Текст книги "Анжелика в Квебеке"

Глава XI

– Я привез монсеньору де Лавалю подарок, который, как я надеюсь, придется ему по душе, – объявил Пейрак.

– Что же это?

– Святые мощи.

Шесть матросов с «Голдсборо» вышли вперед, неся на плечах носилки, на которых стояла небольшая серебряная рака.

– Узнав, что в вашем соборе Нотр-Дам-де-Квебек хранятся мощи святого Сатурния и святой Фелиции, я решил добавить к этим сокровищам мощи святой Перпетуи, которая, как вы, вероятно, знаете, на заре христианства разделила их мученическую участь близ Карфагена.

Быть может, господин де Фронтенак этого и не знал, однако он почтительно снял шляпу и перекрестился:

– Святые мощи! Епископ будет в восторге. Он поместил под плитами алтарей наших церквей целых восемьдесят рак с мощами святых, так что наш Квебек – это святой град.

Все выстроились в процессию. Впереди шли музыканты, за ними несли знамена.

Раку, окруженную иезуитами, францисканцами и священниками из семинарии, оберегающими ее от толпы простонародья, несли матросы графа де Пейрака, следовавшие за городскими чиновниками.

Анжелика отказалась от портшеза, который ей так расхваливал Вильдавре. Фронтенак что-то сказал ей о карете для почетных гостей, которая не смогла пробиться сквозь толпу.

Но разве не приятнее было неспешно подниматься к собору пешком в этот ясный день поздней осени, под золотым светом солнца. Оно все еще стояло высоко в небе, даря собравшимся последнее тепло.

На крутом подъеме стояла густая толпа, придавая улице сходство с горной рекой, несущей свои бурные темные воды.

Правда, эти воды охотно расступались, и, когда процессия миновала узкое ущелье, образованное последними домами, где из каждого окна выглядывали люди, идти стало легче.

Вначале, пока проход был узким, возникло затруднение. Никак не могли решить, кто пойдет справа от губернатора: господин де Пейрак или господин де Бардань? Господин де Фронтенак разрешил дело с чисто французской галантностью, поместив справа от себя Анжелику и возглавив шествие вместе с ней.

Потом, когда улица сделалась несколько шире, слева от губернатора оказался господин де Бардань, на которого, однако, никто не обращал внимания. Все думали, что это офицер эскорта Жоффрея де Пейрака. Последний шел сразу за губернатором, и его высокий рост и великолепный наряд привлекали все взоры и вызывали такой же горячий отклик, как и красота Анжелики.

Толпа аплодировала с криками «ура».

Так Анжелика и Жоффрей де Пейрак поднимались к собору от пристани через квартал, где жили аристократы и располагались монастыри, по крутому, неровному склону, каменистому, как дорога в рай, и, подобно ей, постепенно открывающему виды удивительной красоты.

Наконец они достигли самой высокой точки подъема. Анжелика остановилась, желая охватить взглядом великолепную панораму, которая становилась все прекраснее по мере того, как они поднимались, словно церковный гимн, звучащий все красивее и красивее.

С уступа утеса, на котором они сейчас стояли, река была похожа на огромный, сверкающий под солнцем залив, сливающийся с бледно-розовым небом и розовыми и голубыми склонами гор. Далеко-далеко внизу виднелись выстроившиеся полукругом корабли маленькой флотилии графа де Пейрака, напоминающие сейчас игрушки, лежащие на зеркальной поверхности.

Они снова двинулись вперед и на повороте повстречали священника, облаченного в белый стихарь поверх черной рясы с фиолетовой епитрахилью на шее. Его сопровождали два мальчика в грубых деревянных башмаках, однако одетые в черные длиннополые сюртуки и белые стихари. Один звонил в колокольчик на деревянной ручке, другой сгибался под тяжестью высокого серебряного креста, который он держал обеими руками. Рядом с ними сидел пес.

