Текст книги "Анжелика в Квебеке"

Глава XVII

Дикие гуси улетали. Это означало, что зима неумолимо приближается.

Пока они оставались здесь, все двести тысяч, на мысе Бурь, можно было поручиться, что поздняя осень будет довольно теплой, а в этом году погожие деньки стояли еще дольше, чем обычно.

Почти два месяца, прилетев из Арктики, где они коротали лето, большие белые гуси провели на болотистых отмелях, которые тянулись до самой дальней оконечности Бопре, единственного места, где птицы находили растения и корешки, необходимые им, чтобы выжить. На протяжении всей осени они оглашали прибрежные скалы своим оживленным гоготом.

Но сейчас, когда все уже уверились, что холода наступят еще не скоро, они неожиданно снялись с насиженных мест и улетели прочь.

Люди, задрав голову, смотрели, как они пролетают над городом, мощно взмахивая крыльями, и в их криках слышались веселая отвага и страсть к перемене мест, которая за один безостановочный перелет донесет их до Каролинских островов на далеком юге.

Люди чувствовали, что гуси оставляют им ненастье, реку, скованную льдом, и землю, покрытую бесплодными снегами. Они с грустью говорили:

– Гуси улетают! Улетают!

Но когда они вернутся, все будут радостно восклицать:

– Гуси прилетели!

Потому что это ознаменует приход весны.

* * *

Желая поговорить с Жоффреем об Эли Кемптоне, а также из легкого любопытства, Анжелика заставила себя преодолеть отвращение, которое внушал ей дом, приготовленный для Амбруазины, и отправилась в усадьбу Монтиньи, расположенную на другой стороне холма. Она нашла мужа во внешнем дворе, окруженном хозяйственными постройками, в которых содержались лошади, находились повозки и сани, а также размещалась часть матросов.

Анжелика бросила взгляд на второй этаж и его восемь окон, что в совокупности с комнатами первого этажа и чердака составляло весьма просторное жилище. Жоффрей де Пейрак устроил здесь то, что он называл командным пунктом. В гостиных первого этажа он разместил свой генеральный штаб. Здесь разрабатывалась повестка дня, и задачи распределялись между отделениями. Необходимо было подготовить к зимовке пять кораблей, а это требовало немало забот и усилий.

В усадьбу переместили часть мебели с «Голдсборо», а также несколько пушек и другое оружие. А потому здесь царила атмосфера, напоминающая скорее казарму или походный бивак, чем хозяйский дом.

– Нет, – ответил Жоффрей на молчаливый вопрос в глазах Анжелики. – В этих стенах мне не является тень Амбруазины…

– А чем вы тут занимаетесь целыми днями? – поинтересовалась она, подумав, что совершенно не знает, какие задачи ему приходится здесь решать.

– Как и вы, моя дорогая, я наношу визиты своим друзьям.

– Вашему «тайному союзнику»?

– А почему бы и нет?

Она озадаченно посмотрела на него. И одновременно в мозгу ее мелькнула догадка, которую она не смогла бы точно сформулировать и которая чуть было не вывела ее на след этого таинственного шпиона Жоффрея. Она была уверена, что в какой-то момент среди того множества людей, с которыми ей пришлось встретиться, был и этот человек, и она его узнала. Но ее чувство было слишком неопределенно. А Жоффрей все еще молчал.

– Вы мне не доверяете, – посетовала она.

Он, смеясь, покачал головой:

– Придет день, когда вы все узнаете. Не ревнуйте.

Он взял ее под руку и увлек в маленькую рощицу. Сбросившие листву березы вместе с темнеющими среди белых стволов елями образовывали в самом сердце Верхнего города небольшие рощи. Эти островки леса отделяли районы города друг от друга. В самом начале истории Квебека это были изолированные фермы, а теперь они превратились в окраины города. Квебек не был обнесен каменной стеной, и никакая граница не отделяла городское поселение от дикой, нетронутой природы.

* * *

По этим рощам и полянам ходили как по парку, а пролегающие через них дороги и тропинки, утоптанные ногами горожан, давали по вечерам пристанище влюбленным, желающим побродить под деревьями, вдалеке от косых взглядов.

