Текст книги "Анжелика и дьяволица"

Глава XVIII

Прошло два дня. Они привнесли в жизнь поселения свою долю несущественных происшествий, повседневных дел, насущных проблем, более или менее желанных гостей, которые, казалось, стекаются в Голдсборо как в единственное место, где в этот напряженный период, который переживал Французский залив, можно с уверенностью обрести твердую почву под ногами и гарантированные приют и безопасность.

Анжелика попыталась разобраться в самой себе, понять, что же с ней произошло на берегу, когда она увидела, как Жоффрей смотрит на Амбруазину. Но случившееся уменьшалось, ускользало от ее сознания. Она уже не могла понять своего волнения. Да и как поверить в беду, когда Жоффрей по-прежнему здесь, подле нее, проводит с ней ночи и, как ей кажется, никогда еще не проявлял такой пылкости.

В их любви все было прозрачно, если каждый из них и скрывал, возможно, какую-то тайную заботу, то это лишь умножало силу чувства, бросавшего супругов в объятия друг друга, поскольку наедине с собой каждый осознавал, что не имеет лучшего прибежища, чем их взаимная любовь.

– Как я счастлив! – нежно шептал Жоффрей Анжелике. – С тобой я возношусь на вершину блаженства.

Он больше не заговаривал об отъезде. Однако она знала, что в любой момент он будет вынужден принять решение поднять якоря. И это придавало отведенным им часам еще большую ценность и страстность. Анжелика благословляла ночь, покровительницу влюбленных. Ночь! Она источник человеческого счастья и несчастья.

На следующий день после собрания на взморье в порт Голдсборо, чтобы пополнить запасы пресной воды, вошло небольшое рыбацкое судно из Сен-Мало. Заодно на берег был высажен элегантный священник, досадливо подбиравший сутану, чтобы не замочить ее в прибрежных лужицах.

– Да это же мой сульпицианец! – воскликнул Вильдавре, издали заметив его. – Выходит, и вы, дружище, сбежали из Джемсега, от всех этих неотесанных акадских дворянчиков и зануды Карлона! И правильно сделали. Здесь, по крайней мере, можно повеселиться и хорошо поесть. Эта госпожа Каррер настоящая искусница. Охотно нанял бы ее к себе в кухарки, не будь она гугеноткой, но вы же понимаете… Я со своими чудачествами у нас в Квебеке… Еще не хватало мне привезти туда кухарку-гугенотку. Мое судно все еще на месте? Не разграблено? Ах, только не говорите мне, что им завладели англичане!

Священник господин Дажнэ этого не сказал. Англичане действительно по-прежнему сидели в засаде в устье реки, ожидая, когда зверю наскучит и он попытается выбраться из норы. Сульпицианцу надоело, и он отправился – поначалу лесом, а затем морем – за губернатором, к которому был прикреплен как личный духовник.

– И все же лучше бы вы остались следить за моим багажом, – упрекнул его Вильдавре. – Хотя в глубине души я вас понимаю. В Голдсборо определенно приятнее, чем в Джемсеге, где питаются одним вареным маисом и дичью. Не пугайтесь. Здесь полно гугенотов и англичан, но они очень милые. Вот увидите. И прелестные женщины…

Затем на корабле водоизмещением в сто сорок тонн, предоставленном компанией судовладельцев Акадии хозяину Пор-Руаяля, прибыл отец Турнель. Он появился неожиданно, посланный своей госпожой, обеспокоенной тем, что ее супруг не возвращается. Посланника госпожи де Ла Рош-Позей сопровождал юный акадский дворянин с мыса Сэйбл, Юбер д’Арпантиньи.

Пейрак предложил ему:

– Помогите мне навести страх на англичан в устье реки Святого Джона.

– Что я получу взамен?

– Снисходительность управителя Карлона, который уже готов сдаться им.