Священник взирал на процессию с видом пророка, посланного, дабы напомнить погрязшему в грехах человечеству, что наш мир есть юдоль скорби и что служение Богу превыше всего.

Но присутствие собаки сводило все его усилия на нет. Ибо если лицо служителя Божия было сурово и гневно, то пес, сидевший поджав хвост, свесив язык и дружелюбно глядя на процессию, выглядел таким же добродушным, как и сами жители Квебека, что изрядно умеряло торжественность, которую клирик старался придать подготовленной им проповеди. Притворившись, будто не замечает Анжелику, хотя она шла рядом с губернатором, он обратился к последнему повелительным, безапелляционным тоном:

– Разве благодарственный молебен должен начаться сейчас? Вы опоздали. Мы ждем вас уже целую вечность, израсходовали недельный запас ладана, и монсеньор уже собирается вернуться к себе.

– Ах, аббат, неужели вы полагаете, будто дипломатические проблемы можно разрешить так быстро? Особенно если в дело вмешался пушечный выстрел. Кстати, а вы сами почему тут разгуливаете – ведь вы должны быть на клиросе, среди певчих?

– Меня позвали, дабы доставить миро и елей жертвам обстрела.

– Как! Стало быть, эта нелепая канонада вызвала жертвы? Что, есть погибшие?

– Двое. Но перед смертью я успел их исповедать и причастить.

Господин де Фронтенак опять остановился, сдвинул назад шляпу и озабоченно почесал лоб под париком:

– Черт! А что говорят их родственники, соседи?

– Это были два негодяя, – сухо сказал викарий. – Никому нет до них дела. Пользуясь отсутствием хозяев, они пытались ограбить дом господина де Кастель-Морга, в который и угодили ядра.

– Браво! – раздался из толпы голос Вильдавре.

И военный комендант, рассвирепев, попытался локтями проложить к нему путь.

– Однако я позволю себе смиренно напомнить вам, – продолжал священник, обращаясь к Фронтенаку, – что сейчас все стоят на паперти собора и ожидают вас. Я вас прошу поторопиться, задержка недопустима.

И он ткнул своих маленьких помощников в спину, давая им понять, что пора продолжить путь, что те и сделали, шагая впереди него и громко стуча деревянными башмаками. Один нес крест, стараясь держать его как можно выше, другой звонил в колокольчик. Огромный пес встал, испустил тяжкий вздох и, покачивая задом, с глубокомысленным видом двинулся за ними.

За священником и служками последовала и вся процессия. Теперь река была у них за спиной. Подъем сделался менее крутым, дорога расширилась, и они вошли в Верхний город. Дома здесь были просторные, с красивыми садами, окруженными частоколом из кедровых бревен. Некоторые из них походили на маленькие деревенские замки. Процессия миновала кладбище, расположенное террасами на спуске к реке.

Когда они достигли перекрестка дорог, до них донесся сильный запах дыма и медвежьего жира. Навстречу высыпали все обитатели маленького лагеря гуронов. Первыми выбежали женщины, дети и собаки. Индейцы издавали приветственные возгласы, плясали и хлопали в ладоши.

Шедшие в процессии воспользовались этой интермедией и пространством похожего на звезду перекрестка, чтобы перестроить свои ряды и торжественно вступить на главную площадь Верхнего города.

Музыкантов попросили построиться за крестом аббата. За ними шли матросы в окружении священников, монахов и главных индейских вождей, неся раку с мощами святой Перпетуи.

Собор стоял в глубине широкой площади, окруженной домами и деревьями. Последние были немного наклонены, как и все квебекские деревья, растущие на открытых пространствах. Колокольня находилась на пересечении поперечного и центрального нефов. Фасад, обращенный к площади, был украшен большим порталом и двумя красивыми круглыми окнами. На широкой паперти, заканчивающейся ступеньками, стояли священники и дьяконы в мантиях и стихарях.

