Текст книги "Анжелика и дьяволица"

– Снова женился… Но… возможно, Жени жива!

– Меня это тоже беспокоило. Но все твердили, что мало шансов, чтобы в лапах дикарей ей удалось избежать смерти. Мой отец дал согласие на этот союз. Несчастный молодой человек был в отчаянии, он не мог в одиночку воспитывать сироту, да и Бертий в конце концов принудила бы его жить в грехе. Так что все сложилось как нельзя лучше. Она занимается ребенком…

Анжелика сделала над собой усилие, чтобы философски принять известие об этом ужасном происшествии и его удачном завершении. Она понимала, что для кальвинистов, живущих в изоляции по своим собственным законам, несчастная Жени, оказавшись в мире индейцев, действительно перешла в мир иной.

Бедный маленький Шарль-Анри, которому она захотела дать имя своего сына, убитого солдатами короля! Неужели она принесла ему несчастье?

– Вернемся в дом, – предложила Абигель. – Вы расстроены. Я не хотела вас огорчать. В здешних местах следует стараться не слишком задумываться, не слишком размышлять об окружающих нас опасностях, о смертях и ошибках, которых нам не удалось избежать, иначе опустятся руки. Необходимо собрать все силы, чтобы идти вперед к своей цели, ради жизни, ради лучшего будущего…

– Да, вы правы.

Глава XIII

Пристроившись на краешке стола, два маленьких мальчика играли в триктрак.

Поглощенные игрой, они низко склонились над доской, и жесткие светлые каштановые волосы скрывали их лица. Старый негр с похожей на паклю седой шевелюрой внимательно следил за партией. Он тоже склонился к столу, положив подбородок на темные руки с лиловыми ногтями.

Эту сцену мягко освещало пламя свечи в оловянном подсвечнике, оно зажигало искорки в золотых кольцах, висевших в ушах старика, плясало на его скулах, крыльях эбенового носа и белой эмали глаз.

При появлении Анжелики и Абигель картина тотчас оживилась. Мальчишки вскочили на ноги и бросились Анжелике на шею. Чернокожий старик тоже поспешил навстречу молодым женщинам, чтобы приветствовать их на почти безупречном французском, со свойственным африканцам едва различимым мягким и чуть сюсюкающим акцентом. Это был Сирики, слуга Маниго. Они заметили его, больного, среди доставленных в Ла-Рошель рабов и взяли себе в давние времена, когда Маниго, помимо прочих многочисленных коммерческих операций, занимался и торговлей «черным деревом». Нынче вечером Сирики был одет все в ту же прекрасную, хотя и сильно поношенную и залатанную, малиновую ливрею с золотым галуном, которой всегда так гордился. Анжелика вспомнила, как он с криком «Хозяин! Хозяин, возьми меня с собой…» вихрем мчался по ландам за бегущими гугенотами.

А вслед скакали драгуны короля[5]5
  См. «Мятежная Анжелика». (Примеч. автора.)


[Закрыть]. Страшная картина! Но сегодня все они, целые и невредимые, собрались в этом бедном жилище в Америке.

Сирики с гордостью поспешил представить Анжелике своего питомца, светловолосого Жереми Маниго, которого нянчил с младенчества.

– Не правда ли, сударыня, он очень подрос. Почти мужчина, а ведь ему еще нет одиннадцати.

И верно, у Жереми щеки были круглые, глаза голубые, а волосы совсем светлые!

Его партнер по триктраку Лорье Берн казался рядом с ним более щуплым, хотя тоже окреп.

– Кто выигрывает? – поинтересовалась Анжелика.

– Он. – Жереми со злостью указал на Лорье. – Он всегда выигрывает.

Лорье заважничал и показал ему кукиш. Жереми надулся. Этот последыш, единственный сын, появившийся в семье богатого ла-рошельского горожанина Маниго, где рождались только девочки, был избалован своими родными. Однажды по дороге в школу он имел неосторожность остановиться, чтобы поглазеть на католическую процессию, и был похищен приверженцами иезуитов. Это чудовищное происшествие способствовало решению Маниго покинуть страну. После многотрудных хлопот по розыску сына, в которых Анжелика помогала семейству, богатому ла-рошельскому купцу удалось вернуть своего ребенка, но он осознал, какая опасность отныне нависла над всеми протестантами Франции, каково бы ни было их положение и состояние.