Юбер д’Арпантиньи отправился совещаться со своим интендантом Полом Ренаром и микмаками. Впрочем, не потому ли он прибыл в Голдсборо, что его привлекла сгустившаяся здесь, в единственном месте, откуда можно начать боевые действия с моря, атмосфера подготовки к сражению? На чью сторону встать и какова цель войны? Определить это нелегко, однако всегда есть надежда захватить несколько судов или разграбить форт, что на некоторое время дало бы возможность продержаться бедным сеньориям, разбросанным на побережье французской Акадии.

В эти дни жизнь приобрела чересчур торопливый и насыщенный темп, стала напряженной, словно сжатая пружина, и лихорадочной, что лишь подчеркивали яркие и сочные краски окружающей природы. Стоявшая в те два дня неизменно прекрасная погода придавала морю ослепительно-синий, почти невыносимый оттенок. Казалось, ветерок неустанно пролетает по небесной эмали, чтобы оживить и придать ее лазури безупречное сияние.

Цвел кипрей… Его продолговатые лиловые, розовые и алые грозди тянулись вверх из каждой расщелины. Самая неприметная освещенная солнцем балка отливала фиолетовым, точно сутана епископа, малейшее углубление в скалах внезапно украшалось полыхающей на ветру пурпурной бахромой.

Кипрей – растение с собранным в гроздь соцветием, на длинном и гибком стебле, с узкими, словно наконечник копья, голубовато-зелеными листьями. Он появляется на каменистых и теплых лесных опушках, а затем сомкнутыми рядами захватывает все попадающиеся на его пути овраги и долы.

Пышное цветение кипрея в самый разгар лета добавляло природе роскошные краски. Однако море бушевало, заваливая побережье клочьями белоснежной пены. Немолчно громыхали волны, бьющие тараном по розовым и голубым скалам и утесам. Их рев глухо раздавался окрест, вызывая у людей легкую дрожь и смутную тревогу, но и необоримую жажду жить и участвовать во всем происходящем с удесятеренной страстью.

Да, в воздухе веяло войной и любовью. Ощущалось стремление торопливо копать, строить, валить деревья, корчевать пни, непрестанно расширять жизненное пространство, извлекать пользу и выгоду из уже имеющегося. А еще создавать новые семьи, давать им кров, окружать дома садами, а сады – оградами, прокладывать новые тропы, новые дороги, возвести церковь для вновь прибывших, чтобы зародились прочные духовные узы. И основать форты по всем направлениям, насколько хватает глаз, чтобы навсегда защитить эти места от разрушения.

Никто не знал, какой порыв заставляет обитателей Голдсборо – гугенотов и новых поселенцев – под нажимом Пейрака и Колена Патюреля доказывать самим себе, что они способны выжить вопреки их отличию от других, а возможно, именно благодаря ему, а также что Новой Америке необходимо их необычное присутствие.

То, как стремились сюда пуритане и католики, охотники-следопыты и пираты, индейцы и акадцы, доказывало, что, каковы бы ни были точки зрения, симпатии и амбиции тех и других, этот независимый, богатый, хорошо защищенный порт с оживленным товарооборотом представлял уже для всех активно действующий торговый узел. Именно в таком настоятельно нуждались западные регионы Северной Америки.

Подхваченная этим потоком, преодолевающим крутые пороги и набирающим все большую силу, так что требовалось сплотиться и преодолеть себя, укреплять душу и дух, чтобы достичь цели, Анжелика откладывала на потом… что именно? Она и сама не знала… потребность разобраться в самой себе, понять причину своей тревоги, своего беспокойства. Ей было не до пустяков.

Какой-то голос подсказывал ей, что надо жить как ни в чем не бывало. И хотя они с Жоффреем не делились своими соображениями на этот счет, Анжелика знала, что он поступает так же.

Часто ли он, всецело поглощенный подготовкой к походу, сосредоточивший все свое внимание на ремонте и оснастке судов, их вооружении, на укреплении командного поста, на строительстве, призывающий на совет Колена, д’Юрвиля и знатных горожан, втайне вспоминал о тех, кого поклялся найти и разоблачить, – таинственных грабителях Залива?

Замышлял ли он какие-то планы против них? Он ничего не говорил Анжелике, и она, по его примеру, тоже молчала, отказываясь даже думать об этом.

Удастся ли провести демонов?..

