Текст книги "Анжелика в Квебеке"

Часть четвертая
Монастырь урсулинок

Глава I

Дул сильный ветер, и Анжелике, идущей по улицам к монастырю урсулинок на встречу с матушкой Мадлен, приходилось нагибаться, придерживая полы накидки, раздувшейся, как парус. Небо, однако, было до странности ясным, почти безоблачным. Но от него не веяло покоем, потому что было понятно: там, в далекой-далекой, скрытой от взора вышине, происходят невидимые ледяные катаклизмы. За этим кристально чистым, тронутым золотом небесным сводом была сокрыта недоступная человеку безбрежная морозная пустыня, ад более ужасный, чем описанный богословами, – ад, в котором царит леденящий холод.

Анжелика шла быстро, словно внимая предвестию грядущих бедствий. Стужа гнала людей в дома, улицы начинали пустеть. Она спешила, подгоняемая дующим в спину ветром и некой внутренней лихорадкой, более сильной, чем обыкновенная тревога. Она говорила себе, что, если матушка Мадлен примется ее обвинять, она не оставит от этого обвинения камня на камне. Даже если урсулинка обвинит ее со всей определенностью, забьется в припадке и, лишившись чувств, упадет на пол, она сохранит хладнокровие, и это будет наилучшим ответом на всю эту комедию.

Известие о том, что ее ждут, принес клирик из епископата. Монсеньор де Лаваль сообщил ей, что говорил с урсулинками, после того как они завершили свое девятидневное покаянное моление, и монахини сказали ему, что охотно примут госпожу де Пейрак сегодня в удобный для нее час, предпочтительно между дневной и вечерней службой.

В этот день Анжелика осталась дома, чтобы показать Сюзанне, как правильно выполнять некоторые виды домашней работы, такие как чистка и полировка медной и оловянной посуды и натирание воском изящной мебели.

Она внимательно посмотрела на свое отражение в зеркале, в зеленые глаза, которые, пожалуй, слишком ярко блестели, и поправила кружевной воротник. Повинуясь внезапному порыву, она выбрала пару серег, маленькие золотые шарики с несколькими жемчужинками, и вдела их в уши.

Она не хотела выглядеть ни смиренно, ни вызывающе. Она будет самой собой. Женщиной. Знатной дамой.

На туалетном столике стояла ее шкатулка с косметикой и украшениями. Она слегка нарумянила щеки и подкрасила губы.

Пока Анжелика смотрелась в зеркало, молодая канадка Сюзанна стояла от нее в нескольких шагах, не отрывая темных глаз от этого лица, на котором ясно отражалась внутренняя борьба.

Когда госпожа де Пейрак повернулась, Сюзанна тотчас подала ей плащ, помогла его надеть и поднять капюшон.

Анжелика быстро вышла, не дожидаясь сопровождающего, которого обещал прислать епископ. Интересно, будет ли присутствовать при их беседе монсеньор де Лаваль? Ей этого не хотелось, она предпочла бы остаться с монахиней наедине.

Она пошла не по Соборной площади, а напрямик, по немощеной тропинке, мимо мельницы иезуитов. Крылья мельницы неистово вращались. Анжелика вышла на Оружейную площадь, на другом конце которой высился замок Сен-Луи и стена кордегардии. Ветер превратился в хлещущий по лицу вихрь.

Она увидела солдат, которые бежали, окликая друг друга. Обернувшись, она подавила крик. Над горизонтом с невероятной скоростью вздымалась огромная лиловая туча. Ее крыло уже накрыло Бопре, остров Орлеан и скованную льдом реку. Казалось, землю атакуют полчища самого князя тьмы.

Но стоило повернуть за угол здания суда, все переменилось. Можно было подумать, что эта туча ей приснилась. Ветер стих, в конце Большой Аллеи – так называлась эта широкая, застроенная домами улица в память о том времени, когда она была первой проложенной в канадском лесу дорогой, – на западе сияло подернутое легкой дымкой солнце, и мокрые шиферные крыши блестели в его лучах.

