Текст книги "Анжелика в Квебеке"

Глава XII

На реке формировался последний конвой, отправлявшийся в Монреаль. Вскоре она замерзнет, и льды положат конец движению между тремя городами Новой Франции: Труа-Ривьер, Монреалем и Квебеком. Река Святого Лаврентия – единственный путь, который их связывает. В крайнем случае можно было послать по замерзшей реке курьеров на санях или снегоступах, но бураны делали такие экспедиции опасными.

Так что жители Канады прощались друг с другом на многие месяцы.

Носящие белые шапки обитатели Труа-Ривьер сойдут по дороге в своем городе, этой маленькой полярной Венеции, расположенной на островах.

Славившихся благочестием монреальцев, в синих шапках, отвезут в их владения, где отлично шла торговля пушниной. Виль-Мари-ла-Сент, нынешний Монреаль, был построен вверх по течению от Квебека, там, где река переставала быть судоходной.

Отъезжающие трапперы собирались в бухте Со-о-Матло у подножия высоких домов на улице, носящей то же название. Ярко светило солнце, и на каменных фасадах блестели ставни, выкрашенные синим, красным и желтым, придавая этой сцене веселый вид.

Дул сильный ветер, гоня по небу цвета нефрита коричневые и угольно-серые тучи с желтой подпушкой.

Все еще свободная ото льдов, река Святого Лаврентия катила свои воды, сверкая, как драгоценные украшения.

С пологого песчаного берега она казалась похожей на гигантскую, лениво извивающуюся рептилию, которая, проползя вокруг острова Орлеан, скользила между мысами-близнецами Леви и Кап-Диамант, чтобы затем решительно устремиться на юго-запад.

За Труа-Ривьер она снова расширится, образуя прекрасное озеро Сен-Пьер, затем покатит воды дальше, по-прежнему величественная и широкая, чтобы сжать в своих сине-зеленых объятиях большой остров Монреаль и его младшего брата остров Жезу.

«Дорога, которая идет сама» – называли ее индейцы. А еще эту реку-море именовали Нилом севера. Манящая, великолепная и вместе с тем коварная, настоящее чудовище…

Бури, адские течения, коварные скалы делали реку грозным противником. Здесь погибло множество кораблей, ее холодные глубины поглотили несчетное число человеческих жизней и еще больше всякого добра.

И все-таки ее любили, и у тех, кто собирался по ней плыть, всегда блестели глаза от удовольствия и волнения.

Анжелика пришла на пристань в сопровождении господина Тиссо и его помощников, тащивших корзины с провизией для мадемуазель Буржуа и ее девушек, которые, раздав все, сами остались без продовольствия.

Дети тоже пришли с нею, как и Иоланда с Адемаром, оба юных пажа, а также Элуа Маколле и Пиксарет, вновь облачившийся в свою медвежью шкуру, с луком, стрелами, томагавком и мачете за поясом. В толпе, как всегда, было много индейцев.

Был здесь и маркиз де Вильдавре, который всегда присутствовал там, где что-либо происходило. Подойдя к Анжелике, он назвал ей несколько человек, с которыми она еще не была знакома. Так, он указал ей на госпожу Ле Башуа, о которой ей доводилось слышать как о женщине замечательной со всех точек зрения. Мадам Ле Башуа сопровождали ее дочери, а также их мужья и дети. Были здесь и господин де Шамбли-Монтобан, и Ромен де Л’Обиньер, потому что первый имел виды на ее старшую дочь, засидевшуюся в невестах, что было для Канады редкостью, а второй ухаживал за младшей, хорошенькой восемнадцатилетней брюнеткой. Госпожа Ле Башуа смеялась, сыпала остротами, собрав вокруг себя немало поклонников.

В этот день она привлекала внимание наряду с Анжеликой, чье появление на публике всегда собирало толпу.

Господин д’Арребу попытался приблизиться к мадемуазель Буржуа, чтобы вручить ей письмо для своей жены Камиллы д’Арребу, которая, посвятив свою жизнь Богу, жила в затворничестве в Виль-Мари, проводя дни в молитвах и умерщвлении плоти.

