнее и… ну, бездушнее, что ли. По стандарту, по прейскуранту, понимаете? А там все сделано очень скромно, но с большой любовью и старанием…

– Я понял, – нетерпеливо перебил его генерал. – Это все?

– Не совсем, – усмехнулся Глеб. – Похоже на то, что Вронский сообразил, откуда ветер дует, еще раньше нас.

– Было бы странно, если бы он не сообразил, – сказал Федор Филиппович. – Племянник-то его!

…Глеб Сиверов придерживался на этот счет точно такого же мнения. При всей своей фантастичности версия о мести, которая, как хороший коньяк, вызревала в закупоренном сосуде на протяжении почти двадцати лет, среди прочих версий просто не могла не прийти в светлую голову Александра Леонидовича Вронского, когда тот размышлял о причинах столь жестокой расправы над своим ближайшим другом и личным адвокатом. Уж он-то, как никто, знал, что у племянника, коль скоро тот решил воскреснуть, найдется, о чем поговорить с дядюшкой!

Знал это, вероятнее всего, и начальник службы безопасности Кривошеин. Как опытный разведчик и старательный, не упускающий ни одной мелочи работник он наверняка постарался выяснить о своем работодателе все, что возможно. Связи у него обширные, методы отработаны до автоматизма, так что уже к исходу первого месяца работы Кривошеина на новом месте у Вронского вряд ли остались от него хоть какие-то секреты. Если они вообще когда-нибудь были…

Способ, к которому прибег Глеб Сиверов, чтобы установить, жив ли на самом деле Валерий Торопов, лежал прямо на поверхности, и вряд ли Кривошеин с его опытом и профессиональной подготовкой мимо этого способа прошел. Принимая это во внимание, Глеб двигался по боковой аллее, служившей северной границей восемнадцатого участка, неторопливым прогулочным шагом, время от времени останавливаясь и подолгу вчитываясь в полустертые временем и непогодой надписи на надгробиях и крестах.

Потом он заметил бросившуюся в глаза с дешевого надгробия из поддельного гранита фамилию «Торопов». Захоронение располагалось в стороне от аллеи, метрах в двадцати, и подробно разглядеть его с такого расстояния мешала путаница оградок, крестов, могильных плит, густо затянутая и заплетенная разросшимися кустами сирени и шиповника, мертвой прошлогодней травой и самым обыкновенным бурьяном. Глеб сошел с аллеи и начал с прежней медлительной неторопливостью продираться и протискиваться сквозь этот цепляющийся за одежду и ежеминутно норовящий больно наподдать по голени притаившейся в густой траве оградкой, скорбный и убогий лабиринт. По дороге он не забывал останавливаться, вертеть головой во все стороны и без необходимости изучать надписи на могилах. Он так никого и не заметил, но это вовсе не означало, что поблизости действительно никого нет.

У низкой оградки, которой было обнесено фамильное захоронение Тороповых (генерал-лейтенанта и его супруги тут, конечно, не было; они, надо полагать, лежали где-нибудь на Ваганьковском или Новодевичьем), Глеб задержался ровно настолько, сколько понадобилось, чтобы окинуть могилы пристальным взглядом. От этого взгляда не укрылись ни любовно ухоженные, без малейшего намека на сорняки клумбы, ни слегка увядшие живые цветы у подножий надгробных плит, ни ровная, густая, износостойкая и от природы низкорослая, явно импортная трава газона. Фотография тринадцатилетней Евгении Тороповой кольнула душу острым сожалением. «Какая женщина могла вырасти!» – с горечью подумал Глеб и двинулся дальше, продолжая старательно высматривать в мешанине имен и дат то, чего там никогда не было.

Сделав небольшой крюк и все-таки ухитрившись чувствительно ушибить ногу об угол железной оградки, он выбрался обратно на аллею. За то время, что он бродил среди могил, ситуация в корне переменилась. В отдалении откуда-то возникли и теперь неторопливо приближались к Глебу со стороны центральной аллеи две рослые, крупные мужские фигуры, издалека немного похожие на парочку пингвинов-переростков из-за темных костюмов и белоснежных рубашек. Осторожно покосившись через плечо назад, он обнаружил там точно такую же картину.