По вечерам жители вместе с приезжими собирались в портовом трактире.

Полагалось оказать честь губернатору и его монаху, герцогине и ее секретарю, мистеру Рендому и его названому брату великому сагамору микмаков, барону де Сен-Кастину и его будущему тестю вождю Матеконандо, пастору Томасу Пэтриджу и другим священнослужителям.

К величайшему облегчению Анжелики, во время этих трапез герцогиня де Модрибур не пыталась перевести общую беседу в научное русло. Краснобай Вильдавре не щадил сил, развлекая присутствующих, и Пейрак, вдруг расслабившийся и повеселевший, в своей прежней, несколько язвительной манере бросал ему изящные шутливые реплики. Предметом их разговора были древние философы – тема вполне нейтральная и относительно безопасная для остальных сотрапезников, придерживающихся столь разных точек зрения.

Даже преподобный Пэтридж, человек весьма образованный, время от времени удостаивал собеседников улыбкой. Эти католики, хотя и заслуживают гореть в аду, довольно занимательны. Кроме того, любопытно было наблюдать, как ловко умудрялись участвовать в этих спорах индейские вожди. Они ели руками, рыгали, вытирали пальцы о свои космы или мокасины, однако их философия оказалась вполне достойной мыслей Сократа или Эпикура.

Предметом насмешек также служил Александр де Рони со своим вечно и необъяснимо недовольным видом. Вильдавре и Пейрак наперебой искали оправдания этому феномену сколь прекрасного, столь же и угрюмого молодого человека, предлагая как варианты метемпсихоз, реинкарнацию, одержимость, наследственность, воздействие планет и так далее. Все эти беззлобные и чрезвычайно остроумные замечания молодой человек выслушивал, не меняя хмурого выражения лица.

Подобная бесстрастность в конце концов вызвала взрыв безудержного веселья. Анжелика заметила, что герцогиня не приняла участия во всеобщем ликовании. Улыбка едва трогала уголки ее губ, а огромные глаза порой приобретали трагическое выражение. Впрочем, ее первейшие заботы не составляли загадки. Герцогиня оказалась перед дилеммой на следующий день после того, как столь блистательно изложила теорию Галилея и Ньютона о приливах.

Утром госпожа Каррер принесла Анжелике залатанную одежду герцогини – все, кроме накидки, которая, по-видимому, требовала более длительного ремонта.

– Я сделала все, что могла, – сказала госпожа Каррер со свойственной ларошельцам уклончивостью. Всякий раз, когда речь заходила об одежде герцогини, она явно чего-то недоговаривала. – А что вы хотите! Я в жизни не видывала таких драных тряпок.

Перекинув через руку светло-желтую атласную юбку, голубой корсаж и красный пластрон, Анжелика направлялась к жилищу герцогини, когда ее остановил Аристид Бомаршан, очевидно поджидавший за поворотом тропинки.

Было бы неверно утверждать, что он приобрел приятную наружность и в нем не осталось ничего от ужасного пирата, которому она когда-то вспорола, а после зашила брюхо на косе в заливе Макоит. Впрочем, хорошо выбритый, с жирными волосами, собранными в пучок на затылке при помощи широкой кожаной ленты, в чистой одежде, хотя и болтающейся вокруг отощавшего тела, и со шляпой, которую он двумя руками держал на уровне желудка, бывший морской разбойник выглядел почти благопристойно. Анжелика вспомнила о недавно перенесенных им физических страданиях и задумалась о необычайной способности кошек сопротивляться болезням и голоду и их жажде жизни, порой достойной человеческого восхищения. Мертвенно-бледный, едва держащийся на ногах, Аристид и впрямь напоминал старого кота, потрепанного, но живучего. И его способность выжить, выстоять, не переставая хрипеть и чертыхаться, грозя все разрушить, в конечном счете вызывала уважение.

– Я ждал вас, госпожа, – проговорил он, улыбаясь во весь свой беззубый рот.

– Вот как? – настороженно ответила Анжелика. – Надеюсь, не со злым умыслом?

