Текст книги "Анжелика в Квебеке"

Глава XV

«Прошла уже неделя с тех пор, как в Квебек приплыли эти чужаки с „Голдсборо“, – писала мадемуазель д’Уредан, утопая в подушках с наволочками, отделанными кружевом, и время от времени поднимая глаза на дом напротив. – И я могу сказать вам без обиняков: эти люди произвели в городе переворот, но совсем в другом смысле, чем мы опасались. Я это ощущаю, хотя никто со мною об этом не говорил. Можно сказать, что мои друзья меня покинули, чтобы переметнуться к этим всеобщим любимцам, господину и госпоже де Пейрак.

Интендант Карлон после приезда навестил меня только один раз. Он явился после чрезвычайного заседания Высшего совета, очень возбужденный, чтобы объявить мне, что он будет изготовлять поташ вместе с господином де Пейраком, обменивать сало на свиней и производить шерстяные ткани… Да вы его знаете: для того чтобы чувствовать себя счастливым, ему не нужно ничего другого… Но, зная, какую слабость я к нему питаю, вы поймете, как я страдаю из-за его ко мне охлаждения.

Зато благодаря тому, что в соседнем со мною доме маркиза де Вильдавре поселилась эта красавица, которую считают колдуньей, в мой дом зачастили люди, без общества которых я прекрасно бы обошлась. Они хотят удовлетворить свое любопытство, следя за этой дамой из моего окна, из которого в самом деле получился превосходный наблюдательный пункт. Эти несносные личности уверяют меня, что навещают меня из дружеского расположения, но меня не обманешь. Я себе не льщу.

Среди прочих меня посетила госпожа де Канвер… Та самая госпожа де Канвер, которую я вижу не чаще чем раз в год, когда она не может найти партнеров для того, чтобы потерять за игрой свои деньги. Тогда она приходит ко мне, чтобы сразиться в «тридцать одно» – игру, в которую я играю довольно ловко. Так вот, вчера она явилась ко мне с изъявлениями горячей приязни. Ее сопровождали четверо господ из ее окружения, и спешу сообщить, что нашла их весьма неприятными. Это господа де Ла Ферте, де Бессар, де Сент-Эдм и д’Аржантейль. По тому, как они уселись, повернувшись к улице и уставившись на дом Вильдавре, я поняла, они явились, чтобы подсматривать за нашими гостями. Они чуть не свернули себе шею и не преминули задать мне тысячу вопросов о прекрасной госпоже де Пейрак. Эти четверо выглядят как негодяи, и каждый из них играет определенную роль в этой шайке разбойников.

Тот, которого зовут Бессар, распоряжается деньгами. Он их банкир. Думаю, он ограбил немало людей, из-за чего его и сослали в Канаду.

Самого молодого зовут Мартен д’Аржантейль. Должно быть, он младший сын и сопровождает господина де Ла Ферте, который, несомненно, занимает во Франции высокое положение. У этого д’Аржантейля красивое лицо, но бегающие глаза. Он был в красных перчатках, заказанных для него господином де Ла Меллуазом, и все время сгибал и разгибал пальцы, как будто хотел кого-то задушить. Он дал мне понять, что был содержателем королевского зала для игры в мяч и некогда частенько играл с его величеством. Но, пожаловался он, король уже несколько лет как бросил это занятие, предпочтя ему охоту. Еще д’Аржантейль говорил о магии и алхимии. Он был влюблен в маркизу де Бренвийе, эту отравительницу, которую недавно обезглавили на Гревской площади, и оплакивает ее, говоря, что она была «святая». Лучше бы он болтал об этом поменьше. Это, несомненно, и есть причина его пребывания так далеко от Парижа.

Буду говорить откровенно: я боюсь, что кто-то из этих дворян, а может статься, что и все четверо, поражен неаполитанской болезнью, этим ужасным недугом, случающимся от плотской любви и занесенным во Францию армиями короля Карла VIII после чересчур галантной войны с итальянцами, которые заразились им от испанцев, побывавших в Америке.

Это ужасная болезнь, от которой мужское достоинство может отвалиться, как сгнивший плод, а женщины становятся отвратительными, потому что эта проказа разъедает в них все самое сокровенное, самое драгоценное, самое желанное и очаровательное.