Когда Анжелика подходила к монастырю урсулинок, из тени стены вышел иезуит и двинулся ей навстречу. Анжелика узнала его – она обратила на него внимание еще в день приезда в Квебек из-за его искалеченных рук и высокомерно-невинного выражения лица.

– Я отец Жорра, – представился он, – духовник монастыря урсулинок. Я исповедую мать Мадлен де Ла Круа, которая пожелала встретиться с вами, сударыня.

Очевидно, он намеревался присутствовать при их беседе. Иезуит обменялся несколькими словами приветствия с семинаристом, которого не дождалась Анжелика. Она поняла, что по просьбе епископа этот юноша тоже будет присутствовать при предстоящем разговоре, который вежливые и осторожные священнослужители не называли очной ставкой. Когда она услышала его имя, ей стало понятно, почему епископ прислал его. Его звали Дидас Морийо, и он был не семинаристом, а молодым священником, которого монсеньор назначил изгонять бесов.

«Встреча» госпожи де Пейрак с матушкой Мадлен даст ему возможность получить боевое крещение, участвуя в этом сомнительном деле, касающемся демонологии. Морийо пояснил:

– Монсеньор попросил меня присутствовать, чтобы представить ему точный отчет о заданных вопросах и полученных ответах. Мне поручено вести протокол, – добавил он, показывая на мешочек, в котором, по-видимому, находились бумага и перья.

Мысль об этих двух навязанных ей свидетелях начала беспокоить Анжелику.

– Чего мы ждем? – спросила она.

– Преподобного отца Мобежа.

Как раз в эту минуту из-за угла показался настоятель, придерживая рукой широкополую шляпу. Поскольку ветер стих и более не раздувал плащи, можно было обменяться приветствиями с подобающим достоинством.

Видя, что ее со всех сторон окружили черные сутаны, Анжелика начала опасаться, как бы на следующем этапе, как черт из табакерки, не появился отец д’Оржеваль. Хотя в это не верилось, она не переставала ожидать его появления. Она пожалела, что не попросила Жоффрея сопровождать ее, ведь, в конце концов, отец д’Оржеваль был их общим врагом. Он объявил войну Жоффрею де Пейраку, который, как он считал, узурпировал власть в Акадии, и сделал это еще раньше, чем объявил ее саму приспешницей дьявола.

Несмотря на всю решимость, когда Анжелика подняла глаза на высокие серые каменные стены монастыря, ее охватила тревога.

Но события в Квебеке просто не могут быть до конца выдержаны в торжественном или трагичном ключе, потому что в дело всегда вмешиваются индейцы. Пронырливые, веселые, надоедливые или важные, они впутываются во все.

И в тот самый момент, когда отец Мобеж собирался поднять дверной молоток и постучать в ворота, по Большой Аллее к ним подошел вождь горных алгонкинов, ведущий за руку маленькую девочку. Он пришел, чтобы отдать дочь на попечение урсулинок, дабы они сделали из нее добрую христианку. Их сопровождал господин Луи Жолье, переводчик.

Господин Жолье представил сагамора – этот титул носили все вожди племен. Его звали Мистагуш. Его дочери было пять лет. Окрещенная в глубине лесов странствующим миссионером, она носила красивое имя Жаклина. Ее, похожую на бельчонка с большими, черными как ночь глазами и часто бьющимся сердцем, вел за руку отец, покрытый татуировкой гигант, с луком и колчаном со стрелами на плече. Спутанная шевелюра девочки, обильно смазанная медвежьим жиром, была стянута повязкой, расшитой жемчугом и иглами дикобраза. Края подола и рукавов ее замшевой туники были вышиты популярным у индейцев узором, а стройные ножки обуты в мокасины, отделанные бахромой.

На Большой Аллее показался всадник. Господин де Ломени-Шамбор сошел с коня и направился к ним. Его прибытие не было случайностью. Он специально попросил иезуитов известить его о дне и часе, когда госпожа де Пейрак придет в монастырь урсулинок.

