Текст книги "Анжелика и дьяволица"

Ее собеседница отвела глаза и, едва заметно вздрогнув, сказала:

– В Париже с некоторых пор, говоря о положении дел в Канаде, довольно часто упоминают имя вашего супруга. Скажем… как соседа, обосновавшегося слишком близко от владений короля Франции. Бьюсь об заклад, что в Лондоне о нем тоже говорят.

Герцогиня села, обхватив руками согнутые колени, прикрытые одеялом. В такой позе она казалась совсем юной, непринужденной, свободной от титулов, тяжкого груза своих привилегий. Анжелика заметила, что Амбруазина плотно сцепила руки. Этот жест выдавал, возможно, желание сдержать какое-то сильное волнение. Однако госпожа де Модрибур по-прежнему спокойно смотрела прямо на собеседницу.

«У нее такие глаза, будто в глубине золото, – подумала Анжелика. – Издали они кажутся очень черными, как гагат. А вблизи видно, что они словно янтарные. Определенно со сверкающим в глубине золотым лучиком».

Обе в молчании разглядывали друг друга. Герцогиня едва заметно вздернула подбородок и улыбалась уголками губ. Было что-то наигранное, нарочитое в ее бесстрашии и непринужденности. Будто она приказала себе высоко держать голову, чтобы не уступить желанию потупиться под посторонними взглядами.

– Лично я нахожу вас очень симпатичной, – заключила Амбруазина, словно отвечая воображаемому обвинителю.

– А почему бы нет? – мгновенно отреагировала Анжелика. – Кто бы это мог описать меня вам в темных тонах? И кто в Париже может знать меня, знать, кто я? Я прибыла сюда прошлой осенью и всю зиму провела в лесной глуши…

– Не сердитесь, – сказала Амбруазина, нежно накрыв своей ладонью ее руку. – Послушайте, милочка, для меня счастье встретить вас и вашего супруга сразу по прибытии в Новый Свет. Я не любительница сплетен, наговоров и клеветы. Обычно я стараюсь составить собственное мнение относительно лиц, против которых меня пытаются настроить, и, возможно оберегая свою независимость или просто из духа противоречия – я ведь упряма, как всякая уроженка Пуату, – скорее заранее окажу им предпочтение.

Должна вам кое в чем признаться. Из Парижа Америка представлялась мне огромной, бескрайней. Она такой и оказалась. И все же я была убеждена, что рано или поздно встречу вас… Какое-то предчувствие… Я прекрасно помню, в тот день, когда при мне кто-то произнес ваше имя – это было незадолго до нашего прибытия, – я сказала себе: «Ты познакомишься с ней!» И вот… Возможно, Господь этого хотел.

Герцогиня говорила, слегка запинаясь, что придавало ее речи особую прелесть. Ее мягкий, глуховатый голос иногда срывался, словно ей не хватало дыхания. Анжелика поймала себя на том, что внимательно слушает, стараясь за внешними проявлениями различить потаенную сущность собеседницы.

Вероятно, притворство герцогини, ее несколько театральная манерность были следствием определенного усилия, которое ей приходилось делать, чтобы завязать отношения с себе подобными.

«Эта женщина не такая, как все, она одинока», – решила Анжелика.

Подобная характеристика совершенно не соответствовала ослепительной молодости и красоте Амбруазины де Модрибур. Помимо этого, было в ней что-то детское, определенное ребячество… «Да нет, – подумала Анжелика, – это из-за ее зубов». Верхние зубы, некрупные, красивые и очень ровные, слегка выдавались вперед, приподнимая прелестно очерченную розовую губку. От этого на ее лице порой на мгновение возникало выражение, какое бывает у маленьких девочек, которые недавно плакали. А когда герцогиня улыбалась, ее черты приобретали какую-то доверчивую и трогательную невинность. Впрочем, взгляд ее был проницательным, зрелым и задумчивым. «Интересно, сколько ей на самом деле может быть лет? Тридцать? Меньше? Больше?»

– Да вы не слушаете меня, – вдруг сказала герцогиня.

И, откинув назад спустившуюся на щеку тяжелую черную прядь, обезоруживающе и заразительно улыбнулась.

