Текст книги "Наперегонки со смертью"

– А что там охранять-то?

– Ну... на месте увидишь, – замялся Ахмет. – Склады, производственные помещения, общежития, еще кое-что – ты сам посмотришь.

– Слушай, а почему все-таки ты мне это предложение делаешь?

– Честно?

– Честно.

– Понимаешь, есть у тебя сила, есть мастерство.

Но это у многих есть. А у тебя, как мне кажется, есть еще жестокость, безжалостность. А мне нужны именно такие люди... Ведь ты умеешь выполнять приказы?

– Уметь-то умею, но в армии я выполнял приказы командования, руководствуясь...

– Э-э-э, дорогой, подожди! Я сам служил в армии, – Ахмет недовольно поморщился от собственных воспоминаний, – и прекрасно знаю, чьи приказы и на каком основании ты выполнял. Я тебе про другое хочу сказать. Я тебе буду платить деньги, ты у меня будешь работать – значит, логично, если я буду давать тебе задания кое-что выполнять?

– Ладно, кончай базар. Давай лучше выпьем за то, чтобы поменьше сволочей на земле было, – Банда уже и без того изрядно захмелел, а теперь жаждал вообще надраться до зеленых чертиков.

– Так ты согласен, уважаемый?

– Да не гони ты. Дай подумать пару недель.

– Ты что! Дорогой, у меня завтра самолет на Душанбе, везу команду рабочих-сезонников. Тебе сегодня все решить надо, чтобы сразу и улететь.

Банда, конечно же, не ожидал, что он должен решить настолько быстро. Тем не менее в душе с предложением нового знакомого он согласился уже давно и теперь, заказывая целую бутылку виски и хорошую закуску, он знал, что будет сегодня гулять всю ночь, прощаясь с Москвой и с этим периодом своей жизни.

– Так во сколько наш самолет? – подмигнул он таджику с видом заговорщика, наливая себе и ему порцию неразбавленного крепкого шотландского виски "Джонни Уокер" с красной этикеткой.

– В десять двадцать. Из "Шереметьево". В половине десятого я буду ждать тебя у входа в аэропорт...

Кстати, уважаемый, а как тебя хоть зовут?

– Банда.

– Банда? Какое-то нерусское имя... – удивленно и подозрительно посмотрел таджик на парня. – Я таких раньше не слышал.

– Русское, не волнуйся. Так меня всю жизнь зовут. И всем нравилось.

– Хорошо-хорошо, Банда так Банда... А я – Ахмет. Так ты согласен? Я буду ждать тебя завтра в аэропорту ровно в девять тридцать, У входа. Ты запомнил?

– Запомнил, куда я денусь. Ты не волнуйся, Axметка, все будет, как положено. Ты пей. Мы сегодня с тобой обязательно напьемся. Мы же с тобой с этим городом, со столицей, прощаться будем...

* * *

– В общем, на следующее утро я был уже в аэропорту.

– Так что, ты действительно вот так сразу и решился? – чем дальше Олег слушал Банду, тем больше удивлялся. Он, например, не понимал, как можно с такой легкостью менять свою жизнь, переворачивая все с ног на голову. Тем более – принимать решения за считанные минуты. – И что, ты на самом деле снова поехал в Таджикистан?

– Да, – Банда вдруг заметно помрачнел. – Да, Олежка, наутро я был в "Шереметьево" и на самом деле полетел в этот проклятый край... Знаешь, давай выпьем лучше, а то... Тяжело все это вспоминать.

– Конечно, давай!

Они налили и, не чокаясь, выпили, снова с аппетитом принимаясь за раков.

Тем временем уже совсем стемнело, и лишь последние отблески заката на краю небосклона напоминали о прошедшем дне. Самом счастливом дне в Сашкиной жизни. Но вспоминал сейчас Банда совсем о другом.

– Ахмет вез в Душанбе человек двадцать. Я не знал еще в то время, какая им уготована судьба. Думал – просто рабочие-сезонники. Правда, они были довольно странные – какие-то грязные, затравленные. От них несло такой вонью, что стюардесса даже боялась приближаться к их рядам. Короче, с виду – натуральные бомжи. Впрочем, они и на самом деле оказались обыкновенными бомжами.

