Текст книги "Анжелика в Квебеке"

Глава VI

Все воспоминания снова были стерты сном, а ночная передышка была прервана звоном колоколов. Шесть часов утра… Начинался их второй день в Квебеке.

Жоффрей уже встал. Анжелика не слышала, как он ушел, потому что была погружена в крепкий сон. Когда она проснулась, он показался ей долгим блаженством, после которого ощущаешь легкость в теле и ясность в мыслях. Она вспомнила о давешнем сюрпризе: в этом городе живет Полька.

Анжелика услышала, что в большом зале внизу кто-то ходит. Звук ломаемого сухого дерева сменился потрескиванием пожираемых огнем веток. До Анжелики донесся запах дыма.

Одевшись, она спустилась и увидела старого Маколле, который вешал на крюк над огнем котелок с водой. Он был не один. Двое малышей, босых, в ночных рубашках, с растрепанными волосами и заспанными глазами, с интересом за ним наблюдали. Он обещал угостить их пеммиканом, который ему дали индейцы. Из погреба поднималась Иоланда, неся ведро с молоком, она только что подоила козу.

В этом маленьком доме оказалось куда больше народу, чем можно было предположить, судя по царившей тишине. Здесь был Кантор, вышедший откуда-то своей бесшумной, как у индейца, походкой. Адемар, производящий больше шума, поскольку он нес дрова. Нильс Эббиэл и негритенок Тимоти. С самого раннего утра одетые в свои пажеские камзолы, еще не совсем проснувшиеся, они сидели на скамейке слева от камина и болтали голыми ногами, обутыми в башмаки с пряжками. От блеска и пышности предыдущих двух дней они совсем одурели.

Зима в Квебеке начиналась именно так, как мечтала Анжелика.

Со двора постучали. Это был лейтенант Барсампюи, сопровождаемый двумя помощниками метрдотеля. Они принесли горячие пироги, бланманже, бисквитные пирожные и кувшин с кофе, восточным напитком, который Анжелика обожала. Онорина и Шерубен не обращали на все эти лакомства никакого внимания. Они были заняты тем, что наблюдали, как Элуа Маколле, водя пальцем, по-индейски разводит водой в ладони какой-то коричневый порошок, сильно пахнущий копченым мясом. Иоланда сказала, что есть не будет, так как, с позволения госпожи де Пейрак, она хотела бы пойти к причастию.

Господин де Барсампюи осведомился у Анжелики, сказал ли ей граф о серебряных жетонах.

Анжелика удивленно захлопала глазами:

– О серебряных жетонах? Нет… Объясните мне.

Молодой дворянин нашел, что изумление ей идет. Она так еще красивее, подумал он. Кажется, все ее радует. Он улыбнулся снисходительно и грустно, так как снова подумал о своей умершей невесте, Кроткой Мари. Подавив вздох, он приступил к исполнению поручения, которое дал ему граф де Пейрак.

Он передал Анжелике от графа кошель с серебряными жетонами, отчеканенными в Вапассу и потому не имевшими никакого клейма. И все-таки она могла ими расплачиваться за покупки в квебекских лавках и мастерских. Хотя в дальнейшем Высший совет еще должен будет принять решение об узаконивании хождения этих монет в Новой Франции и о том, по какой формуле оно будет осуществляться, пока что их стоимость будет оцениваться по весу.

Все торговцы города имели небольшие весы, чтобы взвешивать серебро, и их торжественно уведомили о том, что Высший совет колонии допускает новые, неклейменые монеты из благородного металла на рынок Квебека. Об этом решении будет объявлено на всех перекрестках и площадях. Кроме того, Барсампюи передал Анжелике кредитный билет, подписанный неким Базилем, это гарантировало ей возможность потратить до пятисот ливров, что было куда больше той суммы, в которую она намеревалась уложиться в ближайшее время. Она поблагодарила лейтенанта.

С улицы постучали. Анжелика пошла открывать и обнаружила на пороге бородатого мужчину в меховой шапке, с топором на плече.

– Не нужно ли вам наколоть дров, сударыня?

