Текст книги "Анжелика в Квебеке"

Должен ли он считать их «отпрысками знатных семейств», несмотря на то что им на вид лет по сорок-пятьдесят? Иногда они бывают щедрыми, бросают на стол целое экю. У того из них, который выглядит самым знатным, начальственные манеры, так что он, наверное, военный, но, когда он вяло сидит, развалясь на деревянной скамье, ему, по мнению Буавита, больше подходит другое определение – «придворный».

Он никогда не видел вблизи этих вельмож, которыми, говорят, полон Версаль, этот улей с тысячей сот, невидимых в сиянии высоких окон, за которыми эти придворные прячутся от взглядов простого народа, точно рой шершней и пчел, жужжащих вокруг матки, то бишь короля.

Мысль о том, что он принимает в своих стенах людей такой редкой в Канаде породы, слегка компенсирует Антонену то высокомерное и бесцеремонное обхождение, от которого он уже отвык с тех пор, как высадился на этих берегах, будучи подмастерьем кузнеца без гроша в кармане, весь багаж которого составляли лишь клещи да молоток.

Наливая им вина, Антонен наблюдает за ними краем глаза.

Самый старший из них вгоняет его в ступор, потому что он накрашен, как женщина, и даже хуже – как содержательница борделя. Кокетство, предназначенное для того, чтобы скрыть признаки старения и слишком бледный цвет лица или оттенить блестящие глаза и подчеркнуть линию чересчур тонких губ. Можно только удивляться, как монсеньор епископ терпит такое в том самом городе, где находится его резиденция.

У самого молодого красивые руки, туго затянутые в красные перчатки, и он все время их сжимает и разжимает, словно хочет оценить силу и гибкость своих суставов и мышц.

Четвертый немного тучен, и он кажется единственным из них, кто ни при каких обстоятельствах не теряет головы. У него твердый, безжалостный взгляд. Обращаясь к нему, они называют его «барон», но Буавит подозревает, что именно он распоряжается кошельком господина де Ла Ферте и именно к нему надо будет обратиться, когда сумма кредита станет непомерно большой.

Все они носят шпаги и говорят, что у них уже были дуэли.

Антонен Буавит отходит от них и спешит на зов другого почтенного клиента. Он польщен, что тот нынче вечером зашел в его заведение, ведь это не кто иной, как посланник короля. Он прибыл сегодня и кажется человеком любезным и порядочным.

Сняв шапку, трактирщик кланяется ему очень низко.

– Скажи мне, кто эти господа, – говорит Николя де Бардань.

Антонен Буавит называет их имена: господин де Ла Ферте и его друзья – граф де Сент-Эдм, господин де Бессар и Мартен д’Аржантейль. И берет на себя смелость уверенно добавить:

– Эти господа – придворные из окружения короля.

Несмотря на это заявление, которое в другом месте и в другое время заставило бы его насторожиться, Николя де Бардань продолжает испытывать к этим четверым острую неприязнь. Не приходится сомневаться, что этот фат, с красивыми голубыми глазами и лицом довольно приветливым и благородным, хотя распутная жизнь и пьянство уже наложили на него свою печать, говорит об Анжелике, когда намекает на какую-то женщину, которую он когда-то любил. И он чувствует гнев и тревогу, которые окончательно расстраивают его нервы, и без того подвергшиеся сегодня нелегкому испытанию.

Его поселили черт знает где, в доме довольно красивом, но зато затерянным среди деревьев на краю травянистого плато, которое здесь зовут равниной Авраама. Предоставив своим слугам носить его кофры и сундуки, он вернулся в город, желая разузнать, в каком доме остановились господин и госпожа де Пейрак.

Если он очутился в «Восходящем Солнце», то только потому, что это заведение находится на углу улицы, в конце которой стоит дом, где, как ему сказали, они проведут этот вечер. Опять этот маркиз де Вильдавре сумел устроить так, что они достались ему.

И в довершение всех его бед ему приходится выслушивать по меньшей мере наглые и неуместные разглагольствования этого господина де Ла Ферте.

