Текст книги "Анжелика и дьяволица"

Глава XI

Анжелика взяла свои пистолеты. Какие они легкие и надежные! Пользоваться ими будет удобно, и стреляют они в два раза быстрее любого другого известного оружия.

Она застегнула пояс с кожаной пряжкой, затканной серебряной нитью. В складках ее юбок оружие будет почти незаметно. Инкрустированные перламутровыми цветами и эмалью рукоятки из благородного дерева, а также выполненные с чисто женским изяществом мешочки для запала и пуль будут выглядеть скорее как какие-нибудь невиданные драгоценные вещицы. Анжелика поупражнялась стремительно вытаскивать поочередно пистолеты из карманов и проворно заряжать их. И очень скоро приноровилась к оружию с кремневым замком, бесконечно более практичным, чем любая другая система, но для нее новым.

Теперь, вооруженная, она чувствовала себя гораздо спокойней.

Котенок вспрыгнул на стол и с живейшим интересом наблюдал за ее действиями. Он внимательно следил за движениями ее рук, затем внезапно прикасался к ним лапкой, словно хотел поймать этих проворных и неутомимых зверьков – женские пальцы. И тотчас, как мячик, отскакивал в сторону. Ему удалось завладеть одной пулей, и теперь он катал ее по комнате и надолго останавливался, подняв хвост трубой, перед каким-нибудь ларем или креслом, под которым, как ему казалось, спрятался враг.

Когда, закончив с оружием, Анжелика направилась к поставленным один на другой в углу комнаты сундукам, он принялся кружить возле ее ног. И стоило ей приподнять крышку, юркнул внутрь и утонул в шелках среди безделушек. Его довольная мордочка то и дело выныривала на поверхность, украшенная то лентой, то кружевом. Анжелика весело смеялась над его проделками.

– До чего же ты забавный, похож на шаловливого, худенького и живого мальчишку, каким когда-то был Флоримон… Хватит, не мешай мне… Убирайся…

Раз двадцать она вытаскивала его из сундуков. Но он всегда умудрялся залезть туда снова, порой совершенно незаметно. Анжелика не могла лишить себя удовольствия поиграть с ним, столько в этом котенке было жизни и обаяния. Присутствие резвого зверька приносило ей облегчение. Анжелика думала только о том, что происходило сейчас и приносило ей столько приятных открытий.

Нынче утром, когда она упомянула об элегантности герцогини де Модрибур и, в частности, о ее необыкновенных красных чулках, Жоффрей ответил:

– Несколько пар таких чулок прибыли из Европы с нашими товарами, которые я приказал отнести к вам. Неужто вы еще даже не взглянули?

Там и вправду были прелестные вещицы, способные вызвать восхищение самой требовательной парижанки. Анжелика не обратила на это внимания, когда в воскресенье лихорадочно рылась в сундуках в поисках платья, чтобы достойно выглядеть возле виселицы и эшафота, где будет казнен Колен Патюрель. Тогда ее выбор пал на то черное платье с воротником из малинских кружев с цветочным узором, которые плетут в Бельгии. Но именно его нынче утром позаимствовала герцогиня де Модрибур. Очень строгое, сшитое из прекрасного бархата, оно ладно сидело и смотрелось чрезвычайно богато. Прочие туалеты были столь же хороши: все из отборных тканей, прельщающие новизной кроя, дорогой отделкой. Анжелика растрогалась, обнаружив среди дамских нарядов платья для девочки и два костюмчика на мальчика из плотной шерсти ярких расцветок.

«Как будто Жоффрей сам выбирал. Впрочем, думаю, Эриксон годится лишь на погрузку товаров. Но Жоффрей, должно быть, сохранил в Париже, Лондоне, да и в других столицах, поставщиков, знающих его вкусы и усердно угождающих ему. Что бы он ни говорил и как бы далеко от цивилизованного мира ни жил, Жоффрей остается графом Тулузским. Ах, что за мужчина!»

Вероятно, именно поэтому рядом с ним, изгнанником, лишенным корней и семьи, все продолжали ощущать связь с отторгнувшим их миром.