По дороге Жоффрей пытался успокоить Анжелику, говоря, что мелкие пакости королевского прокурора не должны отвлекать ее от главной цели, хотя она, конечно же, начинает понимать, что более или менее важным является абсолютно все.

Она наверняка забыла, предположил он, сколь многочисленны и разнообразны дела и занятия, которые есть у человека в городе.

– Но, по правде говоря, я никогда по-настоящему и не жила в городе, – заметила Анжелика. – Я всю жизнь скиталась. Если не считать Тулузы, то сейчас мы в первый раз живем в городе вместе.

И она снова посмотрела на него, едва веря в такое чудо. Так, шагая бок о бок, они вышли на Большую Аллею, вдоль которой вдалеке друг от друга стояло несколько домов, потом пересекли ее и вышли на обширные прерии, именуемые равниной Авраама.

Открытые, не заросшие лесом пространства были в Канаде такой редкостью, что на этих равнинах никто не селился. Здесь устраивали военные учения и пастухи пасли стада. Правда, кое-где на холмах в окружении небольших рощиц стояло несколько домов, являющихся собственностью колонии. В один из них и поместили господина де Барданя, и теперь Анжелика начала понимать, отчего он счел, что его поселили в какой-то дыре, и предпочел переехать в дом господина де Шамбли-Монтобана, где он был бы в двух шагах от нее.

Увидев, какая шумная суета царит в усадьбе Монтиньи, Анжелика порадовалась тому, что они с Жоффреем разделились и устроили себе раздельные «командные пункты».

Она бы никогда не смогла чувствовать себя как дома в этом огромном строении, где разместилась бо́льшая часть моряков, потому что зимовать на кораблях было страшно неудобно. В этом доме она бы не сумела подготовиться должным образом до начала своей новой жизни в Квебеке к тому, чтобы встретиться наконец с матушкой Мадлен и выслушать ее вердикт. А между тем девятидневное моление урсулинок подходило к концу.

Анжелика и Жоффрей стояли на краю плато, у отвесного скалистого обрыва. Под ними река Святого Лаврентия, обретшая нынче оттенок олова, несла свои воды к Труа-Ривьер и Монреалю. Над их головами пролетали огромные стаи диких гусей, их становилось все больше, к ним присоединялись отбившиеся птицы. Они, смыкая строй, оглашали белесое небо криками: «Прощайте! Прощайте! Прощайте!»

И в том же направлении указал Жоффрей:

– В полулье отсюда с юга в реку Святого Лаврентия впадает приток Шодьер. Пройдя вверх по нему, можно добраться до озера Мегантик, а затем до Кеннебека. Это один из путей, которыми канадцы достигают Новой Англии.

– И которыми они могут достигнуть Катарунка, Вапассу…

– Да, – сказал он и, обвив рукой ее талию, подвел ее еще ближе к краю обрыва. – Мы сейчас стоим на Красном мысу. У подножия обрыва находится Силлери, старая миссия иезуитов, которую они покинули после того, как ее несколько лет назад разрушили ирокезы. Я сейчас восстанавливаю тамошние постройки и строю небольшой форт, и здесь будет зимовать часть моих матросов и три корабля.

Может быть, он хотел дать ей понять, что собирается разместить своих людей в Силлери, потому что заброшенная миссия находится почти напротив устья реки Шодьер, откуда открывается дорога на юг, в их владения Вапассу и Голдсборо?

Зимой форт бесполезен при всех сложностях плавания по реке – даже когда сойдут льды, это все равно единственный путь спасения, если что-то пойдет не так, а дорога на север, через Гаспе и залив Святого Лаврентия, окажется заблокирована. Так, дно садка станет лазейкой, через которую они смогут ускользнуть, а из Силлери Жоффрей де Пейрак сможет контролировать входное отверстие ловушки.

Жоффрей добавил, что ко всему, для того чтобы занять своих матросов полезным делом, он велел им возвести деревянные бастионы в устье реки Сен-Шарль, где сходятся приходы Шарльсбур, Лоретта и Красный мыс.

Анжелика слушала, вглядываясь в его энергичное лицо, обрамленное высоким черным меховым воротником плаща.