Цвет облачения и высота кружевных воротников варьировались в зависимости от сана. Самые маленькие мальчики, поющие в хоре, были одеты в красные сутаны, те, что постарше, – в черные. Вытягивая шею, помахивая кадильницами с ладаном и держа высокие подсвечники, они окружали епископа, стоящего на верхней ступени паперти перед распахнутой дверью собора.

Монсеньор де Лаваль был красивый представительный мужчина лет пятидесяти. Он был высок, а венчавшая его голову митра делала его еще выше. В руках он держал массивный серебряный посох, отличительный знак епископского сана, делавшего его пастырем и наставником всех квебекцев.

Когда он приблизился, драгоценные камни и эмали, украшавшие верхнюю часть его посоха, засверкали на солнце. Его отягченная кольцами рука в лиловой перчатке лежала на рукояти.

Граф де Пейрак вышел вперед, отвесил учтивый поклон и, встав на одно колено, поцеловал перстень на руке, которую протянул ему монсеньор де Монморанси-Лаваль.

Когда граф отделился от кортежа, по толпе пробежал ропот. Что, если это тот самый человек в черном из видения матушки Мадлен?

Однако в его костюме не было ничего темного, и это вызвало в народе первые колебания.

Жоффрей де Пейрак говорил с епископом, несомненно беседуя с ним о преподносимых им святых мощах, ибо лицо прелата, которое до сих пор оставалось застывшим, как мрамор, и нарочито бесстрастным, вдруг осветилось интересом.

Анжелике казалось, что епископу слишком долго не представляют господина де Барданя. Ее бедному другу из Ла-Рошели, прибывшему после долгого путешествия и обремененному исключительно важными бумагами и полномочиями, не уделяли должного внимания из-за чужаков, дело которых ему поручено было расследовать.

На его месте любой другой был бы вправе рассердиться.

Анжелика с облегчением увидела, что губернатор Фронтенак, возможно по деликатной подсказке одного из своих чиновников, кажется, вспомнил о посланнике короля и с пафосом объявил о нем. Господин де Бардань, как и господин де Пейрак, преклонил колено, набожно поцеловал епископский перстень, но, когда он встал и епископ вежливо поинтересовался у него, как он доехал, господин де Бардань уклонился от ответа, сказав, что ему, как и остальным, не терпится приложиться к святым мощам.

Анжелика, слышавшая лишь обрывки их беседы, была ему признательна за то, что он с таким тактом ушел от разговора об обстоятельствах, весьма унизительных для него и занимаемого им положения.

Но вот Николя де Бардань повернулся к ней:

– Однако, монсеньор, поскольку я теперь нахожусь на французской земле, то есть на земле нации, которая слывет одной из самых галантных в мире, я бы хотел представить вам госпожу де Пейрак, красота и прелесть которой сделают честь вашему городу, что, несомненно, порадует человека с таким утонченным вкусом, как у вас.

Анжелике пришлось тоже приблизиться к епископу, встать на одно колено и поцеловать перстень, который прелат протянул ей весьма принужденно. Она чувствовала, что он, как до него и аббат, предпочитал делать вид, будто не замечает ее, и вмешательство господина де Барданя явилось для него неожиданностью. Все рассудили, что посланнику короля не пристало представлять епископу эту знатную гостью и что он превысил свои полномочия, однако никто не понимал почему.

– Конечно же, я не забыл бы представить графиню де Пейрак, – пробормотал раздосадованный Фронтенак. – Во что вмешивается этот болван? Хорошенькое начало!

Впоследствии, когда кумушки, вечно держащие ушки на макушке, разнесли слух о страсти посланника короля к графине де Пейрак, причины этого странного поведения разъяснились. Он был ею околдован и не видел никого, кроме нее. Все, естественно, предположили, что господин де Бардань впервые увидел графиню в Тадуссаке, где и влюбился в нее с первого взгляда.

Анжелика тотчас увидела, что монсеньор де Лаваль весьма удивлен, и быстро встала. Господин де Бардань хотел предложить ей руку, однако Вильдавре не позволил ему этого сделать, быстро отведя ее назад.