– Сударыня, – таинственно прошептала герцогиня, – коли вы родом из Пуату, может, вы слышали, как кричит мандрагора, когда ее выкапывают в рождественскую ночь?

Анжелике показалось, будто этот странный вопрос необъяснимым образом связал их. Она глянула в глаза Амбруазины де Модрибур и увидела, что в них, словно отражение звезд в лесном озере, что-то мерцает.

– Слышала, – вполголоса отвечала она, – только это было в сентябре. В наших краях на поиски черной собаки, чтобы отрыть волшебный корень, отправляются в сентябре.

– А собаку тут же следует принести в жертву подземным божествам… – подхватила Амбруазина.

– И ее надо обрядить в пурпурные одежды, чтобы отвести дьявольские силы, жаждущие завладеть корнем…

Обе расхохотались.

– Как вы прекрасны! – неожиданно воскликнула госпожа де Модрибур. – Все мужчины и правда должны быть без ума от вас.

– Ах, не говорите мне о мужчинах, – с раздражением прервала ее Анжелика. – Я только что ужасно повздорила с мужем…

– Это полезно, – заявила герцогиня. – Я считаю, хорошая ссора время от времени супругам не повредит. Это признак того, что личность каждого из них пребывает в добром здравии.

Ее комментарий свидетельствовал о зрелости ума. Анжелика постепенно начинала понимать, какое влияние оказывала герцогиня на своих людей. Ей остро захотелось довериться этой женщине, еще недавно совершенно чужой, а теперь казавшейся такой близкой. А что, если она даст совет, который поможет Анжелике разобраться в себе. В светящемся нежностью и теплотой взгляде герцогини де Модрибур таилась не имеющая возраста мудрость. Анжелика спохватилась и перевела разговор на другую тему.

– Вы носите в ладанке кусочек мандрагоры? – поинтересовалась она, прикоснувшись пальцем к золотой цепочке на шее герцогини.

Та вздрогнула:

– Нет, что вы! Я бы побоялась. Ведь это проклятое растение. Нет, это мои обереги.

Из выреза кружевной сорочки она извлекла три золотых медальона и, сняв, положила их Анжелике на ладонь.

– Святой архангел Михаил, святая Люсия, святая Екатерина, – перечислила она.

Образки сохранили тепло женской кожи, и Анжелика испытала двойственное чувство.

– Я ношу их с тех пор, как впервые пошла к причастию, – доверительно продолжала герцогиня. – Бывает, ночью мне не уснуть, но стоит к ним прикоснуться, и страхи проходят.

– Чего вы боитесь?

Герцогиня не ответила. Она прикрыла глаза, и по лицу ее пробежала тень страдания. Приложив руку к медальонам, больная со стоном откинулась на подушки.

– Что до мандрагоры, – не унималась Анжелика, – наверное, вы только что хотели испытать меня? Возможно, вы желали узнать, не колдунья ли я, как сплетничают обо мне в Квебеке или даже в Париже? Так знайте же, милочка, я действительно использую корень мандрагоры для приготовления арабского снадобья, называемого «сонная губка». Смешанная с цикутой и соком тутовой ягоды, мандрагора утоляет боль. Однако я никогда не занималась ее поисками и откапыванием. Несколько имеющихся у меня кусочков мне раздобыл английский аптекарь.

Амбруазина де Модрибур выслушала Анжелику, глядя на нее сквозь опущенные длинные ресницы, и вдруг оживилась:

– Так, значит, это правда? Вы якшаетесь с англичанами?..

Анжелика пожала плечами:

– Здесь, на побережье Французского залива, полно англичан. Тут не Канада, а Акадия, то есть мы соседствуем с Новой Англией. Договоры были составлены так затейливо, что владения французского короля и английские фактории сплелись в запутанную сеть.

– А земли, хозяйкой которых являетесь вы, сохраняют независимость между этими двумя сферами?

– Видимо, вы хорошо осведомлены.

Анжелика немного натянуто улыбнулась, сдержав вздох разочарования. Когда она впервые ступила на землю Голдсборо, ей показалось, что это самое забытое богом и людьми место, неведомое никому в мире.