Вот он снова встает и восклицает, подняв свой оловянный кубок:

– Я пью за богиню всех морей и всех океанов, которая посетила нас сегодня и которая когда-то была моей.

На этот раз господин де Бардань не выдерживает.

Он решает встать и прервать эти неприличные и недопустимые излияния.

Он подходит к четверым гостям.

– Сударь, – говорит он, – извольте принять во внимание, что ваши слова могут опорочить доброе имя благородной дамы. Будьте любезны прекратить говорить о ней так громко.

Господин де Ла Ферте довольно высок и хорошо сложен. Затуманенным взглядом он изучает того, кто его прервал.

– Кто вы такой? – говорит он, сдерживая икоту.

– Я посланник короля, – отвечает оскорбленный Николя де Бардань. – Вы что, меня не узнаете?

– Ну конечно! Что ж! А я… я брат короля! Ну, что вы на это скажете? Одно другого стоит!

Господин де Бардань отшатывается от перегара, которым дышит на него его собеседник.

– Хватит молоть чепуху! У короля только один брат, и, слава богу, это не вы.

– Ну ладно! Так и быть. Я ему не брат, но можно сказать, в каком-то смысле родственник… по побочной линии. А потому берегитесь, господин посланник короля… Бывают семейные ссоры, в которые посторонним лучше не соваться…

Господин де Бардань едва сдерживается, чтобы не швырнуть ему в лицо свою перчатку и не спровоцировать дуэль. Но не годится таким образом начинать исполнение тех важных функций, что возложены на него в столице Новой Франции. Он вдруг начинает жалеть, что на нем лежит такая тяжкая ответственность и он не может позволить себе подобающим образом проучить этого наглеца, глядящего на него столь презрительно и дерзко.

– Да, – говорит он монотонным голосом, – она прекрасна, не правда ли, эта новая королева Квебека? Графиня де Пейрак.

– Сударь, прекратите трепать имя госпожи де Пейрак! Она была моей, – с вызовом повторяет господин де Ла Ферте. Его глаза сейчас похожи на два осколка мутного стекла.

Глубоко задетый, Николя де Бардань отступает. Вернувшись к своему столу, где стоит кружка пива, которое он едва пригубил, он вспоминает слова господина де Ла Ферте и задерживает внимание на выражении «по побочной линии». Ему на память приходит, что брат одной из фавориток короля, Луизы де Лавальер, давно занимает какую-то должность в Вест-Индской компании и имеет в Канаде некоторые доходы.

Может быть, это он? Но что означает его похвальба касательно Анжелики? Что еще ему предстоит узнать о той, которую он любит так страстно и безрассудно?

Господин де Бардань вздыхает.

Сначала были признания циника-полицейского и вот теперь – излияния распутника-дворянина. Где бы он ни оказался, он всегда будет страдать.

Однако его вмешательство немного отрезвило господина де Ла Ферте, чье сердце начинает грызть тоска. Он герцог. А эти ничтожества позволяют себе обращаться с ним свысока… Черт побери! Как низко он пал! Даже когда сбегаешь на край света, тебя могут ждать сюрпризы…

Он чувствует себя плохо:

– Эй, кабатчик! Можете сварить кофе по-турецки?

Мужчина с военной выправкой, сидящий неподалеку, предлагает:

– Сударь, если вам хочется кофе по-турецки, я приглашаю вас к себе. Я к нему пристрастился в Будапеште, когда сражался с турками на стороне германского императора.

Он говорит, что он Мельхиор Сабанак, лейтенант в отставке, приехавший в Канаду с полком Кариньян-Сальера и оставшийся здесь, после того как отморозил ногу во время зимней кампании против ирокезов из союза пяти племен.

– Конечно, жизнь в Квебеке не такая роскошная, как в Версале, – добавляет он, разглядывая богатую одежду четверых придворных.

Тот, к кому он обратился, усмехается:

– Да? Вы так считаете? После такого дня, как сегодняшний, вы полагаете, что Квебек не может превзойти Версаль? Так знайте же, что вы принимали сегодня одну из его королев! Королеву, покорившую все сердца!

