Текст книги "Слепой. Один в темноте"

«Нет, – подумал он, – к черту! Сегодня никаких монстров. И никакого, пропади он пропадом, телевизора с его рекламой и выпусками новостей. Книги, только книги! Всем хорошим во мне я обязан книге. Это Горький, Алексей Максимович. То есть, Алексей Максимович – это Пешков, а Горький у нас – Максим… Но Горького, он же Пешков, мы трогать не будем. А почитаем-ка мы что-нибудь веселенькое, жизнеутверждающее, ни к чему не обязывающее… Джерома почитаем, «Трое в лодке, не считая собаки», или еще что-нибудь в этом же роде. Нет, когда хочется просто посмеяться, лучше Джерома ничего не найдешь. Как они масло в чайник запихивали, как палатку под дождем ставили, а потом консервную банку с ананасами вскрывали – мачтой, с размаху… Про ирландское рагу почитаем, как Монморанси, фокстерьер, им крысу принес для полноты букета… Да, так и сделаем. И чтобы ничего такого, с заумью, с чертовщинкой. Короче, никакого По – он же Эдгар, он же Аллан…»

Он свернул за угол, пересек, прыгая через мелкие прозрачные лужи, внутридворовый проезд и двинулся наискосок через двор к своему подъезду, минуя мокрые песочницы с забытыми совками и игрушечными самосвалами, блестящие после дождя детские горки, лесенки, чахлые саженцы, уже который год не могущие решить, засохнуть им или все-таки приняться, перекладины для выбивания ковров, на которых подтягивались мальчишки, и разновысокие турники, на одном из которых монументальная старуха в пестром ситцевом халате выбивала полосатые домотканые половики – и где, спрашивается, она их откопала? Потом он увидел стоянку перед подъездом и свой бежевый «пассат», тоже до блеска отмытый дождем, и настроение разом упало, потому что рядом с машиной, как давеча на стоянке около прокуратуры, томилась, терпеливо переступая с ноги на ногу, Варечка Наумова.

Из чего следовало, что пресловутая женская гордость, если и существует, надевается, как пальто, когда в этом есть необходимость. А если необходимости нет, женщина порхает налегке – без гордости. А также без стыда, без совести и без малейшего понятия об элементарных приличиях.

Охваченный раздражением пополам с неловкостью из-за того, что между ними произошло (и в гораздо большей степени из-за того, что могло случиться, но не случилось), Андрей чуть было не прошел мимо, сделав вид, что не заметил младшего советника юстиции Наумову. Но в последний момент все-таки взял себя в руки и повернул к стоянке, тем более что, поступи он иначе, она бы его почти наверняка окликнула. А если бы не окликнула, получилось бы еще хуже, потому что – жалко ведь человека, елки-палки!

– Что случилось, Варвара Никитична? – с вежливым удивлением спросил он, на всякий случай сделав вид, что между ними ничего не было (а если и было что-то, то он этого, хоть убей, не помнит).

Тем не менее, что-то было, и он об этом превосходно помнил. Взгляд сам собой, будто намагниченный, скользил по ее стройной фигурке, перебегая с высокой груди на то место, где кончалась форменная юбка, скользя вниз и снова поднимаясь вверх. Андрей поймал себя на том, что вспоминает, как она выглядит без одежды, смутился, разозлился и сфокусировался на ее лице. Намного легче от этого не стало, но он, по крайней мере, перестал напоминать самому себе сексуально озабоченного идиота, который принародно раздевает женщину взглядом.

– Вы знаете, Солодовникова нашли, – сообщила Варечка, смущенно потупив взгляд.

– Что значит – нашли? – изумился Андрей. – Он что, скрывался? Что он опять натворил, этот зодчий?

– Умер, – развеяла его недоумение Варечка. – Точнее, убит.