Аристид изобразил оскорбленную мину:

– Нет, конечно! Выдумаете тоже! Вы ж меня знаете?

– Разумеется!..

– Вам известно, что глубоко в душе я славный малый…

– Только уж очень глубоко…

Аристид в смущении мял шляпу.

– Ну так вот, – отважился он наконец, – госпожа маркиза, я бы хотел жениться.

– Ты? Жениться?! – воскликнула Анжелика.

– А почему бы мне не жениться, как всем? – Он выпрямился и предстал перед ней во всей красе.

– Ты любишь Жюльенну? – спросила Анжелика. Ей показалось несколько странным предположить любовь между двумя этими существами. И все же почему бы нет, как он сам говорил? Ведь речь шла как раз о любви? Достаточно было увидеть, как порозовело восковое лицо Аристида Бомаршана и как смущенно он отводит свои воспаленные глаза.

– Ну да, вы сразу догадались. Само собой. Она самая приметная. Меня-то абы кто не заинтересует, мне нужна девка видная. Жюльенна будет в самый раз.

– Ты прав. Жюльенна очень хорошая девушка. Хотя поначалу мне пришлось немного растормошить ее, чтобы заставить девицу следить за собой. Надеюсь, она на меня не сердится.

– Да что вы! Хорошо, что вы настояли. Потому что она бестолочь, – с восхищением сказал Аристид. – Она и сама говорит: «Права госпожа маркиза, что устроила мне взбучку. Я ведь злюка». Она вас обожает сильней, чем Мадонну!

– Ну что же, тем лучше! Сообщил ли ты о своих планах капитану, господину Патюрелю?

– А то! Я бы не посмел просить руки Жюльенны, если бы не мог обеспечить ей надежное будущее. Я рассказал Золотой Бороде о своих намерениях. С припрятанной в укромном местечке своей долей добычи и дотацией, которую выдают здесь, я мог бы прикупить себе баркас, чтобы заниматься каботажем и торговать своим ромом то тут, то там.

– Чем торговать?

– Мое изобретение. Знаете, я кое-что понимаю в роме!.. О, конечно, моя тафия – это, ясное дело, не настоящая тафия, не настоящий ром с винокурни, потому что, как ни крути, тут сахарного тростника нет. Я говорю о добром лакричном «коко-марло», которое собираюсь гнать из остатков мелассы после производства сахара. Это ничего не стоит. Наоборот, на островах вам еще приплатят, чтобы от них избавиться! Всего-то и делов, что заполнить ими фляги. Этим займется Гиацинт. Я с ним договорился. Потом я добавляю туда воды, чтобы все забродило, хорошенько приправляю, чтобы подкрасить и сделать повкуснее. Рецептов уйма: немного измельченной кожи или дубового угля, смола, деготь. Для созревания я бросаю в бочку добрый кусок тухлого мяса, а уж потом могу продавать свою тафию пинтами! Отличный ром и недорого! Местным поселенцам, особенно англичанам, должно понравиться, а индейцам буду давать ее в обмен на их товары. Они на качество не смотрят, главное, чтобы позабористей. Я и с господином графом поговорил. Уж он-то меня понимает, потому как я же вижу, что это и его система: заказывать недорогой товар, чтобы производить то, что можно продать дороже. Это и зовется промышленностью, надо только знать толк и кое-что соображать…

– И что же он сказал?

– Он не сказал «нет».

Анжелика не разделяла уверенности раскаявшегося пирата в том, что Пейрак высоко оценил инициативу производства на его земле низкопробного алкоголя, предназначенного для продажи колонистам Французского залива под маркой настоящего рома. Однако желание Аристида Бомаршана остепениться и стать торговым человеком заслуживало одобрения.

– Ну что же! Удачи тебе, дружок. Выходит, у тебя больше нет намерения возвращаться на острова?

– Нет! Мне хочется стать на якорь и обзавестись хозяйством. Что за жизнь на Карибах для порядочной семьи? Да еще с такой хорошенькой женушкой, как Жюльенна. Гиацинт вмиг уведет ее. Но я не могу считать, что дело в шляпе, пока не договорился с Отравой. Вот я и хотел, госпожа, чтобы вы были за нас.