У причала стояли две баржи. На корме каждой был сооружен навес, под которым в случае непогоды могли укрыться женщины и дети.

Анжелика увидела семью новых колонистов, которые вместе с нею дожидались аудиенции в приемной епископа. С узлами в руках, они стояли на пристани под присмотром своего сеньора, господина де Ла Портери. В прочных плащах из коричневой саржи и сапогах, они выглядели повеселее. Они высадятся на берег в окрестностях своего прихода. Зиму проведут в доме одного из местных жителей, где их посвятят в особенности жизни в Канаде, а с приходом весны начнут распахивать землю и строить свой собственный дом.

Возвращался в свою усадьбу на берегу реки и молодой дворянин лет двадцати в сопровождении жены, которой было никак не больше семнадцати. Молодая женщина приезжала летом рожать в квебекскую больницу. Они горячо благодарили господина де Берньера, кюре в Квебеке и ректора семинарии, который оказал супругам честь, окрестив их новорожденную дочь.

Пока на баржи грузили ящики, сундуки, бочки, узлы и всякого рода товары, господин де Берньер, этот симпатичный сорокалетний священник, бережно держал младенца на руках.

Он с нежностью смотрел на маленькую девочку, прося ее мать хорошо о ней заботиться. Эта молодая чета приходилась ему дальней родней, поскольку они происходили из одной и той же знатной нормандской семьи. Он попросил, чтобы девочку назвали Журденой в честь одной из его тетушек, сестры его дяди Жана де Берньера, мистика из Кана и друга госпожи де Ла Пельтри, одной из основательниц Канады.

Маркиз де Вильдавре долго говорил с мадемуазель Буржуа, и Анжелика решила, что даже не сумеет с ней попрощаться. Держа за руку Шерубена, маркиз болтал и болтал, не обращая внимания на остальных.

– Я не хочу доверять его воспитание ни иезуитам, – говорил он, – ни этим господам из семинарии.

– …В любом случае он еще слишком мал, чтобы браться за учение, – отвечала мадемуазель Буржуа.

– Это верно. Я бы хотел доверить его такой воспитательнице, как вы, матушка Буржуа, потому что ему нужно сделать карьеру.

– Почему «нужно»? И какую карьеру? – прямо спросила мадемуазель Буржуа.

– Королевского пажа. Другая ему не нужна. Но я хотел бы отправить его во Францию, когда ему исполнится восемь-девять лет. Я не могу оставить его с Марселиной, его матерью, – об этом не может быть и речи. Она прекрасная женщина, и я ее обожаю, но она никогда не покинет своей глуши на берегах Французского залива. А я не могу оставить его там, чтобы из него выросла такая же неотесанная скотина, как и все остальные бастарды, рожденные от братьев Дефур… Ни за что.

– Э! О чем это вы толкуете? – проворчал Амедей Дефур, который в двух шагах от них отвязывал от причала лодку.

Акадиец барон де Вовенар и Гранбуа собирались остаться в Квебеке. Оба они воспользовались своим пребыванием здесь, чтобы подыскать жену.

Вовенар ухаживал за богатой привлекательной вдовой, прозванной Кружевницей, так как она была фламандкой и владела тонким искусством плести кружева. Она жила на той же улице, что и Анжелика, и та, проходя мимо ее окна, часто видела, как вдова склонялась над коклюшками.

– Стало быть, вы перед всем миром объявили Шерубена вашим сыном? – спросила Анжелика, когда Вильдавре подошел к ней.

– С матушкой Буржуа бесполезно притворяться. Она с первого взгляда все поняла… И то сказать, ведь он так на меня похож, – сказал он, глядя на Шерубена.

– И что же она вам посоветовала, чтобы успокоить отцовскую тревогу?

– Предоставить его вашим заботам… что я, разумеется, и собираюсь сделать.

Теперь с Маргаритой Буржуа беседовал Элуа Маколле. Было видно, как она дает ему какие-то наставления, а он покорно кивает головой в красном колпаке.

Затем господин д’Арребу вручил ей приготовленное письмо. Анжелика слышала, как он попросил:

– Скажите ей, что я ее люблю.