Без малейшего понуждения со стороны Андрея она пустилась в разъяснения. Оказывается, пока он спал после дежурства, некий пенсионер имярек, проживающий по известному адресу, спустился в подвал по каким-то своим делам – надо полагать, за соленьями, вареньями и прочими маринадами. В подвал ему удалось проникнуть далеко не сразу: какие-то хулиганы заклинили замок, сломав в нем ключ. Взломав дверь, пенсионер имярек обнаружил, что свет в подвале не горит, и даже выключатель со стены куда-то пропал. Будучи человеком предусмотрительным, поименованный гражданин включил принесенный с собой карманный фонарь и беспрепятственно проследовал к своей кладовке, расположенной в дальнем тупике коридора. Здесь он каким-то образом ухитрился споткнуться и опрокинул составленные в углу старые доски, разрозненные лыжи и прочий хлам, который имеет обыкновение скапливаться в подобных местах.

Падая, одна из упомянутых лыж глубоко пробороздила свежую штукатурку. Случайно заметивший это явление пенсионер удивился: еще неделю назад никакой штукатурки тут не было и в помине, а была глухая, голая бетонная стена, сложенная из массивных фундаментных блоков.

Поковыряв штукатурку ногтем (она оказалась уже основательно подсохшей, но отковыривалась достаточно легко), любознательный пенсионер обнаружил под ней кирпичную кладку, тоже довольно свежую. Все это показалось бдительному старперу весьма подозрительным, и дальше все пошло, как по писаному: домоуправление, участковый, милиция, дворник с ломом, а в итоге – прикованный к стене наручниками и замурованный труп страшно избитого человека, в котором почти сразу удалось опознать жильца соседнего дома Петра Ивановича Солодовникова.

Кладка и впрямь была свежая, положенная никак не более двух, от силы трех дней назад. Без воды человек может прожить неделю, без пищи – сорок дней. Неизвестно, как у прораба обстояли дела с кислородом, но умер он не от удушья, а в результате того, что разбил себе голову об стену – не то пытался таким образом разрушить свою тюрьму, не то сошел с ума и покончил с собой в припадке панического буйства.

Ввиду отсутствия других свободных сотрудников выехать на место преступления пришлось младшему советнику юстиции Наумовой. Варечка клялась, что более жуткой гримасы, чем та, что застыла на превращенной в сырую котлету физиономии бывшего прораба, ей не доводилось видеть никогда.

Андрей уже, было, собрался изречь по этому поводу что-нибудь этакое, цинично-легкомысленное, в стиле незабвенного опера Быкова, но оказалось, что Варечка сказала еще не все.

Вернувшись в прокуратуру, она обнаружила там некоего незнакомого гражданина в штатском, который слонялся из кабинета в кабинет, донимая сотрудников настойчивыми расспросами – о ком бы вы думали? – да о вас же, Андрей Николаевич! Ему, видите ли, понадобилось срочно увидеться со следователем Кузнецовым, что, на взгляд Варечки, было стопроцентным враньем, поскольку упомянутый гражданин не столько искал Андрея, сколько пытался разнюхать побольше информации о нем: кто он, что он, с кем живет и что из себя представляет. Варечка, на которую он налетел, явно отчаявшись добиться толку от других сотрудников прокуратуры, не сказала ему ни словечка. Но подозрительный гражданин не сдался и направился прямиком в кабинет прокурора. Некоторое время в кабинете было тихо, а потом они вдруг принялись жутко орать. Вернее, орал Степан Кузьмич – что не допустит, что дойдет до самого верха, но не позволит кому попало совать нос не в свое дело и мешать работе надзорных органов, и так далее, и тому подобное. Потом он замолчал – видимо, иссяк; потом рыкнул еще пару раз, явно для острастки, а потом, после продолжительной паузы, позвонил в отдел кадров и приказал доставить к нему в кабинет личное дело следователя Кузнецова.

– Что происходит, Андрей Николаевич? – искательно заглядывая ему в глаза, спросила Варечка.

В ее голосе звучала слабая надежда, и Андрей постарался эту надежду оправдать, хотя было ему, честно говоря, не до Варечки Наумовой.