Ахмет их, как я потом узнал, по всей Москве собирал. Каждый месяц он ездил в такие рейсы-вербовки. Добывал себе, так сказать, рабочих.

– Зачем? Что они делали?

– Об этом я узнал только в лагере, много позже... Давай закурим, Олежка. Где сигареты?

– Держи.

– Я был этим бомжам неровня, – продолжил через мгновение свой рассказ Банда, выпуская струйку дыма. – Это я сразу понял. Мне и себе Ахмет взял билеты отдельно, в другом конце салона.

Хитрый был, собака, психологию человека здорово знал. Сразу ставил границы – кому что можно и кто на что годен. Кстати, в Душанбе, сразу же по прилете, он запретил мне называть его Ахметкой. Или Ахмет-бей, говорит, или хозяин. Мол, так у них принято.

* * *

В Душанбе их уже встречали. На площади перед зданием аэропорта стоял армейский «Урал» с крытым брезентом кузовом и новенькая «мицубиси-паджеро». За рулем джипа сидел таджик, чем-то неуловимо похожий на Ахмета. Он бросился им навстречу и радостно обнялся с хозяином, по-восточному приветствуя его. Они оба о чем-то дружно по-своему затараторили, при этом Ахмет, видимо, рассказывая о поездке, разок кивнул на кучку бомжей и несколько раз указал на Банду, повторяя его имя.

– Знакомься, Банда, – наконец повернулся к нему Ахмет. – Это мой брат, Махмуд-бей Он тоже хозяин. Мы с ним вдвоем ведем дело.

– Очень приятно.

Сашка неуверенно пожал руку брату вербовщика, представляясь.

– Хорошо, очень хорошо. Добро пожаловать. – Махмуд оказался таким же улыбчивым и предупредительно-вежливым, как и его братец. – Надеюсь, мы хорошо поработаем вместе. Садись в машину, а мы пока рассадим этих...

Банда, устроившись на заднем сиденье "паджеро", наблюдал, как погрузили братья всех бомжей в кузов "Урала", и вскоре их маленький караван – грузовик впереди, джип чуть позади – двинулся из аэропорта, а затем по серпантину дороги вверх, в горы...

* * *

– Знаешь, какие владения-то у братьев были? – Банда со злобой сплюнул в костер. – Концлагерь настоящий. Большой дом, в котором жили братья и охрана. Там же была наша столовка – знаешь, что-то вроде клуба, охранники там просиживали все свободные от службы вечера. Потом, значит, еще два домика-барака – казармы для «зэков»...

– Для кого?

– Для "зэков". Мы так этих бомжей называли.

Их же, как только мы в лагерь заехали, в барак загнали, паспорта отобрали – и все. Мышеловка захлопнулась.

– В смысле? – Олежка ничего не понимал.

– Братья превращали бомжей в натуральных рабов. Мы и нужны были для их охраны, чтоб не разбежались. Выгодное дело так рабочих нанимать – никто не спохватится, не начнет их искать. Работали "зэки" от зари до зари, вкалывали – дай Боже.

Чуть с поля вернутся, покормят их – и снова в барак, под замок. Если что не так – в зубы, а то и вообще братья демонстративный расстрел устроят, чтоб другим неповадно было.

– Ты серьезно?

– Вполне. Концлагерь там был настоящий – вся территория "колючкой" обнесена, вышка сторожевая в углу – все, словом, как положено... Знаешь, Олежка, давай еще выпьем, а то как-то хреново мне.

– Давай, конечно.

Они снова выпили, и Банда продолжил свой страшный рассказ.

– Я там охранником был. Мне сразу же выдали камуфляж, "калашник"...

– Ого! – Востряков от удивления даже присвистнул.

– Да, Олег, у них там все очень серьезно было.

– А как же власти? Милиция?

– Ты что, забыл? Какая там милиция?.. А, черт, я сам забыл – ты же сразу из Афгана в госпиталь попал, порядков местных не видел... Нет там советской власти. Там есть власть клановая, семейная.

Есть власть денег. Есть власть силы. Есть, правда, слабее немного, власть традиций, старейшин. Но и то только в кишлаках.