Продолжая вертеть головой по сторонам, Глеб медленно двинулся навстречу идущим со стороны центральной аллеи «пингвинам», а потом, словно углядев, наконец, искомое, устремился к одинокой, основательно заросшей сорняками могилке с покосившимся жестяным обелиском, на верхушке которого виднелась ржавая пятиконечная звезда. «Пингвины» ускорили шаг, почти побежали, но, когда Глеб толкнул скрипучую калитку и, склонив голову, остановился у обелиска, опять пошли медленнее.

Побитая ржавчиной табличка гласила, что под обелиском лежит некто Ираклий Вахтангович Цхеидзе, родившийся в тысяча девятьсот двадцать третьем году и дотянувший аж до две тысячи пятого. Глеб без труда подсчитал, что в июне сорок первого Ираклию Цхеидзе уже исполнилось восемнадцать, и, судя по обелиску со звездой, война его стороной не обошла.

– Прости, солдат, – вполголоса произнес Глеб, обращаясь к лежащему под ржавым обелиском человеку.

Когда «пингвины», подойдя, замедлили шаг, он уже сидел на корточках и старательно выпалывал сорняки, которыми густо поросла могила солдата давней большой войны.

– Мужчина, – стараясь быть вежливым, окликнул его один из «пингвинов», – я извиняюсь, у вас огоньку не найдется?

Глеб встал с корточек, отряхнул испачканные землей руки, залез двумя пальцами в карман и выудил оттуда зажигалку. Поскольку он не сделал ни малейшей попытки покинуть пределы обнесенного оградкой пространства, а здесь была не тюремная камера, чтобы помыкать тем, кто ниже тебя ростом и уже в плечах, заговорившему с ним «пингвину» пришлось удовлетвориться ролью Магомета, идущего к горе. Он двинулся напролом, треща кустами, перешагивая низкие оградки и периодически наступая на могилы, и остановился в метре от Глеба, вертя в пальцах незажженную сигарету.

Второй, будто бы за компанию, увязался следом. Оба они были молодые, не старше тридцати пяти, спортивные и с виду очень крепкие ребята со стрижеными затылками и малоподвижными физиономиями профессиональных вышибал, а их пиджаки одинаково оттопыривались с левого бока, явно скрывая нечто, не предназначенное для посторонних глаз. Созерцая эти характерные вздутия, Глеб порадовался тому, что на правах «свободного художника» может игнорировать дресс-код: из-под его просторной матерчатой ветровки ничего не выпирало, хотя он тоже явился на кладбище не с пустыми руками.

Тот, что просил огня, принял протянутую зажигалку и прикурил, будто бы невзначай шаря глазами по сторонам. Его цепкий, все подмечающий взгляд несколько раз скользнул по лицу Глеба, и Слепой подумал, что, кажется, седина на висках впервые в жизни сослужила ему добрую службу. Будь он помоложе лет на пятнадцать-двадцать, дело вряд ли кончилось бы миром. Эти люди наверняка работали под началом отставного полковника Кривошеина и подкарауливали здесь не кого попало, а некоего гражданина неизвестной наружности, но известного, а именно тысяча девятьсот восемьдесят первого, года рождения. Глеб же не мог сойти за тридцатилетнего ни при каких обстоятельствах, так что говорить им, по большому счету, было не о чем.

Как немедленно выяснилось, охранник Вронского думал иначе.

– Цхе… Цхеидзе, – дымя зажатой в уголке рта сигаретой, с трудом прочел он вслух надпись на табличке. – Ираклий Вахтангович. Ишь ты, грузин. И, наверное, воевал. Не с нами, а за нас. Уважаю.

– Времена меняются, – сообщил ему Глеб.

– Слышь, земляк, – встрял в их интеллигентную беседу второй охранник, решивший, по всей видимости, что Глеб выглядит вполне безобидно, а значит, мелкими условностями наподобие элементарной вежливости можно смело пренебречь. – А ты, хоть и чернявый, на грузина, вроде, не похож!

– А должен? – с приветливой улыбкой обернулся к нему Сиверов.

– По ходу, да, – без тени смущения заявил охранник. – Если ты русский, зачем на могиле грузина траву рвешь? Кто он тебе – отец, дед? Ведь нет же!

– Он моему деду на войне жизнь спас, – еще раз мысленно попросив прощения у спящего под обелиском, сообщил Слепой. – Дед, когда два года назад умирал, просил найти его могилу. Думал, не найду, а она – вот…

– Два года назад?.. На войне?.. – с натугой ворочая в уме чересчур громоздкие для его куриных мозгов четырехзначные числа, переспросил охранник. – Бывают же, блин, долгожители! Не дай бог до таких лет дотянуть…

«Поговори еще немного, и не дотянешь даже до сегодняшнего вечера», – с внезапно вспыхнувшей злостью подумал Глеб.