Я не переставала думать об этом на протяжении всего их визита, и вы меня поймете, если я скажу, что вовсе не была обрадована, видя, как они сидят в моих креслах, обитых вышитым шелком.

Господин де Сент-Эдм и господин д’Аржантейль спросили меня, считаю ли я, что госпожа де Пейрак колдунья. И как раз в эту минуту она прошла мимо. Ее сопровождал господин де Бардань, королевский посланник, который все время бродит в нашем квартале.

Эти господа тотчас замолчали, а господин де Ла Ферте даже подался вперед. Я видела, как блестят его глаза. Они голубые-преголубые, но мне не нравятся…»

Глава XVI

Вторая неделя в Квебеке началась плохо. Сначала все складывалось хорошо. Рано утром в понедельник, открыв дверь, Анжелика увидела молодого красивого мужчину, хорошо сложенного и элегантного, который в лучах восходящего солнца был похож на неожиданно спустившегося на землю архангела.

Из-за этого сияющего ореола из солнечных лучей Анжелика не сразу узнала прокурора Высшего совета Ноэля Тардье де Лаводьера.

Она улыбнулась ему и, пригласив его войти, спросила, как поживает его прелестная жена, но он отказался входить, сразу же дав понять, что пришел не для светской беседы, а для того, чтобы разобраться с жалобой на англичанина, который состоит на службе у господина де Пейрака. Эту жалобу подали семеро городских сапожников.

Ко всему, видели, как этот приверженец извращенной религии, так называемого протестантизма, ходил по городу в шляпе с высокой тульей и стальной пряжкой спереди, характерной только для такого отродья дьявола, как пуритане, которые у себя в Англии дошли до такого святотатства, что отрубили голову своему законному королю.

Без всякого стыда, не заботясь о том, что своим видом он может напугать горожан, этот англичанин в своем женевском плаще, подобном тому, который носил этот мерзкий Кальвин, хозяин гадкого протестантского города Женевы на берегах озера Леман, спустился в порт, прогуливался, словно он у себя дома, и даже взошел на борт корабля, который только что отбуксировали в док, чтобы отремонтировать.

Анжелика объяснила, что, хотя этот англичанин – их друг, он не состоит у них на службе. И они вовсе не намеревались везти его в Квебек.

И она рассказала историю Эли Кемптона, бродячего торговца из колонии Коннектикут, что в Новой Англии. В своих странствиях он добрался до залива Святого Лаврентия, где его лодка была остановлена «Иоанном Крестителем», команда которого, как, несомненно, известно господину де Лаводьеру, состояла из отъявленных разбойников. Они взяли его в плен, чтобы завладеть его товарами.

– А что делал этот враг Франции в заливе Святого Лаврентия, омывающем Акадию, часть Новой Франции, в заливе, где могут плавать только рыболовецкие суда из Нормандии, Сен-Мало, Бретани и Наварры? Любое находящееся там английское судно должно быть потоплено без предупреждения. Так что вашему бродячему торговцу из Коннектикута еще повезло.

В конце концов Лаводьер пришел к выводу, что этот Эли Кемптон находится под официальным покровительством господина де Пейрака, потому что он шел по городу в окружении матросов с «Голдсборо», чью форму легко узнать.

– И что, скажите на милость, он делал в доке?

– Он принес корм и солому своему ученому медведю, который залег в зимнюю спячку в трюме «Иоанна Крестителя».

– Медведю?

Господин Тардье де Лаводьер сжал полные губы, которые, казалось, были созданы для того, чтобы целоваться, а не для того, чтобы уродовать их презрительными гримасами. Медведь? Эта история ничего ему не давала. Но Анжелика горячо защищала Эли Кемптона, уверяя, что он самое безобидное создание, которое только можно сыскать, и прося учесть, что он – жертва капитана Фелона, который сейчас сидит в тюрьме. В итоге прокурор признал, что англичанин может остаться на свободе. Он даже может заняться торговлей, если ограничится продажей дорогой высококачественной обуви, которая не производится в Канаде.

– Но он должен купить патент.

– Он его купит.