– А почему бы вам самому не поехать и не сказать ей это? – возразила монахиня.

Из-за шума Анжелика не расслышала его ответа, но внезапно он обернулся, крикнув:

– Я уезжаю!

Он подозвал слуг и велел им сбегать к нему домой и принести пару смен одежды, бритвенный прибор и шкатулку с деньгами.

Капитан объявил, что приближается час прилива. Никак нельзя было пропустить этот момент, когда река начинала течь в обратную сторону, увлекая суда вверх по течению, что позволяло выиграть время. К тому же дул попутный ветер.

Толпа задвигалась, шум стал еще громче. На борт начали грузить последние товары. Господин Лемуан, один из первых поселенцев Виль-Мари, а ныне богатый купец, высокий старик в костюме из дорогого сукна, сопровождаемый юным сыном, лично наблюдал за тем, как на барже закрепляют многочисленные бочонки испанского вина. Люди в Монреале умели о себе заботиться.

Две кареты, украшенные бахромой и перьями, все еще раскачиваясь после крутого спуска из Верхнего города, подъехали к причалу. Их прибытие привлекло всеобщее внимание. Вышедшие из них люди явно не желали смешиваться с толпой. Среди них были дамы, разодетые в пух и прах и сильно накрашенные, и мужчины, так же расфуфыренные и размалеванные, как и их спутницы.

Дамы играли веерами, мужчины опирались на высокие трости с рукоятками из серебра или слоновой кости. Все вместе они прошли к краю пристани, глядя туда, где находился остров Орлеан, словно ожидая, что оттуда кто-то приплывет.

Впереди всех стояла весьма элегантная немолодая женщина. Вильдавре и Шамбли-Монтобан были единственными, кто подошел ко вновь прибывшим, поприветствовал их и обменялся с ними несколькими словами, расшаркиваясь и вереща, точно сороки.

– Это госпожа де Канвер, – сообщил Анжелике Вильдавре, вернувшись. – Король отправил ее в изгнание, потому что она слишком часто плутовала во время игры в карты. Она последовала за молодым любовником в Канаду, где его назначили командиром одной из рот. Она все время играет, играет столько, что у нее уже стерлись кончики пальцев. Но она устраивает иногда прекрасные приемы.

– Могли ли мы встретить кого-нибудь из этих людей в день нашего прибытия в Квебек?

– Некоторых… Я и сам не всех из них знаю. Госпожа де Канвер держится несколько особняком. У нее свой круг, и она так злится из-за того, что ее отправили в изгнание, что предпочитает, чтобы ей об этом не напоминали. Кое-кто из этих господ приехал сюда в мое отсутствие. Но я скоро узнаю, кто они такие.

К берегу причалила парусная лодка, пришедшая со стороны острова Орлеан. Из нее вышел пожилой мужчина, закутанный в плащ, который волочился по грязи, так как он шел согнувшись. Его тотчас окружила толпа встречавших, чьи яркие одежды придавали им сходство со стаей попугаев.

Вильдавре пошел узнать, кто это такой.

– Это некий граф де Сент-Эдм, прибывший сюда вместе с герцогом де Ла Ферте. Говорят, он занимается магией и плавал на остров Орлеан, чтобы посоветоваться там с одной колдуньей. Вот уж странная компания. Надеюсь, они не испортят нам зиму.

Группа светских дам и кавалеров возвращалась, демонстративно не замечая толпу канадцев, занятых посадкой.

Один из дворян, проходя мимо Анжелики, повернулся к ней и поклонился, метя пристань шляпой с перьями. Она не ответила, сделав вид, будто не заметила этого жеста. Она чувствовала себя счастливой и почти гордилась тем, что находится рядом с мадемуазель Буржуа, Ломени, Вовенаром и со всеми этими людьми в красных, синих или белых шапках, что доказывало: уж она-то, в отличие от этих, своя в этой канадской толпе.

Встреча со знатью произошла быстрее, чем она смела надеяться. Но она тоже считала, что этим личностям с их мишурным блеском не место в Квебеке.