– Именно я был послан в Вапассу, чтобы прояснить данное предсказание и вынести суждение о его достоверности. И сегодня я хочу быть рядом с вами, – сказал он.

И он привязал уздечку своей лошади к одному из вделанных в монастырскую стену колец. Анжелика отвела его в сторону.

– Вы пришли, чтобы мне помочь? – спросила она.

– Нет! Вы, моя дорогая, не нуждаетесь в помощи. Я пришел, потому что вам, возможно, пригодится присутствие друга. Давайте войдем.

В больших воротах открылась калитка. Все вошли и спустились по нескольким ступенькам, которые вели в мощенный плитами двор. Здесь они неожиданно увидели интенданта Карлона, имеющего обыкновение иногда навещать монахиню, с которой он, даже будучи в Квебеке, вел оживленную переписку. Последовал еще один обмен приветствиями.

Из-за расположенной слева забранной решеткой вращающейся двери послышался голос сестры-привратницы. Она осведомилась, кого из монахинь они хотели видеть. Затем через другую дверь, открываемую с помощью веревки только изнутри, их впустили в приемную с паркетным полом, тщательно натертым воском.

За господином Карлоном пришли, чтобы отвести его в другую, более тесную приемную, где он, сидя перед забранным решеткой окошком, сможет побеседовать со своей благочестивой наставницей о спасении души.

Матушка Мадлен была оповещена о приходе посетителей, но сначала надо было заняться сагамором и его дочерью, из-за чего начало беседы задерживалось.

Новая и странная для него обстановка монастыря произвела на вождя глубокое впечатление. Он робко оглядывался вокруг с вкрадчивой улыбкой, которая при его высоком росте казалась трогательной. Горные индейцы обитали на обширной территории от окрестностей фьорда Сагенай до побережья полуострова Лабрадор, и для того, чтобы добраться до монастыря, Мистагуш проделал долгий путь. Сейчас он восхищенно разглядывал висящие на стенах картины, на которых были изображены сердца, пронзенные мечами, увенчанные терниями, окруженные языками пламени.

Справа от двери стояла фаянсовая чаша со святой водой, в которой каждый вошедший смочил пальцы, чтобы сотворить крестное знамение.

Где-то в глубине монастыря послышался колокольный звон. В приемную вошла молодая послушница, которая еще не приняла постриг и имела право выходить к посетителям, чтобы принимать учениц у порога монастыря. Она нежно обняла маленькую индианку и заговорила с нею на языке гуронов, который девочка не очень хорошо понимала, но который был ей знаком. Послушница целовала и гладила ее покрытые грязью щечки, ласкала, чтобы преодолеть ее страх. Потом она показала ей засахаренную сливу и красный мяч.

Горячая любовь к ближнему, которая подвигла эту девушку из знатной семьи переплыть океан, чтобы спасать души бедных дикарей, озаряла ее юное лицо и побуждала ее вести себя с маленькой горянкой как мать, вновь обретшая свое дитя.

Она заверила отца Жаклины, что сестры будут заботиться о девочке, что у нее не отнимут предохраняющий от злых духов амулет, который она носит на шее, и не забудут каждый день смазывать ее личико жиром, чтобы защитить зимой от холода, а летом от мошкары. Последние утверждения были благочестивой ложью, но, как бы то ни было, Жаклине действительно не придется ни в чем нуждаться, она будет всегда сыта.

Господин Жолье переводил.

Послушница удалилась, прижимая к себе девочку и продолжая говорить с ней и напевать песенку, чтобы отвлечь ее от мыслей о разлуке с отцом. Последний, возвышающийся над всеми присутствующими на целую голову, обратился к каждому с короткой и, по-видимому, вежливой речью. Встав на колени, он достал из заплечного мешка две шкурки выдры и несколько лисьих и, положив их на пол, попросил дать ему водки. Лица иезуитов сделались суровыми, и Луи Жолье отчитал индейца.

– Они неисправимы, – сказал граф де Ломени. – В прошлом году в Квебек явилась делегация вождей горных индейцев и попросила прекратить продажу спиртного, от которого индейцы свирепеют и даже в помрачении рассудка убивают своих жен и детей. Но посмотрите, этот уже позабыл свои собственные жалобы и клятвы.