Абигель утешила Жереми, приласкав его и дав кусок пирога.

– Продолжите свою партию завтра, – сказала она. – Я аккуратно уберу доску на этажерку, чтобы не сдвинуть позицию.

Жереми с набитым ртом простился со всеми по очереди и вложил свою ладошку в руку Сирики.

Дом Бернов стоял на склоне, спускавшемся к центральной площади деревни. Оконца были маленькие, чтобы в жилище не проникал холод, да и стекло в этих краях считалось редкостью. Тем не менее Голдсборо был одним из немногих поселений, где с первой же зимы обитателям не пришлось закрывать оконные переплеты пергаментом или рыбьей кожей.

Наспех построенные осенью дома гугенотов были довольно тесными. Жилище Бернов состояло из двух комнат: в одной проводили весь день и ели, в другой стояла родительская кровать и шкаф. Было также две пристройки: для хранения дров и для умывания. Под крышей находился чердак, куда попадали по крутой лестнице через люк. Старший сын Марсиаль счел, что ему в доме тесновато, и построил себе в саду берестяной вигвам.

– Как у нашего старого канадца Элуа Маколле, – заметила Анжелика.

Лорье спал в общей комнате. Северина обосновалась на чердаке.

Она тоже была здесь и, чтобы отпугнуть комаров, жгла лимонную мяту. Девочка вступила в пору отрочества, но оставалась все той же большеротой румяной худышкой, хотя и расцвела рядом с терпеливой Абигель. Северина тоже расцеловала Анжелику и тотчас выпалила:

– Какое счастье, что все, что про вас болтали, оказалось враками, госпожа Анжелика! Я готова была убить себя. Мне не нравится жизнь, полная сложностей и разочарований.

– Уж больно ты категорична, Северина. Ты совсем не изменилась, узнаю тебя.

Сидя друг против друга за столом, на котором красовалась темная, с длинным горлышком бутылка старого рома, Жоффрей де Пейрак и Габриэль Берн вели оживленную беседу. По-видимому, разговор шел об их общей любимице Онорине. Жоффрей де Пейрак повествовал о подвигах Онорины в Вапассу, а Берн дополнял его рассказы, описывая ее героизм в Ла-Рошели. Оба сходились на том, что невозможно с первого взгляда не полюбить это прелестное дитя с сильным характером.

– Она еще младенцем уже была такой, – говорил Берн, – помню, когда я нашел ее в лесу, у подножия дерева, к которому была привязана малышка…

Он умолк. Взгляд его встретился с глазами Анжелики, в которых мелькнул внезапный страх, и снова обратился к Жоффрею де Пейраку, пристально следившему за выражением их лиц.

– Старая история, – сказал Берн. – Она принадлежит тому миру, который мы оставили позади. Когда-нибудь я расскажу вам ее, сударь, если госпожа Анжелика позволит. Или она сама расскажет. А пока выпьем за наше здоровье и за здоровье наших отпрысков: присутствующих, отсутствующих или будущих, – поднимая стакан, провозгласил ларошелец Берн.

К началу ужина явился маленький нежданный гость.

– Ой, смотрите, кто пришел! Мой котенок! – воскликнула Анжелика.

Вспрыгнув к ней на колени и упершись передними лапками в край стола, он хриплым, но приветливым мяуканьем представился сотрапезникам и потребовал свою долю с пиршественного стола.

– По-моему, он похож на Онорину, когда она появилась у нас, – сказала Северина. – Сразу было видно, что она считает себя самой важной персоной на свете…

Анжелика поведала историю котенка.

– Он невероятно отважен. Не понимаю, как такому малышу удается, преодолев тысячу препятствий, находить меня, где бы я ни была.

– Обычно кошки привязываются не к людям, а к месту, – изрекла высокоумная тетушка Анна.