Пока ожидали прибытия багажа господина д’Арребу, Анжелика смогла наконец подойти к Маргарите Буржуа и передать ей и ее девушкам пирожные, которые по ее просьбе приготовил метрдотель Тиссо.

– Спасибо, моя дорогая, вы нас так балуете. Мы не сладкоежки, но эти сладости порадуют детей и молодых женщин во время долгого путешествия. Как же вы любезны!

Несмотря на то что объявили об отправлении, она совсем не торопилась. Она продолжала смотреть на госпожу де Пейрак тем изучающим взглядом, который та впервые заметила у нее в Тадуссаке и замечала много раз потом. Внезапно, повинуясь желанию подразнить монахиню, Анжелика спросила:

– Вы так смотрите на меня, потому что хотите узнать, как устроена дьяволица?

Маргарита Буржуа вздрогнула, но тут же рассмеялась искренне и добродушно:

– Да нет, это не совсем то, чего я хочу. Дело в том, что начиная с нашей первой встречи я пыталась понять, кого вы мне напоминаете. Разве это не любопытно? Что это: сверхъестественные совпадения, случайность, предупреждение на будущее? Откуда мне знать? Но вы удивительно напоминаете мне одну девочку, которая воспитывалась в нашей школе в Виль-Мари и которую прозвали Маленькой Чертовкой. Перец, а не ребенок! За все те годы, что мы пытались вбить в нее благонравие, мы так ничего и не добились.

– Она была индианка?

– Вовсе нет. Она дочь одного из наших колонистов. Мы воспитывали и ее старших сестер, и они были совсем другие: смирные, послушные, но эта… Ну, как ее описать? Бесенок! Эльф! И иногда в ваших жестах, в вашей манере говорить, словно молния, проскальзывает нечто, сразу же напоминающее мне ее. Думаю, это из-за ваших глаз. У нее тоже зеленые глаза, а такой цвет встречается редко.

– И ее тоже зовут Анжеликой?

– Нет!

– Ну, это уже лучше.

– Но… – Мадемуазель Буржуа лукаво посмотрела на собеседницу. – Ее зовут Мари-Анж.

Анжелика рассмеялась:

– Признаю, что это и в самом деле волнующее совпадение.

– Вы считаете нас, живущих в этих краях, слишком суеверными, не так ли? Всюду-то мы видим знамения. И не скрою – я действительно в них верю. Это связано с тем, что мы живем в постоянной опасности, ведь порой нам удается уцелеть лишь чудом. Пожив в Канаде, вы и сами начнете это мало-помалу замечать… Какое-нибудь мелкое событие может, конечно, и ничего не означать, но может также таить в себе что-то важное, какое-то указание свыше, какой-то скрытый таинственный смысл…

Приезжайте к нам в Виль-Мари осенью, когда у нас проходит ярмарка пушнины, и я познакомлю вас с исключительными личностями… Ах да, вот еще что! Я разговаривала о ваших «королевских дочерях» с дамами из братства Святого Семейства… Они ими займутся.

– Да, я виделась с госпожой де Меркувиль вчера на заседании Высшего совета. Огромное вам спасибо.

– Матушка Буржуа! Матушка Буржуа!

С Маргаритой Буржуа хотели проститься все. Ей стоило немалого труда вырваться из объятий, оторваться от напутствий, сожалений о ее отъезде, уверений в дружеских чувствах. Она взошла на борт баржи. Четко выделяясь на фоне серой воды, ее крепкая темная фигура и приветливое лицо, казалось, были неразрывно слиты с самой канадской природой.

Она была частью Канады. И, видя, как ее силуэт удаляется, люди чувствовали себя осиротевшими.

С помощью длинных весел гребцы оттолкнули баржи от берега, на мачтах подняли квадратные паруса. Квебекский лоцман, некий Топен, встал во главе конвоя, руководя маневрами судов. По его словам, только он знал все коварные течения и предательские мели реки Святого Лаврентия, от мыса Бурь ниже по течению от Квебека до устья реки Шодьер, впадавшей в реку Святого Лаврентия с юга выше по течению. Течения, водовороты, подводные скалы были известны ему как свои пять пальцев.