Банда снова закурил, и по прыгавшему в темноте огоньку сигареты Востряков понял, как волнуется, переживая все это заново, его друг.

– Короче, стал я охранником. Водил бомжей в горы, охранял по ночам территорию... Там, в горах, у братьев целые плантации анаши и конопли были.

Ты думаешь, московская наркота на чьем зелье сидит? Афганского, пакистанского или китайского – мизер. В основном свое, из Средней Азии.

– Да... Ты, брат, такие страсти рассказываешь – никогда б не подумал.

– Страсти, Олежка, потом начались. От страстей тех я здесь и оказался со всеми этими "пушками"... Давай еще выпьем, а то она, проклятая, – Банда кивнул на водку, – что-то на меня сегодня совсем не действует.

Они выпили, и Банда, не закусывая и снова закуривая, продолжал:

– Ты, например, знаешь, что такое русская рулетка?

– Ну слышал вроде.

– А про русскую рулетку в таджикском исполнении ничего не слыхал еще?..

* * *

Охранники лагеря почти все были таджиками. В основном двоюродными и троюродными братьями и прочими родственниками Махмуда и Ахмета.

Профессионалами их назвать нельзя было даже с натяжкой – ни стрелять толком не умели, ни драться. Только злые все были, как шакалы, и жестокие – над "зэками" издевались почем зря, били их смертным боем.

По вечерам из столовки охранников вечно доносились крики и жуткий смех таджиков, что-то там бесконечно праздновавших. Но по четвергам, в тот день, когда у "зэков" была плановая помывка в бане, в столовой творилось что-то уж совсем невообразимое. И слышались выстрелы. Всегда ровно два. Ни больше, ни меньше. И два трупа "зэков" на утро сбрасывалось в пропасть...

* * *

– Был там, Олежка, у меня дружок... Ну не дружок, допустим, а так, самый близкий знакомый – Женька Хлыст. Откуда-то из-под Перми. Нормальный был парень, спокойный. В охранники к братьям случайно, как и я, попал – его Ахмет во время одной из поездок на вокзале в Москве выловил, когда тот, дембельнувшись, в родную деревню возвращался. Знаешь, после армии-то, когда на этой гражданке ничего не знаешь и так хочется хоть как-то свою жизнь изменить... Короче, клюнул Хлыст на пятьсот баксов в месяц и оказался в, лагере, Банда совсем разволновался.

– Мы с ним и сошлись-то, наверное, из-за того, что оба были там людьми случайными. Я же, поверь, за целый год ни одного "зэка" не застрелил.

Хотя и были у меня попытки побега. Догонял, бил, назад, в "стадо", загонял – это, Олежка, было. Но убивать – ни разу, клянусь!

– Да я верю, Саша, верю! Что, я тебя не знаю, что ли? – поспешил Востряков его успокоить.

– Ну... Хлыст тоже никогда никого не убивал.

Молодец был пацан, поэтому нам, наверное, таджики и не доверяли никогда полностью, все чего-то опасались. Мы же в крови не были запачканы. Там у нас здание одно было, таджики его баней называли. По четвергам туда "зэков" загоняли. Они даже на работы не ходили в этот день. Да и какая работа – из бани той бомжи выбирались какие-то обессиленные, вялые... Я целый год, Олежка, даже и не догадывался, что в той бане делалось! Нас с Хлыстом к ней и близко не подпускали, а "зэки" разве скажут – мы, охранники, для них же лютыми врагами были. Они со своей стороны нас за людей тоже никогда не считали... Эх, знать бы про все чуть раньше!

– Сашка, да ты спокойнее, спокойнее. Ведь все уже прошло, не нервничай ты так, – пытался хоть как-то успокоить своего бывшего командира Востряков. – Так что ты там про русскую рулетку в таджикском исполнении рассказывать начинал?

– А... Короче, однажды Хлыст уговорил меня – пошли, мол, посмотрим, что там чурбаны вытворяют...

* * *

В столовой оказалось полно таджиков – все свободные от смены чурки собрались здесь. Был даже Ахмет. Он сидел посреди помещения за столом, к которому перпендикулярно был придвинут второй стол. На нем располагались два стакана, бутылка водки, хлеб и кусок вареной баранины. Перед хозяином лежали два револьвера и коробка патронов.