Она слушала, слушала его голос, от звука которого по ее телу всегда пробегала дрожь волнения. Некоторые его слова уносили порывы ветра, но, слыша остальные, она чувствовала, что приобщается, пусть в малой мере, к бурному кипению мыслей и идей, которые не переставая зарождались в его голове, вызванные к жизни его блестящим умом и страстной натурой. Жажда и радость жизни, изобретений, строительства нового, так присущие великому Жоффрею де Пейраку, возбуждали в нем стремление оставить свой след на земле, не из гордыни, не из жадности, а потому, что ему в самой высшей мере была свойственна та тяга к созиданию, зачатками которой природа наградила каждого мужчину.

– Итак, короче говоря, если я вас правильно поняла, – заключила она, когда он умолк, – вы продолжаете окружать город?

Жоффрей улыбнулся, однако не стал ничего отрицать.

– Но почему?

Граф бросил взгляд назад, туда, где стоял город, высокие серебристые колокольни которого виднелись на противоположной стороне плато на фоне синего с розовыми отблесками сумеречного неба.

– Потому что никогда не знаешь наперед, что тебя ждет, – ответил он.

Затем снова взял ее под руку, и они, счастливые, в полном согласии пошли по равнине Авраама, с хрустом ступая по тонкой корке смерзшегося снега.

Жоффрей де Пейрак поднял глаза, вглядываясь в ясный небосвод, от совершенной безоблачности которого начинала кружиться голова.

– Смотри-ка, луна нынче в красном ореоле, – сказал он.

* * *

Когда наутро Анжелика открыла входную дверь и вышла на порог, ей показалось, что на пейзаж, который она видела каждый день, пала тень смерти – следствие какого-то ужасного катаклизма.

Она его больше не узнавала. Прошло несколько секунд, прежде чем она поняла, в чем дело, – река Святого Лаврентия исчезла.

Там, где прежде текли ее воды, серо-зеленые, черные, серые или рыжие, вздымающиеся пенными волнами, полные стремительных, сверкающих на солнце течений, на сколько хватало глаз, тянулась огромная белоснежная, словно вырубленная из алебастра, долина.

Она была похожа на гигантское высохшее русло в беломраморной пустыне, застывшее, неподвижное, простирающееся среди меловых островов, заливов и мысов. Всякая жизнь, всякое движение остановились.

Река Святого Лаврентия оделась льдом.

Холод, точно стальная латная рукавица, сжал лицо Анжелики. Ее дыхание мгновенно превратилось в тысячу серебряных блесток.

Она поняла, что теперь они бесповоротно отрезаны от мира. А может быть, это окружающий мир перестал существовать и они – единственные выжившие на всей заледенелой земле?

Она зашла обратно в дом; ей казалось, что недолгое пребывание на морозе превратило ее кровь в лед.

В доме только и разговоров было что о холоде. Он явился внезапно, словно некая знаменитость, которую уже перестали ждать. Знаменитость со стальными зубами и глазами из стылого стекла.

Сегодня они впервые увидели этого великана – соседа Юсташа Банистера. Он наклонился над большой каменной ступой, занятый какой-то таинственной работой.

– Он готовит яблочные выжимки, выставив свой сидр на мороз, чтобы тот замерз, – объяснил Элуа Маколле.

Из всех высоких четырехугольных труб города яростно валил дым. Казалось, выходящий пар сразу же застывает. А дым был очень плотным, и ветер, это студеное дыхание зимы, гнал его клубы, то черные, то серые, движущиеся по небу, точно огромный шарф, окруженный белесым паром. В конце концов над городом образовалось гигантское облако из дыма, питаемое все новыми и новыми порциями, валящими из труб. Оно имело столь устрашающий вид, что к концу утра люди встревожились и стали поговаривать, что скоро будет пожар.

Больше всего горожане боялись пожаров и эпидемий, потому что город был отделен от мира ледяной пустыней. За несколько минут огонь мог пожрать весь квартал, оставить целые семьи на улице, уничтожить запасы провизии и товаров и свести на нет труд всей жизни. И, как это едва не случилось в первые годы существования Квебека, приговорить население, отрезанное от всякой помощи извне, к смерти от холода и голода.