Но человеческие руки и воля королей уже перекраивали эти почти девственные земли. Жоффрей де Пейрак оказался важной фигурой, ведь он мог стать как препятствием, так и союзником. Внезапно Анжелика вздрогнула. Что она здесь делает? Разве не приняла она решения тотчас же бежать за ним? На нее будто что-то нашло, какие-то чары сковали ее, не давали двинуться с места… Она снова бросилась к окну.

Вечерело. На фоне темнеющего неба вырисовывался силуэт какого-то судна, входящего в гавань.

«Опять кто-то… чужой, кто бы он ни был, француз, англичанин или голландец, пират или уж не знаю кто… Тоже станет уговаривать Жоффрея следовать за ним неизвестно куда ради установления порядка и справедливости неведомо где. Но нет, на сей раз он не уедет, не улизнет прямо у меня на глазах, без предупреждения, не оставит меня тут умирать от тоски и одиночества…»

Анжелика схватила накидку из меха нерпы и набросила себе на плечи.

– Прошу меня извинить, сударыня, – обратилась она к герцогине, – я вынуждена вас покинуть. Как бы вы ни протестовали, я пришлю сюда одну из ваших девушек. Она зажжет свечи и, если вам лучше, велит принести ужин. Просите все, что вам может понадобиться.

– Вы уходите? – едва слышно спросила герцогиня. – Ах, умоляю, не оставляйте меня!

– Но вы здесь в полной безопасности, – заверила ее Анжелика, заметив беспокойство в голосе распростертой на кровати женщины.

Бесстрашная с виду, на самом деле герцогиня была слабой и с трудом приходила в себя после ужасов кораблекрушения. Тем более что она, как о чем-то естественном, рассказывала, что у нее бывают видения…

– Я незамедлительно пришлю к вам кого-нибудь, – не уступала Анжелика, стараясь, как ребенка, успокоить больную. – Не волнуйтесь!

Она вдруг насторожилась. На лестнице слышались мужские шаги. Кто-то поднимался. Анжелика открыла дверь, и в проеме появилась фигура Энрико Мальтийца.

– Госпожа графиня, вас просит к себе его сиятельство Рескатор.

Глава IV

Сходя на берег, Энрико вновь принимался называть своего господина Рескатором.

С сильно бьющимся сердцем Анжелика последовала за ним, испытывая одновременно опасение и облегчение. Значит, он все-таки послал за ней.

Она торопливо шла за Мальтийцем. Выйдя из форта, они поднимались к деревне. Когда они достигли последнего, находящегося на отшибе дома, Анжелика услышала, как бьется о скалы прибой, и ей вспомнилось, как с помощью похожих слов ее заманили в ловушку. Как-то вечером, несколько дней назад, незнакомый матрос с бледным лицом и странными глазами сказал ей: «Вас просит к себе господин де Пейрак» – и заманил ее на остров Старого Корабля.

Анжелика инстинктивно прикоснулась к поясу: пистолеты она забыла. Вот глупость! Затем невольно воскликнула, повернувшись к Мальтийцу:

– Тебя действительно прислал господин де Пейрак? Или ты тоже собираешься предать меня?

– Что происходит?

На пороге последнего деревянного дома стоял граф. Его высокий силуэт вырисовывался на фоне огня, полыхавшего в сложенном из валунов деревенском очаге.

Анжелика с облегчением вздохнула:

– Ах, а я уже испугалась, что снова попала в ловушку. В прошлый раз это был белый дьявол, вышедший из моря…

– Белый дьявол?

Пейрак с интересом взглянул на нее.

Он пошел ей навстречу и взял под руку, чтобы помочь взойти на каменное крыльцо.

Граф жестом отослал Мальтийца и закрыл дверь. Ее тяжелые створки сразу заглушили грохот волн.

Теперь в комнатке слышалось только потрескивание огня. Анжелика подошла к очагу и протянула руки к языкам пламени. От волнения ее била дрожь. Граф внимательно наблюдал за ней.

– Как вы взбудоражены! – с нежностью заметил он.