– Пошли, – будто подслушав его мысли, толкнул локтем своего не в меру любознательного и разговорчивого коллегу первый «пингвин». – Терки будешь дома с тещей тереть. Нам еще нашего родственника найти надо. Спасибо за огонек, – обратился он к Глебу.

– Не за что, – суховато откликнулся тот. – Всего наилучшего.

«Пингвины», все четверо, исчезли так же тихо и незаметно, как появились. Но Глеб, помня об их незримом присутствии, провел на могиле Ираклия Цхеидзе еще целый час, дергая и охапками относя к расположенному метрах в пятидесяти дальше по аллее мусорному контейнеру молодые, еще не успевшие войти в настоящую силу сорняки…

– Тимуровец, – саркастически проворчал Федор Филиппович, дослушав до конца его рассказ. – А я-то думаю, куда он подевался? В городе такое творится, Вронского чуть не пришили прямо у гроба Фарино, а он, видите ли, демонстрирует навыки полевода и патриотическое воспитание!

Глеб промолчал и, судя по брезгливой, болезненной мине, появившейся на выразительном лице Федора Филипповича, правильно сделал: похоже, генерала покоробило от собственной реплики и без замечаний со стороны Слепого.

– Какие будут соображения? – резко меняя тему, спросил Потапчук.

– Соображений у меня кот наплакал, воробей нагадил, – признался Глеб. – Черт знает, как его искать, этого Торопова! Двадцать третьего годовщина смерти его сестры…

– Я бы на твоем месте не особенно на это рассчитывал, – сказал Федор Филиппович.

– Да я, честно говоря, и не рассчитываю. Просто, кроме этого кладбища, зацепок пока не наблюдается. Номера на «девятке» наверняка фальшивые…

– И номера фальшивые, и «девятка» уже полгода числится в угоне, – проинформировал его генерал. – Забудь о ней и больше никогда не вспоминай. Она стоит в полуквартале от зала, где проходила церемония прощания с Фарино, за углом. Я установил за ней наблюдение, но надо быть законченным идиотом, чтобы после всего, что уже случилось, приблизиться к ней на расстояние прямой видимости.

Глеб грустно покивал, соглашаясь. Торопов или не Торопов, но идиотом его конкурент точно не являлся, а значит, о серой «девятке» и впрямь следовало поскорее забыть. Очередная ниточка, по которой можно было хотя бы теоретически добраться до неизвестного охотника на педофилов, оборвалась с печальным треском.

– А может, по пивку, товарищ генерал? – все-таки предложил он, зная, каким будет ответ.

– Тимуровец-алкоголик – это что-то новое в моей практике, – сообщил Федор Филиппович. – Что-то свежее, волнующее… А поработать тебя не тянет?

– Не-а, – лениво протянул Сиверов, внезапно осознав, что лжет.

Его таки тянуло поработать – вернее, потянуло вдруг, только что, прямо сию секунду. И не просто поработать, а еще разок, более внимательно, изучить предоставленные в его распоряжение Федором Филипповичем документы – те самые, на которые сутки назад он уже буквально не мог смотреть.

– А придется, – мстительно сказал генерал, и Слепой не стал возражать против того, что сам считал необходимым.

Глава 12

Андрей Кузнецов легко сбежал по ступенькам крыльца и, не оглядываясь, зашагал в обход кирпичного, с бронзовым барельефом в виде щита и меча на отмеченном легким готическим акцентом фасаде здания прокуратуры. Он держал путь к служебной стоянке, где терпеливо калился на солнце, дожидаясь хозяина, его недавно вернувшийся из ремонта немолодой бежевый «пассат».

На улице было уже по-настоящему жарко, и, издалека углядев знакомый, заново отрихтованный и выкрашенный багажник со сверкающими на солнце хромированными буквами, складывавшимися в название популярной модели «народного автомобиля», Андрей подумал, что хороший пассат Москве сейчас бы очень не помешал. За неимением пассата сгодился бы и муссон, и любой другой ветер – неважно, какого направления, лишь бы был свежим и сильным.