Прокурор Тардье воспользовался всеобщим переполохом, чтобы послать своих инспекторов проверить, есть ли у каждого домовладельца под рукой багор и крюк, два лома и шест с мокрой полотняной тряпицей на конце, чтобы гасить залетевшие на крышу искры. В домах, не имеющих чердачных окон, на кровлях должны были быть установлены лестницы, прикрепленные к коньку стальными скобами. Скудость снежного покрова позволяла осуществлять эти проверки в точном соответствии с правилами, что позже будет сделать труднее.

В этот день лоцман господин Топен, сопровождаемый большой группой портовых рабочих и лодочников, пошел в лес, откуда он и его спутники принесли срубленные молодые деревца и охапки веток, на которых остались листья.

Он не считал, что зима и льды освобождают его от обязанностей по отношению к «его» реке. Именно он должен был обозначать вехами дороги, по которым поедут сани, ему предстояло бороздить белую равнину на протяжении всей зимы. Нужно было проложить удобные дороги в обход торосов, с рядами шестов, установленных с промежутками в одну сажень.

Глава XVIII

Анжелика стояла, касаясь шелкового полога алькова. Собранный шнуром с кистями, он был подбит атласом.

Перед ней на кровати, опираясь на подушки в кружевных наволочках, лежала маленькая хрупкая женщина, смотревшая на нее поверх круглых очков с толстыми стеклами в стальной оправе.

– Итак, это вы, – молвила она.

– Да, это я, – отвечала Анжелика. – Ваша соседка, поскольку мне выпало счастье жить в доме господина де Вильдавре, почти точно напротив вас. И мне так хотелось поскорее с вами познакомиться, дорогая Клео д’Уредан.

– А мне нет.

Миниатюрная дама сняла очки и от этого показалась Анжелике еще более хрупкой.

Анжелика улыбнулась. Вильдавре предупредил ее, что у Клео д’Уредан тяжелый характер.

Мадемуазель д’Уредан прищурилась, неспешно разглядывая молодую женщину, стоящую перед нею в нескольких шагах у изножья ее кровати. Та, которую она столько раз видела из окна, наконец оказалась перед ней.

– Вы не так красивы, как мне казалось, когда я смотрела на вас издалека, – сказала она.

– Так часто бывает. Расстояние создает иллюзию. Мне очень жаль, что я вас разочаровала. Что касается меня, то я счастлива найти вас именно такой, какой мне восторженно описывали вас ваши друзья.

– Какие друзья? Вы имеете в виду вашего воздыхателя?

– Моего воздыхателя? Которого из них?

– В самом деле, ведь у вас большой выбор. Вижу, вам не занимать ни смелости, ни находчивости.

Слегка вздернутый нос и брови домиком временами делали ее похожей на юную девушку, наивную и беззащитную. У нее была удивительно белая, полупрозрачная кожа и гладкий лоб, на котором лежал уголок кружевной наколки, кокетливо прикрепленной к ее седым волосам. Ее возраст выдавали только руки, длинные и изящные, но куда более морщинистые, чем ее лицо.

Анжелика слышала, что она когда-то была замужем, но все по-прежнему называли ее «мадемуазель» – возможно, из-за ее юного вида. Впрочем, в кругу торговцев и ремесленников так часто обращались к вдовам и замужним женщинам, не имеющим детей.

Клео д’Уредан отбросила очки подальше, и они упали на перину.

– Чтобы видеть вас, они мне не нужны. Я вижу вас прекрасно, даже издалека. Я надеваю очки, только когда пишу. А пишу я очень много.

– Я знаю.

Ее кровать была завалена бумагами, рукописями, перетянутыми лентами, как папки с делами в нотариальной конторе, открытыми книгами, положенными обложкой вверх, чтобы можно было легко найти страницу, на которой она остановилась, или цитату, над которой стоит поразмышлять.

На ее коленях стоял письменный прибор на коротких ножках, с наклонной доской, которую можно было приподнимать, и углублением для чернильницы.

