Текст книги "Наперегонки со смертью"

– Ну-у, тебя взять не так-то просто, старший лейтенант Банда... – убежденно протянул Востряков, внимательно и с уважением глядя на друга. – Кого другого, но уж тебя я хорошо знаю, черта!

– Они теперь, наверное, тоже догадываются, – вдруг рассмеялся Банда, – и Аллаху своему жалуются!

Он рассказал Олежке все, и теперь ничего не оставалось меж ними недоговоренного, не лежало неподъемным камнем на совести. И напряжение отпустило Банду. Приключения последней недели теперь его даже веселили.

– Я тебе еще расскажу, как добирался до тебя, – со смеху помрешь! – ржал он, толкая в плечо Вострякова. – Гаишников насмотрелся – во! Тупые все, продажные... У меня в кузове целый арсенал, а им по хрену, лишь бы "зелеными" платил. Я теперь, брат, Басаеву, тому террористу из Буденновска, на все сто процентов верю!

– Да я и не сомневался, что он правду говорит, – поддержал Банду Олег. – Я же тоже поездил дай Боже, видел этих козлов в форме. Охранники правопорядка, мать их!

Водка теперь наконец-то подействовала, и с каждой минутой хмелея все больше и больше, парни долго еще ругали милицию, порядки в стране, потом смеялись над правительствами и президентами, травили анекдоты, стреляли из автомата Калашникова по воде, твердо уверенные в том, что смогут попасть в воображаемую огромную щуку, из которой бы получилась еще одна знатная уха...

Только под утро, вконец обессилев и опьянев, опустошив все свои запасы водки и разделавшись со всеми раками, друзья успокоились и, забравшись в салон "мицубиси" и закрывшись изнутри, заснули молодым богатырским сном. И ничто на свете, казалось, не могло омрачить их прекрасного настроения. Ни одна сила на свете, думалось, неспособна бы справиться с этой парочкой друзей – надежных, проверенных огнем и самыми суровыми испытаниями, какие только могут выпасть в этой жизни на человеческую долю...

III

– Олег, прости, но сегодня я уеду...

Востряков сразу же по голосу Бондаровича понял, что решение друга окончательно и бесповоротно, но все же попытался уговорить его остаться хоть ненадолго:

– Банда, перестань! Ты у меня только две недели пробыл, а не виделись мы с тобой сколько лет? Вот то-то же! Отдохни немного от своих приключений. Я тебе еще столько всего не показал! Мы с тобой еще так погудим...

Бондарович был грустен и задумчив, но голос его звучал твердо и убежденно:

– Ты – отличный парень. Ты здорово умеешь принимать гостей. У тебя в гостях, черт возьми, я провел лучшие дни своей жизни. О таком я и в самых сладких снах мечтать не мог! Спасибо тебе, друг, за все, за все... Но постарайся, Олежка, и меня понять!

Они только что позавтракали и, по своему обыкновению, улеглись в саду под яблоней, развалившись в густой траве, но вместо ежедневного обсуждения планов проведения досуга Банда вдруг заговорил об отъезде. И Востряков, понимавший и предчувствовавший, что день расставания когда-нибудь обязательно придет, вдруг испугался. Ему показалось, что если он отпустит друга, то потеряет его навсегда, что Банда уедет навстречу своим невообразимым приключениям и больше не вернется – жизнь погубит этого отличного, в сущности, парня, умеющего, к сожалению, смотреть на окружающее только сквозь прорезь прицела и видящего все только в двух цветах – черном и белом, делящего всех людей на две категории – "своих" и "чужих".

Он любил Банду. Это даже не было нормальным чувством благодарности за спасенную когда-то в Афгане жизнь. Это было нечто большее, возможно, то, что иногда высокопарно называется настоящей мужской дружбой; Это было чувство любви, нежности и доверия. Между ними существовала осязаемая душевная, психологическая связь, разорвать иди уничтожить которую было невозможно.