Заговорили о кошках. А предмет беседы в это время лакомился жареной дорадой, всерьез полагая, что он тоже самая важная персона на свете. Котенок по-прежнему был тщедушным, однако теперь, когда силенок его уже хватало на то, чтобы умываться, оказалось, что он белоснежный, со светло-коричневой спинкой и несколькими такими же пятнышками на мордочке. Более темные отметины можно было разглядеть вокруг глаза, на ушке, на кончике хвоста и на одной лапке. Шерстка была длинной и густой. А роскошные бачки и кисточки на ушах придавали ему сходство с рысенком. Котенок был очарователен и знал это.

Глава XIV

Анжелика застала герцогиню де Модрибур вместе со всей ее паствой, включая Жюльенну, за молитвой. Даже секретарь Арман Дако преклонил колени в своем углу.

Было очень жарко, однако никто как будто не страдал, стоя в неудобном положении, на коленях, на земляном полу скромного жилища, куда перебралась попечительница. Впоследствии Анжелика отметит, что подобные благочестивые бдения были не редкостью для Королевских дочерей. Утонченная и обворожительная герцогиня де Модрибур отличалась твердостью духа и крепко держала в руках свое маленькое общество. Казалось, молитва – ее излюбленное состояние, в которое она погружается с истинным наслаждением. Ее обращенный к небесам взгляд сверкал экстатической радостью, а лицо приобретало лилейную белизну и, казалось, светилось изнутри. В такие моменты она бывала особенно хороша, однако, не будь ее набожное рвение столь искренним, ей, по всей видимости, недостало бы сил выдержать неимоверное испытание долгих благочестивых бдений.

Джоб Саймон – знаменитый кормчий «Единорога» с родимым пятном на лице – был единственным из спасшихся после кораблекрушения, кто не принимал участия в этих богоугодных упражнениях. Он в задумчивости сидел недалеко от дома на песке возле резного деревянного единорога и, казалось, вместе со своим мифическим животным охранял это сборище весталок, словно угрюмый и грозный страж.

– Радуйтесь! – проходя мимо, сказала ему Анжелика. – Будет вам золотая фольга. Я замолвила за вас словечко перед господином де Пейраком.

Окунувшись в заунывное многоголосое гудение, Анжелика на мгновение растерялась, потому что не ожидала услышать «Ave Maria». Заметив ее, госпожа де Модрибур тотчас перекрестилась, облобызала распятие на своих четках, убрала их в карман и поднялась навстречу гостье.

– Мне не терпелось снова увидеть вас, милочка. Как видите, хотя и весьма скромно, но мы уже обустроились и чувствуем себя здесь как дома. Чтобы вновь обрести силы и мужественно противостоять невзгодам, нам необходимо только место, где мы могли бы собираться все вместе на молитву.

– Превосходно! – сказала Анжелика. – Я рада, что вы в состоянии выслушать то, что я пришла сообщить вам.

– Я готова. – Пристально глядя на Анжелику, герцогиня выпрямилась.

– Нынче на берегу мы устраиваем угощение в честь господина губернатора Акадии маркиза де Вильдавре. Он наш гость, и я приглашаю вас с вашими девушками присоединиться к нам.

Свое приглашение Анжелика начала очень серьезным тоном, но последние слова произнесла с улыбкой. Герцогиня поняла ее замысел и побледнела. Потом лицо ее залилось румянцем.

– Полагаю, вы надо мной смеетесь, – пробормотала она извиняющимся тоном. – Должно быть, я кажусь вам чересчур набожной? Простите, если это шокирует вас. Но, понимаете ли, молитва крайне необходима мне!

– Не вижу в этом ничего дурного. Простите и вы меня. – Заметив детский страх, промелькнувший во взгляде герцогини, Анжелика пожалела о своем насмешливом тоне. – Молиться похвально.

– И радоваться жизни тоже, – весело ответила герцогиня. – Угощение у моря, какая прелесть! Представим, что мы в Версале, на берегу большого канала… Маркиз де Вильдавре, вы сказали? Это имя мне как будто знакомо. Не ему ли принадлежит охотничий домик на полдороге между Версалем и Парижем, куда любит наведываться король?

– Не знаю. Вы сами спросите его. Кстати, мой супруг желает представить вам нескольких обитателей нашего поселения.