Наконец, среди разбросанных по постели бумаг и папок стояла полураскрытая шкатулка, переполненная пачками писем, перевязанными разноцветными лентами.

Пришедшая вместе с матерью Онорина пряталась в складках юбок Анжелики и, робко выглядывая оттуда, не сводила глаз с мадемуазель д’Уредан.

Ей казалось, что эта симпатичная шестидесятилетняя дама похожа на птицу, сидящую в гнезде. В гнезде, ловко устроенном из бумаги и других материалов, как все птичьи гнезда. Интересно, почему эта дама предпочитает укрываться бумагой, а не теплым каталонским одеялом, как то, которое Элуа Маколле принес ей, Онорине, нынешней ночью, чтобы защитить ее от холода? Разве все эти бумаги защищают от холода?

В эту увешанную гобеленами и картинами и уставленную красивой мебелью комнату, где протекала жизнь квебекской затворницы, Анжелику и Онорину привело неожиданное и, в общем-то, счастливое обстоятельство.

В глубине комнаты из высокого, до пола, приоткрытого окна, из которого шел холодный воздух, был виден сад с покрытыми снегом кустами самшита и растущими в некотором отдалении яблонями, среди которых бегали люди, возбужденно размахивая руками.

Ручная росомаха Кантора, вернувшись из леса, забралась в сад соседки, и теперь ее пытались поймать.

Английская служанка мадемуазель д’Уредан, неторопливо ощипывавшая в кухне каплуна, увидев что-то среди деревьев, открыла дверь в сад, и этим воспользовалась собака, которая с громким лаем выбежала вон.

Анжелика, видя всю эту сумятицу, взяла за руку Онорину и решила, что настал момент, когда можно постучаться в дверь соседки и, придя с извинениями и объяснениями, наконец познакомиться. Англичанка, совершенно потерявшая голову в этой суматохе, открыла дверь.

– Как вы себя чувствуете? – спросила Анжелика. – Господин де Вильдавре сказал мне, что вы страдаете от ревматизма.

Мадемуазель д’Уредан держалась не слишком приветливо, но, возможно, то была защитная реакция пожилой женщины, которая ревновала своих друзей и из-за болезни не могла участвовать в светской жизни.

– Господин де Вильдавре ничего не знает ни обо мне, ни о моих болезнях. Он слишком занят своими собственными делами. После того как приехали вы, я его почти не вижу. Из-за вас, сударыня, произошло великое множество событий…

Анжелика объяснила причину своего вторжения.

– Росомаха! – воскликнула мадемуазель д’Уредан. – Моя собака и так уже нервничает из-за вашего кота. Боюсь, дог господина де Шамбли-Монтобана не откажется закусить этой вашей росомахой.

– Как раз этого мы и боимся. Именно поэтому я и позволила себе…

Как и большинство людей, которым приходится много молчать, обретя собеседницу, мадемуазель д’Уредан продолжила свой эпистолярный монолог, но на этот раз вслух.

За несколько минут она успела узнать мнение Анжелики и высказать свое по поводу большинства видных квебекцев, посетовала на характер Сабины де Кастель-Морг, чьи чересчур большие груди никак не вязались с ее враждебным отношением ко всему, что касалось любви, и выразила сожаление, что председательницей братства Святого Семейства стала госпожа де Меркувиль, а не госпожа де Бомон, которая куда более благочестива.

– А вы уже были в монастыре урсулинок? Встречались с матушкой Мадлен? – спросила мадемуазель д’Уредан.

– Пока еще нет.

– Девятидневное моление окончено. Скоро вас позовут.

– Я на это надеюсь.

Из глубины сада вдруг вскочил какой-то темный шар и, как снаряд, полетел к дому. Анжелика бросилась к окну, служившему также и дверью, чтобы загородить вход. Она испугалась, как бы росомаха не вздумала ворваться в комнату, полную дорогой мебели и хрупких безделушек.

Зверь остановился в нескольких шагах от нее, подняв фонтан снега.

Это в самом деле была Вольверина.

Она узнала ее, ее круглые черные глаза пристально смотрели на нее. «Какая умная, – подумала Анжелика. – Почти как человек».