Благодаря усилиям графа де Пейрака им и в изгнании были доступны самые приятные, самые утешительные стороны уклада Старого Света, его утонченность – все те достижения цивилизации, что уцелели, несмотря на варварство, войны и несправедливости…

Не далее как нынче утром здешние дамы, которые начинали свою новую жизнь в жалких лачугах из плохо оструганных досок на диком, забытом богом побережье, получили дельфтский и жьенский фаянс. И этот подарок представлялся им залогом будущего уюта и благосостояния.

Поглощенная мыслями о муже и его прекрасных идеях, Анжелика порывисто поцеловала одежду, которую держала в руках, – камзольчик для мальчика. Несомненно, Онорина, очень сожалевшая, что родилась девочкой, без всяких возражений его присвоит…

На лестнице послышались шаги.

С сильно бьющимся сердцем Анжелика бросилась к двери.

Он!..

В дверном проеме возник Жоффрей де Пейрак. Его сопровождал испанец с легким деревянным ларцом в руках. Прежде чем откланяться, он поставил ларчик на стол перед Анжеликой.

– Взгляните, что я вам принес, – сказал Пейрак. – Это ларчик для лекарств. Вы сможете хранить в нем свои пузырьки, склянки с притираниями, пакетики с травами и хирургические инструменты. Перегородки можно переставлять по вашему желанию. Я заказал его в Лионе. При отделке этой вещицы мастер счел необходимым поместить на стенки гравюры с изображениями покровителей хирургов, святых Космы и Дамиана, чтобы они помогали вам. И я полагаю, он прав, потому что, коль скоро речь идет о спасении жизни, не стоит пренебрегать никаким заступничеством, не так ли?

– Разумеется, – согласилась Анжелика. – Я очень почитаю Косму и Дамиана и охотно приму их участие в своих заботах.

– А что наряды, которые вы разбираете? Нравятся они вам?

– Бесконечно! Можно подумать, некий вездесущий граф Тулузский оказался там, в Европе, и сам выбирал их.

– Выбирать и рассматривать женские туалеты в их бесконечном разнообразии всегда представлялось мне чрезвычайно занимательным занятием. Смею ли признаться: на Средиземноморье и в восточный период моей жизни я сокрушался об отсутствии в ней этого прелестного безумия – моды, порой не слишком удобной, но так много говорящей о личности тех, кто ей следует! И что за удовольствие я испытываю теперь, когда снова могу наряжать вас!

– Мне очень приятно. Но что мне делать со всеми этими платьями в лесной глуши Вапассу?

– Вапассу – это королевство. А вы его королева. Как знать, свидетелями каких празднеств нам предстоит еще стать здесь в один прекрасный день… Да и нынче мы не обойдены вниманием знатных визитеров. Вдобавок я хочу, чтобы вы ослепили Квебек своей красотой.

Анжелика вздрогнула. Чтобы на драгоценных шелках не остались следы коготков, она подхватила котенка на руки и теперь машинально гладила его.

– Квебек… – прошептала она. – Неужели мы поедем в Квебек?.. Прямо в западню короля Франции? В логово наших извечных злейших врагов, ханжей, церковников, иезуитов…

– Почему бы и нет? Именно там все затевается. Поехать туда? Мне известно, что рано или поздно меня там загонят в тупик. Разумеется, я не желаю подвергать вас ни малейшему риску. Я приду туда со своими кораблями и пушками. Но мне также известно, что французы особенно чувствительны к женской красоте и скорее склонятся перед обворожительной женщиной во всем блеске ее нарядов и красоты, нежели перед военной угрозой. К тому же у нас там есть друзья, люди весьма значительные: герцог д’Арребу, шевалье де Ломени-Шамбор и даже сам Фронтенак, губернатор. Поддержка, оказанная мною Кавелье де Ла Салю, создала, нравится это кому-то или нет, нечто вроде союза между Новой Францией и мною. Мне это только что подтвердил господин Вильдавре.

– Губернатор Акадии? И что же он за человек?