Сагамор повернулся к Анжелике и жестами объяснил, что хочет он совсем немного. Всего четверть кружки, умолял он, показывая, сколько ему надо, с помощью большого и указательного пальца.

– Он знает, что мы ему не дадим, и пробует уговорить вас, приехавшую в Квебек недавно.

Дневной свет постепенно гас. Из-за застлавшей небо темной тучи наступил полумрак, и в нем ясно виднелись только бледные лица и руки. Луи Жолье вышел, сказав, что попросит свечей. Вождь тихо сложил в углу свой лук, колчан и щит из коры. Он еще не отчаялся и продолжал надеяться, что в конце концов все-таки получит немного водки в обмен на свои меха и на дочь, которую он отдал на воспитание святым сестрам.

В глубине монастыря все еще призывно били в колокол, коротко и неритмично.

Возвратился переводчик, неся два подсвечника, каждый на три свечи. Он хотел уже уйти и увести с собою своего дикаря. Но Мистагуш все еще надеялся на Анжелику и пытался своей мимикой позабавить ее и внушить ей жалость. Но она не поддалась на его уловки, зная о беспредельной наглости туземцев и помня, сколько упорства и хитрости скрывается за их любезными улыбками, когда речь идет о том, чтобы всеми правдами и неправдами добыть водку.

В конце концов господин Жолье ушел, так как торопился в семинарию на репетицию хора мальчиков, который будет петь рождественские гимны.

Сагамор сел на пол спиной к стене под висящим на ней большим распятием и застыл как изваяние, продолжая ждать. Мало-помалу становилось светлее. Между тучами показался луч солнца. Оба иезуита и священник тихо беседовали в углу комнаты.

Анжелика сгорала от нетерпения; вместо того чтобы сесть на один из стоящих вдоль стен стульев, она ходила взад и вперед, рассматривая картины.

Дверь тихо приоткрылась, и в щели между нею и косяком показался похожий на мордочку ласки профиль Пиксарета. Он улыбался во весь рот, так что были видны все его острые белые зубы, и явно радовался тому, что ему удалось ее удивить. Осмотревшись и увидев Мистагуша, он с отвращением фыркнул, наконец вошел в комнату и, окропив себя святой водой, перекрестился.

– Привет тебе, сагамор. Почему ты пришел? – спросила Анжелика.

– Надо торопиться, – загадочно ответил Пиксарет.

Так же благоговейно, как перед этим Мистагуш, он положил в углу свое оружие – длинноствольный мушкет, затем снял медвежью шкуру. Практически обнаженный, если не считать кожаной набедренной повязки, а также четок и образков, он казался таким нескладным со своими длинными и тонкими, как у цапли, ногами.

Он достал из-за пояса трубку, набил ее темным табаком, выбил огнивом искру, закурил и после нескольких блаженных затяжек протянул горцу, а тот в знак мира поспешил отдать ему свою. Так они менялись трубками. Пиксарет, принадлежавший к абенакскому племени нарангасетов, сын прекрасных высоких лесов юга, глубоко презирал северные народности, которые живут, скитаясь среди чахлых деревьев, но правила индейского гостеприимства и христианского милосердия вынуждали его быть вежливым. Раз речь не шла о враге христианской веры. И с чувством выполненного долга он, скрестив ноги, вновь уселся на медвежью шкуру на другой стороне двери.

Становилось все темнее, и только пламя коптящих свечей бросало на находящиеся в комнате предметы золотистые блики.

Анжелика, отвлекшаяся было от томительного ожидания благодаря появлению Пиксарета, снова принялась расхаживать взад и вперед.

– Почему ты мечешься, как худой волк в западне? – насмешливо спросил ее наблюдавший за нею Пиксарет.

– Потому что сгораю от нетерпения. Мне хочется, чтобы все скорее закончилось. Ты же сам сказал, что надо торопиться…

– Кого же ты ждешь?

– Матушку Мадлен.

