Текст книги "Слепой. Один в темноте"

Все это было ясно и понятно, эти аксиомы Дмитрий Иванович усвоил задолго до того, как поступил в военное училище – пожалуй, еще в начальной школе, когда зачитывался биографиями великих полководцев. Но в данном конкретном случае существовала одна загвоздка. Чтобы стереть агрессора в порошок, его надо видеть. Ну, или, принимая во внимание современный уровень развития военной техники, как минимум знать, где он находится, чтобы нацелить туда ракеты.

В этом-то и заключалась суть проблемы. Дмитрий Иванович не видел противника, не представлял, где он находится или хотя бы как выглядит. Единственное, что о нем было известно, это что он существует.

Зато господин Вронский, сидя в своем сложенном из опечатанных банковскими бандеролями денежных пачек замке, торчал на голом месте, как неподвижная мишень посреди артиллерийского полигона. И служебный долг повелевал Дмитрию Ивановичу сделать так, чтобы эту завидную мишень даже не оцарапало случайным осколком.

Все тот же господин Вронский в связи с вышеизложенным мог бы сказать: на то и разведка, чтобы знать, где находится противник и чем он располагает. Это тоже была аксиома, известная Дмитрию Ивановичу с младых ногтей, но дела все это, увы, не меняло: он по-прежнему не знал, где искать Валерия Торопова. Более того, он даже не мог с уверенностью утверждать, что имеет дело именно с племянником Вронского, а не с каким-то другим человеком, которого Александр Леонидович и его присные когда-то крепко обидели. Электронное письмо, где говорилось про двадцать третье мая, тоже могло быть написано кем-то другим – кем-то, кто давным-давно знавал сбежавшего из дому мальчишку и был в курсе неприятностей, которые заставили его решиться на этот отчаянный шаг.

Это было только предположение, и притом сильно притянутое за уши, но такая возможность не исключалась, и, когда Дмитрий Иванович обо всем этом размышлял (а таким размышлениям он теперь предавался почти постоянно), ситуация начинала его просто-напросто бесить. Ведь сплошной туман, и ни малейшего просвета! А все почему? А все потому, что кое-кто в свое время думал не головой, а совсем другим местом. Напакостил, нагадил, а теперь, когда подоспело время платить по счетам, изволь, видите ли, его защищать! А он при этом еще и недоволен: недостаточно активно защищаешь, говорит.

Некоторым подспорьем служила фотография, сделанная установленной на входе в траурный зал веб-камерой. Копия этой фотографии теперь имелась у каждого охранника; раздача копий сопровождалась кратким инструктажем, который предписывал охране поднимать тревогу сразу же, едва изображенное на фотографии лицо появится в поле ее зрения. А при благоприятном стечении обстоятельств – например в отсутствие свидетелей – охране предписывалось стрелять на поражение.

Мера была, спора нет, необходимая, но опять пассивная. Видимо, от отчаяния, ибо ничем иным не мог объяснить свой поступок даже самому себе, Дмитрий Иванович поделился своими проблемами с системным менеджером Сережей.

Сделал он это, пока Сережа приводил в божеский вид оставляющее желать лучшего изображение. Никакие имена в разговоре, естественно, не упоминались, от лишних подробностей Дмитрий Иванович тоже воздержался. Да и вообще, вышло все как-то само собой, мимоходом: возясь с «Фотошопом», который использовал крайне редко и потому успел основательно призабыть, Сережа поинтересовался, что это за тип изображен на фотографии.

– Да если б знать! – с досадой воскликнул тогда Дмитрий Иванович. – Есть у меня на подозрении один человечек, но я даже не представляю, как он сейчас может выглядеть. Так что остается только гадать, он или не он. А на гаданьях в нашем деле далеко не уедешь…

И тогда Сережа, не прерывая работы, сказал:

– Если достать фотографию этого вашего человечка, хотя бы детскую, можно обойтись без гаданий.

Дмитрий Иванович его, естественно, не понял и потребовал разъяснений, в которые Сережа немедленно пустился с охотой профессионала, оседлавшего любимого конька. Послушав его секунд тридцать или около того, Кривошеин прервал собеседника вежливой просьбой перевести все сказанное на русский язык и в дальнейшем говорить только по-русски – если, конечно, Сережу это не очень затруднит.