На ходу он стянул с себя и перебросил через руку мгновенно раскалившийся пиджак. Стало легче, но ненамного. На кожаной папке, которую многие коллеги Андрея считали прямо-таки неотъемлемым атрибутом профессии, казалось, можно было зажарить глазунью, а до латунных зубчиков «молнии» было действительно страшно дотронуться – а вдруг обожжешься?

Нашаривая правой рукой в кармане переброшенного через левую пиджака ключ, Андрей с привычным неудовольствием вспомнил, что в машине нет кондиционера. Да и откуда ему взяться, при его-то заработках? Да что кондиционер! Машине скоро двадцать лет, каждая проверка выхлопа на СО и СН кончается демонстрацией удостоверения сотрудника прокуратуры, и всякий раз менты, которых кто-то метко окрестил «продавцами полосатых палочек», смотрят с упреком, чуть ли не с жалостью: что ж ты, прокуратура, при таких-то возможностях не можешь себе нормальные колеса купить?

Чертовы взяточники, подумал он. И трижды чертова работа. Вкалываешь, как проклятый, нервы на пределе, покоя нет ни днем, ни ночью, а денег – кот наплакал. Это, понятное дело, если не брать на лапу. И вообще, этот мир устроен как-то неправильно. Почему-то те, кто, посмеиваясь, вытирает об закон ноги, живут припеваючи и ни в чем не знают отказа. А те, кто честно трудятся и не менее честно упомянутый закон соблюдают, чтят, блюдут и охраняют (не надо песен, есть, есть еще на свете и такие люди!), кое-как перебиваются от зарплаты до зарплаты. Как сказал один писатель – Хайн-лайн, кажется, но, может, и не он: человек живет для того, чтобы выплатить налоги и умереть. Лихо завернуто. Главное, оптимистично.

На стоянке, на самом солнцепеке, в полуметре от багажника бежевого «пассата», стояла, тиская тонкими пальчиками дерматиновые ручки сумки, младший советник юстиции Варечка Наумова. Мгновение назад никакой Варечки на стоянке не было; откуда она там взялась, оставалось только гадать, зато Андрей мог поспорить на годовое жалованье, что знает, кого она ждет.

Вот не было печали, подумал он. А вы знаете, Варвара Никитична, что ваши действия можно рассматривать как сексуальное домогательство? Вы юрист и, кажется, должны отдавать себе в этом полный отчет. Как и в том, что это дело подсудное. Так что же это вы, сознательно нарушаете закон? На скамью подсудимых захотели? Нехорошо, ай, нехорошо! А еще советник юстиции – хоть и младший, но все-таки…

Почему-то вдруг вспомнились изумленные глаза Быкова и написанное в них крупными фосфоресцирующими буквами обидное, ругательное слово. А может, он и впрямь идиот? Ведь, если разобраться, что ему мешает? Он не женат, она тоже свободна и, мягко говоря, не против. А кто против? Он. А почему? Да черт его знает, на самом-то деле! Нипочему. Потому что так нельзя. Как животные – спарились и разбежались. Можно, конечно, и не разбегаться, Варечка будет только рада. Белое платье, фата, цветы, обручальные кольца, струнный квартет, пьяные родственники со стороны невесты, утирающий набежавшую слезу прокурор… «Сегодня в нашем дружном коллективе радостное событие. Два наших сотрудника, наших боевых товарища решили объединить свои судьбы и дальше шагать по трудной дороге жизни вместе, рука об руку…»

А ему это надо?

Шалишь, подумал он, вынимая из кармана горячего пиджака теплый ключ с приятной на ощупь головкой из бархатистой, податливой пластмассы. Шалишь, брат, не в этом дело! Ты просто боишься, что у тебя ничего не получится, и что Варечка, которая сейчас смотрит на тебя преданными собачьими глазами, при встречах станет отворачиваться с насмешливым фырканьем и рассказывать дамочкам в прокуратуре, что ты импотент. Когда им хочется побольнее задеть мужика, они всегда, к месту и не к месту, употребляют это поганое слово: импотент. Мелочные, злобные, продажные твари…

– Вы кого-то ждете, Варвара Никитична? – для разнообразия первым заговорил он, подходя к машине.

– Нет. То есть да, – как обычно, запуталась она. Взгляд ее васильковых глаз привычно опустился вниз, а потом со смелостью отчаяния взметнулся вверх, к его лицу. – Вас. Я жду вас.