– Она уже здесь.

Анжелика вздрогнула. Сколько же времени прошло с тех пор, как занавеска за деревянной решеткой выходящего в приемную окошка была отдернута, как долго монахиня, сидевшая с той стороны, могла незаметно наблюдать за той, которую ей представили как Анжелику де Пейрак, Даму Серебряного озера?

Анжелика удивилась тому, что не почувствовала на себе этого угрожающего взгляда. Приблизившись к решетке, она подумала, что стала жертвой какой-то ошибки, настолько внешность этой маленькой урсулинки показалась ей безобидной и неподходящей для провидицы.

У матушки Мадлен было детское личико, которое белый апостольник, обрамляющий ее лицо, делал немного кукольным. Частые посты, с помощью которых она, как сказали Анжелике, умерщвляла плоть, не подорвали крепкого здоровья. А между тем бывали дни, когда единственной ее пищей была облатка. У нее была молочно-белая гладкая кожа, как у людей, редко бывающих на солнце. Цветок в тени. Она носила круглые очки в стальной оправе, но если бы не это, она походила бы на фламандских мадонн с картин Рубенса, утонченная красота, очарование и фарфоровые лики которых немало способствовали укреплению культа Царицы Небесной.

В глубине кельи, рядом со столом, на котором горела масляная лампа, был виден темный силуэт другой монахини в черном покрывале, видимо настоятельницы. Она прятала руки в широких рукавах своей рясы и на протяжении всей беседы оставалась неподвижной.

Анжелика остановилась в шаге от решетки, из-за которой на нее внимательно смотрела матушка Мадлен.

– Ну что ж! – сказала она, обращаясь к монахине. – Разве я – дьяволица?

Неожиданно молодая монахиня рассмеялась.

– Нет! – воскликнула она. – И вы отлично это знаете!

Присутствующие пододвинули стулья и расположились перед решеткой.

Анжелика села посредине, напротив матушки Мадлен, отец Жорра занял место справа от нее, отец Мобеж – слева, а Ломени – позади. Аббат Морийо уселся на табурет и положил свои письменные принадлежности на колени. Наверху страницы он начертил крест, затем написал «И. М. И.», что означало Иисус – Мария – Иосиф, после чего проставил имена всех присутствующих.

Отчет об этой беседе, составленный им в виде протокола, дабы сохранить его в архивах и епископата, и иезуитов, начинался следующими словами:

«Первой начав беседу, вышеозначенная дама обратилась к нашей монахине-урсулинке матери Мадлен де Ла Круа.

Вопрос: Ну что ж! Разве я дьяволица?

Ответ: Нет! И вы отлично это знаете!»

Молодая монахиня говорила тихо. Похоже, она была удивлена. Казалось, по мере того, как она изучала лицо Анжелики, ее радость и даже восторг все более и более возрастали. В конце концов на ее детском личике отразилось невыразимое облегчение. То же чувствовала и Анжелика. Таким образом, уже в первые же минуты дело было улажено. К сожалению, им не позволили на этом закончить.

Преподобный отец Мобеж взял дело в свои руки, продолжив то, что аббат Морийо назвал в своем протоколе не слишком вежливым словом «допрос».

Своим спокойным глуховатым голосом он предложил изложить все факты в хронологическом порядке. Он отдельно остановился на том, когда присутствующая здесь мать Мадлен рассказала настоятельнице о своем видении (это случилось приблизительно два года назад), потом упомянул дату, когда она снова рассказала об этом, на сей раз своему духовнику, затем даты, когда ее заслушивали на различных собраниях духовных лиц, в коих участвовали епископ, отец д’Оржеваль, настоятель семинарии господин де Берньер и он сам, настоятель монастыря иезуитов.

Затем он начал зачитывать описание этого видения. И Анжелике пришлось в очередной раз выслушать текст, который, когда она слушала его впервые, показался ей нелепым, потом оскорбительным, когда она поняла, что кто-то хочет, чтобы описываемый пейзаж связали с Голдсборо, а ее самое – с упоминаемой в пророчестве дьяволицей. Теперь она слушала с безразличием привычки.