– Понятия не имею, – сказал он. – Наверное, зараза какая-нибудь наклепала. Видно, одного Быкова им мало, теперь из меня начнут кровь сосать, упыри…

– А у вас пуговица оторвалась, – как обычно, невпопад сообщила Варечка.

Андрей опустил глаза. Действительно, пуговицы, на которую застегивался нагрудный накладной карман его легкой куртки, как не бывало. Пуговица не просто оторвалась – она была вырвана с мясом, и на ее месте зияла некрасивая треугольная дырка с уже начавшими лохматиться краями. Оставалось только гадать, как он ухитрился до сих пор этого не заметить.

– Я еще вчера увидела, – сказала Варечка, – но говорить не стала: думала, вы сами в курсе, и не хотела отвлекать по пустякам. А вы так и ходите… Не заметили, да? Вечно за вами, мужчинами, как за детьми, присматривать надо. А я вам на всякий случай подходящую пуговку подобрала. Вот, держите!

И она протянула на раскрытой ладони пуговицу.

Андрей посмотрел туда и понял, что дело плохо – хуже некуда. Пуговица была не просто похожа на ту, которую он потерял. Это была та самая пуговица, о чем безмолвно и красноречиво свидетельствовал намертво пришитый к ней треугольный клочок материи того же цвета, что и ветровка Андрея. А тот факт, что заботливая и хозяйственная Варечка не потрудилась привести пуговицу в порядок, отрезав этот ненужный клочок, намекал на то, где именно она ее подобрала и что думала по этому поводу.

Поделом вору мука, подумал Андрей. Ведь сто раз говорили тебе, раздолбаю: не надо, не надо путать рабочую одежду, выходную, повседневную и ту, что предназначена для особых случаев. Нельзя в одних и тех же тряпках ходить на работу, в гости, валяться дома перед телевизором и чистить нужник. Ну, нельзя! А тем, кто думает, что для них закон не писан, рано или поздно подносят вот такой сюрпризец на розовой девичьей ладошке… Ну, и что прикажете теперь со всем этим делать?

– Возьмите, Андрей Николаевич, – настойчиво повторила Варечка, и он подчинился: взял пуговицу и засунул ее в задний карман джинсов.

Надо было что-то сказать. Куда лучше было бы что-нибудь сделать, но что он мог?

– Вы понимаете, что только что совершили тяжкий должностной проступок? – сказал он совсем не то, что следовало бы сказать. – Точнее, уголовно наказуемое преступление, квалифицируемое как укрывательство… И что дальше – шантаж?

– Вы зря пытаетесь меня обидеть, все равно у вас ничего не получится, – заявила Варечка.

Что и было явным, беспардонным враньем, поскольку губки у нее дрожали, а васильковые глаза наполнились готовыми пролиться слезами.

Андрей отвел глаза.

– Ладно, – буркнул он, – проехали. В смысле, извините. Спасибо. И где, если не секрет?..

– Прямо там, на месте. У него в кулаке.

Вот сволочь, подумал Андрей о покойном прорабе. Сдал все-таки. Хотя бы после смерти, но отомстил. Сходил с ума, извивался, орал, как недорезанный, бился башкой о стену, пока совсем ее не разбил, но пуговицу не выпустил. Даже мертвый не выпустил. А я-то думал, он дурак. Дерьмо, слякоть. А вот поди ж ты! Вот тебе и слякоть…

– Вы не думайте ничего, я же знаю, что вы не виноваты, – продолжала Варечка. – Он ведь первый на вас напал, правда же?

– Да, – сказал Андрей.

И это на самом деле было так. Солодовников действительно напал на него первым. Правда, произошло это только после того, как Андрей сказал ему пару слов, услышав которые ни один мужчина, сохранивший хотя бы капельку самоуважения, не смог бы остаться пассивным. Это была провокация чистой воды, причем грубая, но Варечке знать об этом было вовсе не обязательно: она и так уже знала о нем чересчур много. А когда успокоится и хорошенько все обдумает, узнает еще больше. Хорошенький способ самозащиты: живьем замуровать человека в стену! Когда это до нее дойдет, она заговорит по-другому. Совсем по-другому.