– И пусть остается в Верхнем городе, и чтобы никто не видел, как он прогуливается, особенно в этой своей жуткой шляпе.

– Его никто не увидит!

Анжелика хотела было горячо поблагодарить Лаводьера, но он перебил ее:

– Да, вот еще что… Существует специальное распоряжение относительно английских пленных в Новой Франции. Вам его сейчас зачитают, чтобы вы знали, во что ввязываетесь.

Прокурор Тардье де Лаводьер пришел в сопровождении барабанщика и городского глашатая с пикой, украшенной лентами цветов города. На плече у глашатая висела сумка, в которую он складывал свитки пергамента с текстами распоряжений.

Как раз в этот момент всклокоченный Никэз Эртебиз притащил на плечах огромную бочку, на которой было написано: «Бочка с острова Орлеан, объем 408 пинт».

Перед дверью он перевернул ее (к счастью, она была пуста), и глашатай взгромоздился на нее, чем привлек внимание индейцев из маленького лагеря и нескольких рано вставших соседей.

Развернув лист пергамента и сделав барабанщику знак выбить первую дробь, этот муниципальный служащий начал нараспев читать красивым низким голосом:

– «Доводим до вашего сведения, что, утвердив нашими полицейскими правилами от двадцать шестого марта тысяча шестьсот семьдесят третьего года распоряжения, касающиеся скоплений пленных англичан, мы призываем жителей этого города соблюдать их. Несоблюдение будет караться штрафом…»

– А что вы называете скоплением? – поинтересовалась Анжелика.

– Два-три человека и более, – отвечал прокурор.

– Разве в Квебеке найдется столько англичан? Не считая нашего пуританина из Коннектикута?

– Найдется, – подтвердил он. – Взять хотя бы служанку мадемуазель д’Уредан по имени Джесси, – тут он повернулся к домику на противоположной стороне улицы, – эту полоумную, которая отказывается переходить в истинную веру. Пусть благодарит Бога, что мы терпим ее в нашем городе, вместо того чтобы вернуть ее абенакам, которые взяли ее в плен.

Анжелика начала понимать, что Полька не ошибалась, когда назвала красавца-прокурора «заразой».

Кроткого в нем было только одно – его имя, означавшее Рождество.

– А еще есть два англичанина, которых захватили в плен гуроны и которых госпожа де Меркувиль заставляет приходить в Квебек каждый день, стараясь перенять у них секрет окраски шерсти и льна. Итак, я вас предупреждаю…

– Я поняла, – перебила его Анжелика.

Но он еще не закончил. Попятившись, он принялся внимательно разглядывать крышу дома маркиза де Вильдавре. Его навязчивой мыслью были пожары, которые за несколько минут могли бы посреди зимы уничтожить добрую половину Квебека, особенно застройку Нижнего города, где дома стояли впритык друг к другу и по большей части были построены из дерева, с крышами из дранки. Чтобы этого не допустить, он издал драконовские правила, и тут его нельзя было упрекнуть.

– На кровле нет противопожарной преграды, – объявил он.

Речь шла о перегородках, которые разделяли дома, имеющие общую боковую стену, и могли замедлить распространение огня.

– Но ведь этот дом не примыкает ни к какому зданию и стоит далеко от других домов.

– Какая разница, закон есть закон, он обязателен для всех. Распоряжения должны соблюдаться неукоснительно: каждый новый дом должен иметь противопожарные преграды на скатах крыши. За это нарушение господину де Вильдавре придется заплатить штраф в размере пяти ливров.

Он приказал глашатаю и барабанщику идти на перекресток, чтобы объявить о распоряжениях, касающихся пленных англичан, и о других, более многочисленных, касающихся предотвращения пожаров.

Жаль, право, жаль! Ведь он так красив! Но тем отвратительнее по контрасту он казался Анжелике.

Ей захотелось ущипнуть его за кончик носа и сказать: «Вы, сударь, грубиян».

Чтобы заставить его понять, что даже при исполнении своих самых суровых должностных обязанностей красивый молодой человек не должен забывать об учтивости и снисходительности, которую женщина вправе от него ожидать. Увы! Похоже, он начисто забыл правила… если когда-либо вообще их знал, и невольно напрашивался вопрос: что стоит за его поведением? Он злобен или же просто глуп?