Это был как раз тот тип связи, взаимопонимания двух людей, который можно сравнить разве что с единством матери и сына или двух братьев, выросших и воспитанных бок о бок, в одной детской комнате.

Все эти годы скучал Востряков по старшему лейтенанту Бондаровичу. Ему не хватало уверенности своего бывшего командира и его бескомпромиссности, спокойной доброй силы и яростной страсти.

Множество раз ловил он себя на мысли, что в той или иной ситуации только рассудительность и надежность Банды, если бы только он был рядом, мог ли бы принести Вострякову душевный покой и равновесие.

Вот уже несколько лет Банда был для него близким и далеким одновременно. Чем-то вроде портрета отца на стене в зале с черной ленточкой через угол рамки. Олежка знал, что отец всегда бы подсказал ему наилучший выход из любого переплета, и всячески хотел этой поддержки, но одновременно он понимал, что никогда не увидит и не услышит его, потому что мертвые не возвращаются. Со временем Банда стал для него таким же далеким и недоступным, как и отец.

Сначала он ждал Банду. Он надеялся, что тот после московского госпиталя найдет его дома. Он лелеял мечту увидеть воочию приехавшего к нему старшего лейтенанта Бондаровича, принять его как самого дорогого гостя. Но время шло, а Банда не приезжал, вообще не подавал признаков жизни, не присылая даже коротенькой весточки. И постепенно он стал превращаться в легенду, во что-то воображаемое и неосязаемое, светлое и лучшее. Как покойный отец.

А потом вдруг Банда приехал. Будто с неба свалился. Будто воскрес из мертвых.

И вот он снова собрался уезжать, уезжать прямо сегодня, и Олега не оставляло странное предчувствие, как он ни переубеждал себя, что на этот раз Сашка уж точно исчезнет из его жизни навсегда.

Он молча смотрел теперь на Банду, мучительно пытавшегося подыскать хоть какие-нибудь слова оправдания, и во взгляде его было столько печали и разочарования, что Сашка не выдержал, отвел глаза.

– Олег, пойми... Ты нашел себя. Ты твердо стоишь в этой жизни на ногах. Ты знаешь, чего хочешь, и знаешь, чего в конце концов добьешься. У тебя есть "сегодня" и обязательно будет "завтра", и даже сегодня ты можешь планировать и прогнозировать свое завтра...

Востряков пытался что-то возразить, но Банда жестом остановил друга и тут же снова заговорил – с жаром, искренне, высказывая, выплескивая на Олега все, что накипело у него на душе за все эти бестолковые годы его такой непутевой и такой короткой пока еще жизни.

– А у меня, Олежка, всего этого нет. Я, как дерьмо в проруби, болтаюсь между небом и землей, никому не нужный и ничего не значащий. Мне это надоело! Я хочу определиться, хочу какой-то стабильности, какого-то тайного, недоступного мне пока смысла в этой треклятой жизни...

– А ты оставайся со мной. Станешь моим компаньоном. Я введу тебя в курс всех моих дел. Тебе понравится! Будешь работать, нормально зарабатывать, а потом мы найдем тебе отличную девчонку из местных...

– ...я женюсь, нарожаем мы с ней кучу детей, построим дом. Да? Ты это хотел предложить?

– А что в этом плохого?

– Плохого, Олежка, ничего. Я, может, именно об этом и мечтаю всю жизнь. С тех пор, как из детдома вышел, как окончательно понял, что в этом мире я один-одинешенек.

– Так в чем же дело? – Олегу вдруг на миг показалось, что он сумеет уговорить друга. Что Банда вопреки своему упрямству и категоричности на этот раз сдастся, уступит под напором здравого смысла – Оставайся! Мы сегодня же, прямо сейчас, поедем на фирму. Я начну тебе все объяснять, показывать. А завтра махнем за товаром в Одессу...

– Олег, я в этой жизни кто?

От неожиданного вопроса друга Востряков опешил. Несколько томительных секунд с недоумением всматривался он в лицо Банды: пытаясь понять, к чему тот клонит, но так и не врубившись, неуверенно произнес:

– Как – кто? Человек.