– Гляди-ка, Никэз Эртебиз, – воскликнул, появившись на пороге, Элуа Маколле. – Ты уже начал торговлю водкой?

– Нет, начну, когда ляжет снег и замерзнет река Святого Лаврентия.

Он зарабатывал на жизнь разными мелкими делами, в том числе торговлей водкой, расхаживая холодными зимними утрами от двери к двери и предлагая «подкрепиться» тем, кого ждал тяжелый рабочий день.

Ночью выпал снег, но то был еще всего лишь легкий снежок, который таял под лучами солнца. Белые крыши домов резко выделялись на фоне темной реки, которая еще не замерзла и все еще катила к океану свои бурные воды.

Вполуха слушая беседу двух приятелей о достоинствах зимы и водки, Анжелика осматривала квартал, где ей предстояло жить. Их дом был последним на улице, что вела к собору. За ним мостовая кончалась, и улица превращалась в проселочную дорогу, ведущую к поляне, на которой рос огромный вяз. У его подножия располагался маленький индейский лагерь – два-три вигвама из коры, желтые собаки, полуголые малыши, возящиеся на сырой земле. Из одного из вигвамов вышла закутанная в одеяло женщина и помешала угли дымящегося затухающего костра.

Немного дальше в том же направлении протянулась рощица, служившая живой изгородью довольно красивому дому, крыша которого, крытая шифером и ощетинившаяся высокими трубами, виднелась над верхушками деревьев.

Напротив дома Вильдавре находилась стена сада мадемуазель д’Уредан, а немного ниже – ее дом, одноэтажный, с двумя чердачными окнами. В одном из них был виден движущийся свет свечи. Потом Анжелика увидела в нем приникшее к стеклу человеческое лицо. Должно быть, служанка-англичанка, которая просто не может не наблюдать за гостями маркиза. Во втором окне виднелась собака, также с любопытством взиравшая на соседний дом.

За домом мадемуазель д’Уредан улица, ведущая к собору, была, как и полагается улице, замощена, и по обе ее стороны высились дома, более или менее богатые, окруженные просторными дворами и садами или же жмущиеся друг к другу. Там и сям виднелись деревянные или жестяные вывески лавок и мастерских, некоторые из которых были позолочены или расписаны яркими цветами.

Никэз Эртебиз и Элуа Маколле продолжали беседовать о спиртном.

– Самые лучшие дрожжи у Эфрозины Дельпеш, – говорил Никэз Эртебиз. – Сама-то она еще та зараза, согласен. Но она приготовит тебе лучшую выпивку, и не важно из чего: из бузины, ячменя, выжимки из корней.

Тем временем на сцене появилась хромая фигура, с ног до головы закутанная в одеяло, так что виден был один только бледный нос. Для карибского пирата Аристида Бомаршана климат Канады был слишком суров. Но этот флибустьер быстро нашел общий язык с крестьянами-трапперами, которые жили по колено в снегу на берегах реки Святого Лаврентия, от Сен-Мартена до Сент-Антуана, потому что, как и они, питал любовь к крепким напиткам.

– Не лезь в нашу торговлю со своим ромом, приятель, – сказал ему Маколле. – Для индейцев он слишком слаб, им подавай что-нибудь покрепче.

Аристид слыхал, что в Канаде растет дерево, из которого можно добывать сладкий сок. Он непременно использует его, чтобы сделать свой ром крепче. А кроме того, ему удалось спасти и вывезти патоку с севшего на мель «Иоанна Крестителя».

– А у меня, – сказал Никэз Эртебиз, – есть перегонный куб возле клена, и я жду весны, когда пойдет сладкий сок. Это, я вам скажу, такая вкуснотища! Но может быть, все дело в перегонном кубе.

Он слыхал, что у госпожи де Пейрак есть перегонный куб из меди, который она использует для приготовления лекарств. Возможно, если использовать его, водка получилась бы лучше. Анжелика прислушивалась к их разговору. В Париже, подумала она, это живописное трио наверняка привлекло бы к себе внимание какого-нибудь придирчивого полицейского.