– Вильдавре… Если я правильно понимаю, он здесь представляет Новую Францию и короля? И он гостит у вас?

– Мы добрые друзья. Эта встреча позволит вам обсудить с ним ваше положение и возможности достойно выйти из него.

Анжелика осторожно прощупывала почву. Очевидно, ни одна из Королевских дочерей не сообщила попечительнице о сделанном им губернатором Голдсборо предложении обосноваться здесь. Согласится ли госпожа де Модрибур отказаться от возложенной на нее священной миссии доставить девушек в Квебек, чтобы они населили своим потомством Новую Францию?

Вероятно, сейчас это ее не слишком занимало. Герцогиня торопливо причесалась, распустив по плечам свои темные волосы, поправила кружевной воротник черного бархатного платья и с готовностью последовала за Анжеликой.

Согласно стихийно сложившейся традиции местные жители собирались на берегу перед трактиром, чтобы обсудить назревшие вопросы, и их встречи напоминали одновременно совещание и веселое ярмарочное гулянье. Предварительно сколачивали простые дощатые столы и выставляли на них различные прохладительные и алкогольные напитки, фрукты, блюда из рыбы или дичи, так что каждый мог полакомиться вволю.

Пришедшие, руководствуясь общими интересами, уже образовали небольшие группы. Люди постарше охотно обступили Жоффрея де Пейрака, графа д’Юрвиля, Колена Патюреля, господ Маниго или Берна. Напротив, недавно прибывшие английские беженцы робко держались в сторонке, но по причине одной религии, несмотря на национальные различия, инстинктивно жались к гугенотам из Ла-Рошели.

Тут же сбились в кучку новоиспеченные колонисты, матросы с «Сердца Марии», которых по известным причинам недолюбливали их соотечественники – французы из Ла-Рошели. Моряки вели себя относительно смирно и дисциплинированно под суровым оком Колена Патюреля, который как губернатор Голдсборо принимал тех и других, но не терял из виду свой прежний экипаж. В этом ему помогал его заместитель Франсуа де Барсампюи.

Среди официальных лиц мелькали несколько дикарей, это были сагаморы, великие вожди индейских племен. Но тщетно Анжелика искала взглядом высокую ярко-алую фигуру Пиксарета. Зато она заметила Жерома и Мишеля, степенно прогуливавшихся в толпе, обмениваясь шуточками в адрес смугло-оливкового выходца с Карибских островов, служившего торговцу пряностями.

Этот выходец с теплых островов, выросший под знаком ананаса и хлопка, казался индейцам, привычным к медвежьему жиру и маису, более чуждым, чем парижанину – русский из сибирских степей. Караиб оказался в Голдсборо потому, что его хозяин, пират с Антильских островов, решил поселиться тут после отплытия своего судна. Без объяснения причин подобного поступка. Вероятно, сказалась усталость от долгих странствий или привязанность к жившему здесь Аристиду, а возможно, желание пополнить свои запасы трав и пряностей, чтобы торговать ими наряду с прочими местными товарами.

Когда Анжелика с герцогиней де Модрибур подошли, от толпы отделился ярко разодетый мужчина и бросился к ним. Точнее, к Амбруазине, шедшей чуть впереди. Бурно приветствуя дам восклицаниями и жестами, незнакомец отвесил герцогине несколько поклонов, да таких низких, что плюмаж его шляпы касался земли. Он был невысокого роста, несколько полноват, но проявлял крайнюю любезность и восторг.

– Наконец-то! – вскричал он. – Наконец-то я вижу несравненную красоту, о которой только и говорят в Новой Франции, даже еще не зная ее! Позвольте представиться. Я маркиз де Вильдавре, наместник его величества короля Франции в Акадии.

Несколько удивленная Амбруазина де Модрибур ответила легким кивком. Маркиз скороговоркой продолжал:

– Так, стало быть, это вы вскружили голову нашему степенному д’Арребу и совратили этого святого человека, Ломени-Шамбора? Знаете ли вы, что вас обвиняют в смерти Пон-Бриана?