Он опять начинает бормотать:

– Подумать только! Этот пират наставил рога и королю, и мне…

Тот, кого называют бароном, прерывает его:

– Монсеньор, говорите тише. Ваши заявления могут доставить нам неприятности. Здесь все друг друга знают, и молва распространяется весьма быстро.

– Еще бы! Как может быть иначе? Ведь мы все тут попали в одну сеть!

И он раздраженно заводит ту же самую песню, которую его приятели за те четыре месяца, что они здесь, уже слышали тысячу раз. И зачем только он приехал в Квебек? В этот маленький, глупый, провинциальный городишко, населенный мужланами, которые вообразили себя вельможами лишь потому, что получили лицензию на охоту и ловлю рыбы.

– Монсеньор, на что вы жалуетесь? – говорит барон де Бессар, который в этой группе пользуется наибольшим влиянием. – Вы ведь только что сказали, что нынче этот город предложил нам такие развлечения, о каких мы не могли и мечтать даже в самых дерзких своих помышлениях.

Граф де Сент-Эдм, старик с накрашенным лицом, наклоняется вперед:

– Монсеньор, я вижу, вы огорчены, но я согласен с бароном де Бессаром. Зима обещает быть интересной. Когда мы садились на корабль в Гавре, мы были готовы претерпеть тысячи невзгод, связанных с временной ссылкой, лишь бы запутать наши следы. За нами по пятам шел этот полицейский, и нам даже пришлось оставить флакончики с зельем Монвуазенши…

– Не называйте имен, – прервал его барон де Бессар.

– Ба! Мы ведь далеко… Возблагодарим же… ад за то, что мы угодили в эти дикие места, где никто еще несколько долгих месяцев не будет нас искать. Кому придет в голову искать нас в Канаде? К тому же я предчувствую, что нас здесь ждет немало изысканных удовольствий.

И, наклонившись еще ниже, он шепотом говорит:

– Я уже говорил вам об этом, братья мои. Иногда надо иметь смелость отправиться в далекие края не только чтобы ускользнуть от несносных болванов, но и для того, чтобы собраться с силами и избавиться от ошибок, свойственных непосвященным. Нынче все в Париже хвастаются тем, что будто бы умеют вызывать дьявола. Но в конце концов эти неловкие попытки способны заинтересовать лишь марионеток в судейских мантиях. Удалимся же от них. В Канаде мы можем найти почти девственное поле для того, чтобы в тишине отточить тайную науку, и наши действия обретут новую силу. Поверьте мне…

Он говорит вполголоса, с безумной улыбкой и горящими глазами.

Господин де Ла Ферте скептически смотрит на него, в его взгляде сквозят отвращение и сомнение.

– Я рад прибытию этих чужаков, которых вы, похоже, знаете, – продолжает накрашенный старик, облизнувшись с видом гурмана. – За красотой этой женщины и личностью этого мужчины скрывается тайный знак. И не слепой случай привел их к нам, а сочетание звезд. С виду это всего лишь блестящие авантюристы, которых полно на берегах Америки, но в них сокрыто куда больше… куда больше.

– Ну еще бы! Мне ли этого не знать! – восклицает герцог де Ла Ферте, разражаясь смехом, сарказм которого понятен ему одному.

– Господин герцог, если они вас узнают, не повредит ли это нам? – спрашивает молодой человек в красных перчатках.

– Ничто не может нам повредить, – опередив герцога, заверяет старик. – Повторяю, мы сильнее всех, ибо мы заключили союз с владыкой этого мира – Сатаной. Меня беспокоит только одно: граф де Варанж, который приютил нас в этом городе, вот уже месяц как исчез. К счастью, у меня есть способ узнать, что с ним сталось.

Однако молодой человек в красных перчатках продолжает смотреть на господина де Ла Ферте, ожидая его ответа, чтобы решить, стоит ли ждать от создавшейся ситуации каких-то выгод.