Сережу это, разумеется, затруднило, но не настолько, чтобы поставленная задача показалась ему невыполнимой. В переводе на русский язык и в предельном упрощении его разъяснения звучали примерно следующим образом. Оказывается, уже много лет назад было разработано целое направление компьютерных программ, способных не только восстановить внешний облик давно умершего человека по фотографии его черепа, но и состарить или, наоборот, омолодить снимок живого индивидуума с учетом среднестатистических данных о происходящих в человеческом организме возрастных изменениях. При помощи этих программ, как утверждал Сережа, можно более или менее отчетливо представить себе, как выглядел восьмидесятилетний старик в расцвете сил, или, наоборот, как будет выглядеть пятнадцатилетний юнец, когда ему стукнет семьдесят пять.

Из этого следовало, что, имея фотографию девяти– или, скажем, десятилетнего Валерия Торопова, можно без особого труда узнать, как он должен выглядеть теперь.

– Сделать сможешь? – начиная ощущать под ногами некое подобие твердой почвы, спросил Кривошеин.

– Думаю, что смогу, – с очень не понравившимся ему сомнением ответил компьютерщик. – Только, во-первых, программки этой у меня нет, и в магазине ее не купишь – спрос практически нулевой, ей только специалисты пользуются, а им за программным обеспечением в магазин бегать не приходится, у них все за государственный кошт и с доставкой на рабочее место… Надо пошарить в сети или спросить у кого-то…

– Пошарь, – сказал Дмитрий Иванович. – Спроси. Дело важное, Сережа.

– Пошарю, – пообещал тот. – Но существует еще один нюанс. Средние данные – они средние и есть. А если он, скажем, с двенадцати лет запоем хлестал денатурат, его сейчас не то что компьютер – мать родная не узнает.

– Если он с двенадцати лет хлестал денатурат, его давно нет в живых, – не удержался от замечания Кривошеин. – Короче, заканчивай с этой фотографией, печатай копии, а потом бросай все и ищи мне эту свою программку. Срочно, Сережа!

Из кабинета системного менеджера он чуть ли не бегом направился к Вронскому. Тут его ждало разочарование: фотографии племянника у Александра Леонидовича не было. Ни одной. Ну, естественно! Он давным-давно спалил в камине на даче, которой владел до того, как построил дворец на Рублевке, все, что хоть как-то напоминало о семье Тороповых. Даже договор купли-продажи их квартиры на Кутузовском, наверное, спалил, не говоря уже о том завещании, которое когда-то состряпал для него покойный Марк Фарино.

Разговаривать на эту тему Вронскому тоже явно не хотелось, но Дмитрий Иванович заставил его напрячь память, указав на то, что от искомой фотографии может напрямую зависеть его, Александра Леонидовича Вронского, драгоценная жизнь. Это, конечно, было преувеличение, но очень большое.

Вронский честно напрягся, но это не помогло. Нельзя вспомнить то, чего никогда не знал, и невозможно найти то, чего не существует в природе – так, примерно, прозвучал его окончательный ответ на настойчивые наводящие вопросы Дмитрия Ивановича.

А потом, когда Кривошеин уже собрался уходить (с трудом сдерживая острое желание перед уходом демонстративно сплюнуть под ноги), господина олигарха вдруг осенило: он вспомнил, что буквально за неделю до побега племянника в классе собирали деньги на коллективное фото по случаю окончания начальной школы, и он честно выдал Валерке требуемую сумму. И вроде бы даже слышал потом рассказ о каком-то смешном казусе, случившемся во время фотографирования – смешном, разумеется, с точки зрения десятилетнего пацана. То ли ширинка там у кого-то расстегнулась, то ли пиджак оказался застегнут не на ту пуговицу, и училка, разумеется, изрекла по этому поводу что-то такое, показавшееся сборищу малолеток просто уморительно остроумным и нуждавшееся в пересказе взрослым, дабы и те смогли насладиться этим перлом… Словом, это было не важно; важно, что сам процесс фотографирования имел место, и Валерка Торопов принимал в нем участие. Это означало, что где-то на планете должно существовать не менее двух десятков экземпляров фотографии, в которой так остро нуждался Дмитрий Иванович.