– Есть хороший способ придать крепость твоему рому, – уверял Эртебиз. – Это древесная щелочь. Если добавить ее, то даже индеец встанет с земли. Но надо соблюдать осторожность – две капли этого зелья на пинту, не более. Третья уже может отправить тебя прямиком на тот свет…

И он начал перечислять ингредиенты:

– Солома… древесный уголь, жженая кожа… чистая вода.

Анжелика рассеянно слушала и смотрела на нижнюю часть улицы. Силуэт прохожего казался ей знакомым.

– Главное – это чтобы уголь был от сосны или кедра…

И действительно, в дом вошел господин де Бардань. Поклонившись Анжелике, он сказал, что его, как нарочно, поселили в середине пустынного плато, называемого равниной Авраама.

Вчера он так и не смог ее повидать, хотя разыскивал повсюду. Осведомившись о ее здоровье и о том, нравится ли ей предоставленный дом, он заговорил о том, что не давало ему покоя:

– В городе есть мужчина, который рассказывает, что познал вас в библейском смысле этого слова.

Анжелика рассмеялась:

– Кто бы он ни был, это пустое бахвальство.

– А в прошлом?

– В прошлом… Что ж, все возможно. И все ж я не представляю, кто бы это мог быть…

Под страдальческим взглядом господина де Барданя Анжелика быстро перебрала в памяти своих любовников и решила, что их было не так уж и много:

– И что он из себя представлял?

– Он знатный сеньор.

Анжелика в искреннем удивлении подняла брови:

– Готова поспорить, что он был пьян.

– Вы правы.

– И вы все же приняли его слова всерьез? Мой бедный друг, вы везде ищете пищу для ревности.

– Вы хотите сказать, для страдания.

– Пусть так. Но куда это вас приведет?

– Город подпал под власть ваших чар, – сказал господин де Бардань. – Везде только и говорят что о вас и вашем супруге. То, что вы говорили и делали в тот памятный день вашего прибытия в Квебек, околдовало народ, очаровало даже тех ваших противников, которые были более всего предубеждены против вас.

– А вы бы предпочли, чтобы мы потерпели фиаско и чтобы нас закидали камнями?

На лице королевского посланника отразилось разочарование.

– Нет… Но я хотел бы защищать вас, охранять.

– Вы можете делать это и теперь. Ваше влияние как посланника короля трудно переоценить. Вы можете добиться, чтобы здешнее общество признало в нас равных, а затем выступить в нашу защиту в Версале. Ну разве это не чудо, что именно ВАС назначили для выяснения обстоятельств дела моего мужа и доклада королю?

Николя де Бардань не ответил. Говорить о графе де Пейраке ему было тяжело. Он разрывался между неприязнью к мужу Анжелики и чувством справедливости.

– Я должен вам кое в чем признаться, – сказал он. – Я воспользовался тем, что «Марибель» проплывала через Тадуссак, чтобы отправить его величеству экстренное донесение.

Его речь была прервана собачьим лаем. Из небольшого парка, окружавшего дом маркиза, появился мужчина, сопровождаемый большим черным догом. Когда они проходили мимо вигвамов гуронов, великолепный пес прыгнул на одного из своих желтых индейских собратьев, одним движением челюстей перегрыз ему горло, отшвырнул в сторону и, удовлетворенно глядя на его отскочивших прочь сородичей, неторопливой рысью вернулся к своему хозяину.

Господин де Шамбли-Монтобан представился как главный дорожный смотритель Канады и их сосед. Он поклонился всем присутствующим, сняв при этом норковую шапку. Это был очень красивый мужчина, такой же красивый, как и его пес, и выглядящий так же победоносно и непринужденно. Звание главного дорожного смотрителя было скорее почетным и не влекло за собой обременительных обязанностей, поскольку единственными путями сообщения в Канаде были реки.

Что же касается городских улиц, которые вроде бы тоже должны были находиться в его ведении, то малоприятные заботы об их содержании он переложил на прокурора Тардье, в обязанности которого входило проведение в жизнь предписаний смотрителя. Из всего этого следовал неизбежный вывод о том, что господин де Шамбли-Монтобан умел жить.