Герцог медленно качает головой:

– Нет… Я не знаю. Возможно, встреча с нею поможет мне уладить мои проблемы, разве что… Да, вы правы, Сент-Эдм, нам не стоит опасаться неприятностей… – И он глухо добавляет: – Там, где появляется она, жизнь приобретает другой вкус… Сам король тоже кое-что об этом знает… Куда вы идете, Сент-Эдм? – спрашивает он, видя, что старик поднялся.

Тот закутывается в плащ:

– Кое-кто должен вручить мне талисман, благодаря которому мы сможем разглядеть, что нас ждет и что сталось с Варанжем. Тот, кого я вызову, нам все разъяснит.

Господин де Ла Ферте смотрит на него с иронией. Положа руку на сердце, этот Сент-Эдм, с его пристрастием к оккультизму, его немного пугает. Но это человек ловкий и деятельный. Надо обращаться с ним уважительно.

– И кого же вы собираетесь вызвать? – осведомляется он.

Холодная улыбка вновь трогает накрашенный рот.

– Я уже вам говорил… Сатану!

* * *

Граф де Сент-Эдм покидает трактир «Восходящее Солнце» и по привычке, порожденной мнительностью, прикрывает плащом нижнюю половину лица. Предосторожность совершенно излишняя, потому что при свете луны человека можно узнать лишь по походке.

В этот час улицы пустынны. С неба на землю, точно дождь, опускается ледяной холод. Откуда-то издалека, с высоты. Если в Париже холод напоминает реку, чье течение стиснуто набережными, то здесь город открыт всем ветрам и здания нисколько не защищают от грозной девственной природы. Впрочем, эта отдаленность от цивилизации даже нравится господину де Сент-Эдму. Недаром он только что заметил, что нужно удалиться от глупости и безалаберности, которые царят при дворе. Суета мешает сосредоточению, без которого немыслимы оккультные явления. Всех этих бездарей, которые обращаются с флаконом яда или ритуалом поклонения Сатане, словно это игра в бильбоке или партия в карты, в один прекрасный день арестуют и приговорят к сожжению на костре или к отсечению головы, как обыкновенных уголовных преступников, потому что они еще не поняли, что значение королевской полиции изменилось.

Но здесь великие духи, инкубы и суккубы, могут перемещаться свободно. Почва этих краев все еще заряжена теллурическими силами, и эфир струится свободно. В этой стране у служителей церкви нередко бывают видения, здесь происходят чудеса. Все это как нельзя лучше подходит для занятия герметическими науками.

Пепельно-серый свет луны омывает крыши высоких каменных домов, кресты на колокольнях, Квебек представляется Сент-Эдму городом его мечты, мечты об Империи Мрака, где он сам является властелином, божеством, которому подвластны потусторонние силы.

Он подходит к Соборной площади, и кто-то выходит ему навстречу из-за угла.

Чувствуется, что дело происходит в Канаде, потому что силуэт напоминает медведя-гризли. Когда-то давно они нередко забредали в город.

Высокий, мощного сложения мужчина подходит к графу тяжелым, но быстрым шагом. В охотничьей куртке из оленьей кожи, в шерстяной шапке, надвинутой на самые глаза, так что видна только запущенная щетина, он выглядит пугающе.

– Юсташ Банистер, вы принесли мне то, что я просил? – спрашивает граф де Сент-Эдм.

Тот кивает, что-то невнятно проворчав, и протягивает графу маленькую жестяную коробочку.

– Где вы их достали?

– В монастыре урсулинок. Из моего погреба ход ведет в их подполье. Через свой погреб я могу проникать к ним.

Граф удовлетворенно кивает:

– Урсулинки… Это прекрасно! Святые девы… Девственницы… Руки праведниц… Дайте-ка сюда!

Но великан отдергивает коробочку и протягивает другую руку. Он ждет платы.

Граф извлекает из-под плаща объемистый кошелек, набитый экю, и кладет в протянутую лапищу.

Маленькая коробочка переходит к нему.

Пробормотав слова прощания, великан удаляется.

Граф де Сент-Эдм пересекает Соборную площадь и начинает спускаться по Фабричной улице.

Одним пальцем он приподнимает крышку коробочки, и на его тонких накрашенных губах мелькает улыбка: облатки!