Матросы внесли на паперть носилки из красного дерева, где на атласном покрывале была установлена рака святой Перпетуи. Ее появление было встречено взрывом возгласов: одни были охвачены восторгом, другие – любопытством, а третьих переполняли мистические чувства. Блистающую на солнце серебряную раку сначала подняли на руках, чтобы все могли ее увидеть, а затем поставили перед епископом.

– Какая изумительная, невероятная идея! – шепнул Анжелике Вильдавре. – Поистине, ваш супруг не мог придумать ничего лучше для того, чтобы побудить монсеньора епископа отнестись благожелательно к переговорам между Новой Францией и вами, захватчиками, вторгшимися с юга. И как этому чертову Пейраку всегда удается меня удивить и обскакать? Я ему завидую!

Анжелика разделяла мнение маркиза, что Жоффрей никогда не перестанет их удивлять.

Его поступки, его бесконечные идеи и проекты всегда заставали ее врасплох. Она спрашивала себя, когда он успел озаботиться поисками и доставкой этих святых мощей и бесценных манускриптов.

Но все действительно было доставлено.

Они стояли на паперти.

– Холодно, – сказал Вильдавре. – Солнце уже не в зените, день начинает клониться к вечеру. Нравится это тунисским мученикам или нет, но мы не на Востоке. Накиньте капюшон!

И дабы показать всем и каждому, что он имеет на нее права, он помог ей надеть меховой, подбитый атласом капюшон, что заставило господина де Барданя бросить на него злобный взгляд.

– Как вы очаровательны, моя дорогая! Никто не смог устоять перед вашей красотой, вы заметили? Победа на всех фронтах…

Тем временем епископ кратко и изысканно, но вместе с тем тепло благодарил графа де Пейрака за подаренные мощи.

– Победа! Победа на всех фронтах… – повторял Вильдавре, ведя Анжелику под руку к распахнутым дверям собора, из которых неслись торжественные звуки органа. – Кстати, – продолжил он, – я знаю, кто стрелял из пушки по вашим кораблям… Да! Мне только что сообщили, пока мы поднимались к собору… Это совершенно неожиданно… Вы мне не поверите… держу пари на сто, нет, тысячу к одному.

– Да говорите же, говорите… Я умираю от любопытства!

– Так вот! Это ГОСПОЖА ДЕ КАСТЕЛЬ-МОРГ!..

Глава XII

– Госпожа де Кастель-Морг! – повторила Анжелика. – Женщина! Стреляла из пушки! Да она сумасшедшая! Она могла убить своего собственного сына…

– Она не знала, что он находится на борту.

Вильдавре прыснул со смеху:

– Она была так зла из-за того, что Квебек не собираются защищать от вашего вторжения и что ее муж уступил Фронтенаку, что взобралась на редут и, запугав несчастных солдат и командовавшего ими офицера, приказала им потопить вашу флотилию. Мне сказали, что она собственноручно поместила в жерло пушки мешок с порохом и проткнула его штыком, который отняла у солдата. Солдат-артиллерист выстрелил, потому что испугался, как бы она, размахивая этим штыком, не выколола ему глаза и не взорвала и пушку, и всех присутствующих, к чертям… Однако какой точный выстрел! Что за амазонка!

– Лучше скажите – что за сумасшедшая!

Слушая эту, по меньшей мере, удивительную новость, Анжелика пропустила вход в собор и лишилась удовольствия, которое она себе обещала, когда решила наслаждаться каждым моментом волнующей церемонии.

Погруженная в размышления об безумном поступке госпожи де Кастель-Морг, она внезапно поняла, что находится в передней части нефа, в самом первом ряду перед резной скамьей для молитвы, на которой лежала бархатная, цвета граната подушка с золотой бахромой, причем она совершенно не помнила, как прошла по центральному проходу между скамьями, застланному дорогим обюссонским ковром.