Он обратился с почтительным многословным приветствием к господину де Барданю, но при этом не сводил глаз с Анжелики.

Он был одет в элегантный, отделанный мехом камзол, при шпаге, в кожаных сапогах, какие носят в кавалерии. На вид лет сорока с небольшим, пожалуй, чересчур полнокровный, он имел умный взгляд, чувственные губы и очень белые зубы.

– Вы хорошо устроились? – небрежно спросил он Барданя.

– Не так хорошо, как вы, – ответил тот, косясь на маленький особняк, конек крыши и трубы которого виднелись за деревьями.

В его глазах эта усадьба имела несомненное преимущество перед домом, который отвели ему, поскольку находилась поблизости от дома Вильдавре, в котором поселилась госпожа де Пейрак. Господин де Шамбли бросил на него взгляд и, по-видимому, решил, что из близкого знакомства с официальным представителем его величества можно извлечь определенную выгоду.

– В этом году король обошелся со мною крайне несправедливо, – пожаловался он. – Он заставил меня продать часть моих земель за бесценок. Я хотел бы сохранить хотя бы то, что осталось. Не могли бы вы что-нибудь для меня сделать?

– Вы наверняка использовали принадлежавшие вам земли недостаточно продуктивно. Но… согласен, я поговорю об этом с королем.

Вслед за господином де Шамбли явились две индианки и потребовали водки за убитую собаку. Не переставая лучезарно улыбаться, главный смотритель дорог ответил им на языке гуронов. Анжелика поняла, что он бранит их за пьянство, напоминает, что продажа спиртного индейцам запрещена, и советует им, вместо того чтобы пить, сходить к мессе. Что касается убитой собаки, то ее лучше всего сварить и съесть.

– Этот ваш дог настоящий хищник, господин де Шамбли, – заметил Элуа Маколле. – Не то что дог аббата Морийо, такой смирный и добродушный.

– Доги нередко спасали наши аванпосты, издалека чуя запах ирокезов, – отвечал господин де Шамбли.

– А вот и индеец, – с горькой, фаталистической миной сказал господин де Бардань.

И действительно, на вершине холма появился нескладный силуэт Пиксарета, в медвежьей шкуре. Он спускался к ним с высокомерным видом, держа в руке копье.

Войдя в дом, он присоединился к господину де Шамбли, ругая индианок за их пристрастие к алкоголю, развращающее их души и разрушающее их тела.

На пороге появилась Иоланда, одетая в клетчатый атласный плащ, который ее мать Марселина подарила ей для торжественных случаев. В одной руке она держала молитвенник, другую положила на плечо Шерубена. Их сопровождал Адемар, зажав под мышкой свою форменную шляпу. Марселина дала дочери множество наставлений касательно сурового климата Квебека. Он был нисколько не похож на мягкий климат Французского залива, где, конечно, бывали и неистовые бури, и бешеные приливы, но где, как сорняки, цвели розовые, синие и белые люпины и море никогда не замерзало.

Анжелика взяла за руки Онорину и Тимоти.

– Ты прав, великий сагамор, – сказала она, – напомнив нам о наших обязанностях перед Богом. Пойдем к причастию.

Глава VII

То, что в Квебеке называлось семинарией, было на самом деле резиденцией архиепископа. Монсеньор де Лаваль, епископ Петреи и апостольский викарий Новой Франции, собирал здесь свой клир, свое духовное воинство, которое продолжило дело, начатое миссионерами – иезуитами и францисканцами, и служило белой пастве, не пользуясь доходами кюре. В этих больших зданиях, в два и три этажа, священники различных приходов находили приют и средства к существованию.

Здесь также размещалась школа для мальчиков, в которой было множество воспитанников: маленькие индейцы, которых их учителя надеялись офранцузить, дети из далеких поместий и концессий, сироты, оставшиеся на попечении приходов. Преподавали в ней и священники, и иезуиты, обучавшие детей математике, грамматике, естественным наукам и т. п. Здесь же перед рукоположением обучались подростки и юноши, желающие стать священниками.