Благодаря содержимому коробочки он непременно узнает, что произошло с его другом, графом де Варанжем, который несколько недель назад направился навстречу флотилии этого грозного графа де Пейрака и его чересчур красивой жены и бесследно исчез.

В то время как граф де Сент-Эдм спускается по ухабистой дороге из Верхнего города в Нижний, Юсташ Банистер стучит в дверь низенького домика, притулившегося между высокой оградой монастыря урсулинок и особняком семейства де Меркувиль.

Это мастерская Франсуа Ле Бассера, мастера-краснодеревщика, старейшего члена братства Святой Анны, некогда первого судебного пристава Высшего совета. Несмотря на то что он столяр и занимается резьбой по дереву, украшая церкви, вырезая дарохранительницы, запрестольные украшения и статуи святых, в Квебеке к нему все еще обращаются с просьбой составить официальные бумаги, где нотариальные конторы официально запрещены, что должно излечить горожан от пристрастия к судебным тяжбам.

Но это не помогло! Жители города охотно прибегают к услугам резчика по дереву, который может подать судебный иск.

В этот поздний час, когда кулак Юсташа Банистера молотит в его дверь, Франсуа Ле Бассер еще не спит, ибо работает над эскизом ковчега, который епископ Канады монсеньор де Лаваль только что заказал ему, чтобы поместить святые мощи мученицы Перпетуи, прибывшие сегодня в Квебек.

Этот ковчег разместят под навершием алтаря собора в центральной нише.

Ле Бассер задумал сделать его из древесины ореха в форме восточной курильницы для благовоний с двумя коленопреклоненными ангелами по бокам, держащими мученический венец.

Сквозь стекло овальной формы можно будет видеть внутренний корпус ковчега, сделанный из позолоченного серебра и содержащий мощи. Подставку, вероятно, изготовят в форме раковины или короны, инкрустированной драгоценными камнями. Но что касается этой последней детали, то это еще предстоит обсудить с монсеньором епископом.

От сильного стука в дверь мастер вздрагивает. Оглянувшись, берет масляную лампу и идет к двери осторожно, лавируя между верстаками и кусками дерева, из которых его сыновья и подмастерья начали вырезать детали большой дарохранительницы для нового храма Святой Анны, что на склоне Бопре.

Его ноги прокладывают путь в море стружки, и он внимательно следит за тем, чтобы с лампы на пол не упала ни единая капля горящего масла. Какой беспорядок! Вся работа встала из-за приезда этих чужаков, которые перевернули город вверх дном.

Он приоткрывает дверь и видит перед собою великана Банистера, в одежде из лосиной кожи, протягивающего ему увесистый кошель.

– Юсташ Банистер, что это ты бродишь по улицам в такой поздний час?

– Вот деньги, напишешь мне исковые заявления по моим судебным делам. Я подаю в суд на прокурора Совета, потому что, из-за того что он так и не рассмотрел документы о возведении меня в дворянство, теперь бумаги просрочены. Я подаю в суд на монахинь-урсулинок, потому что они возвели постройки на моих землях. Я подаю в суд на маркиза де Вильдавре, потому что он копал под моей землей. К тому же он хочет присвоить мое поле, которое соседствует с его владениями.

– Банистер, твоя мстительность тебя погубит. Ты живешь только для того, чтобы сутяжничать.

– Не я первый начал. Епископ отлучил меня от церкви за то, что я носил спиртное дикарям. Как будто только я один! Мне запретили ходить в леса и добывать пушнину. Теперь я, видите ли, не имею права покидать город… Ну что ж! Раз так, я займусь этим самым городом… Коли я в нем остаюсь, то буду отстаивать свои имущественные права. Я человек небедный, и денег на тяжбы я найду. Я плачу тебе или нет?..

Его маленькие злобные глазки оглядывают мастерскую, где в полумраке угадываются куполообразные формы, колонны с греческими волютами, панно с вырезанными барельефами, изображающими цветы или фрукты, дароносицы, распятия.