– Вот что, Варя, – сказал он. – Вы меня простите. Нет, правда, простите. За все, ладно? Я вас обидел крепко, так вы уж не держите зла. Это я так, по глупости, от растерянности… Словом, знайте, что это не из-за вас, а из-за меня.

– Правда?

– Правда-правда. Вы тут ни при чем, это я один во всем виноват. Так уж вышло, простите.

С точки зрения книжного мальчика, которым он во многом оставался в свои тридцать лет, это были правильные, нужные слова. Следователю прокуратуры Кузнецову они представлялись простым сотрясением воздуха; с таким же успехом он мог пуститься в рассуждения о погоде, международной политике или, скажем, о футболе. А тот, третий, что готов был пожертвовать чем угодно ради единственной цели, к которой стремился с упорством одержимого, уже прикидывал, не пригласить ли младшего советника юстиции к себе, наверх – выпить чашечку чая, спокойно обсудить сложившуюся ситуацию… А потом, когда стемнеет, вывезти за город и закопать. Или утопить в каком-нибудь болоте. Удостоверение следователя прокуратуры, как обычно, остудит пыл чересчур рьяных «продавцов полосатых палочек», машину не станут досматривать; он закончит дело буквально за пару часов, и все снова будет в полном порядке…

Синяя «БМВ» вкатилась во двор, уверенно повернула направо и остановилась в каком-нибудь десятке метров от них.

– Это он, – побелевшими губами прошептала Варечка, бросив в ту сторону быстрый взгляд. – Тот самый человек, что о вас расспрашивал.

Андрей помолчал, обдумывая ситуацию. Пистолета под рукой не было, да и что в нем проку, когда квартал наверняка оцеплен? Взять в заложники Варечку? Это тоже мало что изменит. И потом, не надо забывать, что она – дзюдока, которой случалось укладывать мордой в землю обломов в полтора центнера весом. Бежать? Да куда ты побежишь, чудак-человек? А главное, зачем? Ведь все было построено на том, что ты – человек-невидимка, вездесущий и безликий. А теперь твои портреты развесят по всем столбам, и какая тебе будет польза, даже если ты сумеешь скрыться? Суета сует, все суета. Что пользы человеку от трудов его… Экклезиаст, будь он трижды проклят.

Стекло левой передней дверцы синей «БМВ» опустилось с негромким жужжанием. Сидевший за рулем человек повернул голову и уставил на Андрея непроницаемо темные блестящие окуляры солнцезащитных очков. Кажется, он был в машине один. Это сулило пусть мизерный, но шанс; Андрей понимал, что напрашивающееся решение ему просто-напросто навязывают, но другого варианта, похоже, не существовало.

– Ступайте, Варвара Никитична, – по возможности мягко произнес он. – Не волнуйтесь, я его знаю.

– Я останусь с вами, – железным голосом запротестовала она, как будто они уже лет пять состояли в браке.

– Ничего подобного, – поставил ее на место Андрей. – Мне предстоит деловой, сугубо мужской разговор, и ваше присутствие при нем представляется мне нежелательным. Не выдумывайте ерунды и поезжайте домой, вам надо отдохнуть. Еще раз простите за все, и – спасибо.

– Я…

– Нет, – отрезал он. – Вы – ничего. Не звоните в милицию, никому не пытаетесь выцарапать глаза, не зовете на помощь и не применяете табельное оружие. Ни-че-го. Уходите, я вас очень прошу.

Он повернулся к Варечке спиной, сразу забыв о ней, и ровным шагом направился к знакомому темно-синему автомобилю, за рулем которого его поджидал человек в темных очках.