Подумав с минуту, Кривошеин отыскал самый простой и верный путь к одному из упомянутых экземпляров. Вронский, хоть и с некоторым скрипом, припомнил, в какой именно школе учились его племянники. Он сумел вспомнить даже то, что Валерка ходил в «А» класс, что существенно облегчало Дмитрию Ивановичу задачу, поскольку избавляло от необходимости задавать лишние вопросы, говорить с лишними людьми и поднимать архивные материалы, которых, вероятнее всего, просто не существовало в природе.

По окончании разговора с Вронским он немедленно направился в поименованную школу и уже через сорок минут беседовал с завучем начальных классов. Эта дама, как выяснилось, работала в школе всего пятый год и никакого Валерия Торопова, естественно, не помнила. Кто вел третий «А» в девяносто первом, она тоже не знала, но высказала предположение, что это может знать и, может быть, даже помнить старейшая учительница начальных классов, давно перевалившая рубеж пенсионного возраста, но до сих пор остающаяся в строю Галина Ивановна Волкова. Более того, завуч высказала предположение, что Галина Ивановна может быть искомым классным руководителем того самого третьего «А», ибо, сколько она, завуч, себя помнит, «А» классы, традиционно комплектуемые детьми самых богатых, влиятельных, уважаемых и интеллигентных родителей, неизменно вверялись ей. К сожалению, добавила она, в данный момент Галины Ивановны в школе нет – занятия у нее закончились, и она отправилась домой.

В самое последнее мгновение что-то удержало Дмитрия Ивановича от того, чтобы спросить у завуча домашний адрес пожилой учительницы. Вместо этого он уточнил, когда ее можно застать в школе, пообещал зайти на днях и откланялся.

Адрес он в два счета раздобыл по своим каналам. Зная фамилию, имя, отчество, примерный возраст и место работы человека, сделать это не так уж трудно даже тому, кто никогда не служил во внешней разведке и не возглавлял службу безопасности крупного холдинга. К тому же, было нетрудно догадаться, что за столько лет человеку с безупречным послужным списком было бы нетрудно подыскать другое место работы, если прежнее располагалось далеко от дома. Работающая пенсионерка Волкова должна была проживать где-то неподалеку от школы, каковое предположение блестяще подтвердилось: Галина Ивановна, как выяснилось, обитала в старом, еще сталинской постройки доме неподалеку от Белорусского вокзала – то есть в двадцати минутах неторопливой ходьбы от школы.

Вскоре Кривошеин уже звонил в дверь нужной квартиры. Дверь была добротная, металлическая – не из дорогих, но достаточно надежная, чтобы уберечь жилище одинокой старухи от случайных посягательств какого-нибудь гопника-гастролера. Глазок в этой двери тоже имелся: возможно, Галина Ивановна в него и посмотрела, но дверь открыла без вопросов, как будто стоявший на лестничной площадке абсолютно незнакомый ей Дмитрий Иванович Кривошеин был человеком, которого она нетерпеливо ждала с самого утра, а может быть, и всю жизнь.

Мысли людей, независимо друг от друга ищущих самый короткий и экономичный путь к решению одной и той же не особенно сложной проблемы, частенько движутся по одному руслу. Дмитрий Иванович, сам того не подозревая, блестяще это доказал, представившись сотрудником телевизионной программы «Жди меня». Личность хозяйки просто провоцировала на такое заявление, поскольку эта одинокая пожилая тетка, несомненно, каждый божий понедельник проводила перед телевизором волнующий час, утирая кружевным платочком набегающую слезу.