– Давай, бумагомаратель, строчи заявления, или я подожгу твою лавочку и эти украшения для алтаря храма Святой Анны, прежде чем ты понесешь их к урсулинкам для золочения…

* * *

Матушка Мадлен, молодая урсулинка, ясновидящая, не могла ни заснуть, ни даже спокойно лежать. Напрасно она покинула свой неудобный, набитый овсяной половой тюфяк, находящийся внутри алькова из белой пихты, где можно спать, не опасаясь сквозняков, если перед сном задернуть зеленые саржевые занавески.

Напрасно она преклоняла колена на холодном каменном полу своей кельи, чтобы найти успокоение в молитве и умерщвлении плоти.

И тогда она, со свечой в руке, отправилась в золотильную мастерскую.

Где-то в дальнем крыле монастыря плакал ребенок – одна из маленьких воспитанниц. Ночь выдалась такая гнетущая, что даже детям не по себе.

Теперь, стоя посреди мастерской, она успокоилась, глядя на знакомую обстановку, в которой протекали дни под звон отбивающих часы колоколов, зовущих их сначала на службу в часовне, оттуда – в классы и дортуары воспитанниц, а затем сюда, где благодаря своей сноровке они могут принести обители немного денег.

Но вот в конце коридора замаячил мерцающий свет лампы, и на пороге мастерской появилась пожилая монахиня:

– Сестра Мадлен, что вы здесь делаете? Вы нарушаете режим монастыря, который предписывает использовать драгоценные ночные часы, данные нам по милосердию Божию, для восстановления наших слабых сил, потребных для исполнения возложенной на нас миссии.

– Простите меня, матушка. Этот день, хотя мы и провели его в обители, стал для нас тяжким испытанием, ибо его отзвук проник и к нам. Что нам сулит приезд этих чужаков? Тревоги или успокоение? Вскоре я должна буду встретиться с этой красавицей, в которой никто не узнал ту, что явилась мне в облике дьяволицы. При одном воспоминании об этом у меня стынет кровь. Узнаю ли я ее? И отца д’Оржеваля здесь нет, дабы поддержать меня в моей слабости и при необходимости защитить.

К этому добавилась новая тревога. Этой ночью мне явился во сне отец Бребёф, замученный ирокезами. Он умолял меня встать и помолиться о том, чтобы живущий в нашем городе колдун обратился к вере.

– Он назвал вам его имя?

Матушка Мадлен отрицательно качает головой:

– Нет. Он только посоветовал мне неустанно молиться и обещал, что в это время демоны меня не потревожат.

– Возблагодарим за это Господа! А сейчас идемте, сестра. Наденьте певческую ризу. Скоро зазвонят к заутрене. Я так люблю эту службу на исходе ночи, ведь именно в это время дурные люди замышляют столько преступлений. Этой ночью Квебек более, чем когда-либо, нуждается в наших молитвах.

Высоко подняв свои светильники, обе монахини вышли из мастерской и по холодному коридору направились в часовню.

В ночи в часовне урсулинок зазвучали молитвенные песнопения. Они донеслись до большого красивого дома семьи Меркувиль, что стоял по соседству.

* * *

Маленькая девочка, внезапно проснувшись, села в своей колыбельке.

В окно смотрела луна. Лакомке показалось, что это конфета, ведь она блестит, как сахар. Эрмелина де Меркувиль, двух с половиной лет от роду, маленькое дитя колонии семнадцатого века, громко смеется.

Она смеется. Смеется!

Ее смех, как колокольчик, будит домашних.

Ее братья и сестры, спящие по трое и четверо в огромных кроватях, ворочаются, недовольно ворча. Смех Эрмелины доносится до них сквозь стены и плотный полог, закрывающий кровать.

Она никогда не была так счастлива.

Завтра покажется солнышко. Она это знает. Оно будет ждать ее во дворе с руками, полными лакомств. От такого радостного видения она вздрагивает всем своим хрупким тельцем. Ее маленькие ножки хотят бежать навстречу утру. Ее смех становится все звонче, звонче.