Она обратила на него свой прекрасный взор. От тревог и страданий ее глаза стали темными, как бурное море.

– Еще бы! После всего, что я пережила за эти ужасные дни… Я опасалась, как бы вы не забыли, что мы сказали друг другу нынче утром.

– Как я могу это забыть, особенно когда вы смотрите на меня своими прекрасными глазами!

Его родной голос с такими нежными нотками проник прямо в ее душу. Не смея поверить в свое полное прощение, Анжелика не спускала с мужа страстного взора.

Он улыбнулся.

– Ну что же, друг мой, давайте объяснимся, – любезно произнес Жоффрей. – Давно пора, мы и так потеряли слишком много времени. Присаживайтесь.

Он указал ей на один из двух табуретов, которые вместе с грубо сколоченным столом, откидной койкой и рыболовными снастями составляли всю меблировку хижины.

Граф де Пейрак расположился по другую сторону стола и внимательно рассматривал Анжелику. В его мрачных глазах сверкала страсть. Он вглядывался в ее обрамленное роскошными волосами цвета тусклого золота лицо, на котором оставили свои следы пережитые волнения и нанесенный его же рукой удар. Собственная жестокость потрясла Жоффрея.

– О возлюбленная моя! – глухо пробормотал он. – Да, вы правы: нельзя позволить нашим недругам одолеть нас. Никакое оскорбление не стоит того, чтобы разрушить то, что нас связывает.

– Я вас не оскорбляла, – пролепетала она, – ну разве что совсем чуть-чуть…

– Мне нравится ваша оговорка, – расхохотался Пейрак. – Дорогая, вы восхитительны. Ваша непосредственность всегда радовала и завораживала меня. Присаживайтесь же.

Анжелика не понимала, не насмехается ли он над ней, однако его теплый тон ослабил терзавшее ее напряжение.

Уступая ему, она присела. Под ласковым взглядом Жоффрея улетучились все ее страхи, исчезло страшное опасение, что она навсегда потеряла его и снова осталась одна во всем белом свете.

– Наверное, мы слишком долго были одиноки, – вымолвил он, словно отвечая своим потаенным ощущениям. – Быть может, в те времена, когда королевская кара, постигшая меня, разлучила нас, мы недостаточно оценили силу своей любви, а воссоединившись вновь, не до конца осознали глубину своих ран? За долгие годы вы привыкли защищаться в одиночку, никому не доверять, опасаться превратностей судьбы, которая уже однажды столь сурово наказала вас.

– О да, – почти прорыдала Анжелика. – Мне было восемнадцать лет. Вы стали моим небом, моей жизнью, а потом, когда мне не было и двадцати, я навсегда потеряла вас. Как только я осталась жива?..

– Да, бедная девочка! Я недооценил всей силы чувств, которые вы во мне вызвали, а главное – значение любви, которую вы испытывали ко мне. Мне хотелось верить, что с моим исчезновением вы меня позабудете.

– Это бы вас устроило, чтобы вернуться к вашей первой возлюбленной, Науке… Мне ли вас не знать… Вы готовы были умереть, лишь бы узнать, вертится ли Земля, а в разлуке со мной вы смогли выжить и вкусить всех радостей своей полной приключений жизни…

– Да, вы правы… И все же послушайте, что я осознал в эти последние дни, за время потрясшей нас обоих бури. Безусловно, некогда вы обворожили меня, я был от вас без ума, однако, как вы заметили, сумел выжить. Но теперь уже не сумел бы. Вот что вы со мной сделали, сударыня, и поверьте, такое признание далось мне нелегко.

Жоффрей улыбнулся. Но на его выразительном, отмеченном печатью полной невзгод жизни, лице с белеющими на темном загаре страшными шрамами Анжелика различала мощный свет подлинного чувства, которое он испытывал к ней. Его горящий взор, в котором промелькнуло что-то вроде удивления, был прикован к ней.