– Сударь, вы принимаете меня за кого-то другого, – поспешно возразила герцогиня. – Я не имею счастья быть знакомой с этими господами, и на моей совести нет ничьей смерти…

– Стало быть, вы неблагодарны.

– Да что вы. Говорю же вам, вы принимаете меня за другую. Я не…

– Не вы ли самая прекрасная женщина на земле!

Тут герцогиня откровенно расхохоталась.

– Премного вам благодарна, сударь. Но еще раз повторяю, что я не та… кому адресованы ваши слова. Могу поспорить, речь скорей идет о хозяйке здешних мест графине де Пейрак, которая столь обворожительна, что и впрямь может быть ответственна за все упомянутые вами несчастья… Кружить головы степенным людям и совращать святых… это по ее части. Вот она…

Повернувшись к Анжелике, на которую указывала Амбруазина, маркиз побледнел, покраснел и забормотал:

– Какой конфуз! Простите меня! Я очень близорук…

Он рылся в карманах очень длинного, по версальской моде, и расшитого розовыми и зелеными цветочками жилета, который выглядывал из-под его редингота.

– Где же мои очки? Ты не видел моих очков, Александр?

Губернатор обернулся к сопровождавшему его подростку, который, несмотря на свои юные лета, выглядел настолько же хмурым, насколько маркиз был жизнерадостным и возбужденным.

– Очки? – надменно ответил мальчик. – Зачем надевать очки?

– Но чтобы видеть, господи! Тебе прекрасно известно, что без своих окуляров я почти слеп. И только что допустил непоправимую оплошность. Ах, сударыни, примите мои извинения! Ну разумеется, дражайшая графиня, у вас светлые волосы! Мне именно так вас и описали. Стало быть, вы и есть Дама Серебряного озера, легенды о которой рассказывают по всему Квебеку.

Видно было, что гость овладел собой, к нему вернулась его говорливость, он снова непринужденно улыбался и с нескрываемым удовольствием переводил взгляд с одной дамы на другую.

– Что за важность? – заявил он. – Блондинка стоит брюнетки. Глупо было бы сетовать. Чем больше хорошеньких женщин, тем счастливее мужчина! Несомненно, жизнь прекрасна!

И он решительно подхватил обеих дам под руки.

– Вы на меня не сердитесь? – спросил губернатор у Анжелики.

– Да нет же, – едва успела она ответить, потому что тот уже повернулся к Амбруазине.

– Надеюсь, что и вы тоже. Таков уж я. Прямой, искренний, говорю, что думаю. И если кто-то внушает мне восхищение, становлюсь крайне несдержанным. К красоте, в самых разных ее проявлениях, я испытываю страсть. Красота – мое божество, и мне необходимо говорить о ней.

– Я полагаю, вам охотно прощают этот недостаток.

Герцогиня де Модрибур заметно повеселела. Ее прекрасное лицо, обычно такое печальное, преобразилось. Она снисходительно посмеивалась, глядя на маркиза с дерзостью, обычно ей несвойственной.

– Сударь, будет ли мне позволено задать вам один вопрос?

– Разумеется. Такой прекрасной женщине все позволено!..

– Почему ваше лицо измазано чем-то черным?

– Что вы говорите?! – взволнованно воскликнул господин де Вильдавре. – А, понимаю. Я привез господину де Пейраку образцы каменного угля из залива Шигнекто… – Он лихорадочно искал носовой платок. – Мне известно, что он ценит такие подарки. Нынче днем мы с ним внимательно рассмотрели и оценили красоту и достоинства этого минерала, способного в суровые зимние дни успешно заменить древесину. Я отправил в Квебек грузовое судно с углем. Только уж очень он пачкается…

Он вытер лицо, стряхнул угольную пыль с одежды и вновь оживился.

– Взамен граф подарил мне печь из голландских изразцов дивной красоты! Согласитесь, какой утонченный знак внимания! Что за обворожительный человек! Мой дом в Квебеке станет самым красивым во всем Новом Свете.

– Граф, – заговорил он с подошедшим Жоффреем де Пейраком, – решительно это недопустимо! Вы у себя в этом чертовом Голдсборо собрали редчайшие сокровища. Да еще и окружили себя двумя самыми прекрасными в мире женщинами.