– О, даже наши русские друзья сегодня пришли! – радостно поприветствовал их Ахмет. – Заходите, не стесняйтесь, гостями будете. Может, и сами в нашу игру поиграете, если захотите, конечно...

Таджики дружно заржали, и Сашка с Хлыстом удивленно переглянулись, чувствуя какой-то подвох.

Тем временем Ахмет начал принимать ставки.

Кто больше клал на стол перед ним долларов, тот и получал право принять участие в игре. Точнее, в лотерее, ставкой в которой оказывалась жизнь, как узнали ребята чуть позже.

– Может, все-таки наши новички желают сыграть? – снова с подколкой спросил Ахмет, но парни, ничего не понимая, лишь отрицательно замотали головами.

Наконец ставки, дойдя до суммы в триста долларов, были сделаны, и в помещение столовой втолкнули двух "зэков" – самых доходяжных, еле-еле переставляющих ноги после сегодняшней баньки.

Их усадили за стол, налили каждому по стакану водки и придвинули хлеб и мясо.

– Перекусите... перед сном, – слова Ахмета почему-то снова вызвали дружный смех таджиков. – Помните фильм "Судьба человека"? Там после первой не закусывали, а мы вам такую возможность даем. Ешьте, пейте... Времени у вас хотя и немного осталось, но пока еще есть, ха-ха!

Сашка, не понимая причины такого бурного веселья банды Ахмета, с недоумением взглянул на Хлыста. Тот в ответ только удивленно пожал плечами.

Тем временем два таджика, выложивших по триста долларов, подошли к столу, и каждому из них Ахмет дал револьвер и по одному патрону...

Правила рулетки оказались весьма просты. Револьвер заряжался единственным патроном и затем барабан раскручивался. Как в настоящей русской рулетке – угадать, попадет боек на капсюль патрона или сухо щелкнет вхолостую, было совершенно невозможно. Затем охранники – участники рулетки – приставляли револьверы к вискам зэков и одновременно, по команде Ахмета, нажимали на спусковые крючки. Раз, другой, третий. Пока не раздастся выстрел. Тот, чей патрон "срабатывал" раньше, забирал и свою ставку, и ставку соперника. Но если осечка у обоих участников происходила четыре раза подряд, деньги уходили Ахмету – организатору, так сказать, "соревнования", а на "огневой рубеж" выдвигалась новая пара "искателей удачи".

Банда как зачарованный смотрел на происходящее, не в силах оторваться от этого зрелища, не в силах поверить, что происходит все это не во сне, а наяву, всерьез, в конце двадцатого века на территории, некогда входившей в состав "самого человечного, самого гуманного, самого дружного и очень интернационального" государства!

Вот раздалась команда Ахмета, рулетчики нажали на спусковые крючки... Два сухих щелчка возвестили о том, что первый тур "игры" закончился в пользу "зэков".

– Как ваши имена, о отважные счастливчики? – кривляясь, спросил Ахмет у обоих вмиг протрезвевших и совершенно обалдевших от такого поворота событий "зэков", пока их палачи старательно крутили барабаны, готовясь ко второму туру.

– Федор мое имя, – нерешительно промямлил тот, что сидел слева от хозяина, но именно в этот момент "крупье" крикнул:

– Давай!

Щелчок и тут же – грохот выстрела. Голова Федора тяжело упала на стол, опрокидывая пустой стакан. Выражение недоумения и удивления так и не исчезло из его мгновенно остекленевших глаз, и лишь маленькая аккуратная дымящаяся дырочка на виске свидетельствовала о том, что хозяин этой головы уже никогда не сможет вымолвить даже собственного имени.

Дружный восторженный рев всех присутствовавших таджиков сотряс стены столовой. Убийца победно вскинул вверх руки, тут же воздав хвалу Аллаху за избавление мира от очередного неверного. Все шестьсот долларов со стола мгновенно перекочевали в его карман.

– Я могу уже идти? – с дрожью в голосе произнес, приподнимаясь со своего смертного места второй "зэк", расширенными от ужаса глазами пялясь на распластанное рядом тело его "коллеги" по кровавой лотерее.

Но уйти ему, конечно же, не дали.