– Правда? – деланно изумился он, подумав про себя: кто бы сомневался. – И чем обязан?..

– Понимаете, – пустилась в объяснения она, – за мной обещала заехать подруга, но она не смогла, а у меня дома срочные дела…

Еще вчера Андрей непременно поинтересовался бы, не та ли это подруга, что давеча так подвела Варвару Никитичну с билетами на «Травиату», а потом вместо контрольного выстрела попросил бы телефончик этой таинственной, подверженной внезапным заболеваниям подруги. Но сегодня что-то помешало ему так поступить с Варечкой – уж не Быков ли с его красноречивыми взглядами?

– Вот я и подумала, – слабеющим, как пуля на излете, голосом договаривала свой не блещущий оригинальностью, явно заготовленный заранее и отрепетированный перед зеркалом текст бледная от волнения Варечка Наумова, – вы на машине, нам почти по пути… Так, может быть, если это вас не очень затруднит…

Все-таки она была трогательная. «Что же она делает? – подумал Андрей, испытывая что-то вроде растерянности перед лицом этого робкого напора. – Ведь умница, красный диплом, в личном деле сплошные благодарности, и при этом далеко не дурнушка… А что несет, что несет! Уши вянут слушать. То ли она меня держит за полного идиота, за кобеля, который думает не головой, а совсем другим местом, и которого стоит только пальцем поманить. То ли и впрямь втрескалась по уши, совсем лишилась рассудка на почве неразделенной любви и уже сама не понимает, что говорит, как выглядит со стороны…»

– А знаете, Варя, – совершенно неожиданно для себя сказал он, – может, ну их к дьяволу, эти ваши срочные дела? Давайте-ка закатимся в какое-нибудь уютное, не слишком дорогое местечко и для начала хорошенько поедим. И, может быть, даже что-нибудь выпьем. Лично я из последних сил балансирую на грани каннибализма. А вы?

– Но как же…

– Дела? Дела подождут. Нет на свете таких дел, которые не могли бы немного подождать. Правда-правда, нет. Совсем нет. И потом, как сказал один умный человек, основа любого мероприятия – сытый желудок.

– Какого мероприятия? – сочла необходимым уточнить младший советник юстиции Наумова.

– Любого, – веско повторил Андрей. – Вам виднее, какого. Что вы там планировали – постирушки? Кормление соседского котенка?

Синяя форменная юбка заканчивалась у нее на десять сантиметров выше колен. Это была любимая длина Андрея, особенно если ноги были стройные. У Варечки Наумовой были стройные ноги, которые почти не портили толстоватые лодыжки. Еще у нее была упругая попка сердечком, тонкая талия, высокая, в меру пышная грудь, нежная чистая шея, аккуратные розовые ушки и милое личико с чуточку пухлым, созданным для поцелуев (как сказал в незапамятные времена какой-то пошляк) ртом. Она была блондинка – натуральная, что особенно ценно, – и при этом не дура. Она очаровательно стеснялась и краснела, имела какой-то там пояс по дзюдо и была мастером спорта по стендовой стрельбе. Она умела удивлять обманутых ее внешностью подследственных и, кажется, была готова удивить Андрея Кузнецова – не своим умением вести допрос, а иными, скрытыми от посторонних глаз талантами.

…Ни в какой ресторан они, естественно, не поехали. Никакого обсуждения этой темы тоже не было: Андрей просто привез ее домой, подогнал машину к подъезду, обошел ее спереди и открыл перед Варечкой дверь. И она молча приняла протянутую руку и выбралась на пыльный асфальт двора, ни словом, ни взглядом не выразив удивления, которого, конечно же, не испытывала. Когда она выходила, Андрей заметил, что ступни у нее маленькие, изящные – тридцать шестого, а может быть, даже тридцать пятого размера. И еще до него вдруг, только теперь дошло, что она так и приехала к нему в синем форменном кителе с погонами младшего советника юстиции…

По дороге они разговаривали. А куда им было деваться? Час пик, жара, пробки, да и молчать всю дорогу, имея в виду то, чем они собирались заняться, было бы неловко и странно. Начала, как обычно, Варечка, участливо поинтересовавшись, что у него с лицом и руками.

– Подрался, – лаконично ответил он, остро сожалея о том, что нет никакой возможности куда-нибудь спрятать лежащие на баранке опухшие, со ссадинами на костяшках пальцев ладони.