Можно было понять, почему росомаха внушает суеверный ужас индейцам. Этот опасный враг разоряет поставленные ими ловушки, расхищает их запасы провизии, мстит им, демонстрируя при этом поразительную хитрость. Это было странное животное, похожее одновременно на медведя и на огромного барсука, с черным брюшком, лапами и частично мордой. У него маленькая по сравнению с туловищем голова, маленькие глаза и уши, толстый пушистый хвост и летом и зимой один и тот же густой темно-коричневый мех, длинный и шелковистый на хвосте. Росомаха некрасива, но сильна и неукротима.

Зверь стоял неподвижно, его приплюснутая морда была опущена к земле, хвост поднят, мех стоял дыбом и блестел на солнце там, где по бокам от плеч до основания хвоста проходила светло-каштановая полоса. Лоб и щеки были того же цвета и тоже лоснились, но вокруг глаз шерсть была черной. Эта маска придавала ему дикий и свирепый вид, наводящий ужас. Под коротким носом с расширенными ноздрями виднелся маленький рот. Сейчас он был угрожающе оскален, и были видны четыре острых белых клыка.

Не этот ли бесовский оскал видела мадам де Модрибур перед тем, как умереть?

Не Вольверина ли разодрала красивое лицо Амбруазины своими острыми зубами и когтями черных как сажа лап?

«И я увидела, как из кустов выскочило косматое чудовище, набросилось на женщину-демона и пожрало ее».

– Вольверина… Что ты наделала?

Та быстро повернулась, проворно подскочила к стене сада и перемахнула через нее одним прыжком. Судя по донесшимся с перекрестка крикам индейцев, она возвратилась на улицу Клозери. Ее преследователи тоже перепрыгнули через ограду и бросились за ней.

Яблоневый сад опустел. Бледно-желтый туман становился все плотнее.

Анжелика закрыла застекленную дверь в сад, через которую в комнату проникал морозный воздух. В это самое время прибежала собака, вдоволь нарезвившаяся в дальних уголках сада. Анжелика вновь отворила дверь, чтобы впустить ее, и собака забежала в комнату, с высунутым языком, возбужденная после этой нежданной игры в прятки.

– Это сука канской породы, ее вывели в Кане Галилейской. Отсюда у римлян и появилось слово «cane», что по-латыни означает «собака». Эти псы охраняли их виллы. Мою собаку мне привезла с Ближнего Востока одна подруга. Мы повязали ее с догом господина де Шамбли-Монтобана. Щенки получились очень красивые.

Она сложила прочитанные письма и вздохнула:

– Этот ваш нахальный кот… свирепый Кар-ка-фу. Он посмел прогуливаться по стене моего сада! Лучше бы я сохранила старую ограду – палисад из заостренных кольев, которым мой сад был обнесен прежде.

Она методично разложила письма на несколько стопок и, бросив на них последний взгляд, поместила их обратно в шкатулку. Затем принялась рыться в ларце побольше.

Служанка в съехавшем набок чепце, тяжело дыша и ворча что-то по-английски, вернулась на кухню. Через малое время она снова вошла в комнату, неся на подносе мисочку овсяной каши. Кушанье, брошенное на плите, сильно пострадало оттого, что стряпуха бегала ловить росомаху.

В комнате чувствовался отчетливый запах горелого, но ни служанку, ни хозяйку это нисколько не смущало.

– Поставьте сюда, – сказала мадемуазель д’Уредан, показывая на столик, стоящий у изголовья ее кровати. – А! Вот что я искала!

Очень довольная, она достала из ларца перевязанную лентой рукопись:

– Если бы вы знали, о каком сокровище идет речь. Это роман, чести напечатать его в прошлом году удостоился издатель Барден. Он пока еще не опубликован, но по Парижу ходят рукописные копии. «Принцесса Клевская». Книгу написала госпожа де Лафайет.

Она замолчала и внимательно посмотрела на Анжелику:

– А вы бы заинтересовали госпожу де Лафайет… Наверное, ваша любовная жизнь была очень бурной?

– Не знаю, что вы подразумеваете под словом «бурная», – смеясь, ответила Анжелика.