Какое-то время баржи лавировали между Квебеком и Леви, ловя попутный ветер, затем стали удаляться. Люди на пристани кричали и махали платками. Со всех соседних пляжей вслед за ними ринулись индейские каноэ, быстро плывя в их кильватере.

* * *

Погрустневшие провожавшие остались на опустевшем берегу. Этим утром остров Орлеан казался особенно близким и был виден так четко, что можно было различить дома и хижины деревни Святой Петрониллы, одного из приходов большого острова, и пересчитать разбросанные по неровному берегу многочисленные фермы.

– Они вовремя отплыли, – заметил священник господин де Берньер. – Посмотрите!

Он указывал на что-то среди серо-зеленой воды.

Это было похоже на белую пену на волнах, однако при более тщательном рассмотрении оказалось, что она остается неподвижной.

– Лед, – сказал священник. – Скоро все замерзнет.

Глава XIII

На вопрос, который Анжелика все время задавала себе: кто тот дворянин, который ей поклонился и который заинтриговал ее замечанием о гербе Рескатора, ответ был получен неожиданно быстро, и принес его Вильдавре.

Он пришел во второй половине дня, как и обещал, чтобы подробно рассказать о своем доме, в котором она сейчас жила и обустройство которого стоило ему столько денег и хлопот.

На третий день после их приезда в Квебек маркиз де Вильдавре посвятил этому не один час, чтобы помочь ей лучше устроиться в своем любимом, прекрасном маленьком доме, который он построил с такой любовью.

Шифер для кровли ему доставили из Анжу, из Сабль-д’Олон, – пятьдесят тысяч черных шиферных плиток наилучшего качества. Из Италии привезли скобяные изделия, мраморные плиты, а также оконные стекла – роскошь, которую могли себе позволить лишь самые именитые горожане.

Сам он поселился у Жанины Гонфарель. Он подвесил свой хлопчатобумажный гамак, купленный у пирата с корабля «Бесстрашный», и положил на этажерку зеленый камень из Карибского моря, этот драгоценный талисман, обладающий всякими магическими свойствами. В большой спальне на втором этаже ее таверна, которую эта добрая трактирщица охотно предоставляла в распоряжение тех, кто хорошо платил, имелся также умывальник. Был там и деревянный балкон, с которого открывался великолепный вид на реку. А если маркиз соскучится по Верхнему городу, что ж, он пойдет к Анжелике.

Вильдавре с победоносным видом обнял ее за талию. Он всячески валял дурака, лишь бы не отвечать на вопросы, которые она ему наверняка задаст относительно сундука со скальпами. Этот трофей он поставил себе в заслугу, отняв эту честь у несчастного Сен-Кастина, находящегося сейчас слишком далеко и не могущего за себя постоять.

– Если бы вы знали, как я горжусь тем, что вы поселились в стенах моего дома! Если что и может укрепить мою и без того превосходную репутацию человека со вкусом, то именно это… Присядем на это канапе.

Анжелика возразила:

– Но вы же обещали показать мне дом. Сейчас не время отдыхать.

– Ну хорошо!

Маркиз обвел комнату нежным взглядом и любовно положил руку на спинку обширного канапе, стоящего перед большим камином в окружении многочисленных кресел и пуфов, обитых гобеленовой тканью.

Внезапно он одной рукой обнял Анжелику и, прежде чем она смогла отстраниться, легко поцеловал ее в висок.

– Люблю женщин, – мечтательно сказал он. – Я слишком влюблен в красоту, чтобы не любить красавиц. Представьте себе, я очень хорошо целуюсь. Вы должны это знать.

Она рассмеялась, и он продолжил:

– Ах, это именно то, чего я и добивался. Ваш смех… Я всегда знал, как нужно обходиться с женщинами. Они меня любят, и я их люблю. Они умны и интересуются жизнью, не то что мужчины. О боже, мужчины – как это скучно!