Глава 17

Глеб Сиверов наблюдал за его приближением, устало гадая, что у этого парня может быть в пакете. Сквозь полиэтиленовые стенки проступали округлые очертания какой-то снеди – кажется, яиц, белой булки, каких-то баночек и бутылок… Вышел человек за продуктами, встретил во дворе знакомую, и не просто знакомую, а коллегу, и притом симпатичную, остановился поговорить… Картина была вполне мирная, а коллега – та самая, что волком посмотрела на Глеба в ответ на какой-то невинный вопрос о следователе Кузнецове и, хлопнув дверью, скрылась в одном из многочисленных кабинетов. А теперь, вот, прилетела предупредить: так, мол, и так, о тебе там какой-то хмырь расспрашивал… Сообщница? Да нет, непохоже. Это же все-таки у них прокуратура, а не желтый дом и не бандитский притон. Скорее уж, влюбленная дурочка – вон, как в спину ему смотрит, так бы и спрятала под подол, чтоб никто не обидел… И руку зачем-то держит в сумочке. Что у нее там – пистолет? Дурочка, как есть, дурочка. Впрочем, в состоянии влюбленности умом не блещут даже мужчины, не говоря уже о женщинах. Главное, чтобы не начала стрелять – люди же кругом, а вдруг зацепит кого-нибудь ненароком?

Следователь Кузнецов остановился в полуметре от машины, переложил пакет с покупками из правой руки в левую и суховато произнес, глядя Глебу прямо в лицо:

– Я вас слушаю.

Глеб немного помолчал, откровенно его разглядывая. Высокий, спортивный, косая сажень в плечах; не красавец – прямо скажем, не Ален Делон, – но женщинам наверняка должен нравиться. Строгое интеллигентное лицо, правильная речь, и, если внимательно приглядеться, легко заметить черты фамильного сходства. Гены легли крест-накрест: дочь получилась больше похожей на отца, а сын – на мать. В общем, симпатичный парень. Маньяк. Да-а, дела…

– Садитесь, – предложил он, – поболтаем. Вы же работаете в прокуратуре, – добавил он, видя, что собеседник колеблется, – и знаете, что задержание, не говоря уже о захвате, выглядит немного иначе.

– При чем тут захват? – нахмурился Кузнецов.

– Да ни при чем, – заверил его Глеб. – Я же говорю: поболтаем. Вот, смотрите. – Он вынул ключ зажигания из замка, показал его Андрею и спрятал в карман. – Так лучше?

Кузнецов пожал плечами. Видимо, он понял многое, если не все, и поэтому не стал больше спорить, а просто обошел машину спереди, открыл дверцу и опустился на сиденье рядом с Глебом, пристроив на коленях пакет. Сиверов про себя порадовался наличию этого пакета, который, хоть и не сильно, но все-таки мог стеснить его движения в критический момент.

– Слушаю вас, – повторил Кузнецов.

– Давайте сразу договоримся о протоколе, – предложил Глеб. – Я пришел к вам как частное лицо к частному лицу, чтобы обсудить касающиеся нас обоих вопросы и кое-что вам передать. Поэтому предлагаю обойтись без резких движений. Я знаю, что бьете вы наповал, особенно с правой, но и меня, поверьте, нашли не в мусорном баке. Да и толку вам от этого не будет никакого.

– Что пользы человеку от трудов его? – кривя губы в горькой усмешке, процитировал следователь Кузнецов. – А в прокуратуру вы сегодня приходили тоже как частное лицо?

– В прокуратуре пришлось выступить в официальном статусе, – признался Глеб. – Но прошу поверить на слово: этот визит был необходим. Если бы не он, я бы разговаривал с вами по-другому. То есть вообще не разговаривал бы.

– Какая жалость! – загрустил следователь. – Даже не представляю, как бы я это пережил.

– Да никак, – проинформировал его Слепой. – Валялись бы на тротуаре с пулей в башке среди разбитых яиц и разлитого кефира, вот и все.

Он не лгал и не преувеличивал. Именно с этим намерением – всадить подонку пулю между глаз – профессиональный ликвидатор по кличке Слепой сегодня около полудня прибыл в районную прокуратуру, где под маской следователя Кузнецова окопался кровавый маньяк.

Пребывал он при этом в неподобающем профессионалу состоянии холодного, с трудом сдерживаемого бешенства. На то существовали веские причины, числом две, и каждой из них было, по его мнению, вполне достаточно, чтобы стереть следователя Кузнецова с лица земли.