Анжелика преклонила колена. Перед нею в полутьме блестел золотом алтарь, который украшали колонны из черного порфира, а над ними реял вырезанный из дерева голубь – символ Святого Духа.

Тем временем позади нее церковь наполнялась народом, словно водоем с открытыми шлюзами, и все шумно занимали места, не обращая ни малейшего внимания на присутствие Святых Даров.

Главное в Квебеке было занять место, соответствующее рангу.

Иерархия званий, должностей и богатства создавала в этой маленькой столице, где каждый по тем или иным причинам считал себя важной персоной, множество неразрешимых споров о превосходстве одних над другими, и всякий считал, что, защищая собственную честь, он защищает также честь короля, Новой Франции и даже Господа Бога и посему его долг состоит в том, чтобы упорно обороняться.

Как бы то ни было, соперничество было ожесточенным.

Из-за этого лихорадочного стремления жителей Квебека занять свое законное место даже возникла потасовка. Еще немного – и посланник короля господин де Бардань остался бы вообще без молитвенной скамейки или очутился бы во втором ряду, поскольку ни его, ни его свиту никто не ждал.

Чтобы выправить положение, господин де Фронтенак уступил ему свою собственную молитвенную скамеечку, которая располагалась чуть впереди мест, отведенных для его гостей, графа и графини де Пейрак. При этом он бросил недовольный взгляд на интенданта Карлона, опустившегося на колени справа от Вильдавре, который занял место, предназначавшееся господину де Барданю. Так маленький маркиз, стремясь оказаться как можно ближе к Анжелике, нарушил порядок, в коем должны были сидеть официальные лица.

А интендант Карлон, рискуя быть отодвинутым назад, завладел местом, которое в крайнем случае должно было принадлежать господину де Вильдавре, поскольку тот являлся губернатором Акадии и возвращался в Квебек после долгой и нелегкой поездки по вверенным ему землям.

Однако губернатор разрешил этот запутанный вопрос, подвинув свою скамеечку для коленопреклонений на места для певчих, совсем рядом с балюстрадой, ограждающей алтарь. Это означало, что, если в силу его высокой должности ему и дозволяется входить на территорию, где могут находиться только клирики, он находится там лишь как смиреннейший из рабов Божьих.

Епископ, направляясь к ступенькам алтаря, заметил это и нахмурился. Между тем торжественная месса началась. Поющие в хоре дети вышли из ризницы и построились в две шеренги вокруг кафедры; поприветствовав друг друга, они наполнили кадила ладаном из ладанницы и затянули радостный гимн:

 
Тебя, Бога, хвалим, Ты наш Господь,
Вся земля Тебя чтит, Отче Предвечный,
 
 
Святый, святый, святый Владыко,
И земля, и небеса полны
Твоим величием и славой.
 

Анжелика уже много лет не присутствовала на торжественной католической мессе.

Она скиталась по морям и лесам, ведя жизнь искательницы приключений, отвергнутой обществом, к которому когда-то принадлежала.

«Как это странно», – подумала она.

Из дюжины серебряных кадильниц, раскачиваемых отроками в красных и черных сутанах, поднимались облачка благоуханного дыма. По ступеням, ведущим к алтарю, спускались и поднимались совершающие богослужение священники, благословляя прихожан в своих праздничных рясах, расшитых золотыми и серебряными нитями.

Повергнутая в оцепенение этими монотонными движениями и звуками органа, Анжелика отдалась воспоминаниям. Хотя она не могла понять причины, в ее памяти начали всплывать забытые лица, забавные происшествия, обрывки событий. Однако она продолжала держаться очень прямо, облокотившись на перила молитвенной скамьи и сложив руки в позе, как ее научили монахини-урсулинки в Пуатье. От подсвечников с горящими свечами, стоящих на медных подставках по обе стороны алтаря, а также в боковых часовнях, расположенных в поперечном нефе и апсиде, шел жар и ослепительный свет. К аромату ладана примешивался сладковатый запах воска. В этом пляшущем свете роскошные украшения дарохранительницы и запрестольных образов, казалось, увеличивались в объеме и кипели, испуская золотые пузырьки. Гроздья фруктов, гирлянды цветов, консоли, волюты, завитки, кадильницы, потиры, изображение доброго пастыря и агнца. В мерцании свечей все это словно шевелилось. Маленькие деревянные статуи святых, казалось, выходили из своих ниш, венчающий их купол расширялся, хрустальные окошечки двух рак сверкали.