Большой двор семинарии, выходивший на Соборную площадь, был огорожен массивной чугунной решеткой, на которой красовался позолоченный герб рода Монморанси-Лавалей, а также герб, на котором переплелись буквы «И. М. И.» – Иисус – Мария – Иосиф.

Анжелика пересекла этот двор твердым шагом. Когда зазвонил колокол, появился один из преподавателей семинарии.

Дамы оставили Анжелику на его попечение, и он сначала провел ее по длинному, вымощенному плиткой коридору, а затем – по ступеням новой каменной лестницы.

Вдали слышались детские голоса, поющие псалмы, и звуки органа. Орган играл то громче, то тише, органист-виртуоз брал победоносные аккорды, потом начинал снова, музицируя с явным удовольствием. Царила бодрая и вместе с тем домашняя атмосфера.

Поднявшись наверх, священник посторонился и пропустил посетительницу. В просторной приемной аудиенции у епископа ожидало множество людей.

Эти господа из семинарии, должно быть, обладали крепким здоровьем, потому что комната не только не отапливалась, но одно из ее высоких окон с маленькими цветными стеклами даже было открыто, несомненно, для того, чтобы яркое солнце этого ноябрьского дня проникло внутрь и согрело ее вместо печи или жаровни.

В открытое окно были видны далекие просторы прекрасного склона Бопре, заснеженные поля, вгрызающиеся в обступившие их темные леса.

Анжелика взглянула на рейд и увидела, что там остались только два корабля их флотилии: «Ларошелец» и «Монт Дезер».

Когда ее глаза привыкли к царящему в приемной полумраку, она разглядела среди ожидающих Маргариту Буржуа и монахинь и, обрадованная, направилась к ним. Одна из молодых послушниц тотчас встала, уступила ей место на стуле с прямой высокой спинкой, а сама села на пуфик. Должно быть, те, кому была назначена аудиенция у епископа, привыкли терпеливо ждать, потому что почти все были чем-то заняты: кто читал книги богоугодного содержания, кто шептал молитвы, перебирая четки, кто вязал, кто вырезал бумажные кружевные салфетки.

Мадемуазель Буржуа и ее девушки держали в руках маленькие деревянные планки, утыканные гвоздями, с помощью которых они сплетали черные и коричневые нитки – делали тесьму. Когда они доберутся до Монреаля, то научат новых монахинь на индейский манер сплетать вместе разноцветные нити, чтобы производить очень удобные и красивые пояса, которыми канадцы перехватывают одежду, чтобы защититься от сильных холодов.

– Послезавтра мы отплываем в Виль-Мари, – сказала возглавлявшая общину монахиня. – Сейчас самое время. Большие осенние приливы уже прошли, и скоро река оденется льдом.

В открытое окно с реки неслись крики чаек и бакланов и стук молотков с верфи, где строились военные суда. Перед отъездом из Квебека мадемуазель Буржуа хотела посоветоваться с монсеньором.

– Он весьма ревностно относится к своим обязанностям пастыря Новой Франции, и в Виль-Мари нам придется щадить его чувства, хотя наш город с самого начала был независимым и свободным. Там только господа из церкви Сен-Сюльпис, владельцы острова Монреаль, имеют юридические права духовных лиц. Мы могли бы обойтись и без одобрения епископа, но это вопрос вежливости.

Уточнив свою позицию, она охотно признала, что монсеньор де Лаваль – человек прямой, деятельный и преданный делу спасения душ своей паствы, но затем вздохнула и сказала:

– В этом краю все не так просто. Не так давно монсеньор разволновался, узнав, что наши монахини уже три года одеваются не по правилам. Но на этот раз ему придется дать нам свое пастырское одобрение.

Сложности, по ее словам, возникли в связи с тем, что она отказывалась строить монастырскую ограду и не хотела надевать на своих монахинь покрывала и апостольники, которые слишком бы отличали их от других жительниц. Она хотела, чтобы монашки ее ордена одевались как скромные мещанки, в те же самые черные платья с белыми воротничками, с черными косынками, повязанными поверх обычных чепцов. «Мы обычные женщины, служащие людям», – говорила она.