Он с претензиями, уж это точно. Он без всякой причины и без единого слова извинения задержал ее на пороге дома, куда вышли также Онорина и Шерубен. Сейчас они стояли, подняв к господину королевскому прокурору недовольные мордашки, и Анжелика уже предвидела момент, когда Онорина убежит в дом, чтобы вернуться с палкой, крича: «Сейчас я вас убью!»

– Не впутывайте в это господина де Вильдавре, – попросила она. – Он великодушно предоставил свой особняк в мое распоряжение, и я бы не хотела беспокоить его из-за всяких глупостей. Кому и где я должна заплатить?

– А, стало быть, вы заплатите? За отсутствие противопожарной преграды?

– Да, заплачу я. Это вам я должна заплатить эти пять ливров, господин письмоводитель канцелярии?

– Нет. Не мне, а господину Карбонелю. Он должен зарегистрировать оплату вами этого штрафа.

– А где его искать?

– В канцелярии суда при Высшем совете.

– Я отправлюсь туда сейчас же… Но помните, господин прокурор, сегодня вы начали судебное дело, которое вам нелегко будет уладить. Оно касается спасения моей бессмертной души.

– Что… что вы хотите этим сказать? – заикаясь, спросил он, ошеломленный и наконец-то выбитый из седла.

– Из-за вас я пропущу мессу.

* * *

– Сударыня, не могли бы мы быть вам полезны? – послышались позади Анжелики голоса господина де Барданя и господина де Шамбли-Монтобана. Они пришли из особняка последнего, где пировали до глубокой ночи.

– Нет-нет, прошу вас… Лучше идите на службу замаливать грехи. А я отправлюсь в Королевскую канцелярию, чтобы заплатить штраф и наполнить радостью сердце господина прокурора Тардье.

И она бросилась бежать вниз по улице, держа за руку Онорину, не пожелавшую остаться дома.

Сегодня она была готова терпеть в качестве сопровождающих только Пиксарета, в его шкуре черного медведя, и, в крайнем случае, индейцев из маленького стойбища и их собак, которые, спасаясь от дога господина де Шамбли-Монтобана, скакали, как блохи. По правде говоря, она была рада любой возможности познакомиться с еще неизвестными ей сторонами жизни Квебека.

Здание, где располагалась Королевская канцелярия, находилось позади собора, на полдороге по склону горы, который вел к Оружейной площади и резиденции губернатора.

Окна канцелярии выходили на реку и находились как раз над постоянным станом гуронов, расположившихся в самом центре Квебека. Их собрали здесь лет десять-двенадцать тому назад, когда остатки этого племени, спасаясь от резни, учиненной ирокезами, пришли под защиту Ононсио – так они называли всех губернаторов, представляющих короля Франции.

И они остались на этой облицованной камнем земляной насыпи между Верхним и Нижним городом, одновременно под защитой бревенчатого палисада, вблизи от резиденции епископа, собора и замка Сен-Луи.

Находясь под защитой молитв одних и пушек других, они не желали искать другого места для лагеря. Только здесь, где им больше не угрожали набеги их свирепых врагов ирокезов, они чувствовали себя в безопасности.

Из крытых корой вигвамов, расположившихся прямо под окнами канцелярии, в помещение проникали резкие запахи коптящегося мяса, рыбы, медвежьего жира и маисовой похлебки. Смешиваясь с запахами чернил и бумаги, они образовывали общее амбре, и этот тяжелый дух ударял в нос.

Если не считать сей необычной детали, ничто под этими сводами, в тесных комнатушках, загроможденных многочисленными этажерками, нагруженными писаниной, не напоминало посетителю, что он находится вдали от Франции. Все здесь воспроизводило ту безликую мрачную обстановку, которую можно было увидеть в таких же канцеляриях, расположенных вокруг Дворца правосудия на берегах Сены.