– Странное дело любовь, – продолжал он, словно говоря с самим собой, – какое-то диковинное растение. В молодости кажется, будто срываешь его в пору цветения и что в дальнейшем ему суждено лишь увядание. Тогда как это всего-навсего первинки плода более сочного, который даруется лишь постоянством, пылкостью, взаимным узнаванием. Сколько раз в эти последние дни я вспоминал, как вы приехали в Тулузу, такая прекрасная, гордая, незнакомая, одновременно ребячливая и мудрая. Тогда, наверное, я не желал признать, что ваша яркая необычность завораживает меня куда больше вашей красоты. Как знать, что нас прельщает при первом обмене взглядами, которому предстоит связать двоих? Зачастую, сами того не ведая, мы таим скрытые сокровища, сдерживаемые силы, которые лишь будущее проявит… то, что сильные мира сего не оставили мне времени обнаружить в вас… Даже тогда я был настороже. Я думал: она изменится, станет как все, утратит свою очаровательную непримиримость, эту жажду жизни, этот проницательный ум… но нет… Я вновь обрел вас: прежнюю и в то же время другую… Не смотрите на меня так, любовь моя. Не знаю, в чем источник вашей обольстительности, но она потрясает меня до глубины души.

А всему виной ваши глаза, этот новый, незнакомый взгляд, которым вы посмотрели на меня в Ла-Рошели, когда в грозовую ночь внезапно появились, чтобы просить меня спасти ваших друзей-гугенотов. Вот откуда все беды: этот взгляд превратил меня в человека, которого я больше не узнаю. Боюсь, я чересчур привязан к вам. Вы делаете меня слабым. Непохожим на себя… Да, именно отсюда мои беды. От ваших глаз с этим новым взглядом, в тайну которого мне пока не удалось проникнуть. Знаете ли вы, любовь моя, что случилось, когда вы пришли за мной той ночью, в Ла-Рошели?.. Так вот, я в вас влюбился. Влюбился как безумный. Я потерял голову. Тем более что, зная, кто вы, я не захотел понять, что именно произошло. Я был в смятении, порой становившемся мучительным.

Поистине странное чувство! Когда я видел вас среди ваших друзей-гугенотов на «Голдсборо» с рыженькой дочуркой на руках, я забывал, что вы та самая супруга, некогда данная мне перед алтарем. Вы стали почти незнакомкой, встреченной благодаря превратностям жизни, которая завораживала, обольщала меня донельзя. Которая терзала меня своей красотой, печалью, очарованием изредка мелькавшей на ваших губах улыбки. Таинственной женщиной, которая ускользала от меня и которую мне следовало завоевать любой ценой.

Оказавшись в двусмысленном положении мужа, безумно влюбившегося в собственную жену, я попытался уцепиться за то, что мне было известно о вашем прошлом. Я хотел вернуть вас, властно приблизить к себе. Порой я допускал неловкость, подчеркивая звание супруга, чтобы привязать вас к себе; я хотел, чтобы вы зависели от моей воли, чтобы вы были подле, моя возлюбленная, моя страсть, вы, моя жена, которая вторично, однако новыми и неожиданными средствами, закабаляла меня своими чарами. Тогда я стал опасаться горького признания, что вы охладели ко мне, боялся различить в вашем сердце равнодушие и забвение по отношению к слишком давно находящемуся в изгнании супругу. Я пытался познать все то непривычное, что находил в вас, – ах, как же вы были неуловимы и неприступны, моя дражайшая матушка аббатиса, – возможно, поэтому мне не удалось одержать настоящую победу. Я стал догадываться, что чересчур легкомысленно относился к жизни в том, что касается женщин, и в частности вас, моей супруги. И каким драгоценным сокровищем я пренебрег!

Анжелика слушала графа затаив дыхание; она жадно ловила каждое его слово, и к ней возвращалась жизнь. Подле него она трепетала, как птенец в руках птицелова, пользующегося своей властью, чтобы чарами или любовью удержать при себе вырывающееся изо всех сил хрупкое создание. Нет, ей не хотелось вырваться. Его глухой ласковый голос, горящий взор, само его присутствие стоили того, чтобы пожертвовать всеми свободами. Что такое одинокий полет в опасном и пустом мироздании по сравнению с пылкой уверенностью, что рядом с ним она обрела свою тихую гавань. Она это всегда чувствовала, оставалось лишь осознать. И его похожий на исповедь монолог, плод проницательных и искренних размышлений, на который он наконец решился, доказывал, как он ее любит, насколько властно она царит в его сердце. Он никогда не прекращал думать об Анжелике, силился понять ее, чтобы вновь, и уже навсегда, обрести ее.