«Я сидела на берегу моря. Деревья подступали почти к самой воде… Песок отсвечивал розовым… Слева от меня на берегу небольшой бухты возвышался деревянный форт с высоким палисадом и башня с флагом… По всей бухте, словно уснувшие чудища, были разбросаны многочисленные островки. В глубине ее под прибрежной скалой виднелся дом из светлого дерева. У причала на якоре качались два корабля. На другом берегу бухты, на расстоянии одной или двух миль, находился еще один поселок – несколько хижин, вокруг которых росли розы. Я сидела у моря и внимала крикам чаек и бакланов…

Вдруг какая-то женщина неописуемой красоты поднялась из пучины моря, и меня сразу же осенило, что это демон в женском обличье. Какое-то время она словно парила над водой, в которой отражалось ее тело, и было непереносимо смотреть на нее, потому что это женское тело… И я поняла, что это воплощение демона-искусителя, символ греховодницы, как я представляю ее себе… Вдруг из-за горизонта появилось еще одно существо, которое я поначалу приняла за другого демона; оно приближалось быстрым галопом, и я поняла, что это единорог, – его длинный рог сверкал в лучах заходящего солнца, словно кристалл. Дьяволица села на него верхом и устремилась вперед.

Тогда я увидела Акадию, она предстала мне в виде огромной равнины, как бы с высоты. Да, я узнала, это была наша Акадия. Демоны держали ее с четырех сторон, словно одеяло за углы, и с силой встряхивали. Дьяволица промчалась по ней крылатым галопом и подожгла… Все то время, что длилось это видение, меня не покидало ощущение, что в стороне, как будто в углу этой странной декорации, притаился еще один демон; черный, с гримасой на лице, он, казалось, наблюдал за демоническим созданием в образе прекрасной женщины, и были минуты, когда меня охватывал ужас, уж не сам ли это Люцифер…

Я видела все, я была в отчаянии, потому что понимала, что собираются дьявольские силы, чтобы принести бедствия нашей дорогой стране, которую мы взяли под свое покровительство, чтобы нарушить мир и благополучие нашей Акадии.

Другой женский силуэт проскользнул в небе. Я не могла бы точно сказать, была ли то Святая Дева или одна из святых покровительниц нашей общины. Но ее появление явно приструнило дьяволицу. Она отстранилась, напуганная. Тут из рощи выскочило какое-то волосатое чудовище, набросилось на нее и растерзало на куски, и в это время молодой архангел со сверкающим мечом возник в тяжелой грозовой туче…»

После того как изложение содержания видения матери Мадлен было закончено, допрос возобновился. Аббат Морийо, назначенный изгоняющим бесов, записывал все сказанное.

Преподобный отец Мобеж начал с того, что напомнил монахине: она много раз подчеркивала, что не смогла разглядеть лица дьяволицы, потому что солнце светило той в затылок, а видела только ее поднимающееся из вод обнаженное тело, которое было как бы освещено. Между тем госпожа де Пейрак находится здесь в одежде, так что ее можно опознать только лишь по лицу. Так как же мать Мадлен может утверждать, что та не является дьяволицей из видения?

Это, в самом деле, со всех точек зрения был непростой вопрос.

Нагота дьяволицы сильно беспокоила умы духовных лиц и прочих высокопоставленных персон, которым довелось принять участие в дискуссии по поводу истинности и значения видения матери Мадлен.

Может статься, у Анжелики потребуют, чтобы она совлекла с себя одежды, как библейская Сусанна перед тем, как опуститься в садовую купальню?

Она прикусила губу, подавляя приступ несвоевременного смеха, и, слегка повернув голову, искоса посмотрела на мальтийского рыцаря де Ломени. Интересно, догадывается ли он о ее непочтительных мыслях?

Однако матушка Мадлен, которую эта придирка поначалу, казалось, обескуражила, покачала головой.

– Какое это имеет значение? Это была не она, – сказала она кротко, однако тон ее не допускал возражений.