Пейрак улыбнулся:

– Вы его увидите. Вроде Пегилена де Лозена, но с деловым чутьем и дилетантством Фуке и присущим Мольеру критическим взглядом на современников. Да еще гораздо более сведущ во многих науках, чем кажется. Он сказал, что хотел бы видеть в Квебеке именно вас и что ваше присутствие скорее, нежели мое, будет решающим.

– Разумеется, из-за той легенды о прорицательнице, предсказавшей появление Демона Акадии?

Жоффрей де Пейрак пожал плечами:

– Чтобы пробудить страсти толпы, нужна самая малость. Обратимся к фактам. Неодобрение церкви зиждется на мистических основаниях, гораздо более значительных, нежели все мои грядущие завоевания якобы французских территорий. Необходимо развеять эти допотопные опасения.

Анжелика вздохнула. Мир болен, но кто исцелит его? Что на самом деле может противопоставить представлению о жизни, основанному единственно на идее вечного спасения и сверхъестественных силах, холодный металл пушек?

Нет, не силе покорится непримиримая душа Квебека, достойная новорожденная дочь католической, апостолической и римской церкви.

Пришедшие, чтобы принести спасение дикарям и изгнать духа тьмы из языческих лесов Нового Света, жители Квебека сохранили в своих сердцах частичку души крестоносцев былых времен.

– Квебек?.. Лицом к лицу встретиться с этим городом? – Анжелика разволновалась. – Сможем ли мы к зиме вернуться в Вапассу? Видите ли, я утратила привычку к светской жизни, и мне не терпится поскорее встретиться с Онориной.

– Лето и правда короткое. Прежде всего нам придется навести порядок во Французском заливе, однако… Кстати, об Онорине… Представляете, как она будет хороша на охоте в этом дворянском камзоле?

– Так, значит, эти вещи для нее?

– Да, она по-мальчишески дерзка и отважна. Зимой девичьи юбки сковывают ее порывистые движения, и она злится, что не может быть такой же удалой, как Бартелеми и Тома. Эти костюмы – воплощение ее мечты.

– О да, вы сумели разгадать и понять ее!

– Она очень близка и дорога мне, – сказал Пейрак, одарив Анжелику одной из своих странных чарующих улыбок, которые всегда так умиротворяюще действовали на нее.

Анжелика не могла бы выразить радость, которую доставило ей то, что муж так внимателен к Онорине.

Котенок спрыгнул с рук Анжелики и, устроившись на уголке стола, как ни в чем не бывало принялся старательно мыть мордочку.

Анжелика обвила руками шею Пейрака. Упоминание об Онорине еще укрепило силу их любви. Девочка могла бы стать камнем преткновения, а превратилась в залог нерушимости их уз. Вверенное их заботам в годину страданий и горя, слабое беззащитное дитя заставляло их бороться, чтобы любой ценой обеспечить будущее ребенка, научиться обходить таящиеся в них самих ловушки, всегда стараться превзойти себя, чтобы не обмануть чаяния невинной малышки, сумевшей всколыхнуть их сердца. В минуты, когда Анжелику особенно тревожила участь ее бедной незаконнорожденной дочери, мысль о том, что Жоффрей де Пейрак взял на себя заботу об этом ребенке и полюбил его, вселяла в нее уверенность. «Потому, что я ваш отец, сударыня…» Незабываемое мгновение! Никогда так отчетливо, как в ту минуту, Анжелика не осознавала, сколько доброты вмещает сердце этого человека. Тем более что жизнь, а главное, незаурядный ум могли бы сделать Жоффрея нетерпимым, равнодушным, а значит, жестоким.

Граф де Пейрак легко мог бы возвыситься надо всеми одной лишь властью своего влияния, знаний, дерзновенного и изобретательного склада подвижного ума, постоянно стремящегося к усовершенствованию. А он, не обходя своим вниманием бедных и слабых, сохранил непосредственный интерес к жизни и ее радостям, любовь к женщинам и детям, ко всему живому, что заслуживает почитания и любви.