– Вы уже познакомились с герцогиней де Модрибур? – спросил Пейрак, указывая на Амбруазину.

– Только что. – Губернатор несколько раз прикоснулся губами к пальчикам герцогини. – Она обворожительна.

– Госпожа де Модрибур гостит у нас уже несколько дней. Ее судно потерпело кораблекрушение у наших берегов.

– Кораблекрушение! Какой ужас! Неужели вы хотите сказать, что этот великолепный край, это прекрасное море опасны!..

– Не прикидывайтесь младенцем, – с улыбкой отвечал Пейрак. – Кому, как не вам, знать это после того беспримерного подвига, который вы только что совершили, пробившись через пороги устья реки Святого Джона на своем трехмачтовике.

– Это не я, а Александр, – выпятив грудь, сказал маркиз.

Жоффрей де Пейрак представил герцогине губернатора Голдсборо Колена Патюреля, его помощника де Барсампюи, командующего флотом Ролана д’Юрвиля, капитана испанских гвардейцев дона Хуана Альвареса, затем самых уважаемых лиц из числа ла-рошельских гугенотов. И наконец, барона де Сен-Кастина, которого Анжелика только что заметила, и его будущего тестя Матеконандо, вождя сурикезов с Пенобскота, заявившегося на пир в нахлобученном на длинные, заплетенные в косы волосы черном флорентийском берете, подаренном его предку Верадзано.

Герцогиня всем любезно улыбнулась:

– Вы, граф, положительно правы. Мне думается, что здесь, на побережье, дворян знатного происхождения гораздо больше, чем в приемной короля.

Ей вспомнились слова графа, сказанные ей по прибытии.

– Мы все – джентльмены удачи! – воскликнул лейтенант де Барсампюи. – Над нами реют знамена наших отцов, а в приемной короля остались одни буржуа да трусы.

Лейтенанту хотелось привлечь к себе внимание. Он был влюблен в Кроткую Мари и опасался, как бы герцогиня не сочла его невыгодной партией. Для пущей убедительности он еще раз повторил свое имя, уже произнесенное графом, и перечислил дворянские титулы своих родственников из Нанта, откуда он был родом.

Герцогиня с интересом взглянула на загорелое и обветренное лицо этого молодого корсара, в котором читались искренность и пыл привыкшего к сражениям воина. И верно, ни в приемной короля, ни в монастырских приемных герцогине де Модрибур не попадались дворяне подобного сорта. Нечто вроде сдержанного любопытства мерцало в глазах Амбруазины, и она с интересом переводила взгляд с одного лица на другое. Она отменно владела собой, так что нелегко было понять, о чем она думает, но Анжелика интуитивно ощущала, что, попав в столь непривычное для нее общество, герцогиня испытывает определенное удовольствие.

Барсампюи пытался знаками привлечь внимание Кроткой Мари. Ему, хотя и гораздо менее сдержанно, вторил Аристид Бомаршан, задумавший покорить Жюльенну.

Но Королевские дочери благоразумно отдались на попечение своей благодетельницы и Петрониллы Дамур, их чинную группу довершал секретарь Арман Дако.

Неожиданно девушек заметил маркиз де Вильдавре.

– О, да тут еще! – вскричал он. – О, что за чудное место! Извольте, сударыни, не желаете ли освежиться?

Вырвавшись из толпы, он увлек компанию к столам. Анжелика услышала, как он говорил Амбруазине де Модрибур:

– Кораблекрушение! Какой ужас! Расскажите же мне о нем, бедняжка!

Анжелика возобновила знакомство с бароном де Сен-Кастином, и тот представил ей свою невесту Матильду, юную индейскую принцессу, в которую был влюблен. Девушка с тяжелыми черными косами, обрамлявшими золотистый овал ее лица, была прекрасна и изящна.

– Есть ли какие-нибудь известия от нашего английского морехода Джека Мервина? – спросила Анжелика барона.

– От отца Вернона? Он снова отправился в путь. Думаю, он попытался пробиться на Кеннебек к отцу д’Оржевалю, чтобы отчитаться о своей миссии.