– Ваша сумасбродная независимость причиняла мне массу страданий, потому что, никогда не зная, что вам взбредет в голову, я постоянно опасался опять потерять вас. К тому же она представлялась мне признаком того, что вы принадлежите только самой себе. Опыт подсказывал мне: не так легко излечиться от глубоких ран, наподобие тех, что получили вы вдали от меня; я должен запастись терпением. Однако тягостные опасения не покидали меня… они выплеснулись наружу, когда… Анжелика, любовь моя, скажите, почему вы уехали тогда из Хоуснока в английскую деревню, не поставив меня в известность?

– Но ведь это было ваше распоряжение!

Он нахмурился:

– Как это?

Анжелика провела ладонью по лбу:

– Точно уже не помню, как было дело, но уверена, что именно по вашему распоряжению отправилась в путь, чтобы доставить Роз-Анн к ее бабушке и дедушке. Я даже была весьма раздосадована, что совершаю это путешествие не в вашем обществе.

Жоффрей задумался. Она увидела, как он сжал кулаки и пробормотал сквозь зубы:

– Выходит, и это тоже подстроили они.

– Что вы хотите сказать?..

– Ничего… То есть нет… я начинаю кое-что понимать. Нынче утром, сказав: «Наши недруги хотят разлучить нас. Неужели мы позволим им нас одолеть?», вы открыли мне глаза. Ваша новая прозорливость необычайно притягательна для меня. Я восхищен тем, как умело, со свойственной вам одной изобретательностью, вы приходите мне на помощь в преодолении козней врагов и обрушивающихся на нас трудностей, – вспомним хотя бы кусочек сахара, которым вы угостили канадского мальчика перед Катарунком, что спасло нас от бойни. А ваш дар предвидения… Мне пришлось по душе это новое ощущение: бок о бок со мной женщина, целиком разделяющая мою жизнь. И вдруг ваше отсутствие, ваше исчезновение, подозрение в неверности!.. Как можно было это вынести! Я бы скорей выбрал эшафот! Возлюбленная моя, простите мне охватившую меня ярость.

Однако вообразите, душа моя, в какую пучину страсти низвергла меня любовь к вам, что я утратил чувство справедливости, которое стараюсь сохранять в своих многотрудных делах. Из-за вас я впал в гнев, несправедливость по отношению к вам же, единственная моя любовь, жена моя… Мне хотелось чем-то задеть вас, заставить страдать… Разумеется, непросто постичь истину, с которой прежде не так-то легко согласился бы граф де Пейрак: горечь любви. Однако власть ваших чар заставила меня поверить в нее. Смотрите сами: то, чего не пробудила во мне прежняя Анжелика – сколь бы прелестной и неосознанно обольстительной она ни была, – удалось воскресить к жизни женщине, встреченной мною в Ла-Рошели. Женщине, пришедшей ко мне, чтобы просить помощи находящимся в опасности. Почти незнакомой Анжелике, с ее новой душой, жизненным опытом, ее контрастами – всей той смесью нежности и жестокости, от чего невозможно защититься.

Он умолк и на мгновение задумался. Быть может, ему вновь представилась разыгравшаяся в штормовую ночь сцена, когда его пиратское судно «Голдсборо» плясало на якоре в укромной бухте на подступах к Ла-Рошели.

– Помните? Той ночью все было странным, неожиданным, таинственным. Рок бросил нас навстречу друг другу, а мы даже не подозревали об этом.

Я сидел в каюте и думал о вас. Я строил планы, я размышлял: «Я у стен Ла-Рошели, но как мне найти Анжелику?» У меня не было никаких ваших следов, кроме нескольких слов, брошенных Роша в испанском порту: «Та француженка… помните, купленная вами в Кандии… которая сбежала… Так вот, я видел ее в Ла-Рошели!» И тут входит мой ординарец Язон и свойственным ему равнодушным тоном (бедняга Язон) говорит: «Здесь французская женщина, которую вы купили в Кандии. Она вас спрашивает»! Я решил, что совсем обезумел. Обезумел от радости, от восторга… и от страха.