Потому-то подле него всегда так хорошо и покойно. И Анжелика испытывала невероятную радость, что, помимо всех тех, кого она смогла пленить и удержать подле себя, рядом с ней оказался этот незаурядный человек, одновременно несговорчивый и нежный, горделивый и скромный, скрытный, не склонный к откровениям и неохотно впускающий к себе в душу, но надежный и прямолинейный. Это доказала недавняя драма, заставившая их обоих пересилить себя, обнажить свои чувства друг перед другом, чтобы не погубить свою любовь.

Теперь Анжелика испытывала полнейшую уверенность в Жоффрее. Угроза исходила откуда-то извне.

Она провела руками по плечам мужа. Возможность прикасаться к нему, осязать его была ее утешением, ее счастьем. Анжелика со страхом думала о том, как она сможет жить, если лишится всего этого.

Она спрятала голову у него на груди и нерешительно спросила:

– Верно ли, что вам вскоре придется уехать? От вас ждут помощи чиновники из Квебека, блокированные на реке Святого Джона судном Фипса?

Взяв жену за подбородок, Жоффрей поднял к себе ее лицо, чтобы посмотреть в глаза и утешить, успокоить, как печального ребенка.

– Так надо. Не следует упускать случая оказать услугу этим дурням из Квебека.

– Но объясните же мне наконец, почему канадцы так на нас сердиты! – запальчиво воскликнула она. – Почему во мне они видят дьяволицу, а в вас – опасного захватчика французских территорий? Согласно договорам, эти земли принадлежат Массачусетсу, вы получили их на законном основании… Не могут же канадцы претендовать на то, чтобы держать под своей пятой весь Американский континент!

– То-то и оно, что могут, любовь моя! Таковы их притязания, одновременно как французов и католиков… Первейший долг добропорядочного француза – служение Богу и королю, и они готовы умереть за это, хотя их всего горстка в шесть тысяч душ против двухсот тысяч англичан на юге. Отважному сердцу нет преград! Вопреки существующим договорам, они по-прежнему полагают французскими все территории вокруг Французского залива. Доказательство тому – повсеместно сохраняющиеся бесчисленные сеньории и наследственные крестьянские владения, цензивы: Пентагоет с Сен-Кастином, Пор-Руаяль и другие. И всякий год губернатор Акадии прибывает сюда за оброком с этих владений. Столь бесцеремонное мздоимство не по нраву отдаленным подданным короля Франции. Со временем жители Акадии сочли себя независимыми, на манер обитателей Голдсборо. Вот почему Сен-Кастин прибыл сюда, чтобы просить меня взять под защиту разномастных колонистов, населяющих побережье: французов, шотландцев или англичан, каждый из которых в душе полагает себя полноправным хозяином здешних земель.

Разумеется, если этот вопрос обсуждался в Квебеке, я не могу предстать там в ореоле святости и рассчитывать на особое расположение вышеупомянутого губернатора Акадии, тем более в тот момент, когда он прибыл собирать налоги со своих непокорных подданных. Поэтому выручить его из затруднительного положения было бы политически верным шагом.

– Что с ним стряслось?

– В отместку за резню, учиненную абенаками под началом французов на западе, в Новой Англии, Массачусетс послал адмирала с несколькими судами с целью покарать всех подвернувшихся под руку французов. Хотя и оправданный, подобный план мог бы лишь ухудшить наше и без того шаткое положение и ни к чему бы не привел. Следовало бы образумить Квебек, а не нападать на нескольких мелких акадийских землевладельцев, которые из последних сил цепляются за полученные от предков и не каждый год дающие урожай угодья. Мне удалось убедить адмирала Шеррилгэма, но сопровождавший его бостонец Фипс и слушать не захотел. Он стал действовать самостоятельно и, прослышав, что высокопоставленные чиновники из Квебека, в том числе губернатор Акадии Вильдавре, а также интендант Новой Франции Карлон в сопровождении знатных дворян, находятся в Джемсеге, принял решение блокировать вход в реку Святого Джона, чтобы не позволить им спуститься по течению и выйти в море. Господин де Вильдавре, которому на месте не сиделось, предпочел выбраться оттуда пешком через лес. Благодаря туману ему удалось, не привлекая внимания англичан, подняться на борт рыболовного судна и прибыть сюда, чтобы обратиться ко мне за подмогой. Невзирая на то что он считает меня презренным противником и потенциальным врагом, главное для него – спасти свой корабль, как я подозреваю, груженный ценными мехами, собранными во время его губернаторской поездки. С моей стороны было бы нелюбезно отказать ему в этой услуге. Если Фипсу удастся захватить этих людей в плен и вместе с судами доставить их в Бостон или Салем, дело дойдет до Версаля, и король может усмотреть в нем предлог, который он как раз ищет, чтобы объявить войну Англии. А мы здесь новому конфликту предпочитаем наш непрочный мир.