Она рассказала Анжелике обо всех знатных французских дамах, благодетельницах, поддерживавших деньгами благочестивые дела в Канаде, таких как госпожа де Ла Пельтри, которая сопровождала урсулинок до самого Квебека, или госпожа де Гайон, которая помогла Жанне Манс основать в Монреале небольшую больницу.

Анжелика, которой пришлось мысленно включить в эту когорту благодетельниц и герцогиню де Модрибур, слушала этот панегирик без восторга. Она представляла себе, как Амбруазина высаживается в Квебеке, слащавая, елейная, представляющая себя в роли матери по отношению к «королевским дочерям», привлекающая самых лучших людей своей набожностью, примерным поведением, богатством, умением очаровывать. При одной мысли о возможных опустошениях, которые ее приезд мог бы причинить доверчивым обитателям этого городка, она вздрогнула, словно чувствуя, что Квебек не защищен от ядовитой заразы Старого Света.

Дверь в глубине приемной отворилась, и оттуда вышел малый лет тридцати, горячо благодаря и все время кланяясь, прижимая к животу свою большую шляпу. Затем дверь затворилась.

Этот человек подошел поздороваться с матушкой Буржуа, которую все знали и любили. Он поделился с нею своей радостью, монсеньор де Лаваль, узнав, что тот хочет жениться на юной жительнице Шато-Рише, только что отдал ему в аренду на пять лет две принадлежавшие ему мельницы. В обмен на это он должен будет платить шестьсот ливров в год, а также поднести шесть живых каплунов и пирог.

– А какого размера должен быть пирог? – спросила Анжелика, которой этот новый вид налога показался забавным.

– Об этом мы договоримся, – сказал молодой человек, – но пирог должен быть подарен в мае, на День святого Бонифация.

Он был очень рад, что ему надо будет преподнести епископу пирог, потому что до переезда в Новую Францию был помощником пекаря. Какое-то время он пек хлеб для военных фортов. Теперь же он хотел осесть и завести свое дело. И налог в виде пирога поможет ему.

Небольшая семья переселенцев, сидящая на скамье, внимательно слушала их беседу. Они подошли к ним все вместе – родители и четверо детей.

Маргарита Буржуа знала их, они вместе плыли на «Иоанне Крестителе». О том, что они переселенцы, можно было догадаться по бледным лицам и исхудавшим телам, по поношенному платью. Они были встревожены. Прибыв накануне, они присутствовали на благодарственном молебне, который поразил их, хотя они ничего не поняли. Переночевали они в товарном складе бывшей Вест-Индской компании. Во Франции их рекрутировали для заселения территории между Квебеком и Монреалем, название которой они с трудом могли воспроизвести. Вчера по прибытии никто их не встретил. В конце концов этим утром их направили к епископу. Они были совершенно растеряны. Отплыв из Гавра, они добирались до Квебека почти четыре месяца.

– В самом деле, это плавание было одним из самых тяжелых, – подтвердила Маргарита Буржуа. – Конечно, мы знали заранее, какие опасности подстерегают нас в этом огромном океане, самом бурном из всех, – и не потому, что в нем на протяжении тысячи двухсот лье гибнет много судов, а потому, что приходится сталкиваться со множеством неудобств, начинаются тяжелые болезни, а тут еще угроза встречи с англичанами, пиратами, турками. Но на «Иоанне Крестителе» нам пришлось еще терпеть жульничество капитана и экипажа.

Женщина достала из-под залатанного плаща маленький серебряный кубок:

– Перед отплытием мы продали кое-какие тряпки и утварь и на эти деньги купили этот кубок.

– Вы поступили мудро, дочь моя, – одобрила Маргарита Буржуа. – Благодаря этой вещице вы сможете получить заем или переплавить серебро в звонкую монету.

Анжелика помнила, что за переплавку серебра и изготовление из него денег парижские суды без разговоров приговаривали к работам на галерах или даже к смертной казни.

Но здесь, в колонии, это, кажется, никого не заботило. Здесь серебро плавил всяк кому не лень, и серебряные изделия, не важно, мелкие или крупные, представляли собою единственную надежную валюту.