– С отравой? – Анжелика не поняла, о чем он.

– С попечительницей! С «драконицей», значит! Не похоже, что она готова расстаться с приданым Королевских дочерей. Надо бы уговорить ее. Я не только за себя прошу. Ванно крепко влюблен в Дельфину, а…

– Договорились. Спрошу у госпожи де Модрибур, что она об этом думает, и замолвлю за тебя словечко.

– Благодарствую, госпожа графиня, – смиренно отвечал Аристид, – коли уж вы за это взялись, мне спокойно. Уж я-то знаю, с вами все пойдет на лад, опомниться не успеешь, разрази меня гром!

И он заговорщически подмигнул Анжелике.

Ее шокировала неприкрытая неприязнь Аристида по отношению к герцогине де Модрибур, но надо было принимать его таким, каков он был: островному пирату низкого происхождения, без чести, не верящему ни в бога ни в черта, всегда были чужды представления о такте и приличиях.

Кроткая Мари сообщила Анжелике, что госпожа де Модрибур молится.

Однако, едва заслышав голос Анжелики, герцогиня появилась из ниши, где совершала молитву.

– Я принесла вашу одежду, – сказала ей Анжелика. – Все, кроме накидки…

Пристально взглянув на желтую юбку и красный корсаж, Амбруазина вздрогнула и попыталась оттолкнуть вещи.

– О нет, это невозможно!.. Я хочу оставить это черное платье. Не соблаговолите ли отдать его мне? Я ношу траур – по нашему несчастному кораблю и беднягам, которые так страшно умерли, да еще и без отпущения грехов!.. Меня не покидает воспоминание о той ужасной ночи. Я размышляю о Промысле Божием и о том, что Он хотел сказать нам этим кораблекрушением… Нынче праздник Девы Марии, мы должны были уже быть в Квебеке. И я наконец могла бы молиться в тишине кельи. Я испытывала большую приязнь к фельянтинкам, в монастырь к которым удалилась после кончины моего супруга. У них очень строгие правила. Урсулинки придерживаются почти таких же. Там на меня низойдет покой, я уже чувствую. Их орден близок мне, как никакой другой. Беседа с ближним там больше напоминает ту, что Господь Бог вел на этом свете, дабы просветить души. За что… о, за что, вместо того чтобы привести меня в тихую обитель, Он выбросил меня на этот дикий, унылый и пустынный берег?..

Она казалась растерянной, как ребенок, и вопрошающе и тревожно переводила свои огромные глаза с лица Анжелики на утопающую в морской пене ярко-синюю линию горизонта, которая виднелась в приоткрытую дверь.

В простом деревенском доме, обставленном грубой мебелью, было тепло. В глинобитном полу виднелись плоские круглые камешки. Убожество, уже привычное американским поселенцам в их стремлении строить новую жизнь на новой земле, выглядело особенно неуместным и беспощадным применительно к двум этим женщинам с их аристократической красотой, указывавшей на богатое благородное прошлое. Все в них свидетельствовало о том, что обе в восхитительных нарядах блистали при королевском дворе, украшенные должностями и драгоценностями, окруженные уважением…

Любой беспристрастный наблюдатель мог бы всерьез задуматься над превратностями безумной судьбы, которой заблагорассудилось соединить их здесь, в этом заброшенном углу, где, чтобы выжить, ежеминутно требовались нечеловеческие усилия, сопряженные с неуверенностью в завтрашнем дне.

Амбруазина де Модрибур была проникнута столь глубокой тревогой и отчаянием, что на какое-то мгновение ее внутреннее состояние передалось Анжелике.

Впрочем, у нее был собственный взгляд на жизнь, свой порт приписки – присутствие мужчины, с которым она соединила свою судьбу, и это служило ей прибежищем, придавало уверенности. Она не задумывалась над тем, где ей было бы лучше. Ответ она знала.

И все же Анжелика могла понять смятение молодой женщины, подавленной свалившейся на нее ответственностью, не имеющей здесь надежной опоры и привычных для нее условий духовной жизни.