Анжелика встревоженно слушала его. В его изложении, хотя он многое сгладил, чтобы не испугать ее, Анжелике стала понятнее шаткость их положения и тяжесть задачи, которую он на себя взвалил.

Господи, как же он одинок! За что, за кого он собирается сражаться?.. За нее, за маленькую Онорину, за своих сыновей, за тех отверженных, что встали под его знамена, поверили в его силы. Чтобы созидать, двигаться вперед, чтобы строить, а не рушить…

– Это классический случай для Французского залива с его разномастными обитателями, – с улыбкой заключил он. – Никакой договор не будет соблюдаться, пока существуют такие туманы, такие болота, такие укромные местечки по берегам реки, где можно скрыться от всех… Это край тайных логовищ и перестрелок, но все же именно здесь я построю вам королевство…

– Опасен ли поход, в который вы отправляетесь?

– Обычная прогулка. Речь идет лишь о том, чтобы помочь французам избежать вмешательства индейцев в конфликт, а в сущности, отобрать у Фипса добычу, хотя он имеет на нее некоторые права. Он будет в ярости, но мы ни в коем случае не развяжем бой.

Жоффрей сжал Анжелику в объятиях.

– Как бы я хотел взять вас с собой.

– Нет, это невозможно. Я не могу оставить Абигель. Я пообещала ей, что буду присутствовать при родах… и, сама не знаю почему, мне за нее страшно. К тому же я чувствую, что и ей, хотя она смелая женщина, как-то не по себе. Мое присутствие ободрит ее. Я должна остаться.

Анжелика несколько раз тряхнула головой, словно отгоняя искушение, повинуясь безотчетному желанию вцепиться в Жоффрея, во что бы то ни стало последовать за ним.

– Не будем больше говорить об этом, – решительно сказала она и уселась в кресло. Приняв ее движение за сигнал об окончании игр и разговоров, котенок прыгнул к ней на колени и свернулся клубком.

Он был таким дружелюбным и довольным жизнью, что Анжелике передалось немного его спокойствия. «Онорина будет от него без ума», – подумалось ей.

Онорина! Сердце Анжелики тревожно сжалось. Жоффрей уедет, и ей придется бороться совершенно одной. Против какой угрозы?

А вдруг в игру вступит то незнакомое судно с людьми на борту, которые словно бы получили задание запутать их судьбы? Кто их направил? Канадцы? Англичане?.. Такое предположение не выдерживало никакой критики. Отношения с соседями выглядели более определенными. Канадцы посылали проклятия, нападали. У англичан были другие заботы, нежели беспокоить полезного для них человека, с которым они заключили выгодные соглашения.

Тогда кто? Личный враг Жоффрея? Домогавшийся места соперник в делах, исподтишка стремящийся подорвать дух первых поселенцев? Ведь кто-то уже исподволь пытался настроить его против Золотой Бороды!

Но в таком случае почему ополчились против нее? Анжелика постоянно чувствовала себя под прицелом, и это угнетало ее. Ощущение было таким отчетливым, что ей казалось, если бы не она, Жоффрей мог бы спокойно существовать.

Анжелика не удержалась и поделилась с ним своими размышлениями:

– Если бы меня не было подле вас, ваше положение было бы гораздо проще, я чувствую.

– Если бы вас не было подле меня, я не был бы счастлив.