– Кто имеет серебро, тот располагает доверием торговцев, – заверила мадемуазель Буржуа.

В приемную быстрым шагом вошел человек в грубых башмаках, оставляя за собою грязные следы. Оглядевшись, он устремился к маленькой семье иммигрантов:

– А, вот вы где. Я Арно де Ла Портери, ваш сеньор. Я смог приплыть только сегодня утром и ищу вас в городе уже два часа. Нам надо быстро уладить все дела, потому что большая баржа скоро отплывает.

Он взглянул на листки бумаги, которые вынул из кармана своей кожаной куртки:

– Вы действительно Гастон Бернар и его жена Изабо, урожденная Кандель, оба уроженцы Шартра?

Стоя перед ним, они робко кивнули. Господин де Ла Портери оглядел их:

– Вас должно быть семеро…

– Мы потеряли нашего младшенького в море, – ответила женщина, поднеся платок к глазам.

– Понятно, – заключил господин де Ла Портери, складывая свои бумаги.

Поняв, что надо выразить сочувствие, он снял свою бобровую шапку и торжественно помолился:

– Да упокоится с миром душа этого ребенка! Бог принял первые плоды, и урожай будет хорошим. Да сохранит нас Пресвятая Дева!

– Аминь, – ответила хором семья Бернар.

– Нам надо будет пойти в канцелярию Высшего совета, – продолжил господин де Ла Портери, – чтобы вы подписали акт о пожаловании земли. Вы получите участок в три арпана в ширину и двадцать в длину, что позволит вам обустроиться. Вы обязаны заплатить арендную плату из расчета по двадцать су за арпан плюс двенадцать денье и предоставить двух живых каплунов в мою усадьбу к зимнему празднику святого Мартина. – Вы умеете пахать? – спросил он и тут же заверил, видя их потупленный вид: – Ну ничего, научитесь.

Заметив, что они дрожат в своих обносках, он добавил:

– Для начала надо купить плащи и сапоги. У меня есть запас на складе в Нижнем городе. Следуйте за мной.

– Дайте им хотя бы поздороваться с епископом, – вмешалась мадемуазель Буржуа.

– Зачем? Епископу некогда заниматься моими арендаторами. Он сможет разобраться с ними летом, когда будет ездить по стране.

Он вышел, гоня перед собою свое маленькое стадо. Мадемуазель Буржуа неодобрительно покачала головой:

– У господина де Ла Портери нет права держать в городе склад товаров. Сеньорам, владеющим землями, это запрещено. Но все здесь, за исключением духовенства, занимаются торговлей. И в самом деле, доходы с земли приносят ее владельцу так мало, что едва хватит на одну курицу в год. Меж тем как арендная плата ничтожна. И сеньор должен еще заниматься устройством тех, кто к нему приехал. Забот у него полно, а помощи от короля по заселению колонии очень мало. Он умрет разоренным, но у него будут арендаторы, и его земля будет обрабатываться. И возможно, его сын получит хороший доход.

Слушая ее, Анжелика оглядывала приемную. Ее стены были увешаны красивыми гобеленами, изображающими сцены на библейские сюжеты. Потолок был высокий, его кессоны и пол были навощены и блестели, как зеркало.

В нише напротив них стояла статуя Младенца Иисуса в золотой короне, в одеянии из красного бархата, с шаром, увенчанным крестом. На одной из висящих на стене картин также был изображен Младенец Иисус, окруженный поклоняющимися ему ангелами, а другая, в технике гризайль, изображала ангела, протягивающего Богоматери новорожденного Людовика XIV.

Около двери возвышалась большая статуя святого Иосифа, также держащего на руках Божественного Младенца.

Мадемуазель Буржуа сообщила Анжелике, что святой Иосиф считается покровителем Новой Франции, а Младенец Иисус – покровителем семинарии.

Анжелика могла бы слушать Маргариту Буржуа часами. Как и в Тадуссаке, она замечала, что в ее компании время летит незаметно. Царящий в душе Маргариты мир передавался и ее собеседникам, и, сколько бы она ни рассказывала о пережитых ею злоключениях, на сердце у нее всегда было легко.