Сделав это по меньшей мере неожиданное заявление, он увлек ее в погреба и продемонстрировал многочисленные припасы, которые заготовил «для нее»: бочки бургундского вина, короба итальянских печений, горох, бобы, сахарные головы, не говоря уже о разного рода соленьях и специях в стеклянных банках, заткнутых промасленными пробками.

Благодаря овцам и козе в доме всегда имелось свежее молоко.

В этих побеленных известью сводчатых погребах с глиняным полом, устланным соломой, царила приятная сухая прохлада, предохраняющая скоропортящуюся провизию от гнили и плесени. В других подземных помещениях, менее проветриваемых и более холодных, хранились вина.

Вильдавре распорядился также расширить углубление в полу, куда зимой складывали бруски льда. Летом оно служило ледником, позволяющим в жару наслаждаться мороженым и холодными напитками.

– Что бы мы делали без наших погребов и чердаков? Они – наши лучшие союзники для жизни в этом суровом климате. Зимой на чердаках можно хранить замороженное мясо, чтобы не приходилось слишком часто выходить на охоту или забивать скот. Наши погреба защищают провизию и от жары, и от холода. А вы знаете, что по большей части это естественные пещеры, которые надо было только обустроить? С резервуарами для сбора воды и колодцами у нас в Верхнем городе образовался целый подземный город, где мы, если бы пришлось, могли бы жить, подобно кротам. Вот было бы забавно!

Он подмигнул Анжелике:

– Из наших подвалов тянутся целые лабиринты тайных ходов. Они здесь повсюду, и некоторые сообщаются между собой. Вообще тут немало секретов. Знаете ли вы, что существует подземный ход, ведущий от иезуитов к обустроенным пещерам под монастырем урсулинок? Так что эти благочестивые дамы и господа могут наносить друг другу визиты. Хе-хе! И никто об этом не узнает…

Он не мог не посплетничать.

Из погребов они поднялись на чердак. Маркиз взял в руку лорнет. Выглянув на улицу из чердачного окошка, он сказал:

– Вот что! Поскольку вы считаете, что мой дом слишком мал, я устрою здесь под крышей еще одну комнату, как Клео д’Уредан.

– Да нет, не надо. Я же вам говорила, что он мне нравится и так.

Они поднялись на второй уровень чердака, под самый конек крыши, где приходилось идти согнувшись. В разгар зимы здесь на крюках вешали твердое от мороза мясо.

Вильдавре пренебрег грандиозной панорамой реки и вместо этого направил свой лорнет на куда более прозаическую картину – саманную лачугу с соломенной крышей, точно гриб, торчавшую почти у подножия холма, немного левее, на середине склона. Здесь жил его сосед Юсташ Банистер. С горестной гримасой маркиз объяснил Анжелике, что этот ветхий домишко – позор квартала и кость в горле для него, Вильдавре.

Его стремление расширить свои владения – построить конюшни, коровник и пекарню – натолкнулось на препятствие. Его проектам мешало нежелание хозяина этой убогой хибары продать хоть клочок земли. Банистеру в наследство досталась большая часть холма, территория, на которой не было ничего, кроме гниющей развалюхи, построенной еще его родителями, приехавшими в Канаду из Нормандии в 1635 году. Юсташ Банистер по прозвищу Колотушка родился в этой халупе, возвращался туда после каждого путешествия на Великие озера и оставался здесь сейчас, к великому сожалению соседей.

Он был переводчиком и исследователем. Соседи не видели его почти никогда. Но с тех пор как епископ отлучил его от церкви за продажу водки индейцам, у его дворянских грамот вышел срок, так как они не были вовремя перерегистрированы в Высшем совете, и к тому же он затеял тяжбу против урсулинок, монастырь которых граничил с его территорией, и они по ошибке начали раскорчевывать часть его участка, он уже два года безвылазно пребывал в Квебеке.

Он жил в своем логове с крышей из гнилой соломы не один, а с вялой белокурой женой, откликавшейся на странное имя Жанна Германка, и четырьмя детьми, дикими, как койоты.

По истечении двух лет остальные жители улицы Клозери были уже готовы подать прошение и даже заплатить, чтобы его снова приняли в лоно церкви и вернули ему разрешение ходить в леса, – все, что угодно, лишь бы от него избавиться.