Он посмотрел вокруг.

– Я в одиночестве построил этот форт. Вы исчезли из моей жизни. И все же в глубине души я не верил в вашу смерть. А найдя Флоримона и Кантора, я понял, что это залог чего-то, какое-то обещание. «Она придет, она вернется, моя возлюбленная…» Это глупо, но я неосознанно добавлял некоторые детали специально для вас… Это было как раз незадолго до того, как я собрался возвращаться в Европу. И надо же было так случиться, что на испанской набережной я встретил Роша, который сказал мне: «Та зеленоглазая француженка… помните, купленная вами в Кандии… она жива… Она в Ла-Рошели. Я ее там недавно видел…»

Как выразить ошеломительную радость, охватившую меня в тот миг!.. Гром среди ясного неба! Славный Роша! Я засыпал его вопросами. Я щедро одарил его, как самого дорогого друга… Да! Судьба оказалась к нам благосклонной, хотя порой она выбирала окольные пути.

Он склонился и стал целовать ее ладони.

– Так давайте же и впредь доверяться ей, любовь моя.

Глава XII

Анжелика и Абигель сидели среди высоких цветов и трав, в примыкавшем к дому Бернов палисаднике, на новоанглийский манер окруженном деревянным дощатым забором. В этих краях, где аптекарь зачастую находился далеко, такой садик полагалось иметь жене каждого колониста – для поддержания здоровья семьи собственными лекарствами и чтобы придать вкус и аромат пресным блюдам из рыбы и дичи. В нем также выращивали кое-какие овощи, салат, порей, редиску, морковь, а главное, много цветов – для души.

Весна была теплой. Некоторые семена уже дали всходы. Абигель ногой поправила торчащий из грядки круглый ворсистый лист.

– К осени вырастут тыквы. Я приберегу их на зиму, но несколько штук сорву, когда они будут не больше дыни. Если запечь их в золе, получится не хуже печеных яблок.

– Моя матушка так любила сад, – неожиданно сказала Анжелика. – Помню, она трудилась в огороде не покладая рук… Так и вижу ее… Вдруг вспомнила…

Анжелике внезапно привиделся неясный силуэт. Статная и благородная, мать проходила в соломенной шляпе, с корзинами в руках, а иногда с букетами, которые она прижимала к груди, как ребенка.

«Матушка!»

Это смутное видение посетило ее внезапно, без всякой причины.

«Матушка, защитите меня!» – мысленно взмолилась Анжелика. Ей в голову впервые пришла мысль просить мать о заступничестве. Она взяла руку присевшей рядом Абигель и нежно сжала ее своими ладонями. Быть может, в этот миг Абигель, такая статная, спокойная, бодрая, напомнила ей о позабытой матери?

После обеда появился Берн, чтобы просить господина де Пейрака с супругой разделить их вечернюю трапезу. Его неожиданное приглашение призвано было, вероятно, доказать, что почтенный и непреклонный протестант, равно как и его единоверцы, хотят публично покаяться перед хозяином Голдсборо и сообщить о своем намерении загладить неприятное впечатление от более чем горячих речей, произнесенных при вступлении в должность Золотой Бороды. Понимая и разделяя это стремление к примирению, граф де Пейрак принял приглашение и с наступлением темноты вместе с Анжеликой отправился в жилище Бернов.

Однако оппоненты обладали такими сильными характерами, а воспоминания о жарких спорах между ними были исполнены такого накала страстей и непримиримости, что во время встречи неизбежно возникла некоторая напряженность.

Оставив мужчин побеседовать с глазу на глаз, Абигель увлекла Анжелику за собой, чтобы показать ей сад. Никакие распри не могли нарушить их женской дружбы. Повинуясь внутреннему чувству, они уединились, не желая вникать в то, что в поступках мужчин могло показаться чересчур оскорбительным, и высказывать категорическое мнение, чтобы уберечь эту столь необходимую им взаимную привязанность, сохранить союз двух нежных женских сердец. При всей несхожести, обе молодые женщины испытывали потребность в любви. Она была их прибежищем, их опорой, чем-то живым и нежным, чего даже разлука не могла нарушить, а каждое пережитое испытание лишь укрепляло их привязанность друг к другу.