– Ты тоже человек. И Ахмет был человеком. И "духи", которых мы пачками валили в Афгане, тоже были человеками... А вот лично я – кто?

– Банда, чего ты хочешь?

– Я хочу знать, кто я. Ты мне можешь ответить?

– Конечно. Ты – Александр Бондарович, бывший офицер-десантник...

– Еще?

– Ну... бывший детдомовец...

– Что ты все "бывший", "бывший"... А еще?

– Тьфу, черт! Просто парень хороший, вот и все!

– Вот именно! – Банда в сердцах даже сплюнул. – Просто хороший парень! Что, профессия у меня такая? Что, предназначение в жизни у меня такое? Что это значит – "хороший парень"? И кто сказал, что я был хорошим в том же Афгане, или в Москве, или в лагере Ахмета? Может, "зэки" или "духи" меня хорошим парнем считали, а?

– Зато я так считаю!

– Ты! – и вдруг Банда как-то враз сник и успокоился. – Ты, Олежка, если на то пошло, куда лучше меня будешь. Но даже не в этом дело... Понимаешь, если я останусь здесь, у тебя, я знаю, что ты мне поможешь. И жизнь моя наладится, все пойдет, как надо. Как говорится, все у меня будет по-людски...

– Ты говори-говори, не молчи.

– Я и говорю, – Банда вытянул из пачки сигарету и протянул Вострякову, затем закурил сам. – Ты мне поможешь. Это чертовски здорово – иметь такого друга, как ты, готового на все... Но я хочу добиться чего-то сам. И вот тогда я приеду к тебе. Я буду уверен, что я не лишний человек на земле, даже когда на ней все спокойно и вокруг нет врагов, которых надо уничтожать. Я хочу, Олег, доказать сам себе, что я не только робот-убийца, что я нормальный мужик, способный на многое... Или хотя бы на самую малость.

– Так я тебе...

– Ты мне предлагаешь все готовенькое. А я хочу сам. Мне надо обрести уверенность в себе, понимаешь? Я хочу хоть что-то доказать самому себе Востряков давно уже все понял, и последняя надежда удержать друга рухнула. Он молча курил, думая теперь только об одном – лишь бы Банда не исчез навсегда, не сгинул навечно на жутких поворотах своей странной судьбы.

– Я уеду, но ты будешь теперь всегда знать, где я и что со мной, – Банда как будто читал мысли Олега. – Я тебе и писать буду, и звонить. Я буду к тебе приезжать и сам с радостью приму в гости, как только у меня будет своя крыша.

– Я знаю.

– Вот видишь!

– Вернее, Банда, я надеюсь, что ты не исчезнешь, как в прошлый раз. Это ж кому скажи – за три года ни единой весточки не прислал!

– Извини, Олежка, еще раз. Виноват я. Но теперь все будет иначе. Ты – единственный близкий мне человек. Ты мне как брат родной. Которого у меня и не было никогда.

– Эх, Банда! – Востряков вдруг почувствовал, что на глаза наворачиваются непрошенные слезы, и поспешил отвернуться и закашляться, будто поперхнулся сигаретным дымом. Но это не укрылось от взгляда Бондаровича, и Сашка положил руку другу на плечо:

– Олег, так и будет!

Они снова замолчали, думая каждый об одном и том же – о предстоящем через несколько часов, а может быть, и минут отъезде, и первым молчание нарушил Востряков:

– Банда, может, тебе денег дать? Хотя бы на первое время. У меня есть, пару тысяч баксов запросто одолжу. Потом вернешь, – Олег специально акцентировал внимание на том, что деньги пойдут в долг, чтобы не ставить друга в неловкое положение, но Банда в ответ лишь покачал головой.

– Спасибо, но мне не надо. У меня еще осталось тысяч пять долларов, наверное...

– Сколько?!