Господин судья, ее отец, натягивает поглубже ночной колпак и вздыхает:

– У малышки опять приступ веселья. Не понимаю, почему врачи считают ее слабенькой.

– Потому что ей уже скоро три года, а она до сих пор не ходит, – вздыхает госпожа де Меркувиль. – И даже не пытается встать на ноги. Я в таком отчаянии, что ходила в храм Святой Анны, что на склоне Бопре, и поставила свечку, и дала девятидневный молитвенный обет, который кончается завтра.

– Но малышка кажется такой радостной.

– Это верно. Она всегда весела.

К колыбели Эрмелины подходит кормилица-негритянка Перрина. Госпожа де Меркувиль, выросшая на Мартинике, взяла ее с собою в Канаду, когда вышла замуж. Перрина начинает петь и качать колыбель. Смех постепенно смолкает, теперь слышна только колыбельная. Дети в соседних комнатах вновь погружаются в сон. Затем пение кормилицы заглушает громкий храп судьи.

Не спит только госпожа де Меркувиль, возглавляющая братство Святого Семейства. Она вспоминает все события минувшего дня. Он прошел успешно, несмотря на глупые выходки Сабины де Кастель-Морг… Может быть, стоит исключить ее из братства?

Но госпожа де Меркувиль тут же переключается на другое. Давешний наряд был ей очень к лицу. А госпожа де Пейрак кажется такой жизнерадостной, деятельной, смелой. Они сразу же подружились. Может быть, стоит принять ее в братство?

Госпожа де Меркувиль чувствует себя счастливой. Ей так же весело, как и Эрмелине, она перебирает в уме предстоящие дела. Теперь, когда господин интендант Карлон вернулся в город, можно будет осуществить множество планов. Она покажет ему ткацкий станок, модель которого ей привезли из Франции еще летом. Карлон закажет плотникам еще несколько таких же, их раздадут по домам, и женщины смогут приняться за работу. Теперь в долгие зимние месяцы они смогут заняться полезным делом, вместо того чтобы сплетничать, играть в кости, а нередко и пить. Из пеньки и льна, которые теперь стали выращивать в колонии, они смогут изготавливать добротные местные ткани.

Госпоже де Меркувиль уже слышится веселый стук ткацких станков, раздающийся в общих комнатах крестьянских домов или на чердаках жилищ мещан.

И она с улыбкой на устах засыпает.

* * *

Если мы сейчас пойдем вслед за господином де Сент-Эдмом и спустимся по вырубленной в скале дороге, которую называют Горный Склон, то очутимся в Нижнем городе с его высокими домами под островерхими крышами с тесными рядами громадных труб.

Три длинные улочки, идущие к реке, отделяют покосившиеся домишки улицы Су-ле-Фор, прилепившиеся к самому утесу, от красивых особняков, стоящих на берегу и принадлежащих знати и коммерсантам, таким как Ле Башуа, Базиль, Гобер де Ла Меллуаз. Когда во время больших приливов река разливается, вода плещется прямо у порога домов.

В этом муравейнике, словно по волшебству, возникают все новые и новые дворы, склады, лавки, сараи.

Каменные стены, палисады и массивные деревянные двери ограждают от воров богатства, что хранятся в домах той части Квебека, которая прилегает к гавани: пушнину, вина, зерно, дерево, ткани.

Здесь темно. С наступлением ночи деятельные обитатели Нижнего города запираются в своих домах, и поди знай – кто спит, кто играет в карты, кто пьет, а кто развратничает.

Сойдя с белой дороги, которая привела его с продуваемых ветром высот Верхнего города в этот темный зловонный лабиринт, граф де Сент-Эдм из освещенной части Квебека попадает во тьму улицы Су-ле-Фор, словно спустившись в ад.

Из темноты тянется рука в красной перчатке и ложится ему на плечо.

– Я пойду с вами, – говорит Мартен д’Аржантейль, содержатель королевского зала для игры в мяч. – Мне очень хочется поприсутствовать на канадской черной мессе.