Лучи затухающего вдали, над островами, перламутрового заката ложились на милое лицо Абигель, подчеркивая ее красоту. Тяготы ее положения не исказили тонкие черты и не затуманили румянца. Она все так же носила строгий ла-рошельский чепец. Городские дамы не особо жаловали этот головной убор, но Абигель он достался от покойной матушки, а та была родом из Ангулема, где не принято обвешивать себя кружевами и лентами. Госпоже Берн, как никому, шел этот суровый стиль.

– Ну что, вы счастливы? – спросила Анжелика.

Абигель вздрогнула, и, если бы не сумерки, Анжелика увидела бы, как она зарделась. Однако молодая женщина сумела скрыть свое волнение, и Анжелика догадалась, что она улыбается.

– Сказать проще, чем признаться… Как мне благодарить Господа? Каждый день я обнаруживаю новые сокровища души моего супруга, богатство его ума и познаний, его мудрости, его достойные уважения качества сильного мужчины, порой чересчур твердого, но умеющего чувствовать… Я думаю, в глубине души… он очень добр, что в наше время является опасной добродетелью. И он это знает.

Абигель мечтательно добавила:

– Я учусь любить мужчину. Занятное дело… Мужчина – это что-то серьезное, неведомое, отличное от нас, но такое значительное. Порой я думаю, а не слишком ли мы, женщины, этим пренебрегаем, отказываясь признать их особый образ мыслей. И если они порой не понимают нас, всегда ли мы делаем усилия, чтобы принять их такими, какими их сформировали века: ответственными за весь мир – а ведь порой это нелегкая доля, даже если они сами добровольно взялись за это?

– Мы унаследовали привычку к рабству и к господству, – сказала Анжелика. – Вот почему иногда между нами возникают трения. Но все же какой захватывающий эксперимент – обрести согласие в любви!

Почти стемнело. В домах и в порту засветились огни, белые, словно опаловые, на темно-синем фоне; бледные, красноватые звездочки костров и фонарей, зажженных на рассеянных в заливе островах, выдавали незаметное днем присутствие людей. Внезапно у Анжелики вырвалось:

– За нами как будто кто-то подглядывает… В кустах что-то шевелится.

Молодые женщины прислушались. У обеих было ощущение, что кто-то, подобравшись поближе и спрятавшись в кустах, смотрит на них. В этом наблюдении им чудилась смутная угроза.

Абигель обвила рукой плечи Анжелики и прижала ее к себе. Позже она расскажет, что в тот момент явственно осознала, что над Анжеликой де Пейрак нависла страшная опасность.

Им показалось, что совсем рядом послышался тяжкий душераздирающий вздох, но возможно, это просто ветер пролетел в растущих на утесе соснах.

– Давайте вернемся, – сказала Абигель, увлекая Анжелику за собой к дому.

Они сделали несколько шагов, но испуганно остановились, явственно услышав треск веток и хрюканье.

– А, вот оно что! – воскликнула Абигель, обернувшись. – Значит, свинья наших соседей Мерсело снова забралась к нам в сад. Между нами только плетень. А они совершенно не заботятся о том, чтобы держать свинью в загоне, полагая, что гораздо проще позволить ей искать пропитание на деревенских улицах и в чужих садах.

Она направилась к лужайке, разделявшей владения. На соседнем, совершенно запущенном участке стоял такой же дом из досок и бруса, с крышей из дранки.

Дверь дома была открыта. В освещенном проеме вырисовывался черный силуэт молодой женщины с младенцем на руках. Абигель окликнула ее:

– Бертий! Ваша свинья снова потоптала все у меня в саду.

Женщина спустилась с крыльца и неторопливо пошла в их сторону. Впрочем, ее походка была грациозной, а сама она – молоденькой и хорошенькой. Когда она приблизилась, Анжелика действительно признала в ней Бертий Мерсело, дочь торговца бумагой из Ла-Рошели. Пухлый кудрявый малыш ладно сидел у нее на руках и, казалось, серьезно наблюдал за происходящим. Правда, разглядеть в темноте его личико не удавалось.