Все это вдруг напомнило ей о проклятиях, изрыгаемых преподобным Пэтриджем, пастором из Новой Англии: «Паписты исповедуют религию блудницы вавилонской, религию фанатиков». Это он забил насмерть иезуита отца Вернона.

Анжелика подняла голову, чтобы разглядеть иезуитов, стоявших в два ряда между резными скамьями клироса.

Как всегда, в черном, но в честь торжественного молебна с накинутыми поверх черных сутан белыми стихарями. Их гладко выбритые или бородатые лица были одинаково холодны и безмятежны. Белые жесткие воротники с закругленными краями придавали им сходство с испанскими грандами, один из которых, великий Игнатий Лойола, и основал иезуитский орден. Их собрание показалось ей похожим на сходку волчьей стаи. Осторожные и серьезные, подозрительные к чужакам, они были сейчас связаны каким-то общим наказом, который делал их безвредными и почти дружественными.

Анжелика укорила себя за эти непочтительные мысли. Они были не врагами, а силой – силой, которая, возможно, могла присоединиться к ним с Жоффреем.

Она обратила внимание на руки молодого иезуита, держащие молитвенник. На его левой руке не хватало большого пальца, а еще два других, по-видимому, были обожжены ирокезами до уровня первой фаланги и выглядели словно пальцы прокаженного. На другой руке недоставало среднего пальца. Остроконечная, короткая, тщательно подстриженная темная бородка окаймляла совсем еще молодое лицо. Он был уже лыс, и его природная лысина увеличивалась за счет тянувшегося через полголовы розоватого шрама. К тому же можно было заметить, что у него отрезана половина левого уха. Совсем недавно подвергшийся пыткам, а сегодня поющий в квебекском соборе хвалу Господу, он, похоже, не думал об истязаниях, которые его изуродовали. У него было доброе, невинное лицо. Анжелика вспомнила имя, под которым его ей представили, – отец Жорра.

Анжелика снова вспомнила отца Вернона, с которым она плавала на «Белой птице» и который погиб под ударами английского пастора.

«О мой друг, почему вы умерли? Видите, я в Квебеке, как вы и просили…»

Она уронила голову на руки, стараясь оживить в памяти его уже стертые временем черты и силясь разгадать ту тайну, которую она порой читала в его глазах.

«Он меня любил! – подумала она. – Я уверена, что он меня любил».

Анжелика была настолько поглощена этим немым диалогом с призраком, что совсем потеряла счет времени и почти забыла, где находится.

В конце концов сосредоточенность, с которой она, казалось, предавалась молитве, поразила всех присутствующих в храме.

Все взоры были прикованы к белокурому затылку этой знатной дамы, так смиренно стоящей на коленях перед алтарем.

– Неужели она так набожна? – прошептала госпожа де Меркувиль на ухо своей соседке госпоже де Дюперрен. – Ну, это уж слишком! Я вас уверяю, что уже ничего не понимаю… и это после всего того, что нам рассказывали об этих людях. Говорили, что они безбожники, враги церкви. Что они не воздвигли в своем поселении крест! И бог знает что еще. Ах, моя дорогая, кому же после этого верить…

* * *

Энергичный звон пяти соединенных друг с другом колоколов, в которые звонил крепкий семинарист, прервал размышления Анжелики.

Она обернулась и обвела взглядом людей, с которыми ей предстояло прожить несколько месяцев ее новой жизни.