Секретарь канцелярии Николя Карбонель держался в тени прокурора Высшего совета, относился к возложенным на него обязанностям с глубочайшим почтением, он верой и правдой служил Ноэлю Тардье и как свои пять пальцев знал все способы достижения целей последнего, как то: взыскание штрафов, взимание податей и сборов со строптивых горожан, а также сбор косвенных налогов, чтобы пополнить государственную казну, и всяческое поддержание финансовой дисциплины, без которой не может обойтись ни один процветающий респектабельный город.

Он был очень организованным. В его канцелярии на всеобщее обозрение были выставлены эталоны всех используемых в обиходе мер длины, объема и веса, как то: бочка, полубочка, бушель, кружка, пинта, локоть, весы с большими и маленькими гирями и цепи надлежащей длины, чтобы точно отмерять сажени дров. Полено должно иметь три с половиной фута в длину, а сажень дров – восемь футов в длину и четыре в высоту.

Должностные обязанности наложили на него неизгладимую печать: ему были присущи все странности поведения, характерные для служащих канцелярий. Так, он носил ермолку, хотя волосы его еще не поредели, одевался в строгое платье из черной или темно-серой саржи (тогда говорили, что он расслабляется) и нарочно сутулился, как бы показывая, какой груз ответственности на него давит. И наконец, слушая посетителей, он мог казаться то тугоухим, то прекрасно слышащим, в зависимости от того, кто и что ему говорил.

Жесты его были медленными, и он казался рассеянным, но посетители очень скоро замечали, что он тотчас становился живчиком, если надо составить протокол о нарушении правил или оформить ордер на обыск, когда дело не терпело отлагательств.

– Итак, вы заплатите? – спросил он, начиная затачивать гусиное перо, одно из десяти лежавших перед ним, и раздувая тлеющие угли в небольшой жаровне, чтобы растопить воск для наложения печати на бланк протокола. Рядом с чернильницей были аккуратно разложены десять палочек красного воска.

– Да, – сказала Анжелика, протягивая руку к кошельку.

Однако, изучив дело, господин Карбонель сказал, что оплатить всю сумму у нее не получится. Она должна заплатить только два с половиной ливра, а Вильдавре, будучи владельцем дома, должен явиться лично, чтобы заплатить оставшиеся два с половиной, а также изложить, что он намерен делать в плане сооружения на своей кровле противопожарной преграды.

Анжелика вышла на Соборную площадь как раз тогда, когда прихожане выходили после утренней мессы. Только что подошедший Вильдавре был в курсе того, что произошло, и, разумеется, был крайне возбужден:

– Я ничего не буду платить и ничего не буду строить. Пойдемте к Базилю, он нам посоветует, что делать. Только он один может образумить этих хищников.

Видя, что они направляются в сторону Нижнего города, малышка Онорина внезапно вцепилась в Анжелику и громко завопила:

– С меня хватит! Я тебя почти не вижу! Вечно ты куда-то уходишь. Ты больше не занимаешься ни мной, ни Шерубеном. Только и носишься с этой маленькой лакомкой… Я хочу вернуться в Вапассу!

Это возмущение, давно копившееся в ее маленькой головке, наконец прорвалось наружу. Дело было в том, что она с раннего утра наблюдала, как отдаляется тот момент, когда мама напечет ей к завтраку блинов, и не просто напечет, а покажет, как они, переворачиваясь, прыгают на сковороде. Еще ее огорчало то, что они находятся рядом с домом Меркувилей, в открытой калитке которого сейчас непременно появится эта грозная маленькая Эрмелина, этот неисправимый бесенок, вечно рыщущий в поисках конфет, лакомств и, главное, Анжелики.

И она в самом деле появилась и быстро, как маленький эльф, побежала к Анжелике. Ее ножки, казалось, не касались земли, и она радостно кричала и смеялась, точно ликующая птица.

Это было уже слишком!

Онорина завопила во все горло, зажмурив глаза и широко разинув рот. По ее щекам катились горючие слезы. Судя по всему, она тоже решила покорить Квебек, как и ее мать в день приезда, только несколько иными средствами.

Ее отчаянные вопли наконец положили конец бессмысленной болтовне взрослых.

– Я тебя почти не визу, – сквозь слезы повторила Онорина, вдруг начав от острой обиды, как в раннем детстве, картавить и сюсюкать. – Ты то плиходис, то уходис. Ты все влемя в гостях, а я толчу дома. Сто мне делать с этим Серубеном?.. Я хочу велнуться в Вапассу. Хочу иглать с Балтелеми и Тома. Почему мы не взяли их с собой?