Как же глуп человек! Счастье пугает его больше, чем боль и предстоящее сражение. Опасается ли он, что радость – это ловушка более смертоносная, чем бедствия?.. Не знаю! Во всяком случае, я не стал исключением. Чтобы достичь этого желанного мига, я припомнил все свои подозрения, все горести, все опасения, тревоги, разочарования, сомнения…

Анжелика улыбнулась.

– По правде сказать, когда мы встретились, я была совсем не обольстительна, – признала она. – Вы сохранили обо мне иные воспоминания. В каком виде я была в ту ночь! Вымокшая до нитки, вся в грязи, растрепанная – я упала, когда бежала через ланды.

– Вы были… Ах, что тут скажешь? – пробормотал граф. – Сердце мое разбилось… Вы появились передо мной, словно воплощение того, как могут изменить человека превратности судьбы, того, что человеческая жестокость – и моя тоже, пусть даже бессознательная, – сделала с вами… Я точно окаменел, понимая, что слова бессильны восстановить ту связь, что соединяла нас до катастрофы. В Кандии сделать это было бы проще… Но в Ла-Рошели я почувствовал, что вы больше не принадлежите нашему общему прошлому, вы изменились. И одновременно случилось то, о чем я вам только что говорил. Я безумно влюбился в эту женщину, такую незнакомую, такую поразительную, такую непохожую и все еще похожую на вас, которая, не обращая внимания на свой жалкий вид, на кровь и ледяную воду, стекавшие по ее одежде, доказывала мне, что необходимо спасти ее друзей. Гром среди ясного неба; все смешалось: восхищение, любовь, необъяснимое очарование, жалость, нежность, желание защитить, страх потерять, упустить мое сокровище, неуверенность в происходящем…

– Должна ли я верить вам? Не вы ли цинично заявили мне: «Как могло случиться, что пленница, обошедшаяся мне в целое состояние, стала женщиной, за которую сегодня я не дал бы и ста пиастров!..»

– Я пытался под иронией скрыть непривычное волнение. Да, как же глуп человек! Сказать правду? В тот вечер вы испепелили меня. Но я в некоторой степени утратил привычку чувствовать, способность выразить свои ощущения. Мне было необходимо навести во всем этом порядок, а время – вы согласитесь, учитывая то, чего вы с таким пылом требовали от меня, – не позволяло. Поразмыслив, я пришел к выводу, что вы – я вам уже говорил, – безусловно, остались для меня мучительным воспоминанием. Однако постепенно оно становилось все более смутным, потому что я уже не мог вообразить подле себя, в своей полной приключений жизни, которая носила меня по волнам всех океанов, некогда бывшую моей супругой юную графиню. К тому же я попытался изгнать вас из своей памяти, когда узнал, что вы вышли за маркиза дю Плесси-Бельера и, как мне почему-то представлялось, отказались от моих сыновей и беспечно странствовали по Средиземному морю. Хотя я искал вас, не в силах разорвать некогда связывавшую нас нить, ваш образ в моей памяти постепенно утрачивал свою четкость. И вот я нашел вас: другую женщину. Но это были вы. И вы поразили мое сердце, вырвали его из тяжелого забытья. И оно ожило, вместе с новой любовью опять обрело отраду в страданиях и надеждах. Мне нелегко далось снова завоевать вас в полном опасностей путешествии на борту «Голдсборо». Наконец в Вапассу я получил возможность ревниво держать вас при себе, но порой, даже нынешней зимой, опасения, что испытание окажется выше ваших сил, что по неведению я могу причинить вам боль, заставляли меня сомневаться на ваш счет. Меня пугало ваше молчаливое согласие, я не знал, как избавить вас от привычки молча претерпевать трудности и страдания, осознавая, что здесь, возможно, кроется опасность для нашего взаимопонимания. Что, покуда вы будете столь ревностно отказываться прибегать к моей помощи, вы не будете мне принадлежать и часть вашего существа будет по-прежнему связана с той жизнью, которую вы прожили без меня и власть которой ощущаете на себе по сию пору. Порой от этих размышлений меня бросало в дрожь… но я понимал, что следует запастись терпением и временем… Вот как обстояли дела, когда несколько недель назад мы прибыли в Хоуснок, на Кеннебеке… и вы неожиданно исчезли…

Граф умолк, его лицо исказила гримаса страдания. Но он тут же взглянул на Анжелику с саркастической улыбкой, которая, впрочем, не могла затмить сверкающего в его темных глазах огня страсти.