Вопреки уверенности Дмитрия Ивановича, после этого заявления на покрытом толстенным слоем штукатурки лице Волковой вместо ожидаемого восторга отобразились удивление и настороженность. Будучи недурным психологом и физиономистом, он мгновенно понял, что влип в ситуацию, из которой теперь придется как-то выпутываться, но Галина Ивановна сама пришла ему на выручку, спросив:

– А что случилось? Ведь я уже рассказала вашему человеку все, что знала, и даже отдала фотографию Валеры. Так что при всем своем желании помочь вам чем-то еще я просто не могу…

– Нашему человеку? – переспросил Дмитрий Иванович. В отличие от пожилой хозяйки этой бедно, но аккуратно обставленной и чисто прибранной квартирки, ему было, что скрывать, и поэтому на его лице не отразилось ничего, кроме легкого вежливого удивления. – То есть к вам уже приходили от нас?

– Буквально вчера, – сообщила Волкова. – Да вы проходите, что же мы стоим в прихожей? Сейчас я чайку…

От чайку Дмитрий Иванович вежливо отказался, сославшись на предельную занятость.

– А вы уверены, что это был наш человек? – переспросил он.

– Ну, так он, по крайней мере, утверждал. Он не штатный сотрудник телевидения, а один из ваших добровольных помощников. Работает в каком-то автопарке не то диспетчером, не то каким-то начальником… Я, к сожалению, плохо в этом разбираюсь.

– А, – воскликнул Дмитрий Иванович, – так я, наверное, знаю, о ком вы! Такой невысокий, полный, лысоватый…

– Ничего подобного, – возразила Галина Ивановна. – Выше среднего роста, спортивный, подтянутый и без малейшего намека на лысину. Наоборот, очень густые темные волосы, немножко седины на висках, что в его возрасте, согласитесь, вполне естественно…

Кривошеин не стал уточнять, о каком именно возрасте идет речь. В любом случае, это не тридцать лет: в этом возрасте седина на висках никому не кажется естественной. Следовательно, накануне здесь побывал не сам Валерий Торопов. Конечно, виски можно и подкрасить, но ведь Галина Ивановна судила о возрасте своего вчерашнего посетителя не по цвету волос. Она не сказала: «Судя по седине на висках, ему уже за сорок», а просто заметила, что легкая седина на висках у мужчины средних лет – явление вполне заурядное.

– Значит, я с ним не знаком, – констатировал он. – Ничего удивительного, нам помогают многие. Помощь добровольцев просто неоценима, но, как видите, иногда случаются накладки. Что ж, ничего плохого не произошло. Давайте на всякий случай уточним. Значит, вы – первая учительница Валерия Торопова, так?

– Совершенно верно, – подтвердила Волкова.

Ее настороженность прошла без следа, и теперь в ее тоне и выражении лица не осталось ничего, кроме искреннего желания помочь.

– И вы его помните?

– Превосходно, – заявила Галина Ивановна. – Такой умненький, светлый мальчик…

«Был светлый», – подумал Кривошеин, но, разумеется, не сказал этого вслух.

– Значит, можете рассказать, каким он был, верно?

Сумятица мыслей, взвихренная известием о том, что его кто-то опередил, уже улеглась, оставив после себя готовое решение. Дмитрий Иванович не колебался ни секунды; нравится ему это решение или нет, не имело ни малейшего значения, поскольку оно было единственно верным.

– Разумеется, – осторожно зацветая, подтвердила учительница.

– Так… – глубокомысленно морща лоб, с видом человека, пытающегося ничего не упустить в спешке, произнес Дмитрий Иванович. – Значит, его детская фотография уже у нас…

– Да. И… Я уже говорила вашему человеку, но на всякий случай повторю свою просьбу вам: мне бы очень не хотелось, чтобы эта фотография потерялась. Она у меня единственная, и я ею очень дорожу.

– О, ее вам вернут, я гарантирую. Что бы ни говорили о телевидении злые языки, там работают вполне порядочные люди, а наша программа… Ну, сами понимаете: кто же станет нам помогать, если мы хоть раз обманем людское доверие? А что насчет одноклассников Валерия? Может быть, вы подскажете, как их найти? Ну, хотя бы некоторых?