– А с кем? – почему-то заинтересовалась абсолютно не касающимися ее подробностями Варечка.

– Да так, ни с кем. Просто подошли какие-то ребята, ярко выраженные маргиналы… Ну, что вы хотите, райончик у меня не элитный, окраина. Попросили закурить. А мне, как на грех, вспомнился один старый анекдот. Это, знаете, подходят к мужику в темной подворотне трое и просят закурить. А он снимает с головы норковую шапку, кладет туда сигареты, зажигалку, бумажник, часы и обручальное кольцо, отдает все это им и этак грустно спрашивает: «Когда ж вы, сволочи, накуритесь?»

– Ну?.. – испуганно, поскольку была догадлива, округлила она васильковые глаза.

– Ну, я и процитировал. Просто не сумел удержаться… А они обиделись. Не надо так смотреть, – сказал он, бросив на нее быстрый взгляд и снова сосредоточив внимание на дороге. – Вы же видите, я жив-здоров, они тоже практически не пострадали… Для мужчины драка – обыкновеннейшее дело. Это даже полезно: дает выход природной агрессии. Хотя, конечно, противозаконно. Но вы не задумывались, сколько раз на дню даже мы, сотрудники прокуратуры, тем или иным образом нарушаем закон? По мелочам, но нарушаем, потому что иначе – никак…

– Нет, ничего, – немного невпопад откликнулась Варечка. – Просто я почему-то решила, что это был Солодовников.

– Кто?!

– Солодовников. Помните прораба, который спал со своими дочерьми? Вы его закрыли на шесть лет. Я сегодня утром, когда увидела ссадину у вас на лице, сразу подняла ваши старые дела и узнала, что он недавно освободился.

– Правда? И что?

– Ну, он ведь грозился…

Андрей усмехнулся, включая указатель поворота и перестраиваясь в соседний ряд.

– Многие грозятся, – сказал он. – Но очень немногие свои угрозы выполняют. Месть перегорает, да и возвращаться за проволоку, сами понимаете, неохота… Да и потом, что же мне теперь – бояться их? Купить себе танк? В монастырь уйти, в скит? Нет, Варвара Никитична, бояться их нам с вами по штату не положено. Солодовников… Как же, как же, помню. А вы забудьте. На всякий случай, для вашего сведения: я ведь тоже мастер спорта. Только не по стрельбе, как вы, а по боксу. Что мне ваш прораб?

Герой, подумал он при этом. Теперь, чтобы усилить произведенное на девушку впечатление, надо бы продемонстрировать бицепс и вообще поиграть мускулами. Жаль вот только, что за рулем это немного затруднительно… А она умница. И сыскарь прирожденный. Подрастет, наберется опыта, перестанет стесняться – цены ей не будет. Это ж надо было додуматься: Солодовников! И даже в архив сходить не поленилась…

С прораба Солодовникова разговор естественным образом перекинулся на педофилов. То есть, с точки зрения нормального человека, подобный разговор между мужчиной и женщиной, намеревающимися в ближайшее время заняться любовью, выглядел скорее противоестественным, но они как-никак оба работали в прокуратуре, и для них в таком повороте темы не было ничего странного.

Затеяла этот разговор, опять же, Варечка, сообщив, что по Москве уже поползли слухи об очередном маньяке, который выслеживает и убивает педофилов. Андрей в правдивости этих слухов усомнился, указав на то, что маньяк-педофил – явление привычное и, к сожалению, довольно широко распространенное, а вот о маньяках, так сказать, антипедофилах ему слышать пока не доводилось.

– И вообще, – сказал он легкомысленно, – маньяк – это, конечно, плохо. А вот слухи о маньяке, да еще таком, о каком мы с вами сейчас говорим, – это хорошо. Очень хорошо!

– Что же хорошего в панических слухах? – удивилась она.

– Как – что? Вообразите на минутку, что по городу пополз слушок о маньяке, который выслеживает и зверски убивает… ну, я не знаю… скажем, нарушителей правил дорожного движения. Перешел улицу в неположенном месте, и назавтра тебя нашли с отрезанной головой…

– Фу, – сказала Варечка.