Вопрос, который вышеозначенной монахине задал отец Мобеж:

– Вы подтверждаете упомянутые мною детали вашего видения? Вы по-прежнему уверены, что ясно видели вышеозначенные детали?

Ответ: Да.

Вопрос: После вашего разговора с матерью настоятельницей вас никто не подучивал добавить какие-либо дополнительные, внушенные вам позже детали, чтобы яснее толковать ваше видение?

Ответ: Нет.

Вопрос: А во время вашей беседы с отцом Жорра?

Ответ: Нет.

Вопрос: А во время вашей беседы с отцом д’Оржевалем?

Ответ: Нет! – заявила решительно маленькая монахиня. – Я ничего не добавила и ничего не убавила. В ту ночь я видела окружающий пейзаж так же ясно, как на картине, написанной братом Люком. Мне очень понравился розовый цвет песка на том берегу, я никогда прежде не видела ничего подобного.

Вопрос: Вы узнали в описанной вами местности поселение Голдсборо?

Ответ: Я не знаю поселения Голдсборо. Я не знаю, где оно находится.

Вопрос: Вы уверены, что не называли Голдсборо?

Ответ: Да, уверена.

Вопрос: Какое же место вы тогда назвали?

Ответ: Я говорила об Акадии. Я уверена только в том, что это место находится в Акадии и что Акадии угрожает опасность.

Отец Мобеж повернулся к Анжелике. В этом полумраке при свете масляной лампы его лицо все больше и больше напоминало лицо какого-то китайского мудреца.

– А вам, сударыня, описание этой местности не кажется ли похожим на ваш Голдсборо?

– По правде говоря, это может быть описанием любого поселения на берегах Французского залива, – безразличным тоном ответила Анжелика.

– Но это может быть Голдсборо?

– Может быть, – признала она, – а может и не быть.

– А нет ли в этом весьма конкретном описании какой-либо детали, по которой бы вы по совести могли сказать, что это именно ваше поселение, что речь может идти только о Голдсборо?

В это мгновение Анжелика встретилась взглядом с маленькой монахиней, не сводящей с нее своих пристальных глаз.

«Я сказала правду, – кричал этот взгляд. – Теперь и ты должна сказать правду».

Целью была истина.

И внезапно Анжелика поняла, в чем суть этого придирчивого допроса, какую цель преследовали иезуиты, устраивая эту очную ставку между нею и матушкой Мадлен и углубляясь в эти темные лабиринты.

Иезуиты не были инквизиторами. Их орден никогда не стремился занять в этом мрачном трибунале место доминиканцев. Они были здесь не для того, чтобы, как в страшные времена инквизиции, вырывать ложные признания или свидетельства или отречения либо изобличать еретиков и колдунов, заранее осужденных на сожжение на костре.

Они были здесь, чтобы выяснить правду. Им надо было определить, истинны ли сверхъестественные явления, которые передавались им на рассмотрение, и их принципиальность объяснялась тем, что в своих расследованиях они опирались на разум и на свои глубокие эзотерические знания.

Она вспомнила, что великий экзорцист Парижа, который освидетельствовал Жоффрея, когда его обвинили в колдовстве, был иезуитом, и его убили, чтобы он не смог свидетельствовать в суде о том, что граф невиновен.

А ее брат Раймон, иезуит, сделал все, что было в его силах, чтобы спасти Жоффрея от костра.

Все это промелькнуло в ее голове, пока она переводила взгляд с суровых лиц монахов и аббата на встревоженное лицо монахини за решеткой.

«Скажи правду», – умоляли ее глаза.

Промолчать, дать умышленно туманные ответы на вопросы, которые позволили бы иезуитам решить этот вопрос, означало подписать приговор матушке Мадлен. Ее и так уже много раз допрашивали и долго терзали. В конце концов ее могли счесть симулянткой, истеричкой, рассказывающей басни, чтобы привлечь к себе внимание.

Итак, могла ли Анжелика отрицать существование Амбруазины? И сейчас перед нею была ни в чем не повинная монахиня, которая неким таинственным, труднообъяснимым образом первой «увидела» этого демона в женском обличье и с трепетом рассказала об этом.