Дело было в том, что, проснувшись поутру, Глеб внезапно с полной ясностью осознал, что история близится к развязке. В связи с этим надлежало привести в порядок дела – просто на всякий случай, чтобы при нежелательном исходе не тащить на себе в мир иной тяжкое бремя невыполненных обязательств. Посему, выйдя из дома, он поместил в перчаточное отделение машины коленкоровую папку с пресловутой фотографией, а в багажник – упаковку баночного пива, предназначенную для Кришны в качестве платы за оказанную услугу.

Дверь квартиры Галины Ивановны Волковой оказалась опечатанной. Расспросив соседок, которые по обыкновению грелись на солнышке на лавочке у подъезда, напоминая при этом стайку старых, разжиревших до неприличия воробьев, он выяснил, что «Ивановну» увезли еще накануне. Соседка заглянула к ней по какому-то пустяковому делу, толкнулась в незапертую дверь и обнаружила подружку в ванной, где та лежала на полу в луже собственной крови. По всему выходило, что Галина Ивановна поскользнулась на гладком кафеле и упала, да так ловко, что при падении раскроила себе череп о край ванны и сломала шею. Старуху, которая ее обнаружила, увезла «скорая», тело забрали, квартиру опечатали – вот, собственно, и все, что смогли поведать Глебу словоохотливые пенсионерки.

Гадая, был ли это на самом деле несчастный случай, и вздыхая о превратностях судьбы, Сиверов отправился к Кришне. Здесь никаким несчастным случаем даже и не пахло. Никем не обнаруженный, Кришна лежал на полу своей берлоги. Он был убит двумя выстрелами – в грудь и в горло; его «детке» тоже достался свинцовый гостинец, и еще одна пуля застряла в стене правее окна. Посреди комнаты валялась немецкая «колотушка» с выдернутой чекой – последнее, отчаянное средство самозащиты, которое подвело своего хозяина в самый ответственный момент, так и не дав напоследок хотя бы разочек попробовать, какова на вкус кровь врага.

Припасенное для Кришны пиво Глеб аккуратно поставил на землю рядом с ближайшим мусорным контейнером: пусть хотя бы бомжи помянут компьютерного гения, который в жизни не обидел даже мухи и был убит только потому, что кому-то понадобилось замести следы. Каким образом маньяк вычислил Кришну, оставалось только гадать; гадать Глебу не хотелось, поскольку ответ на этот вопрос его не особенно интересовал. Он полагал, что наконец-то достиг полной ясности в заочных отношениях со следователем Кузнецовым. Федор Филиппович был прав: нечего разводить антимонии, маньяк – он и есть маньяк. Его следовало шлепнуть сразу же, как только стало ясно, кто он такой, чтобы не путался под ногами. Вместо этого Глеб проникся к нему совершенно неподобающим сочувствием, в награду за которое получил два трупа, которые при жизни никому не причинили зла и уж точно не являлись педофилами. И чему тут удивляться? Человеческую жизнь этот парень ни в грош не ставит, и, как только запахло жареным, мигом наплевал на свои принципы и начал без разбора убивать всех, кто мог навести на его след.

С этим следовало кончать, и чем скорее, тем лучше. План был простой: явиться в прокуратуру, войти в кабинет, выстрелить и уйти. Человек с улицы, взявшись действовать по такому, с позволения сказать, плану, был бы арестован в течение суток после совершения убийства – это максимум, а скорее всего, прямо там, на месте. Но Слепой не был человеком с улицы и точно знал, что все пройдет, как по маслу. Его огромный опыт, давно переплавившийся в инстинкт похлеще звериного, в критической ситуации мог с успехом заменить самый подробный и удачно составленный план.