– Вы пойдете к епископу перед нами, – вдруг заявила она Анжелике. – Вам очень важно его увидеть, но из-за ваших светских обязанностей вы не можете ожидать его слишком долго. А мы никуда не торопимся.

Тут Анжелика вспомнила, что действительно должна встретиться с Жоффреем в замке Сен-Луи, чтобы пойти на прием к губернатору, назначенный на полдень.

Она горячо поблагодарила монахиню.

Дверь в кабинет епископа снова отворилась, и оттуда, как черт из табакерки, возник маркиз де Вильдавре. Стоя вполоборота, он обращался к прелату в лиловом облачении:

– Так что вы сами видите, монсеньор, что вам нечего опасаться за верность наших новообращенных в Акадии. Доказательством тому служат те многочисленные скальпы английских еретиков, которые я привез господину губернатору. С их помощью эти бедные дикари выражают свою преданность Богу и истинной Церкви, о которых им рассказали мы, преданность, которую они проявляют своими способами и на свой манер, начав войну с нашими врагами в Новой Англии.

Он проворно опустился на одно колено, поцеловал перстень епископа, затем уверенным шагом вышел из приемной, так и не заметив Анжелику.

Она бросилась вслед за ним и окликнула:

– Господин де Вильдавре!..

Он обернулся, стоя уже на середине лестницы. При виде ее его лицо озарилось широкой улыбкой.

– О! Моя дорогая!..

Однако она прервала его:

– О чем это вы рассказывали епископу? О скальпах англичан? Стало быть, вы завладели сундуком, который барон де Сен-Кастин послал в Квебек, дабы доказать властям свое усердие?

– А почему бы и нет? – спросил он с игривой улыбкой.

– Ну уж нет, дудки. Я не позволю вам распускать слух, что этот сундук ваш. Хотя вся эта история мне и отвратительна, я позабочусь о том, чтобы стало известно истинное происхождение этих скальпов. Не хватало еще, чтобы вы приписали все заслуги себе, а наш бедный Сен-Кастин был наказан, а быть может, даже смещен со своей должности за то, что якобы не поддержал военную кампанию отца д’Оржеваля.[6]6
  См. «Искушение Анжелики».


[Закрыть]

Видя, что она не шутит, маркиз рассердился.

– Все акадийские скальпы принадлежат мне, – надменно заявил он.

– Это мы еще посмотрим. Я попрошу матросов с «Голдсборо» не отдавать вам этот сундук, если вы за ним явитесь.

– А он уже у меня!

Обменявшись с Анжеликой еще несколькими резкими словами, маркиз, раздосадованный, ушел.

Вернувшись в приемную, Анжелика обнаружила, что из-за перепалки с Вильдавре она пропустила очередь, которую ей великодушно уступила мадемуазель Буржуа. Она и ее сподвижницы уже прошли к епископу.

Колокола прозвонили полдень. Люди, ожидающие приема у епископа, встали, чтобы вместе прочитать молитву, славящую Деву Марию.

 
Ангел возвестил Марии
Благую весть,
И Она понесла
От Святого Духа…
 

К Анжелике подошел клирик и сказал, что монсеньор де Лаваль сожалеет, но он сможет принять ее только после полудня, потому что сначала он даст общую аудиенцию ожидающим во дворе, а потом у него будет легкий завтрак.

Анжелика вышла наружу. Она ни за что на свете не хотела пропустить свидание с Жоффреем перед приемом у губернатора.

Выйдя на площадь, она в нерешительности остановилась. Как добираться? В портшезе? В карете? Что предпочесть?

Конечно же, лучше всего пойти пешком. Когда в Квебеке надо было куда-либо добраться быстро, на это требовалось меньше времени, чем на то, чтобы позвать носильщиков или нанять повозку.

Она быстро добралась до замка Сен-Луи и уже из приемной увидела Жоффрея, увлеченного беседой с очаровательной черноглазой брюнеткой. Это была Беранжер-Эме де Лаводьер, родом из Тарба, супруга прокурора Ноэля Тардье.