– Разумеется, неприятная ситуация – при всех внезапно сделаться рогоносцем, – заметил он, – однако не этот титул причинил мне самые жестокие страдания… Хотя очень важно было не дать нашим людям впасть в растерянность от подобного события… Однако тут вы пришли мне на помощь… Да, в тот час надвигающейся грозы вы не разочаровали меня… Вы повели себя… единственным возможным образом… и, несмотря на мой гнев, вызвали у меня восхищение, любовь… Ах, что за страшное чувство! Ведь я как мужчина страдал от ревности. Только ли от ревности? Скорей от любви, которая еще не достигла своей вершины, а влюбленный уже видит, как предмет его страсти ускользает прежде, чем он добрался до невыразимой точки встречи с любовью: уверенности. Взаимной уверенности. Мы трепещем, а боль настороже, она готова возникнуть вместе с сомнением, страхом, что все закончится прежде… прежде, чем мы обретем друг друга в этой неизъяснимой встрече, которая дарует нам радость, силу, незыблемость.

Сидя по другую сторону массивного деревянного стола, Анжелика не сводила с мужа горящих глаз. Она позабыла обо всем на свете. Сейчас на земле не существовало никого, кроме него. Его слова рождали в ее воспоминаниях картины их жизни. Общей, даже когда они были разлучены.

Жоффрей превратно истолковал ее молчание.

– Вы все еще на меня сердитесь! – произнес он. – За то, что произошло в эти последние дни… Я вас ударил!.. Скажите, что сильнее всего оскорбило вас в моем непростительном поведении? Ну пожалуйтесь, моя дорогая, ведь я так плохо вас знаю…

– Пожаловаться, – прошептала она. – На вас? На вас, которому я обязана всем?.. Нет, что вы… Скажем, есть вещи, мне не вполне понятные, потому что и я тоже знаю вас недостаточно хорошо…

– Например?

Анжелика медлила с ответом. Солнце нежной и глубокой любви вдруг растопило все ее сетования.

– Так это вы назначили Колена губернатором…

– А вы бы желали, чтобы я повесил его?

– Нет, но…

Жоффрей снисходительно улыбнулся:

– Да, понимаю!.. Подобное согласие двух мужчин, в то время как им следовало бы стать врагами из-за прекрасной Елены Троянской, довольно отвратительно… Вам это причиняет страдания?

– Немного… Но ведь это свойственно женщинам?

– Согласен… а вы восхитительны, – отвечал он. – Что же еще?

– Вы заставили меня об руку с ним войти в пиршественную залу…

– Признаю, это было неприятно. Простите, душа моя. Бывают моменты, когда, упорно сражаясь за что-нибудь, делаешь какие-то неловкие ходы… Возможно, я слишком хотел поскорее стереть из своей памяти… позабыть…

– А вы флиртовали с этой Иньес!

– С какой Иньес? – удивился граф.

– С испанкой, любовницей Ваннерейка… во время пира…

– А… теперь вспомнил. Долг хозяина! Разве не следовало мне утешить это очаровательное юное создание, ведь наш славный друг из Дюнкерка оказывал вам столько внимания. Тот, кто отравлен ядом ревности, питает жалость к тому, кто испытывает те же страдания…

Анжелика понурилась. Вместе с воспоминанием вернулась боль.

– Есть кое-что посерьезней, – прошептала она.

– Что же это?

– Западня на острове Старого Корабля! Завлечь туда Колена и меня – это так на вас не похоже!

Граф де Пейрак помрачнел:

– Верно… Не похоже…