Вдоль стен на полу вытянулись рядком предназначенные для Королевских дочерей тюфяки, набитые водорослями. На один из них Анжелика положила одежду.

– Не волнуйтесь и не слишком задумывайтесь о том, чего вам здесь недостает. Очень скоро вы сможете отправиться в Квебек и попасть к урсулинкам.

– Ах, если бы мне только довелось еще раз услышать святую мессу!..

– У вас будет такая возможность завтра же с утра! Благодаря морю сюда съехалось немало священнослужителей.

– Я так давно, вот уже несколько недель, не могла присутствовать на богослужении. А ведь оно всегда приносит мне утешение.

– У вас на судне не было священника? – осведомилась Анжелика.

Замечание герцогини о людях, умерших без отпущения грехов, напомнило ей о том, что среди выброшенных морем трупов не было обнаружено ни одного, одетого в сутану или монашескую рясу.

Если подумать, это довольно странно для судна, зафрахтованного для религиозной миссии, со столь набожной покровительницей, каковой являлась госпожа де Модрибур.

– А как же! Разумеется, – ответила та бесцветным голосом, – у нас был преподобный отец Кантен. Ораторианец, рекомендованный мне моим духовником. Ревнитель веры, жаждущий посвятить себя спасению дикарей. Но вы только подумайте, какое проклятие нависло над нашим путешествием: несчастный утонул вблизи острова Терра-Нова! Там стоял густой туман. Мы едва не столкнулись с огромным айсбергом. Весь экипаж взывал: «Господи, сжалься над нами! Мы погибнем!» Я собственными глазами видела эту ужасную льдину. Мы слышали, как она трется о другие, поменьше, – настолько близко она оказалась. В тумане мы не могли разглядеть ее вершину…

Казалось, герцогиня вот-вот лишится чувств. Анжелика подтащила табурет, присела сама и знаком предложила Амбруазине последовать ее примеру.

– И что же отец Кантен?

– В тот самый день он и пропал. Никто не знает, что произошло. У меня перед глазами так и стоит этот проплывший вдоль нашего борта ужасающий айсберг, и я ощущаю его смертоносное леденящее дыхание. Мне кажется, какие-то демоны так и толкали его прямо на нас…

Анжелика подумала, что попечительница, такая ученая, набожная и богатая, чересчур впечатлительна, чтобы предпринимать подобные путешествия, всегда рискованные и изнурительные. Ее духовник плохо наставлял ее или ошибся, полагая ее кем-то вроде известных жительниц Французской Канады Жанны Манс или Маргариты Буржуа, которые бессчетное число раз уже пересекли океан. Или, скорей всего, этот иезуит – потому что он, конечно, иезуит – решил использовать для миссий в Новую Францию, за которые отвечал его орден, мистическую экзальтированность несчастной молодой и слишком богатой вдовы.

В сердце Анжелики закралось что-то вроде жалости, и она укорила себя за раздражение, которое испытала накануне по отношению к герцогине, когда та затеяла лекцию о приливах и притяжении Луны.

В черном платье, сцепившая руки на коленях и устремившая взгляд своих бездонных глаз куда-то вдаль, на бог весть какое печальное видение, сейчас, как никогда, Амбруазина со своим тонким фарфоровым личиком и густыми черными волосами была похожа на сироту-инфанту.

Анжелика осознала подлинное одиночество, в котором пребывала эта женщина. Однако помочь ей было нелегко, потому что она, казалось, жила в каком-то особом, созданном ею самой мире.

– Где вы взошли на корабль?

– В Дьеппе. Покидая Ла-Манш, мы едва не попали в плен к испанцам и дюнкеркцам. Я не знала, что на море так неспокойно…

Амбруазина овладела собой, тряхнула головой, и ее бледное лицо осветилось улыбкой.

– Должно быть, я кажусь вам смешной… Боюсь всего, точно ребенок… Ведь вы пережили столько невзгод, а держитесь так спокойно и весело, выглядите такой сильной, хотя смерть столько раз проходила совсем близко от вас.

– Откуда вы знаете?..