Он без проблем протащил в прокуратуру «стечкин» с глушителем, поскольку, как и его оппонент, знал верный заговор от ментов – точнее, имел волшебный амулет в красном коленкоровом переплете с тисненым золотом двуглавым орлом и грозной надписью, способной повергнуть в трепет любого оборотня в погонах. В удостоверении было сказано, что он – полковник ФСБ. Федор Филиппович выдал ему это удостоверение взамен старого без речей и какой-либо помпы, так что было непонятно, фальшивка это, в которой указанный чин более или менее соответствует возрасту предъявителя, или Глеба на протяжении всех этих лет действительно повышали в звании. Карьерные вопросы интересовали Слепого в самую последнюю очередь, но полковничье удостоверение производило более сильное впечатление, чем капитанское или майорское, и это было удобно.

Впрочем, и удостоверение, и «стечкин» с глушителем в наплечной кобуре, и боевой пыл Сиверова в этот раз ему не пригодились: следователя Кузнецова на рабочем месте не оказалось. Первый же человек, у которого Глеб спросил дорогу к его кабинету, охотно ему эту дорогу указал, не преминув при этом добавить, что Андрея-де там все равно нет: несколько часов назад он сдал суточное дежурство по району и теперь, надо полагать, отсыпается дома.

Глеб взял себе за труд проверить это утверждение и убедился, что указанный кабинет действительно заперт и, как водится в подобных местах, опечатан пластилиновой печатью. Это меняло дело, но не настолько, чтобы устранить необходимость дальнейшей проверки. И Глеб принялся слоняться по коридорам, хватая людей в синих кителях и цивильных пиджаках за рукава, заглядывая в кабинеты и приставая ко всем встречным и поперечным с расспросами. Сотрудники прокуратуры – не старушки у подъезда, и на расспросы реагировали с вполне закономерной и легко предсказуемой подозрительностью. Однако менее чем за час, изрядно всем надоев, Глеб выяснил следующее: истекшие сутки следователь Кузнецов действительно провел на дежурстве – здесь, в этом здании, откуда трижды выезжал для осмотра места происшествия в составе следственной группы и дважды отлучался в кафе за углом, оба раза отсутствуя не более чем полчаса. Таким образом, на весь вчерашний день и всю минувшую ночь у Кузнецова было железное, несокрушимое алиби.

Учительницу Волкову и программиста Кришну убил не он. И, поостыв, Глеб понял, что об этом можно было догадаться с самого начала. В такой короткий срок проведать о роли, которую сыграл в его судьбе Кришна, Кузнецов мог только чудом, а если бы он хотел обезопасить себя, устранив учительницу, то сделал бы это давным-давно, не дожидаясь, пока она его выдаст.

Глеб подозревал, что знает, кто повинен в этих смертях. Это открытие его немного опечалило: он думал, что внешняя разведка работает тоньше, и испытывал к профессионализму начальника службы безопасности Кривошеина определенное уважение. Теперь это уважение таяло, как ночной туман под лучами восходящего солнца, но Глеб решил быть последовательным и, коль скоро все равно очутился здесь и привлек к себе внимание, раздобыть о своем «конкуренте» побольше информации.

Прокурор района оказался седовласым и добродушным с виду мешком дерьма с хорошо поставленной речью и достойной истинного дипломата манерой болтать без умолку, ничего при этом не говоря. Глеб, которому было не до дипломатии, отказался от предложенных напитков и, не особенно деликатно прервав разглагольствования симпатичного Степана Кузьмича, коротко и ясно объяснил, чего именно хочет. Степан Кузьмич в мгновение ока преобразился, перестав быть таким уж симпатичным, и заявил, что это исключено – безоговорочно, полностью, раз и навсегда. Глеб проявил настойчивость, и господин старший советник юстиции, явно не привыкший к тому, чтобы ему перечили, немедленно перешел на повышенные тона. Глеб терпеливо переждал грохочущий шквал эмоциональных, хотя и довольно бессвязных ссылок на российское законодательство, неприкосновенность и независимость надзорных органов и прочие страшные вещи. А когда Степан Кузьмич обессилел от собственного крика и сделал паузу, чтобы перевести дух, спокойно и негромко намекнул, что представители надзорных органов, сознательно препятствующие работе органов государственной безопасности, рискуют уйти на пенсию раньше положенного срока и без тех почестей, которые причитались бы им в случае, если бы упомянутые представители были хоть чуточку умнее.