– А что нового в войне с индейцами?

– Мои племена ведут себя спокойно, но доходящие до нас вести их будоражат, так что я с трудом сдерживаю их. Абенаки с западного берега Кеннебека продолжают собирать урожай скальпов и пленных. Говорят, будто они спустили на воду свой флот, чтобы осадить острова в заливе Каско и вытравить англичан из их последнего убежища. Если острова падут, Новая Англия вряд ли оправится от подобного удара.

– Хорошенькое дело! – вскричал услышавший эти слова Вильдавре, который лакомился неподалеку блюдом из крабов.

– Дело станет не таким хорошим, если корсар Фипс возьмет в плен вашего интенданта Новой Франции, – возразил Сен-Кастин, – и если в отместку все эти английские суда, что нынче ловят рыбу в заливе, придут, чтобы взять в блокаду мой форт Пентагоет.

– Ничего не бойтесь, любезнейший. Господин де Пейрак займется англичанами, – заверил губернатор Акадии, не переставая жевать. – Вы уже отведали краба, барон? Восхитительное блюдо. И тончайшее послевкусие. Интересно, что бы это могло быть? Бьюсь об заклад, мускатный орех. Что скажете? – восхищаясь, словно узнал тайну чрезвычайной важности, он ткнул пальцем в сторону Анжелики.

Она признала, что маркиз прав. «Не бывает вкусного краба без мускатного ореха», – гласит старая ла-рошельская гастрономическая поговорка. Недаром же после отхода «Бесстрашного» в Голдсборо по неизвестным причинам остался торговец пряностями и его слуга-караиб.

Тут внимание присутствующих привлекли два события, произошедшие одновременно. В одно и то же мгновение половина голов повернулась к опушке леса, откуда, неся индейское каноэ на голове, появился монах в коричневой рясе; а вторая половина – к рейду, куда входила тяжелая шлюпка водоизмещением тонн тридцать.

– Брат Марк, капуцин из Сент-Обена на реке Святого Креста, – закричал Вильдавре, указывая на монаха, – а там, – он ткнул пальцем в сторону моря, – Гран Фонтен.

Гран Фонтена прозвали Дрыном. Из-за полученной по наследству прекрасной и почти бескрайней дубовой рощи, где он проводил большую часть своей жизни. Этот здоровяк кое-как перебивался, изредка подторговывая пушниной, а главное, был заядлым охотником и рыболовом, что ничуть не улучшало его положения.

Бесцеремонно растолкав и отпихнув находившихся в шлюпке людей, он ступил на сушу и, узнав Пейрака, издалека закричал:

– Пороги и устья реки Святого Джона покорены. И сделали это французы, да к тому же в кружевах, квебекские красавчики. Но с тылу на это дурачье напали преследовавшие их англичане. И теперь англичане заперли вход, так что я не могу вернуться домой. Поэтому прошу вашей помощи.

Он двинулся вперед, за ним, выбравшись из шлюпки, потянулась вся разномастная компания. Несколько крепко сбитых жителей Акадии, группка женщин и детей, явно английского или голландского происхождения, индейцы – малеситы или микмаки – в расшитых островерхих шапках. В толпе отчетливо выделялся шотландец Кромли в коротком клетчатом килте, недавно отправленный графом в иностранные поселения Французского залива с предупреждением о грозящей им опасности.

– Да, – подойдя ближе, повторил Дрын, – этот болван губернатор совершил подвиг, снимаю перед ним шляпу, но мы все из-за него попали в переделку…

– О ком вы толкуете, сударь? – поинтересовался маркиз де Вильдавре, выпрямившись во весь свой рост, чтобы его заметили.

– А, так вы здесь! – увидев его, воскликнул Дрын. – Вам удалось выбраться… из Джемсега? И вы прошли пешком через лес?

– Мне всегда удается пройти там, где я хочу пройти, – в ярости визгливо прокричал губернатор. – И да будет вам известно, что мне всегда удается окоротить наглецов вроде вас…

– Не гневайтесь, – отвечал ему Дрын в некотором смущении, – я же сказал, что снимаю перед вами шляпу за то, что вы преодолели пороги устья.