– Ты прекрасно знаешь, что мы не могли привезти их сюда. Они ведь протестанты.

– Я хочу облатно к плотестантам! – еще громче заорала Онорина.

Выкрикивать подобные слова в самом сердце этого папистского города было по меньшей мере неуместно.

Они поспешно возвратились домой, закрыли все двери на задвижки и засовы.

И наконец, успокоившись, намазали большую сковородку жиром и, поставив ее на угли камина, начали печь блины.

Чтобы развеселить дочь, Анжелика взобралась вместе с нею по короткой лесенке на самый верх. Из чердачных окон были видны все окрестности.

Анжелика и Онорина высунулись из окна, хотя задувал резкий ветер. Теперь они могли обвести взглядом округу. Отсюда можно было видеть, что творится за стенами и палисадами.

Двор монастыря урсулинок был виден лучше всего и более всего возбуждал любопытство Онорины и ее матери. Несмотря на окружающие его высокие стены, они могли без труда следить за повседневной жизнью этих женщин, проводящих дни в молитвах и трудах, а также за их маленькими воспитанницами, в основном это были дочери простых горожан и живущих вдалеке дворян – эти были на полном пансионе. Сейчас девочки водили в саду хоровод.

Анжелика заметила, что главным развлечением этих детей были танцы – по большей части крестьянские танцы, привезенные их родителями из своих родных провинций: бурре, ригодон.

Девчушки держались за руки и кружились в хороводе, сначала в одном направлении, потом в другом, затем вставали в два ряда друг против друга, то сближаясь, то отступая, хлопая в ладоши, приседая в реверансах… Звонкие детские голоса далеко разносились в морозном воздухе, снова и снова повторяя простые слова песенки:

 
В Нанте на мосту Танцует Марион, В Нанте на мосту Танцует Марион.
 
 
Пастухи, сюда идите, Потанцуйте с Марион, Прыгайте, танцуйте, Нравится – целуйте.
 

Среди девочек были и маленькие индианки. Им позволили сохранить свою одежду из отделанной бахромой замши, мокасины и единственное маленькое перышко, заткнутое за расшитую жемчугом ленту, которой были схвачены их длинные черные волосы. Веселые и шаловливые, они танцевали и кричали не меньше остальных.

В углу сада, вокруг постоянно дымящегося костра, располагалось несколько индейских хижин – индейский лагерь, разбитый под благословенной сенью добрых урсулинок.

У костра целыми днями копошилась старая индианка, то приподнимая крышку котла, чтобы проверить варево, то снимая его с огня, то добавляя кусочек сала, подбрасывая горсть маиса или подливая чашку воды. Иногда девочки, точно стайка воробьев, собирались в этом углу сада, усаживались вокруг нее и слушали какую-нибудь историю, не забывая угощаться сагамитом, который они пальцами вылавливали из котла.

Затем они вновь разбегались, играли в догонялки, залезали на деревья – приземистые низкие яблоньки, чьи корявые стволы и искривленные сучья среди молодых побегов свидетельствовали о том, как трудно расти деревьям, как их ветви обламывались под тяжестью снега или корки льда.

Яркие наряды девочек оживляли голые темные ветки.

– Как им весело! – сказала Анжелика, обращаясь к Онорине. – Тебе не хочется как-нибудь пойти поиграть с этими девочками?

Онорина, наблюдавшая за ними с интересом, помотала головой.

«Нужно научить ее читать», – подумала Анжелика.

Она знала, что ей никогда не хватит духу оставить Онорину на пороге монастыря, если только та сама не изъявит желания. Онорина всегда была одна. Рядом с матерью всегда и везде. Она испытывала недоверие к обществу, как будто инстинктивно чувствуя, что оно отвергло ее сразу после рождения. День, когда она пойдет играть с маленькими канадками, будет означать, что в ее судьбе наступил перелом.

Но пока что Онорина говорила: «Нет».

– А мальчики в семинарии играют так же весело, как эти девочки у урсулинок? – спросила она.