– Я чувствую… Хотя нынешней зимой, перед тем как отправиться в путь, я слышала о вас в Париже. О господине де Пейраке упоминали как о дворянине, склонном к авантюрам, чьи затеи угрожают поселениям Новой Франции. Говорили, будто осенью он привез туда пополнение гугенотов и очень красивую женщину, но никто не мог с уверенностью утверждать, что вы его супруга. Да и так ли это? Впрочем, мне-то какое дело… Я всегда буду помнить то впечатление, которое испытала, увидев вас на берегу. Такую прекрасную и внушающую доверие, среди незнакомых и суровых мужских лиц. И ощущение, что вы особенная, не такая, как все женщины…

Помолчав, Амбруазина мечтательно добавила:

– И он тоже особенный…

– Кто – он?

– Ваш супруг, граф де Пейрак.

– Разумеется, особенный, – улыбнулась Анжелика. – Потому-то я и люблю его!

Она мучительно искала какую-нибудь уловку, чтобы подвести Амбруазину к разговору о замужестве Королевских дочерей.

– И все же, сударыня, вопреки обстоятельствам, при которых вы здесь оказались, Голдсборо не слишком разочаровал вас?

Герцогиня вздрогнула и быстро взглянула на Анжелику. Срывающимся от волнения голосом она спросила:

– Так вы не хотите называть меня Амбруазиной?

Анжелику удивили ее слова.

– Если вы желаете…

– А вы нет?

– Мы достаточно хорошо знакомы для этого?

– Можно почувствовать себя близкими при первой встрече.

Герцогиню де Модрибур била крупная дрожь, казалось, она глубоко опечалена.

Она отвела глаза и теперь через открытую дверь вновь вглядывалась в морской горизонт, словно на него была единственная ее надежда.

– Голдсборо? – наконец пробормотала она. – Нет! Мне здесь не нравится. Здесь я чувствую, что живу несвойственными мне страстями, и невольно испытываю смущающие искушения, отчаяние и сомнение. А также опасения, что здесь я узнаю, что до прибытия сюда моя жизнь блуждала в пагубных направлениях.

Ее догадка, возможно, имела основания. Оказавшись вне привычной монастырской атмосферы, под жестокими ветрами Голдсборо, молодая вдова, вероятно, начинала догадываться, что есть иная жизнь, которую она могла бы познать: более теплая, более счастливая.

Анжелике не хотелось углубляться в спор. Личность герцогини де Модрибур представлялась ей крайне чуждой, хотя в глубине души она могла понять, что мучает Амбруазину и даже что сломило и сделало ее несколько странной.

Анжелика испытывала сострадание, однако вряд ли она могла давать советы этой гибнущей душе, которой лучше было бы оставаться в полумраке и запахе ладана исповедален церкви Сен-Сюльпис, чем отправляться в чересчур суровые первобытные края.

Впрочем, хотя, похоже, момент для беседы на столь низменную тему, как устройство Королевских дочерей, был не самым благоприятным, следовало выяснить это сегодня, потому что люди Колена, опасаясь потерять своих нареченных, теряли терпение.

– Вы подумали над предложениями, которые вам вчера вечером сделал мой супруг? – спросила Анжелика.

На сей раз Амбруазина де Модрибур посмотрела на нее с неподдельным ужасом. Ее лицо стало белым как мел.

– Что вы имеете в виду? – пробормотала она.

Анжелика вооружилась терпением.

– Он говорил с вами о том, что кое-кто из ваших девушек планирует обосноваться здесь, связав себя узами католического брака с несколькими нашими поселенцами, не так ли?

– А, так вот о чем речь? – бесстрастным голосом произнесла Амбруазина. – Простите, я поняла… я превратно поняла его…

Она провела рукой по лбу, потом прижала ее к груди, словно бы для того, чтобы посчитать удары своего сердца. После чего сложила ладони, прикрыла глаза и пробормотала молитву.

Когда герцогиня вновь взглянула на Анжелику, к ней уже вернулось самообладание, теперь голос ее звучал уверенно:

– Несколько моих девушек действительно признались мне в чувствах, которые внушили им мужчины, самоотверженно спасшие их во время кораблекрушения. Я не придала этому значения. Что за блажь? Дать жизнь своему потомству в поселении еретиков?