Но этот сорокалетний великан, молчаливый, грубый и любящий выпить, намереваясь отомстить городу, прекрасно понимал, что наилучший способ это сделать – это отказаться продавать свою землю и оставаться жить в своей жалкой халупе, недостойной даже угольщика, которую все приличные жители Верхнего города мечтали снести. Здесь, на краю этого восхитительного плато с пологими склонами, он жил, свирепо мстя всем и вся. Его двор представлял собою яму, заполненную отбросами и кое-какой утварью: двухколесной тележкой, колодой с воткнутым в нее топором для колки дров, котлом, стоящим на трех камнях. На краю двора рос красивый красный дуб, простирая над ним узловатые ветви наподобие канделябра, а к стволу этого дуба был цепью прикован тощий пес. Вильдавре представил дело именно таким, то есть наиболее зловещим образом.

По словам маркиза, это было единственное пятно на картине, которая иначе была бы просто идиллической, единственная напасть, портящая этот ландшафт, один из красивейших в Квебеке, а может статься, и в мире, который он выбрал для строительства дома. Все-таки жить в городе неудобно. Здесь не чувствуешь себя полновластным хозяином, потому что зависишь от СОСЕДЕЙ!..

Анжелика ответила, что пока что это соседство никак ее не беспокоило, если не считать двух-трех случаев, когда дети Банистера запрягали свою несчастную собаку в деревянный ящик и пускали ее с адским грохотом вниз по улице. Тогда Онорина вопила от возмущения.

– Настоящие койоты, я же вам говорил, – вздохнул Вильдавре. – И это только начало. А ведь вашей соседкой могла стать и госпожа де Модрибур! Вы обратили внимание, какого сорта «друзья» ожидали герцогиню де Модрибур в Квебеке?.. Например, этот граф де Варанж, о котором говорили на заседании Совета и который бродил по берегу в Тадуссаке.

Маркиз де Вильдавре понизил голос и огляделся по сторонам, словно в закоулках его канадского дома могли скрываться шпионы:

– Это весьма влиятельный член Общества Святых Даров, однако поговаривают, что его отправили в наши края за безнравственное поведение.

Говоря о скандальных делах, Вильдавре всегда напускал на себя такой вид, будто и за ним самим водились подобные грешки. Так он был воспитан, и такова была его натура, простая и жизнерадостная. Что бы он ни делал, его совесть всегда была чиста. Но он следовал обыкновению света и, рассказывая пикантные или скабрезные истории, прибегал к обычной манере, то есть опускал глаза и многозначительно улыбался.

– Мне рассказали, что этот увядающий святоша был опекуном одного мальчика, наследника громадного состояния. Толкуют, что он обманул его, переписав на свое имя все его имущество, а самого мальчика удавил и бросил его тело в колодец… В Париже он был любовником нашей герцогини. Вы можете себе представить этого потасканного престарелого подонка рядом с этой красавицей, изящной, как танагрская статуэтка? Она любила похотливых стариков, эта наша дьяволица.

Они возвратились в большой зал и сели на канапе.

За окнами смеркалось и мороз усиливался. Он установится, как только на перламутровом небе окончательно зайдет солнце, окруженное облаками с медно-золотистой подпушкой. Вильдавре подкинул в огонь охапку дров, и пламя затрещало.

– Ах, как хорошо! – воскликнула Анжелика, поудобнее усаживаясь на канапе. – Я все никак не могу согреться. На корабле было так холодно.

Маркиз пододвинул к ней поставец с ликерами.

Они были в доме одни.

– А ведь вы никогда не рассказывали мне, отчего вы отправились в Новую Францию, – заметила Анжелика. – Вы, придворный, окруженный влиятельными друзьями и знающий сильных мира сего… Я об этом размышляла, но так и не поняла… Вам это так не подходит. Даже если вы станете уверять меня в обратном, я все равно буду считать, что ваше назначение на должность губернатора Акадии было всего лишь предлогом, на худой конец, компенсацией и даже утешением. Причина же в другом. Скажите, что же вы натворили?