Он шмыгнул носом и утерся рукавом куртки из буйволовой кожи.

– Но мы и вправду из-за вас влипли: англичане вьются вокруг, как осы. Лучше бы вы ускользнули от них, славировав в залив, а не входили бы в реку.

– Это был единственный способ спасти мой ценный груз.

– Ну да, – ухмыльнулся один из вновь прибывших. – Еще бы! Конечно, ценный, ободрали нас как липку – одни меха, которые вы награбили, чего стоят.

– Я вас вовсе не грабил, как вы, господин Дефур, говорите! – прорычал губернатор. – Хотя бы потому, что, прибыв в ваши угодья, я там даже драной кошки не обнаружил…

– Отчего же? А наша?

– Только ее, и больше ничего! – От ярости Вильдавре раскалился докрасна и брызгал слюной. – Господа Дефуры, все четверо, разбежались по лесам, вместо того чтобы, как подобает верноподданным его величества, достойно встретить его представителя, то есть МЕНЯ! К тому же один из них, убегая, еще и умудрился склонить к дезертирству шестерых солдат форта Святой Марии и явиться с ними в распоряжение господина де Пейрака.

– Что же, вы должны бы быть довольны, потому что господин де Пейрак окажет вам услугу. Так что, приведя этих солдат сюда, мы следовали исключительно вашим желаниям. А вы, вместо того чтобы отблагодарить нас…

Братья Дефур очень походили друг на друга, разве что младший, только что прибывший, был еще выше ростом и шире в плечах, чем старший. Вильдавре мрачно уставился на них:

– Ну что же, будем надеяться, что в скором времени здесь соберутся все четыре мерзавца, чтобы я мог заковать их в кандалы и под надежной охраной отправить в Квебек.

Оба брата и Дрын разразились громким наглым смехом, им оглушительно вторили все микмаки, родственники или соплеменники.

Дрын вытащил из кармана огромный крестьянский платок и вытер им выступившие от смеха слезы.

– Вы, господин губернатор, здесь не на французской территории. Голдсборо – нейтральное королевство, а мы его подданные.

– Нейтральное королевство! – выпучив глаза, повторил губернатор. – Что я слышу? Да это бунт!.. Бунт против королевской лилии!..

Жоффрей де Пейрак не проявлял к ссоре ни малейшего интереса. Губернатор Акадии славился распрями со своими подопечными, которые в одних и тех же выражениях разгорались при каждом его ежегодном визите.

Граф предпочел коротко переговорить с Кромли и несколькими людьми, доставленными шотландцем, скорее из соображений осторожности, нежели опасаясь конкретной угрозы войны с индейцами, беженцами из английских и голландских концессий. Выяснилось, что иностранные колонисты Французского залива сильнее обеспокоены действиями своего бостонского соотечественника Фипса, нежели поведением французов. А потому воспользовались возможностью переждать в Голдсборо, пока не уладятся дела в устье реки Святого Джона. Проходившая мимо акадская барка охотно приняла их на борт.

– Пока набирайтесь сил, – сказал им Пейрак после того, как представил преподобному Пэтриджу, мисс Пиджент и англичанам, уцелевшим в заливе Массачусетс. – Через несколько дней вы сможете вернуться домой. Старый вождь Скудун держит в руках своих индейцев, а я собираюсь сам нанести им визит, чтобы успокоить его.

– А я как раз принес вам от его имени вот это, – сообщил, подходя, монах в коричневой рясе.

Он протянул Пейраку тонкий кожаный ремешок с нанизанными на него ракушками.

– Скудун специально пригласил меня к себе в деревню Метудик, чтобы послать к вам. Эти квебекские господа из Джемсега просят его повести своих воинов и выступить против англичан. Он пока не принял решения и посылает вам эту низку…

– Всего одну!..

Пейрак в задумчивости перебирал ракушки. Уж слишком незначительная посылка. Она могла означать как «Что я должен делать? Я занял выжидательную позицию», так и «Это знак глубокого почтения, которое я выражаю вам, прежде чем начать кампанию, однако действовать я буду по своему усмотрению».