Могла ли Анжелика отрицать те безумные сцены, те ужасные преступления, свидетельницей которых она была на песчаных берегах залива Святого Лаврентия, где под жарким летним солнцем, издавая тошнотворный запах, сушилась треска, выловленная бретонскими рыбаками?

Могла ли она отрицать, что видела выброшенного волнами на розовые пески Голдсборо золоченого единорога, чей вырезанный из рога нарвала рог блестел на солнце, как кристалл?

И она сдалась.

– Да, это правда, – признала она, – в Голдсборо было время, когда все было ТОЧНО КАК В ВИДЕНИИ. Дома из светлого дерева под скалой, которые еще не были построены, когда было сделано пророчество. Два корабля в порту… Я должна признать, что все тогда было в точности как в видении, и матушка Мадлен не могла придумать этого заранее. Но это вовсе не означает, что только потому, что я жила там и находилась там в это время, я непременно являюсь злым духом, который…

Отец Мобеж прервал ее сухим властным жестом, означающим, что от нее не требуются ни более полные сведения, ни даже ее мнение по этому вопросу…

Но начиная с этого ее заявления допрос принял форму… сотрудничества, которое Анжелика приняла из чувства лояльности по отношению к матушке Мадлен.

ВЫДЕРЖКИ ИЗ ПРОТОКОЛА ДОПРОСА

Вопрос: На ваш взгляд, в какое время местность в Голдсборо приобрела вид, в точности соответствующий тому, что было описано в «видении»?

Ответ: В начале прошлого лета.

Вопрос: Были ли вы в это время свидетельницей каких-либо демонических явлений, которые происходили в этих местах?

«Вышеозначенная госпожа де Пейрак отвечает, что не обладает знаниями, потребными для того, чтобы судить о таких вопросах, и не считает себя способной отличить демонические явления от каких-либо других пагубных событий, которые могли бы произойти».

На это отец Мобеж с чуть заметной улыбкой возразил, что он, наоборот, уверен, что она обладает определенными способностями видеть невидимое, о которых ему сообщали такие осведомленные в этой науке и заслуживающие доверия люди, как отец Массера, отец Вернон в предсмертном письме, а также отец Жанрус, один из иезуитов Акадии…

От этого перечисления Анжелика почувствовала себя загнанной, как затравленная лань, очутившаяся в кругу черных сутан. В конце концов они узнают о ней и Амбруазине все, если уже не узнали.

Она признала, что в то время в Голдсборо действительно происходили события, которые можно назвать «демоническими», но затем сжала губы и решила про себя, что более ничего не даст у себя вырвать. Нет, она никогда никому не расскажет об Амбруазине, этом воплощенном демоне, – она видела ее дела слишком хорошо и со слишком близкого расстояния, – она не будет говорить ни о ее преступлениях, ни о ее смерти… Есть вещи, о которых лучше не говорить после того, как вы их пережили и они остались в прошлом. Не нужно оставлять о них память ни в камне, ни на бумаге. Это сказал ей в своей эпикурейской мудрости Вильдавре. На песках побережья Акадии давно уже не осталось никаких следов. Она считала, что сказала уже достаточно для того, чтобы подтвердить слова матушки Мадлен и даже отца д’Оржеваля, который указал на Голдсборо. Дальше она не пойдет.

Видимо, отец Мобеж прочел эту решимость на ее лице, потому что, как бы то ни было, он не стал настаивать. Повернувшись опять к матушке Мадлен, он задал ей еще один вопрос, но таким тоном, что стало ясно: он считает этот вопрос не основным, а всего лишь дополнительным.

– Сестра, вы недавно говорили матери настоятельнице, что вам приснился еще один сон, в котором вам явился отец Бребёф, заклиная вас молиться об обращении колдуна. Существует ли какая-либо связь между этим новым посланием, которое вы получили свыше, и более давними фактами, касающимися Голдсборо, госпожи де Пейрак и ее супруга?