* * *

В доме господина Ле Башуа нынче дается небольшой камерный концерт. У Ле Башуа четыре дочери, три сына и пышнотелая краснолицая жена с невероятно голубыми глазами, она мгновенно покоряет мужские сердца, наставляет мужу рога чаще, чем он ей.

Но, по правде говоря, представив ситуацию подобным образом, мы дадим ей неверную оценку. Потому что в данном случае обманутый муж почитает себя выигравшей стороной. Ведь в конце концов именно ему принадлежит неотъемлемое право обладать этой женщиной, желанной для стольких мужчин, причем он может пользоваться этим правом, когда ему захочется, то есть чаще, чем его соперники. Отсюда и злоба, и ревность, с которой они на него смотрят, и безмятежность, с которой он носит свои рога. И поскольку он, как мы уже сказали, доволен своим положением и почитает себя в выигрыше, у всех уже давно пропала охота над ним насмехаться. Более того, его престиж и авторитет из-за этого только возросли. Он – серый кардинал Квебека. Бывший генеральный агент Вест-Индской компании, он по-прежнему держит в своих руках всю торговлю в этих краях.

В данный момент он играет на бильярде с господином Магри де Сен-Шамоном. Он натирает смолой короткую сплюснутую палочку с загнутым концом, которая служит ему, чтобы катать шары. Пока что игра в бильярд еще представляет собою обыкновенную игру в шары, только перенесенную в гостиную, в ней используются кий, который нельзя переворачивать другим концом, и воротца.

Господин Ле Башуа бросает задумчивый взгляд на своих гостей. Среди них господин Гобер де Ла Меллуаз, седой и элегантный, и Ромен де Л’Обиньер, которому принадлежит участок возле Труа-Ривьер. Ромен посещает дом Ле Башуа, чтобы ухаживать за его младшей дочерью Мари-Адель. Она превосходно играет на вёрджинеле, музыкальном инструменте, похожем на спинет или клавесин, но с более нежным звучанием. Ансамбль дополняют две скрипки и гобой.

Его старшей дочери нет в гостиной. Она весь день провела, запершись в своей комнате. Долгое время она считалась невестой господина де Пон-Бриана, который, как говорят, был убит на дуэли этим южанином, господином де Пейраком. Безутешная девушка решила, что никогда не выйдет замуж.

Будем надеяться, что младшей дочери повезет больше.

Время от времени Мари-Адель поворачивается к Ромену де Л’Обиньеру, пытаясь привлечь его внимание.

Но молодой сеньор рассеян. Сегодня произошло так много событий. Ромен, траппер, неисправимый лесной бродяга, и фанатичный воин, всегда готовый следовать за отцом д’Оржевалем в его карательных экспедициях в Новую Англию, испытывает беспокойство при мысли, что ему снова придется увидеть господина и госпожу де Пейрак. Он рад, что все сложилось так удачно и для него, и для всех остальных. Еще несколько дней назад все обстояло совершенно иначе.

Когда распространился слух, что в небе над Квебеком видели пылающие летящие каноэ, дело чужаков из Мэна казалось проигранным. Население маленькой колонии было объято страхом.

По городу с быстротой ветра распространилась паника. Женщины, послушные орудия в руках священников, впали в неистовство. Отец д’Оржеваль, казалось бы, мог уже торжествовать победу, но он внезапно исчез.

И охватившая город злая лихорадка утихла как по волшебству.

И теперь Ромен де Л’Обиньер, из-за увечья прозванный Трехпалым, не перестает мучиться вопросами без ответа.

«Где отец д’Оржеваль? Что с ним сталось? Какая сила могла заставить иезуита покинуть город в критический момент, когда население было готово последовать за ним и оказать „захватчику“ ожесточенное сопротивление? Господин де Кастель-Морг не переставал повторять, что его пороховые склады полны и орудия нацелены на рейд гавани. Уже начали рыть траншеи и строить из мешков с землей защитные бастионы.

Он исчез… Может быть, его похитили? Или убили? Куда он отправился? Куда могло его завести стремление к самопожертвованию и власти над душами? Это так на него не похоже – скрыться перед самым боем!.. Или же он задумал мстить?»