Она напомнила мадемуазель д’Уредан, что ее каша остывает. Ее инстинкт сиделки был оскорблен тем, что она не может привести в порядок эту постель, заваленную бумагами, и она предпочла бы вместо каши напоить эту маленькую хрупкую женщину хорошим гоголь-моголем.

Она подошла к камину, кочергой помешала угли и подбросила еще два полена. Огонь весело затрещал.

– Я принимала у себя некоего господина де Ла Ферте, который очень вами интересуется, – сказала пожилая дама. – Он приходил лишь затем, чтобы понаблюдать за вами из моего окна.

Анжелика вздрогнула. Ей и в самом деле показалось, что она видела, как герцог де Вивонн бродит в окрестностях.

– Он и его спутники – очень неприятные субъекты. Я боюсь, что они, как и все придворные, поражены неаполитанской болезнью. Говорят, от этого недуга, вызываемого отравленными стрелами Амура, хорошо помогает перец. Но от него чихают…

И она настойчиво попросила Анжелику найти ей лекарство от этой ужасной болезни.

Анжелика не понимала, почему эта старая дама так опасается неаполитанской болезни, ведь она не вставала с постели, вела жизнь затворницы и, несмотря на всю свою несомненную привлекательность, была уже в возрасте, неподвластном страстям.

Но она все же пообещала мадемуазель д’Уредан принести ей всевозможные травы, помогающие при кожных болезнях.

– Хорошо, договорились, приходите. А когда выпадет много снега и мы окажемся в изоляции, выйдите вечером из дома, перейдите через улицу, и я почитаю вам эту чудесную историю, «Принцессу Клевскую». Госпожа де Лафайет пишет просто божественно. У нее изумительный стиль. Вы получите громадное удовольствие. – И она добавила: – Я была чтицей у королевы.

* * *

«Это свершилось! Я встретилась с обольстительницей, – писала мадемуазель д’Уредан. – Она стояла в двух шагах от меня.

Мы с нею поговорили о том о сем. Я хотела поймать ее врасплох, увидеть, как ее лицо исказится, помрачнеет, как она расчехлит пушки своей заносчивости или мстительности, выкажет эгоизм или властолюбие, которые должны быть свойственны женщине, слывущей столь опасной. Но я только зря растратила свой сарказм.

Короче, она меня очаровала. Причем я даже не могу понять, в чем заключается ее очарование. Она волнующе красива, это правда. Нас всегда обезоруживает совершенство тела и лица, гармония жестов, походки. Созерцание красоты успокаивает душу и утоляет нашу тоску по земному раю, из которого были изгнаны наши прародители Адам и Ева. Но одной красоты было бы недостаточно. Может быть, дело в ее взгляде? Мне больше запомнился не оттенок ее глаз, о котором столько говорят, а их выражение. Она смотрела на меня очень внимательно, и я видела, что она действительно рада со мною познакомиться, а не просто хочет завоевать мое расположение. Я почувствовала, что госпожа де Пейрак озабочена моим здоровьем, и это меня тронуло.

Это так не похоже на то, как себя ведут мои друзья, которые не принимают мои недуги всерьез и говорят мне: „Вставайте! Вставайте!“ Как будто так уж необходимо, чтобы на улицах Квебека стало одной болтливой женщиной больше.

Ее ребенок, девочка, мне не нравится. Госпожа де Пейрак слишком к ней привязана, чересчур для женщины, которая не должна бы иметь подобного рода слабостей.

Девочка тоже к ней привязана, но она совсем не похожа на мать. Можно подумать, что это не ее ребенок.

Боже! Как я люблю философствовать и копаться в нюансах и противоречиях человеческой натуры! Совсем как госпожа де Лафайет в своем прекрасном повествовании, которое вы мне прислали.

Наш мир погружается в темноту и лед. Погода испортилась. Поэтому я и остаюсь в постели. На улице трещит мороз, скоро начнутся снежные бури.

Я вдруг подумала о госпоже де Пейрак. И испугалась. Хоть бы матушка Мадлен не узнала в ней ту дьяволицу из своего видения!

Госпожа де Пейрак очень сильна. Но быть может, иезуиты сильнее?»