– Не «фу», а просто вообразите. Я говорю о воображаемом маньяке. Несуществующем. Маньяка нет, а слух есть, понимаете? И к чему это приведет? Мамаши начнут драть своих отпрысков, как Сидоровых коз, за малейшую попытку приблизиться к проезжей части вне зоны пешеходного перехода, водители будут свято соблюдать скоростной режим и раскланиваться друг с другом в пробке… Никаких мигалок на встречной полосе, никаких проездов на красный свет и парковок под запрещающим знаком…

– И в Москве уже на следующий день случится транспортный коллапс, – сказала Варечка, разговорившаяся настолько, что даже обрела способность иронизировать. – Но я поняла, о чем вы. Слухи о маньяке полезны тем, что заставят потенциального педофила задуматься: а стоит ли рисковать головой ради минутного удовольствия? Только мне кажется, что это не повод для шуток…

– А что еще мне остается? – с неожиданно прорвавшейся горечью спросил Андрей. – Я уже вторую неделю талдычу всем и каждому, что у нас появилась серия, и мне никто не верит – ни это чучело в благородных сединах, наш прокурор, ни даже Быков…

– Быков – это такой небритый, из уголовного розыска? На которого завели дело за избиение задержанного?

– Он самый, – кивнул Андрей. – Отличный сыщик, светлая голова. Тоже расплачивается за, как вы изволили выразиться, минутное удовольствие…

Повторное упоминание о минутном удовольствии ее смутило. Она немедленно залилась краской, потупилась, и с этого мгновения разговор начал увядать прямо на глазах. Она еще успела сообщить Андрею, что верит ему, и виновато улыбнулась в ответ на его горькое: «А толку?» А когда стало окончательно ясно, куда они направляются, замолчала совсем. Она молчала, идя через залитый предвечерним солнцем двор к подъезду; в лифте она тоже молчала, упорно глядя в стену с видом человека, собирающегося с духом перед прыжком с огромной высоты в незнакомую воду. Она никак не отреагировала на неуклюжие и не особенно искренние извинения Андрея за царящий в квартире холостяцкий бедлам, а когда он, указав на дверь ванной, сказал: «Душ там», – так же молча вошла в ванную, заперлась и пустила воду.

Она так и не проронила ни словечка до самого конца, и только когда он мягко опрокинул ее на постель и осторожно вошел в нее, закрыла глаза и издала чуть слышное: «Ах!» Она была нежной, теплой, послушной, неожиданно умелой и при этом чистой, без малейшего намека на пошлость. Он очень старался соответствовать, и на какое-то мгновение ему даже почудилось, что все получится.

И, разумеется, ни черта не получилось. Никакого удовольствия, хотя бы минутного, не говоря уже о чем-то большем, на что он тайком от себя самого весьма надеялся. Наверное, и пробовать не стоило. Разумеется, не стоило, и он заранее это знал. Варечка была хорошая, но – не та. И вышла из всего этого, как всегда, когда пытаешься пойти наперекор собственной природе, полнейшая неловкость и стыдная чепуха: хотел обмануть себя, а обманул ее – ни в чем перед тобой не виноватую, да еще, судя по всему, и влюбленную по уши, как девчонка.

Хорошо, что она хотя бы не была девственницей. Утешение слабенькое, но, как говорится, и то хлеб…

Он стоял голый у окна и курил, глядя во двор.

– Ты что, расстроился? – спросила она.

Тон у нее был спокойный, без этих мерзких, унизительных ноток участия, милосердно проявляемого к тому, кто споткнулся и пропахал носом гравий беговой дорожки в метре от финишной ленты. Она говорила как добрый товарищ, как коллега, готовый подставить плечо и помочь справиться с непосильной работой. Или как хорошая жена и хозяйка, свято исповедующая принцип: что мое, то самое лучшее, и не суйте нос в наши семейные дела – без вас разберемся, и все у нас будет хорошо. Да, она явно успокоилась, обрела уверенность в себе. Почему бы и нет? Главный рубеж, казавшийся непреодолимым, остался позади, а дальнейшее, как ей представлялось, зависело только от нее.

– Брось, – тем же теплым товарищеским тоном продолжала она, не дождавшись ответа. – Я тебя прошу, не надо этих мужских комплексов. Ведь ерунда же! Я же видела, у тебя все в полном порядке. Просто усталость, стресс… Это со всеми случается, я читала. Сейчас немного отдохнешь, и все будет хорошо. Если хочешь, можешь ничего не делать, я все сделаю сама. Слушай, а есть и вправду хочется! У тебя найдется, что пожевать? Или хотя бы кофе?