– О, это сложнее, – вздохнула Галина Ивановна. – Вы же понимаете, учитель начальных классов – это не то, что классный руководитель, с которым ты дошел до выпускного бала. О нас редко вспоминают – специфика профессии, увы, увы… Ну, Леночка Колпина… Она вышла замуж за дипломата и сейчас не то в Швеции, не то в Швейцарии…

Дмитрий Иванович извлек из внутреннего кармана блокнотик, обнажил золотое перо благородного «паркера» и начал писать.

– Гена Песенка… Смешная фамилия, верно? Он с детства бредил морем и, представьте, не предал детскую мечту – стал морским офицером, служит во Владивостоке, на большом ракетном крейсере, шлет очень интересные, подробные письма…

«Издевается она, что ли?» – шурша пером по бумаге, подумал Кривошеин.

– А в Москве?

– В Москве?.. – Галина Ивановна задумалась. – Ну, не знаю, не знаю… Я часто об этом думаю, и знаете, к какому выводу пришла? У москвичей слишком бурное, суетливое сегодня, чтобы они успевали по-настоящему помнить свое вчера. Во всяком случае, на то, чтобы поддерживать связь со своей первой учительницей, времени у них явно не хватает. Ну, разве что Алеша Синцов… Он мне иногда звонит – в основном восьмого марта и на день учителя. Живет и работает здесь, в Москве, в каком-то сильно засекреченном учреждении – не то ФСБ, не то ФСО… Найти вам его телефон?

– Да, разумеется, буду весьма благодарен, – деланно оживился Кривошеин.

«Точно, издевается», – подумал он при этом.

Он старательно переписал в блокнот имена и координаты всех одноклассников Торопова, местонахождение которых было известно старой учительнице. Толку от этой информации было ноль. Сотрудник спецслужб Алексей Синцов не представлялся Дмитрию Ивановичу человеком, способным без предъявления соответствующих документов и иных доказательств поверить в состряпанную на колене байку о программе «Жди меня», да и в любую другую тоже. А на то, чтобы разыскивать по заграницам и дальним рубежам России более доверчивых людей, которые могли иметь, а могли и не иметь в своих семейных архивах вожделенный фотоснимок, просто не осталось времени. Двадцать третье было уже на носу, да и вчерашний визит к учительнице Волковой липового добровольца, мягко говоря, насторожил Кривошеина. Если исключить маловероятную возможность того, что гость Галины Ивановны в действительности являлся тем, за кого себя выдавал, оставалось всего два варианта: либо он действовал по поручению Торопова, либо работал в правоохранительных органах, которые наконец-то заметили, что у них под носом вовсю орудует маньяк, и каким-то чудом напали на его след.

Первый вариант смахивал на откровенную чушь: маньяк, если это не злодей из комиксов, обычно действует в одиночку, никого не посвящая в свои дела и не прибегая к чьей-либо помощи. А представлявшийся куда более вероятным вариант номер два в перспективе, причем не столь уж отдаленной, сулил господину Вронскому и начальнику его службы безопасности Кривошеину массу неприятностей. Если Торопова возьмут, он заговорит, а если он заговорит, всплывет столько дерьма, что в нем захлебнется не только сам Вронский, но и Дмитрий Иванович. Кто, скажем, доставляет Вронскому на дом малолеток? Правильно, охрана. А кто возглавляет охрану? А, то-то… И это ведь далеко не самое страшное, бывали и другие, куда более яркие эпизоды…

Вот теперь Дмитрий Иванович, наконец, понял, почему ему вдруг так не захотелось спрашивать в школе адрес Волковой. Принятая им мера предосторожности являлась, быть может, недостаточной, но уж никак не лишней.

– Вы, наверное, уже догадались, что мы хотим пригласить вас в нашу студию, – сказал он, убирая в карман ручку и блокнот.

– Ну, я ведь педагог с сорокалетним стажем, – уже откровенно выставляя напоказ в счастливой улыбке искусственные челюсти, расцвела Галина Ивановна. – А педагоги – люди проницательные…

Дмитрий Иванович не обратил внимания на это маленькое хвастовство, в свете уже произошедших и, особенно, ожидающихся в ближайшее время событий выглядящее столь же далеким от истины, как и планета Земля от какой-нибудь Альфы Лебедя или Тау Кита.