Рядом с нею, откинув голову назад и скрестив руки на груди, стоял Жоффрей. В его позе не было ни капли рисовки. О чем он сейчас думает? Чувствует ли он то же, что чувствует она, – что они возвратились на родную землю? Он казался удовлетворенным, но по тем ли причинам, что и она?

Справа от нее находился Вильдавре, очень похожий на набожного петуха. Ибо он в самом деле любил бывать в церкви и молиться.

Сзади, рядом с вождями гуронов и алгонкинов, стоял Пиксарет, а за его спиной теснилась толпа, в которой причудливо перемешивались белые и индейцы.

Здесь было множество индейцев и индианок, одни – полуголые, другие – завернутые в одеяла или меха, и бок о бок с ними стояли элегантно одетые дворяне, дамы с талией, затянутой корсетом, офицеры в парадной форме и обросшие бородатые трапперы в одежде из оленьей кожи. Многие француженки были в крестьянских головных уборах своих родных провинций, другие – в белых чепцах.

Завитые волосы мещанок скрывали черные и коричневые шарфы из тафты, капюшоны были откинуты назад.

Повсюду были дети, одни – светлоглазые, с соломенными волосами, другие – с темными, как ежевика, глазами маленьких индейцев.

Справа на коленях стояла матушка Буржуа, окруженная «королевскими дочерьми». Их бледные лица освещала горячая радость оттого, что они наконец добрались до Канады.

В толпе можно было легко распознать новых, прибывших сегодня иммигрантов – их отличали худоба, покрасневшие веки, землистый цвет лица и испуганный, жалкий, смиренный и принужденный вид, наследие Старого Света. Все это пройдет, стоит им только получить под распашку двадцать арпанов земли или начать охотиться, добывая меха.

Для них сегодняшняя церемония, во время которой они праздновали свое прибытие в Новый Свет после утомительного плавания, была одновременно и началом и концом.

Ангельские голоса маленьких певчих звучали воодушевленно, торжественно. В голосах новых переселенцев звенела радость оттого, что они вместе и достигли цели.

Для них, приехавших в Канаду в поисках лучшей жизни, старое королевство отдалялось, словно исчезающий за горизонтом тяжелый корабль, груженный проклятиями, злобой и окровавленными, пропыленными лохмотьями. Теперь все, что будет построено здесь, в Новом Свете, будет гармонично и избавлено от бессмысленных ограничений.

Маргарита Буржуа, подняв голову от молитвенника, встретилась взглядом с Анжеликой и улыбнулась ей заговорщицкой улыбкой. В последний раз они виделись в Тадуссаке. «Ну вот, видите, – казалось, говорила монахиня. – Все устроилось наилучшим образом».

Анжелика улыбнулась, и эта улыбка, смягчившая дерзкий блеск зеленых глаз, была воспринята ее приверженцами как знак дружелюбия.

Лишь одна женщина бросила в ее сторону свирепый взгляд.

Очень высокая, она была облачена в глубокий траур, однако богатство наряда свидетельствовало, что это не простая мещанка, а знатная дама. Ее взгляд, брошенный на Анжелику, был подобен удару шпаги. Затем она отвернулась и начала с подчеркнутой сосредоточенностью разглядывать витраж. Всем своим видом она, казалось, стремилась продемонстрировать, что не замечает окружающих и отвергает все, что происходит вокруг. Царящий в базилике полумрак подчеркивал ее угловатые черты и бледный, как мел, цвет лица. «Маска смерти», – подумала Анжелика. На этом мертвенно-бледном лице выделялся похожий на рану небрежно накрашенный рот. Сейчас его уголки были опущены, что придавало всей физиономии вид глубокой скорби. Руки женщины так сильно дрожали, что казалось, на редкость объемистый молитвенник, который она держала, вот-вот выпадет.

Анжелика ни на миг не усомнилась, что перед нею и есть та самая воинственная Сабина де Кастель-Морг, которую муж во искупление ее грехов заставил присутствовать на триумфе тех, кого она собиралась отправить на дно реки.