– Э, дорогой, куда ты так торопишься? – хозяин откровенно глумился над ним, даже не пытаясь скрыть своего издевательского тона. – В барак ты всегда успеешь, лучше посиди с нами, выпей... Налить ему!.. Пей, не стесняйся, закусывай – я хочу, чтобы все было, как у людей.

"Зэк" ошарашенно посмотрел на Ахмета, пытаясь понять, что скрывается за его улыбочкой, и одним залпом осушил протянутый ему кем-то из таджиков стакан.

– А как твое имя? Мы еще не слышали.

– Петром меня зовут. Петр Корнейчик. Да и пойду уже, пожалуй, завтра на работу рано вставать.

Не хочу вам мешать... – он начал медленно приподниматься, униженно раскланиваясь, но тут же строгий окрик хозяина остановил его, снова пригвоздив беднягу к стулу:

– Сядь, свинья неблагодарная! Игра только началась!

Ахмет яростно сверкнул глазами и властно указал на второго рулетчика, с револьвером в руке стоявшего за спиной несчастного "зэка".

– Этот человек вложил триста своих долларов и проиграл. Неужели ты не хочешь ему помочь? Он должен вернуть свои деньги. И поэтому мы сейчас все вместе будем играть дальше, во втором туре. Ясно?

Ахмет выложил из кармана стодолларовую купюру и положил перед собой на стол.

– Объявляется игра: Мурат против Петра. У одного – голова, у второго – один патрон в барабане.

Я ставлю сто долларов на то, что повезет Петру. Кто согласен – клади деньги сюда. Кто против – клади около Мурата. Ты сам, Мурат, по нашим правилам Можешь на этот раз ничего не ставить – если выиграешь, получишь свою долю наравне с остальными выигравшими. Ставка для всех одинаковая – сто долларов.

Вскоре на столе перед Ахметом лежало шесть сотен, а сторонники Мурата выложили тысячу триста баксов.

Прозвучала команда хозяина, щелчок – и Ахмет сгреб все деньги, честно разделив сумму на шесть частей и раздав каждому, кто поставил так же, как он.

– Молодец, Петр, хорошо сыграл – мы на сто процентов благодаря тебе "поднялись"! – поблагодарил он "зэка" невесть за что...

Второй этап кровавой игры продолжался минут двадцать. Деньги кочевали из одного кармана в другой, револьвер глухо щелкал, а Петр обреченно пил водку, потеряв к происходящему, как показалось Банде, всяческий интерес.

Скоро все было кончено. Раздался выстрел, и на стол тяжело повалился Петр. Пуля прошла через его голову далеко не так аккуратно, как у Федора. Ранение, безусловно смертельное, оказалось сквозным, и вышла пуля где-то на шее, рваной окровавленной раной вспучив обрывки мышц и кожи. Из раны густо, пульсирующими потоками, потекла темно-красная кровь, заливая стол, мясо, хлеб...

Банда, слишком много повидавший на своем веку – видевший и смерть, и кровь, носивший за бронежилетом вытекший глаз товарища и счищавший его мозги с собственного обмундирования, – на этот раз не выдержал. Ведь это была не война – простое убийство. Он не смог вынести жуткого зрелища и бросился вон из столовой, спеша на свежий вечерний воздух.

Следом за ним выскочил Хлыст, и без того всегда круглые и удивленные глаза которого стали сейчас похожи на два медных пятака царской чеканки.

– Суки! – шептал он. – Шакалы! Банда, я их всех порежу, всех постреляю. Не дам жить гадам!

– Порежем, Хлыст, обязательно. И постреляем.

Только момент найдем подходящий... А пока тихо – идут. Кажется, трупы вытаскивают. Ублюдки гребаные...

С того дня чувствительность и сентиментальность русских охранников стала главной темой разговоров между таджиками. Каждый из них считал за честь напомнить Банде и Хлысту об их "позоре" – о том, как они, сами русские, тем не менее испугались русской рулетки, испугались одного только вида человеческой крови.

– Эй, Хлыст, пошли поможешь, я сейчас баранчика резать буду – крови много будет!..

– Банда, приходи сегодня в столовую в русскую рулетку играть – глядишь, если не обрыгаешься, за один вечер много денег сможешь заработать!..