– Тысяч пять. Мне хватит. Я их у Ахмета в сейфе взял, когда из лагеря уезжал. Плюс свои – зарплата, так сказать... А еще машина есть. Так что первое время выдержу, не пропаду.

– Ты точно не пропадешь! – убежденно подтвердил Востряков, ни на секунду в этом не усомнившись.

– Ладно, оставим. Давай лучше вот о чем... – и Банда чуть заметно кивнул в сторону сарая.

* * *

Сарай во дворе Востряковых был поистине уникальным сооружением. Здесь, в этой части Украины, сараи строили с размахом и выдумкой. Под общей двускатной крышей умещалось с десяток разнообразнейших помещений. Огромные двустворчатые ворота открывали вход в центральную часть – ток с глинобитным, твердым, как бетон, полом. Сюда мог спокойненько заехать небольшой грузовик типа распространенного в деревнях пятьдесят третьего «газона». Когда-то именно здесь вручную цепями молотили пшеницу, рожь, овес. В дальнем углу тока стояла старинная, еще с польских времен, ручная сенорезка – агрегат, позволявший измельчать сено и солому в мелкую сечку, нарубая корм для скота двумя огромными, как косы, закрепленными на колесе ножами. В боковых стенах тока было множество дверей – помещения под зерно и под дрова, под торфобрикеты и под комбикорм, закуток для теленка и несколько загородок для свиней, скромная мастерская с набором простейших, но самых необходимых в хозяйстве инструментов и наконец кладовка.

С улицы, кроме главных ворот, в сарай вело еще три входа: двери в коровник, в стойло для лошадей, теперь пустовавшее, и вход к свиньям "с тылу", незаменимый при очистке загородок для хрюшек.

Все сооружение венчал огромный чердак, на который вела лестница прямо с тока и в котором умещалось по меньшей мере тонн пять – семь сена.

– Это еще дед строил! – с гордостью похвалился Востряков в первый же день, когда они с Бандой осматривали подворье. – У нас такие сараи называют "клуня".

Именно здесь они и спрятали оружие, привезенное Бандой.

Когда ребята загнали джип в клуню, на всякий случай поплотнее прикрыв за собой, хоронясь от постороннего взгляда, ворота, Банда удивленно осмотрелся, не представляя себе, где именно в такой активно эксплуатируемой постройке можно найти надежный тайник под столь необычный и опасный груз, как десяток боевых гранат, добрая дюжина самых крутых "стволов" и пара ящиков патронов.

– В сене, что ли, оружие зароем? – спросил Сашка Вострякова, пытаясь угадать, что придумал Олег, но тот лишь покачал головой.

– Зачем? Не хватало еще, чтобы мама наткнулась. У меня тут куда лучшая схованка есть. Пошли!

Олег толкнул одну из дверей и потянул Банду за собой. Темная, без единого окошка, комнатка оказалась совсем маленькой и тесной. Стены ее были совершенно голыми, и лишь огромные лари, установленные вдоль стен, занимали почти все пространство, оставляя лишь узкий, на две доски, проход между ними.

– Что здесь? – спросил Банда, озадаченно кивая на огромные ящики, таящие в себе, казалось, невиданные чудеса.

– А ты крышку откинь да посмотри.

– Песок?

– Копни-копни, не стесняйся. Он мягкий, рыхлый, руками разгребешь.

Банда углубился в песок примерно на длину ладони, как вдруг его рука наткнулась на что-то круглое и твердое, по-видимому, железное.

– Что это?

– Вытягивай.

Теперь Банда уже понимал, ощупав предмет, что это крышка закатанной банки, и сильно потянул вверх, вытаскивая ее из песочного плена.

В трехлитровой банке красивыми розовыми кусочками лежала подкопченная буженина, с виду совершенно свеженькая и ужасно аппетитная.

– Паляндвица! – авторитетно прокомментировал Востряков. – Теперь поройся с другой стороны.