– Я уже говорила мужу, – плаксиво произнесла Бертий. – Он наконец согласился поставить забор, поделив с вами расходы на плотника. Но со всеми этими историями, что приключились в последние дни, – сражениями, иностранцами, новым губернатором – ничего не успел.

– Не спорю, тут дела более неотложные, нежели установка забора, – примирительно согласилась Абигель. – Однако вам следовало бы следить, чтобы свинья находилась в своем закуте. Она уже причинила немалый ущерб нашему хозяйству.

Пинками и окриками Анжелике удалось загнать свинью на хозяйскую территорию, откуда та тотчас ускакала к другим соседям. Вздохнув и коротко, но вежливо простившись, Бертий тоже ушла.

– Так Бертий Мерсело замужем? – удивилась Анжелика. – А я и не знала. Даже ребеночек есть. Мы прибыли всего год назад, тогда ни о чем таком и речи не было!

– Это не ее ребенок, – пояснила Абигель. – Это малыш Шарль-Анри, сынок Жени Маниго, тот самый, что родился чуть ли не в день нашего прибытия. Несчастному ангелочку скоро год! Впрочем, вам, должно быть, неизвестно, что стряслось с бедняжкой Жени.

– Нет. И что же?

– Ее похитили индейцы! Поздней осенью. Не прошло и двух месяцев, как она родила. В тот день наши – кто пешком, а кто верхом – отправились из лагеря Шамплейна в Голдсборо. Как вдруг в том самом месте, где однажды уже было совершено нападение, с воинственными возгласами появились индейцы. Наши мужчины были вооружены и отбили их атаку. Индейцы отступили, но увели Жени, которая вместе со своей сестрой Сарой замешкалась на опушке леса, где они собирали ягоды. Саре удалось сбежать и догнать нас. Госпожа Маниго ехала верхом, с младенцем на руках. Она увидела бегущую к нам Сару, за которой гнались краснокожие дьяволы. Мой муж Габриэль выстрелил, и один индеец упал. Но другой метнул свой томагавк и, попав в одного из наших мужчин, раскроил ему череп. Для общины это стало большим горем, потому что он был отменным плотником. К тому же мы потеряли Жени.

Рассказ Абигель сразил Анжелику.

– О каких индейцах идет речь? Об ирокезах? Вероятно, мы могли бы…

Она уже представляла, как побежит с подаренным Уттаке ожерельем вампум хлопотать об освобождении Жени Маниго. Абигель покачала головой:

– Нет! По приказу господина д’Юрвиля наши мужчины несколько дней устраивали облавы. Но не обнаружили никаких следов. Нам любезно помог господин де Сен-Кастин. Ему удалось установить, что это дело рук индейцев из мелкого племени, по всей видимости приплывших на каноэ с верховьев Кеннебека. И тем же путем скрывшихся вместе с пленницей. Господин де Сен-Кастин полагает, что это абенаки, но не связанные с другими племенами. Они кочевники, а потому никогда не знаешь, где их застать. Они живут наверху, на севере, скорее ближе к англичанам, чем к Канаде.

– Какой ужас! – прошептала Анжелика.

Она вздрогнула, внезапно почувствовав ночную прохладу.

– Господин Маниго прямо обезумел от горя, – продолжала Абигель. – Он хотел бежать из этих проклятых, по его словам, мест и перебраться в Бостон. Но повалил снег, начались метели. Пришлось зимовать. Все боялись, что без материнского молока ребенок умрет. Госпожа Маниго опытная женщина. Она удумала кормить его молоком коз, которых мы тут разводили. И малыш выжил. Он у нас крепыш! Ест теперь овощи и рыбу, как настоящий маленький мужчина. Теперь нам больше не надо трястись за его жизнь. Его отец полгода назад женился на Бертий. Она всегда была по уши влюблена в него и, воспользовавшись случаем, сделала все возможное, чтобы выйти за него.