Правда, после нескольких зубодробительных ударов Банды шуточки прекратились, но отношение недоверия и пренебрежения к Хлысту и Банде со стороны остальных охранников только росло и укреплялось...

* * *

– Ты, наверное, спросишь, почему я не сбежал? – Банда первым нарушил тяжелое молчание, воцарившееся у костра по окончании его страшного рассказа. – А все очень просто – не мог я убежать, Олежка...

– А я и не спрашиваю... Давай лучше еще выпьем, а то ты такие страсти рассказываешь – мороз по коже дерет, – Востряков наполнил стаканы и сразу же, не дожидаясь Банды, одним большим глотком выпил свою порцию.

– Зима началась, Олег. Вокруг горы, снег. Куда пойдешь? – Банда будто не слышал Вострякова, так и не притронувшись к стакану и продолжая свой рассказ. – Подошел я к Ахмету, так, мол, и так, больше работать у тебя не хочу, мы про такие зверства не договаривались, так что переправляй меня в Бишкек – и адью. А он мне в ответ – "не могу, кем я тебя заменю, интересно?" Мы, говорит, с тобой контракт на год заключили, так что работай. Я ему – "пошел к чертям собачьим! Забирай свои сраные бабки, а я ухожу!" – "Иди, – говорит, – я не держу. Сдохнешь в горах как шакал последний..."

Банда тяжело вздохнул и замолчал, а потом, будто до него только сейчас дошло предложение Олежки, схватил свой стакан и тоже выпил его залпом, даже не поморщившись.

– Так что я остался... К зиме там человек сто двадцать "зэков" собралось – Ахмет, как видно, готовился основательно. Ведь до самой весны из лагеря – никуда, только в баню "зэков" водили, все остальное время в бараках они сидели, носа не показывая... Зато весну вряд ли и половина увидела. Кто сам умер, кого в рулетку, так сказать, проиграли... А пятерых Ахмет зарубил. Прилюдно.

– Как? При всех?

Банда закурил.

– Да, Олежка... Был конец февраля, солнце уже пригревало капитально. В горах стали оттаивать тропинки, склоны, перевалы. Правда, в горы мы еще не ходили – опасно было: лавины, оползни. Сидели в лагере, балду гоняли. И вот однажды пятеро "зэков", которые в наряде на кухне были, охранника пристукнули – и деру, – Банда, рассказывая, аж вздрогнул, видимо, вспомнив что-то ужасное. – Короче, далеко они не ушли, слабые ведь были. Их таджики через двадцать минут нагнали...

* * *

Утро выдалось на славу: тихое, спокойное, солнечное.

Заступать на пост Банде нужно было лишь к вечеру, чтобы всю ночь охранять бараки, и времени выспаться впереди у него еще было предостаточно.

Он лежал на койке в своей комнатушке и, глядя на блики солнечных лучей, прыгавших по стене, слушал Цоя. "Кино" помогало Банде "уходить": эти песни оказывались лучше наркотика, отправляя парня в мир грез и воспоминаний, никоим образом не связанных с реальностью.

Вот и сейчас, слушая "Группу крови", Банда был не здесь, а гораздо южнее, в Афгане. Там, где все было так просто и так понятно: где свой и где чужой, где долг и где враг. Где было, за что выкладываться и ради чего рисковать и где было, что и кого потом с теплотой вспоминать.

Он так углубился в собственные воспоминания и в музыку, что даже не обратил внимания на странные взволнованные крики в коридоре их общежития, на топот ног таджиков, вдруг куда-то дружно побежавших, на гортанные команды Ахмета и неумелый русский мат Мурата.

И лишь автоматная очередь за окном, резко ворвавшаяся в его раздумья, сбросила парня с кровати.

Автоматически (у них было принято в случае стрельбы на территории лагеря всегда на всякий случай "по тревоге" собираться вместе) схватив "калашник" и на бегу присоединяя магазин, Банда бросился наружу.

Шум доносился со стороны бараков для "зэков" – именно там собралось теперь все население лагеря. Банда заметил, что толпа четко разделена на две части – одну составляли "зэки", теснимые несколькими автоматчиками и что-то яростно кричавшие, а другую – сплошь таджики-охранники, сгрудившиеся вокруг чего-то, – Сашка отсюда не мог рассмотреть, чего именно. Он со всех ног бросился к толпе.