Удар пришелся в уязвимое место, и вскоре на стол перед Глебом легла серая картонная папка с личным делом следователя Кузнецова. Ознакомившись с этим любопытным документом, Глеб снова подумал: ай да парень!

Биография Андрея Николаевича Кузнецова отнюдь не выглядела цепью случайностей, преимущественно несчастливых, которую обычно представляет собой жизнеописание выросшего в детском доме сироты. Напротив, она сильно напоминала сознательно управляемый, недурно спланированный процесс поступательного продвижения к намеченной цели. Поражало то, что цель была поставлена, а процесс спланирован, вероятнее всего, в ту самую ночь, когда Валерка Торопов в слезах убежал из дома своего дядюшки-педофила – то есть когда парню было всего-навсего десять лет. Уже тогда он действовал с последовательностью и упорством, на которые способен далеко не каждый взрослый, и это было воистину удивительно.

Достоверная, документально подтвержденная часть этой биографии начиналась с двенадцати с половиной лет, когда будущий следователь Кузнецов поступил в столичный приемник-распределитель, а оттуда – в детский дом. Все, что происходило до этого, было записано с его слов и представляло собой явное, хотя и ладно скроенное, вранье. Парень всегда знал, что делает. Он хорошо учился, отличался примерным поведением, и, несмотря на непопулярный у приемных родителей подростковый возраст, его таки усыновили. Причем сделал это не кто-нибудь, а бездетный полковник МУРа Кузнецов, у которого уже тогда сильно болела жена. Таким образом, будущий маньяк получил все, в чем нуждался: семью, в которой стал единственным ребенком, материальное благополучие, квартиру в Москве и почти гарантированное поступление на юридический факультет. А заодно, в лице приемного папаши, грамотного наставника, который наверняка, вольно или невольно, обучил его некоторым маленьким хитростям старой, как мир, игры в «сыщика и вора».

Срочную службу он прошел в морской пехоте. Выбор наверняка был сознательным, и Глеб его целиком и полностью одобрил: и подготовку получил отменную, и Чечня прошла стороной. Он ведь хотел расквитаться с Вронским, а много ты навоюешь, лежа в цинковом гробу?

Юридический он закончил с отличием, попутно получив звание мастера спорта по боксу (один удар в челюсть, и жертва в отключке, вспомнил Глеб). По работе характеризуется положительно, у начальства на хорошем счету, вот только личная жизнь у парня не сложилась: до сих пор холост, и перемен в этом плане пока что-то не предвидится… «Не понимаю, что им всем надо, – имея в виду женщин, высказался по этому поводу господин прокурор. – Куда они смотрят? Такой парень прямо под носом пропадает!»

Вспомнив девицу в погонах младшего советника юстиции, которая едва не испепелила его взглядом, когда он спросил об Андрее, Глеб подумал, что дело тут, скорее всего, не в женщинах. После того, что сотворил с ним при попустительстве дядюшки покойный адвокат Фарино, парень вряд ли мог чувствовать себя полноценным мужчиной. Полученная в детстве тяжелая психическая травма, развившиеся на ее почве комплексы – словом, высшая психология, темный лес. А в лесу – волки…

В Чечне, к слову, он все-таки побывал – разумеется, в служебной командировке. И Глеб ничуть не удивился, узнав, что ездил следователь Кузнецов в Хасавюрт, где пробыл с августа по ноябрь прошлого года. Ящик стальных дорожных «ежей» бесследно пропал из хранилища вещественных доказательств Хасавюртской районной прокуратуры как раз в этот период, а именно в октябре, и чему тут, в самом деле, удивляться? Парень-то у нас предусмотрительный!

– Там не кефир, – довольно странно отреагировал на сообщение о том, что минуту назад чудом избежал насильственной смерти, следователь Кузнецов. – Терпеть его не могу. Это молоко. Слушайте, кто вы такой? Что вам от меня надо, а?