Через несколько мгновений из другого угла ларя Банда извлек на свет божий еще одну банку, полную сочных аппетитных колец домашней копченой колбасы, залитой небольшим количеством жира.

– Ухты!

– Самое лучшее хранилище для консервов – зимой не промерзает, летом не портится. Мясо – круглый год. Ну по праздникам, конечно...

– А как их теперь назад-то закопать?

– Ты что – "назад"! Ты, может, настоящей хохляцкой колбаски или паляндвички попробовать не хочешь? – Востряков даже вздрогнул от эдакого кощунства. – Банки эти мы с собой заберем. Дома откроем.

Он осмотрелся и повернулся наконец к Банде.

– Вроде все нормально. Ты тащи "пушки", а я принесу ветошь, бумагу и масло.

– Ты что, решил среди колбас автоматы спрятать? А если мать твоя за банкой какой в песок полезет, а вместо нее "узи" вытянет? – Банда совсем не чувствовал восторга по поводу тайника, придуманного другом. – Давай уж лучше в сено, и то, по-моему, надежнее будет...

– А кто тебе сказал, что среди колбас? Смотри! – с этими словами Востряков поддел принесенным с собой топором одну из досок пола и, с трудом приподняв ее, отвалил в сторону. Под досками тоже оказался желтый сыпучий песочек – такой же, как в ларях. – Эту схованку я еще в детстве обнаружил. У деда, видать, хозяйство помощнее нашего было, места больше требовалось. А может, время неспокойное было, стоило кое-что припрятывать. Словом, он, окромя ларей, здесь тоже продукты прятал. Мать про это даже и не догадывается.

– Ну тогда совсем другое дело! – успокоенно протянул Банда. – Тогда мне это место нравится.

Вдвоем они быстро почистили и смазали все оружие, старательно завернули в промасленную ветошь и, обвязав плотной бумагой, тщательно закопали свой арсенал в жвир: так называл Востряков этот замечательный мелкий желтый песок.

– Теперь ни одна собака, если и захочет что найти, не докопается! – удовлетворенно хмыкнул Востряков, ловко прилаживая доску на старое место и присыпая песком стыки, обеспечивая максимальную маскировку их тайника. – За свои "пушки" ты теперь спокоен будешь, надеюсь?

Банда улыбнулся и, забирая банки с деревенскими деликатесами, ответил одним словом:

– Вполне!

* * *

– Пусть оружие пока у тебя полежит. Я с собой только «вальтер» возьму, – Банда машинально дотронулся до подмышки, проверяя, на месте ли наплечная кобура с любимым пистолетом. – А ты за всем остальным присмотри, ладно?

– Не волнуйся.

– Ты анекдот про старого литовца знаешь?

– Какой?

– Ну про то, как шел однажды один литовец мимо соседского хутора, глядит – а его сосед машинным маслом клумбу поливает... Слышал?

– Нет вроде.

– Останавливается литовец да спрашивает: "Эй, Юозас, что ты делаешь? Ведь у тебя все цветы завянут!" А сосед отвечает: "Цветы? Бог с ними, Гражина новые посадит. Главное, чтобы пулемет не заржавел!.." Что, правда, не слышал? – Банда сам не смог сдержать улыбки, глядя на рассмеявшегося друга.

– Нет!.. Классный анекдот, в самый раз про нас с тобой.

– Так и я о том же: смазывай иногда, посматривай...

– Кого ты учишь, командир? – попробовал возмутиться Востряков, но Банда поспешил успокоить друга:

– Да я так, на всякий случай... Не пропадать же такому добру, правда?

– Еще бы! Да и денег это сейчас немалых стоит.

– Вот-вот. А глядишь, может, и самим когда пригодится. Кстати, если что, если тут какие разборки начнутся, с тем же Быком, или другая какая необходимость, так ты пользуйся, не стесняйся. Смотри только осторожно, чтоб ментовка не загребла.

– Вот ведь любишь ты людей поучать, Банда!

– Да нет, Олег, я не то сказать хотел... Я ведь тебя подставляю в конечном счете... Статья же есть – за незаконное хранение.