Когда он подбежал, таджики расступились. – На земле, у их ног, лежал охранник. Он был мертв, и на его заострившихся скулах запеклись черные ручейки крови, стекавшие откуда-то из-под черной густой шапки волос.

Рядом с ним, затравленно озираясь, сидели на земле пятеро связанных "зэков". Рты их были заткнуты грязными тряпками, руки туго стянуты за спиной, и, ежесекундно получая со всех сторон удары, они лишь дико вращали вылезавшими от боли из орбит глазами, не в состоянии даже попросить о пощаде. Впрочем, их бы никто и не услышал: таджики-охранники, глядя на своего мертвого товарища, издавали такие жуткие вопли ярости и ненависти, что перекричать их не было никакой возможности.

Лишь неожиданный гром выстрела смог слегка успокоить этих людей.

В воздух стрелял Ахмет. Он стоял теперь перед погибшим товарищем, сжимая в руке пистолет, его глаза дико и страшно сверкали. По этому свирепому блеску Банда сразу же догадался, что сейчас произойдет что-то ужасное, и от страшного предчувствия у него противно засосало под ложечкой.

– Тихо всем! – крикнул хозяин, и тотчас же наступила тишина. – Аллах видит все, он справедлив!

Эти неверные несколько минут назад убили нашего товарища и как подлые шакалы пытались убежать в горы. Но Аллах справедлив! Он вернул их в наши руки, чтобы мы смогли по заслугам воздать им. И мы сделаем это во имя Аллаха!

– Аллах акбар! – дружно заревели охранники, потрясая автоматами над головами несчастных беглецов.

– Аллах желает, чтобы казнь этих неверных ублюдков стала примером и устрашением для всех остальных, – продолжал тем временем Ахмет и, повернувшись к толпе "зэков", прокричал:

– Вы меня хорошо поняли? Я вам покажу, что будет с теми, кто попытается отсюда бежать! Из лагеря дороги назад нет, это должен запомнить каждый из вас!

По рядам "зэков" пробежал негромкий гул, и Банда не понял, был ли это гул согласия или протеста. Впрочем, Ахмет все равно не прислушался бы к тому, как отреагируют на его угрозы "зэки". У него в голове, по всему чувствовалось, уже давно созрел четкий план устрашающего наказания.

– Охрана, построить всех в одну линию лицом к этим шакалам и не спускать с них глаз ни на минуту. Я сейчас вернусь, – отдав команду, Ахмет бросился к общежитию.

Через несколько минут он появился снова, и в руках его ярким, а от этого еще более жутким солнечным блеском отливала кривая восточная сабля.

Таджики восторженно загалдели, увидев в руках хозяина древнее оружие предков, а у "зэков" застыли лица, превратившись в страшные гримасы животного ужаса.

– Я никогда не шучу. Если я сказал, что из лагеря выходить нельзя – значит, нельзя! Но эти шакалы, – Ахмет ткнул саблей в направлении связанных беглецов, – не только решили меня обмануть, но еще и убили нашего товарища, истинного правоверного Абдурахмана Салибова. Кровь – на руках этих неверных, и справедливый Аллах никогда не простит нам, если мы не отомстим за эту праведную кровь кровью самих неверных!

Исступленный рев таджиков заглушил его последние слова. И тогда Ахмет подошел к пленникам поближе, примерился и резко махнул саблей. Как кочан переспевшей капусты, глухо стукнулась о землю вмиг отрубленная голова крайнего из беглецов. Бедняга не успел даже, наверное, понять, что произошло, как его обезглавленное тело нервно задергалось в последних предсмертных конвульсиях.

Судорожный вздох дикого ужаса пронесся над толпой "зэков", и даже повидавший на своем веку многое Банда почувствовал, как противно подкатывается к горлу тошнотворный комок. Он отвернулся, не в силах смотреть на эту жуткую картину.

– Аллах акбар! – радостно вопили вокруг него таджики, будто одержав неслыханную победу над грозным и могущественным врагом своего Аллаха.

А через несколько секунд еще четыре головы скатились в лужи стаявшего снега, навсегда отделившись от бренных измученных тел неудачливых беглецов.