– Среди нас… много католиков…

Герцогиня не дала ей договорить:

– Католиков, согласных жить рядом с отъявленными гугенотами и даже объединившихся с ними? Для меня это либо чересчур вялые католики, либо потенциальные еретики. Я не могу доверить души моих девушек подобным личностям.

Анжелике вспомнилось замечание Вильдавре, сказавшего ей: «Это неосуществимо». Губернатор был не столь глуп и ничтожен, каким хотел казаться. Отказ герцогини лишний раз доказывал, что людей разделяют мистические барьеры, именем Бога обрекающие их на нескончаемые конфликты и войны, что нисколько не способствует движению народов к более плодотворному и менее варварскому существованию. Неужто еще не пришло время примирения? И все же Анжелика попыталась воззвать к разуму и мудрости посланницы короля:

– Но ведь все страны, включая Францию, являют нам сегодня подобную картину. Католики и протестанты живут бок о бок в одних границах и по-настоящему объединяются ради процветания страны.

– Прискорбное зрелище пагубной сделки с совестью. Когда я думаю об этом, мне кажется, я вижу, как Господь Бог истекает кровью на кресте, и это ввергает меня в невыносимую скорбь. Ведь Он умер, чтобы Его слово было вечно и чтобы его не искажали!.. А нынче ересь повсюду!.. Неужели вы от этого не страдаете? – Герцогиня с непонимающим видом воззрилась на Анжелику.

Анжелика сменила тему:

– Не следует непрерывно обсуждать проблемы, которые люди, гораздо более значительные, чем мы, уже со всей ответственностью взялись уладить. Например, разве во Франции король Генрих Четвертый не постановил раз и навсегда, что протестанты и католики равны перед государством? Он утвердил свое решение Нантским эдиктом, и дела государства от этого пошли только лучше.

– Вы, милочка, разумеется, не в курсе, – с улыбкой заметила герцогиня, – сейчас как раз подумывают о том, чтобы король аннулировал Нантский эдикт.

Анжелика испытала настоящий шок.

– Но это невозможно! – воскликнула она. – Король не может аннулировать соглашение, торжественно принятое его предком перед всеми французами и во имя своих будущих наследников. За всю историю человечества не случалось подобного бесчестья!..

Ей уже виделась грозящая Франции внутренняя катастрофа. Если Нантский эдикт будет аннулирован, французские гугеноты утратят все гражданские права и свободы. Они не смогут заключать законные браки, их дети будут считаться незаконнорожденными, их подписи – недействительными… У них не останется иного выхода, кроме как обратиться в католицизм или бежать из страны…

Впрочем, ведь эдикт уже давно утратил силу. Анжелике кое-что об этом было известно!

В своей свободной новой жизни в Америке она начинала забывать тягостные гонения, которым подвергалась вместе с гугенотами в Ла-Рошели.

И все же ее цельная натура бунтовала против подобной бесчестности в отношении участи народов.

– Нет, это невозможно, – повторила она, резко вставая, – это означало бы обречь на монарший произвол все человеческие устремления к добру…

– Вы говорите, точно античный трибун, – с усмешкой бросила госпожа де Модрибур.

– А вы – как ханжа из Общества святых даров, – парировала Анжелика, направляясь к дверям.

Герцогиня мгновенно нагнала ее.

– О, простите меня, дорогая, бесценная моя, – просила она изменившимся голосом, – сама не знаю, что на меня нашло, что я позволила себе говорить с вами в таком тоне… с вами, которая есть само милосердие. Простите меня! Вы так чувствительно потрясли глубинные основы того, что помогало мне жить, что порой… порой мне кажется, что я ненавижу вас! И завидую вам… Вы такая живая, такая настоящая. Ах, как бы я хотела, чтобы вы ошибались!.. И все же боюсь, вы окажетесь правы. Но простите меня… Здесь я ощущаю себя слабой и неуверенной, и для меня это унизительно…