– То же, что и все остальные, – отвечал Вильдавре. – Я НАВЛЕК НА СЕБЯ НЕМИЛОСТЬ. А когда навлекаешь на себя немилость его христианнейшего величества короля Франции, то знайте, моя невежественная красавица, никогда не жившая при дворе, что это может завести вас далеко… очень далеко… Например, до Канады.

Он пододвинул ликеры еще ближе к канапе, налил Анжелике немного малаги в бокал из богемского хрусталя и подсел к ней поближе.

Он поведал Анжелике, что некогда занимался закупкой предметов искусства для шато Сен-Клу, принадлежащего брату короля.

– Я подобрал для Месье кое-какой китайский фарфор, чтобы украсить его резиденцию. Надо знать брата короля, он любит роскошь не меньше, а может быть, даже больше, чем сам король.

Вильдавре вздохнул, пригубил свой бокал, и его рука вновь обвилась вокруг талии Анжелики.

– Король никогда не отказывал брату в средствах на такой умопомрачительно роскошный образ жизни, – продолжал маркиз. – Но за этой щедростью скрывалась ловушка. Обремененный значительными расходами, Месье становился все более и более зависимым от его величества. Кроме того, и я много раз предупреждал об этом его высочество, король беспокоился, как бы двор его брата не превзошел его собственный в тонком вкусе и изяществе и как бы празднества в его резиденции не оказались более веселыми и занимательными, чем в Версале. Этот редчайший китайский фарфор, привезенный с Востока одним венецианским купцом, вызвал у короля лютую зависть. Он пригласил меня в Версаль, похвалил за ловкость и пожаловал мне землю и аббатство, что меня весьма обрадовало, поскольку они приносят прекрасный доход. А затем назначил меня на должность губернатора Акадии в Новой Франции и велел отправляться не мешкая. Я тогда даже не представлял, где это находится, но все равно низко ему поклонился. Я все понял. Таков наш монарх, моя дорогая.

Анжелика осушала бокал. Воспоминания о королевских резиденциях вскружили ей голову. Яркий свет летнего дня в Сен-Клу, его прекрасный в своей естественности английский парк вдруг предстали перед нею в этой комнате, освещенной последними лучами заходящего северного солнца. Оно опускалось за пустынный горизонт, и его свет, подобно золотому столпу, проникал через окно за ее спиной. Внезапно она вскрикнула, так как ей показалось, что у нее сильно закружилась голова или же под ней затряслась земля. Как бы то ни было, она опрокинулась назад и лежала навзничь, а на ней, крепко обнимая ее, лежал маркиз де Вильдавре, смеясь как безумный.

– Вот он, секрет моего канапе! – воскликнул он, довольный своей шуткой. – Я же говорил, что покажу вам маленькие хитрости. В нужный момент вы нажимаете на рычаг, спрятанный в подлокотнике, и спинка, откидываясь назад, превращает его в удобное ложе.

Анжелика находилась в таком положении, что ей было затруднительно обороняться. Чтобы подняться, ей пришлось бы обхватить маркиза за шею, что сделало бы ее еще более легкой добычей.

– Не сердитесь, – сказал он. – Я сейчас открою вам имя того господина, который нынче так низко вам поклонился и который во хмелю рассказывает, что он вас знает и пользовался вашей благосклонностью.

Анжелика тут же перестала вырываться из его объятий, охваченная любопытством:

– И кто же он?

Вильдавре краем глаза разглядывал лежащую Анжелику, чьи волосы разметались по гобелену с мифологическим сюжетом, которым было обито злосчастное канапе. Он был доволен, как кот, только что поймавший мышь.

– Вы не станете на меня сердиться?

– Нет, но говорите же.

– Это дворянин из окружения короля.

– Ну, в этом я не сомневаюсь… Но что еще вы о нем знаете?

– Он здесь под вымышленным именем… Хочет, чтобы все думали, будто ему здесь поручена некая миссия, требующая инкогнито, но готов поспорить, что дело в другом, – он скомпрометирован какой-то шалостью и решил на время удалиться от придворных интриг. И тем не менее я его узнал.