Их головы, водруженные на колья, несколько месяцев торчали перед бараками "зэков", пока птицы, дождь, солнце и ветер не испортили окончательно это "наглядное пособие" для остальных, придуманное Ахметом...

* * *

– Вот такие дела, Олежка, там и творились...

– Ни хрена себе! – Востряков аж содрогнулся, будто сбрасывая с себя оцепенение и ужас рассказа Банды. – Если б не ты мне все это рассказывал, я б и не поверил, наверное...

– А я это все своими глазами видел... Наливай, Олег! Не дай Бог снова все это пережить!

Они пили, не пьянея, и лишь одно чувствовал Банда – с каждым новым стаканом и с каждым новым рассказанным эпизодом ему становилось легче и еще больше хотелось выговориться, выложить все, что накипело за эти годы.

– Короче, ты понял, что там творилось. С каждым днем я чувствовал, что закипаю все больше и больше. Я ненавидел этих чучмеков всей душой... И исправно работал на Ахмета, получая за свою шакалью работу неплохие бабки.

Банда взглянул на Олега, будто ища поддержки, но друг на этот раз промолчал, и тогда Сашка заговорил снова:

– Но, Олежка, это, оказывается, было еще не самое страшное. Гораздо худшие штучки вытворял Ахмет. Я это узнал случайно.

По голосу Бондаровича Востряков вдруг понял, что именно сейчас друг расскажет то, что в корне изменило его жизнь и что пригнало его сюда, в Сарны.

– К нам периодически, строго раз в неделю, прилетал вертолет, и на нем Мурат отправлял куда-то контейнеры. В этих жестянках, как мы с Хлыстом предполагали, были какие-то вытяжки из наркотиков или полуфабрикаты из "травки", заготавливаемой в горах "зэками", – Банда снова закурил, и то, как нервно он затянулся, красноречивее любых слов свидетельствовало о его волнении. – Охранники из таджиков выносили эти контейнеры из бани, а уже мы таскали их к вертолету. Нас с Хлыстом никогда не пускали в баню, и поэтому мы догадывались, что там есть что-то такое, чего нам видеть не положено. Мы думали – лаборатория, но даже и представить себе не могли, какая именно... Налей, Олег, ну его! Как вспомню, так аж руки трясутся; мать твою!

Востряков понимающе кивнул и, быстро разлив водку, протянул Банде его стакан. Сашка снова выпил водку, как воду, даже не потянувшись за закуской.

– Короче, было это неделю назад. Снова, как всегда, прилетел вертолет, снова мы носили эти контейнеры... Но вдруг Хлыст споткнулся, и контейнер вылетел у него из рук. Крышка отскочила, а оттуда – кровь... Прямо мне на сапоги, понимаешь?.. Ахмет Хлыста тут же, на месте, прирезал... И тогда я не выдержал, сорвал с плеча "калашник" и...

– Ну?

– Положил всех, кто был в это время в лагере. Мне повезло, часть охранников с "зэками" в горы ушла, так что с оставшимися справился...

– Так, а что это за кровь была? – теперь разволновался уже и Востряков, живо представляя себе всю эту картину и искренне переживая за друга.

– Там в лаборатории старичок сидел. Дедок как дедок – обыкновенный фельдшер. Его-то я и допросил. Кровь, Олежка, они в принудительном порядке каждый четверг брали. Баня – для отвода глаз. На самом деле – донорский пункт. По поллитра, как этот врач траханый сказал мне, в принудительном порядке выкачивали из каждого.

– Охренеть можно!..

– Не то слово!.. Братья эту кровь куда-то, то ли в Пакистан, то ли в Иран, продавали и именно с этого имели самый большой навар. Наркотики – тьфу! За кровь им платили обалденные бабки, – Банда снова потянулся за стаканом, и Олежка с готовностью налил ему и себе. – В общем, кончил я всю эту кровососную команду, собрал там кое-какое оружие, взял машину Ахмета – и на пяту. Думал, что никогда из Таджикистана этого проклятого не вырвусь. Засаду мне на дороге устраивали, погоню посылали... Это когда их вертолет вовремя не вернулся, мафия местная подсуетилась.