Анжелика слышала, что в основном они играют с клюшками в одну ирокезскую игру, которой страстно увлечены. Стоит им остаться одним, как они тут же хватают клюшки и мяч из туго скрученных кожаных ремней и гоняют его этими клюшками. Кроме того, как все мальчишки, они любят играть в снежки. Они непоседливы и шумливы, и аббат, работавший в миссиях Венсана де Поля, находит, что они более неуравновешенны, но в то же время более смышлены, чем их французские сверстники. Эти маленькие канадцы тоже любят танцевать, но, по мнению их воспитателей, это языческие танцы, которым они научились от своих однокашников-индейцев. Так что им запретили танцевать, потому что такие пляски вызывают у маленьких индейцев тоску по дому и они сбегают из-за высоких семинарских стен в лес, к своим родным племенам.

Что касается того, что поведал ей Вильдавре, то она решила рискнуть и провести небольшое расследование, чтобы окончательно удостовериться, что он не ошибся. Разговаривая как-то с метрдотелем Тиссо, она внезапно спросила его:

– Вы, служивший при дворе, не узнали ли, случайно, человека, которого можно видеть в городе и который скрывается под именем герцога де Ла Ферте?

Он искоса посмотрел на нее и утвердительно кивнул.

– Это очень странно, не правда ли? – разочарованно заметила она. – Стало быть, это действительно он. Какие причины могут побудить человека столь высокопоставленного и уверенного в своем положении благодаря статусу своей сестры скрываться под вымышленным именем и бежать из страны?

– Причин, по которым знатному вельможе может прийти охота, чтобы его на какое-то время забыли, предостаточно. За некоторые преступления правосудие теперь карает куда более беспощадно, чем прежде. Оно получило и право, и возможности, чтобы во всех случаях докопаться до правды.

Он понизил голос:

– В прошлом году его величество тяжело болел, так тяжело, что уже начали бояться, как бы он не умер. Врачи, несмотря на все свое невежество, в конце концов заговорили об отравлении. Нас, тех, кто имел отношение к королевскому столу, долго допрашивали. И мы все поняли. Госпожа де Монтеспан немного переусердствовала, подсыпая королю любовные снадобья, которые должны были вновь воспламенить его остывающую страсть. И пусть даже герцог… де Ла Ферте сыграл в этом деле роль незначительную, дознаватели все же подошли к нему совсем близко, начав расспрашивать его слуг и домочадцев. И он счел за лучшее скрыться от их нездорового любопытства, по крайней мере на ближайшее время. Ведь если бы король умер, то он оказался бы виновным в покушении на монарха.

– Вы тоже решили покинуть страну именно из-за этой истории?

– В силу своей должности виночерпий знает слишком много. Поэтому ему первому достается на орехи и от тех и от других. Одни заинтересованы в том, чтобы он молчал, другие – в том, чтобы он заговорил.

– А вы не опасаетесь, что «он» узнал вас здесь, в Квебеке? И что он, боясь огласки, попытается заставить вас замолчать? Ваше положение в нашем доме сослужило вам плохую службу.

– Я сейчас в таком же положении, как и вы, сударыня. Ведь вы не ожидали встретить его здесь. Но не стоит удивляться этой встрече. Можно было бы удивиться, если бы было наоборот. Ведь что ни говори, мир тесен. В известных местах всегда встречаешь известный сорт людей. Состоя на службе у графа де Пейрака, я буду стараться по мере возможности не выходить из усадьбы Монтиньи, которая стоит на отшибе. Немного ловкости – и я смогу избежать новой встречи с этим субъектом.

– Дай-то бог! Я вас полностью в этом поддерживаю. Но вам придется быть очень осторожным. Ведь мы заперты в этом городке, где каждый быстро узнает все обо всех и откуда невозможно убежать.

– Поверьте мне, сударыня, в Версале приходится быть не менее осторожным и там вас подстерегают не меньшие опасности. Не стоит много об этом думать, а действия следует предпринимать, только когда вам грозит реальная опасность. А когда ни оснований, ни опасности нет, немного беспечности и побольше философии – и вы преодолеете все. Уверен, что госпожа графиня знает это не хуже, чем я…