– Как я понимаю, вы согласны, – констатировал он. – В таком случае, нам остается уладить всего одну маленькую формальность.

Он достал из кармана чистый носовой платок, встряхнул его, разворачивая, и жестом фокусника набросил на правую ладонь. Этой ладонью он неожиданно и крепко взял старуху за густо наштукатуренное лицо. Пальцы глубоко впились в мягкую, даже сквозь платок бархатистую на ощупь, как шляпка старого гриба, кожу, ощутив под ней угловатые кости черепа. Из-под платка доносилось сдавленное мычание, старуха слабо сопротивлялась – вернее, пыталась сопротивляться, но Кривошеин действовал намного быстрее, чем она соображала. Свободной рукой он распахнул расположенную рядом дверь ванной и, не тратя времени на расчет траектории, сильно, как метательный снаряд, толкнул зажатую в пятерне голову туда.

Старая учительница издала всего один короткий слабый вскрик. Ее пятки зацепились за порог, и, окончательно потеряв равновесие, она с силой ударилась затылком о край чугунной ванны. Дмитрий Иванович услышал характерный хруст и понял, что нужды в дополнительных мерах нет.

Он включил в ванной свет, коснувшись выключателя рукой, по-прежнему прикрытой носовым платком. Старуха лежала на полу, склонив голову к плечу под неестественным углом. Глаза ее были открыты, а из-под седого затылка по кафельному полу стремительно расплывалась лужа крови. Смазанное пятно того же цвета с прилипшими пучками волос виднелось на краю ванны. При отсутствии видимых следов насилия и ограбления картина представлялась очевидной: пожилой человек поскользнулся на кафельной плитке, упал, разбил голову и сломал шею – типичный несчастный случай.

Дмитрий Иванович попятился в прихожую и старательно протер платком дверную ручку. Свет он выключать не стал: никто не умывается в потемках, и ни один покойник не заботится об экономии электроэнергии настолько, чтобы самостоятельно встать и дотянуться до выключателя.

Неожиданно в дверь позвонили. Кривошеин вздрогнул и посмотрел на дверь: он не помнил, чтобы старуха, впустив его в квартиру, запирала замок.

Мгновенно и беззвучно очутившись около двери, он уперся в ее нижний угол носком ботинка. И вовремя: ручка опустилась, и в дверь несильно толкнулись с той стороны. Ручку дернули еще дважды; потом звонок повторился, заставляя нервы Кривошеина вибрировать, как натянутые до предела струны, по которым, как смычком, водят ржавой пилой.

– Ивановна, ты дома? В магазин пошла, что ли? – разочарованно произнесли за дверью.

Голос был женский, немолодой. В дверь снова позвонили, а затем снаружи послышалось удаляющееся шарканье подошв.

Дмитрий Иванович осторожно посмотрел в глазок и успел увидеть синюю кофту и неопределенной расцветки юбку, которые, мелькнув на прощанье, скрылись из вида на лестничном марше, ведущем наверх. Шарканье подошв удалялось со сводящей с ума неторопливостью, отдаваясь эхом в каменном колодце лестничной клетки. Потом где-то наверху зазвенели ключи, хлопнула дверь, дважды клацнул замок, и в подъезде наступила тишина.

Кривошеин перевел дух. Ему доводилось попадать и в куда более крутые переплеты, но то было совсем другое дело. Погибнуть или быть взятым в плен при выполнении задания государственной важности не то чтобы почетно и ничуть не приятно, но, по крайней мере, не позорно. Иное дело быть застуканным на месте убийства беззащитной старухи, совершенного в целях сокрытия ряда других преступлений, самым мелким из которых является соучастие в совращении малолетних детей.

– Чертов урод, – чуть слышно процедил Дмитрий Иванович, сам не до конца понимая, кого имеет в виду: своего работодателя или себя самого.

Он бесшумно выскользнул из квартиры, спустился по лестнице, на ходу убирая в карман носовой платок, вышел в шумный, залитый ярким послеполуденным солнцем двор и нарочито неторопливо зашагал к оставленной за углом машине.