– Я про это не слышал никогда как будто!

– Да послушай ты хоть минуту, Олег, не перебивай! – искренне возмутился Банда. – Что ты мне никак высказаться не даешь!

– И так все ясно. Что тут еще говорить?

– Я про то, что если что случится, ты все на меня сваливай – мол, ты тут ни при чем, приезжал к тебе летом друг, в сарае несколько раз ночевал, на сеновале. А что он там делал, что прятал – ему одному и известно. Твоя, мол, хата, вообще с краю, и ничего-то ты не знаешь.

– Ага, прямо так и скажу: ищите бывшего старлея Вооруженных Сил Сашку Бондаровича и сажайте его подальше и покрепче – это он подкинул мне все эти игрушки. Здорово ты, Банда, придумал, ничего не скажешь!

– Олег, ну послушай ты, черт возьми. Я же серьезно! – Банда, навоображав множество сцен обыска в клуне Вострякова, все никак не мог успокоиться. – Бог знает, откуда эти "пушки" к Ахмету попали и какие на них дела висят. Может, их по всей Европе и Азии Интерпол ищет. Может, за этим самым "узи" десяток трупов числится.

– Банда, да не волнуйся ты так, никто здесь никогда ничего искать не будет.

– Правильно, и я про то же. Но если что – вали все на меня, потому как Банду они все равно не найдут. Москва большая, и человека без квартиры да без прописки, без семьи и без родных, как бы "опера" ни старались, найти никогда не смогут. Так что меня сдать не бойся.

– Знаешь, Банда, а иди-ка ты... Достал уже! – Востряков не на шутку рассердился.

– Не кипятись, Олежка. Я же как лучше хочу. И пойдем – собираться надо, – Банда встал и сладко потянулся. – Здорово я у тебя, Олежка, отдохнул.

Отоспался, отожрался, отлежался. Отпьянствовал в конце концов.

– Жаль, Сашка, что ты меня слушать не хочешь. Пожил бы еще хотя бы пару деньков. Ты же ко мне приехал совсем трупом ходячим, а теперь вроде как отошел слегка...

– Ага, на таких-то харчах!

– Какие там харчи! Я тебя еще и не начинал угощать как следует, – снова принялся уговаривать друга Востряков, но Банда решительно прервал его:

– Пойдем, Олежка, собираться в дорогу буду. И знаешь, самое главное – не обижайся. Я к тебе еще обязательно вернусь, слово даю...

* * *

Спустя несколько часов, когда солнце уже успело добраться до самой высокой точки небосклона и теперь медленно скатывалось вниз, «мицубиси-паджеро» вырулила со двора Востряковых. За рулем сидел Банда, только что отобедавший на дорожку и теперь полный сил и желания их реализовать.

Они тепло распрощались с Олегом и с его мамой, и улыбка долго еще блуждала по лицу, Бондаровича.

Но чем дальше удалялся он от города, тем строже и серьезнее становилось выражение его лица.

Он снова гнал на Москву, во второй раз собираясь покорить этот город и доказать самому себе свою силу, стойкость, способность жить в этом гражданском мире.

Теперь он был твердо уверен, что не повторит ошибок своего первого московского периода жизни. Он теперь стал стреляным воробьем, знает, что к чему в этой жизни, и уж во всяком случае постарается быть поосторожнее и с выбором друзей, и с поисками работы.

Он, по правде говоря, даже и смутно не представлял, чем займется в столице, как, в какой сфере деятельности попытается себя найти.

Но он был почему-то уверен, что сможет найти свою дорогу и дорога эта не будет больше совершать крутых зигзагов, не будет более устлана подлостью, жестокостью и трупами.

Но он также знал, что найти эту дорогу будет ох как нелегко. И именно поэтому он становился тем более серьезным, чем дальше удалялся от гостеприимного дома Востряковых и чем ближе подъезжал к Москве, к своей новой и непредсказуемой жизни...