Текст книги "Анжелика и дьяволица"

Глава IX

Амбруазина де Модрибур в черном бархатном платье с кружевным воротником сидела подле окна. Темный наряд еще подчеркивал ее бледность и придавал ей сходство с сиротой-инфантой. Скрестив руки на коленях, она, казалось, была погружена в глубокие раздумья. Камеристки старались не нарушать царившую в комнате тишину.

При появлении Анжелики герцогиня быстро подняла голову. Движения ее отличались изяществом, но в них ощущалась не лишенная очарования природная порывистость, что придавало Амбруазине еще более юный вид.

– А, вот и вы, сударыня, – промолвила она. – Я вас ждала. Боже, как же я вас ждала! Ну наконец-то!..

В ее глазах сияла едва сдерживаемая радость.

– Вы поднялись с постели, – отвечала Анжелика, – и я надеюсь, оправились от своих недугов? Хорошо ли вы спали? Впрочем, вы по-прежнему очень бледны.

– Ничего страшного. А я как раз размышляла о том, что чересчур докучаю вам и господину вашему супругу, заняв ваши личные покои. Теперь я могу переселиться, хотя все еще чувствую себя разбитой. Капитан Саймон только что сообщил мне, что наше судно пропало вместе со всем, что было на борту. Никакой надежды найти его. Однако, подписав переводные векселя, я смогу найти корабль, который наконец доставит нас с девушками в Квебек.

– Не стоит так поспешно говорить об отъезде, сударыня, – запротестовала Анжелика, помнившая о планах относительно Королевских дочерей. – Ни вы, ни они еще окончательно не окрепли.

– В таком случае мне не хотелось бы стеснять вас в вашем доме. Меня устроит любая лачуга. Отправляясь в Новую Францию, я отнесла отсутствие комфорта к числу жертв, которые готова принести во славу Господа. Суровые условия жизни меня не страшат.

– Мы разместим вас поблизости от ваших девушек, – сказала Анжелика. – Вопреки вашему стремлению испытать все тяготы жизни, я позабочусь о том, чтобы вы ни в чем не нуждались.

Она ощутила огромное облегчение, услышав, что герцогиня де Модрибур сама тактично предлагает освободить покои в форте. Хотя эта молодая женщина была несколько странновата, она тем не менее получила блестящее образование и усвоила прекрасные манеры, как воспитанная в монастыре девушка из знатного семейства. Более того, казалось, ее действительно заботили чувства и благополучие других.

Амбруазина едва заметно улыбнулась Анжелике и указала на свое платье:

– Вот еще за что я должна просить вашего снисхождения. Видите, сколь я бесцеремонна. Не зная, во что одеться, я позаимствовала у вас это платье.

– Вы могли бы выбрать более подходящее, – вырвалось у Анжелики. – Это не идет к вашему цвету лица. В нем вы похожи на сиротку из монастырского пансиона.

– Но это так и есть, – рассмеявшись, будто слова Анжелики ее позабавили, заметила герцогиня. – Разве я вам не говорила? Я сирота, – добавила она просто, чуть понизив голос.

Анжелике вспомнились полученные от Жоффрея де Пейрака сведения относительно брака этой молодой особы со стариком, и она испытала нечто вроде жалости и угрызений совести. Она, возможно единственная, под маской очень уверенной в себе женщины разглядела в герцогине де Модрибур, которая была, судя по ее репутации, не только дамой ученой, но и искушенной в делах, что-то детское и надломленное. Анжелика ощутила желание оберегать и защищать ее, заставить Амбруазину позабыть о лишениях, которые той довелось испытать.

– Я подыщу вам наряд повеселее.

– Нет, прошу вас, – возразила герцогиня, покачав головой, – позвольте мне, пожалуйста, носить траур по тем несчастным, что два дня назад умерли ночью без причастия. Какое страшное несчастье! Непрестанно думаю об этом.

И она закрыла лицо руками.

Анжелика не настаивала. Эти люди, прибывшие из Европы, еще не вошли в ритм здешней жизни. Она заметила, что, хотя сердца местных старожилов не ожесточились, они привыкли к жизненным неурядицам. Опасность смерти стала такой обыденностью, что они скоро свыклись с ней.

Молодые женщины и Петронилла Дамур держались так, будто готовы были покинуть спальню по первому требованию своей госпожи. Они прекрасно все убрали и вымыли и казались спокойными и полностью оправившимися от вчерашних волнений. Секретарь в очках заканчивал свою писанину, сидя у стола, за которым обычно работал Жоффрей. Он воспользовался принадлежавшим хозяину девственно-чистым пером альбатроса, и это инстинктивно не понравилось Анжелике, хотя, если подумать, у потерявшего все бедняги не было выбора. Арман Дако, секретарь герцогини де Модрибур, был человеком без возраста. Легкая полнота и несколько педантичная чопорность, должно быть, обеспечивали ему почтение простого люда. По необъяснимой причине Анжелике он был несимпатичен. Несмотря на его любезное обхождение и добродушие, у нее сложилось впечатление, что этот человек не в ладах с самим собой и своим положением. Впрочем, возможно, ей только так казалось. В любом случае должность секретаря при знатной особе, требующая одновременно столь противоположных качеств, как раболепство и наглость, не способствовала формированию особенно яркой личности.

– Господин Арман подсчитывает наши убытки, – пояснила госпожа де Модрибур.

Хотя Амбруазина выразила готовность переехать, она продолжала сидеть, сложив руки на коленях. Анжелика заметила, что ее пальцы перебирают самшитовые четки.

– Не интересовался ли мною кто-нибудь из высшего духовенства? – неожиданно спросила герцогиня.

– Здесь?! – воскликнула Анжелика. – Но, сударыня, мы находимся вдалеке от всех городов, разве я вам этого еще не говорила? Разумеется, в Акадии есть несколько странствующих иезуитов, капелланы некоторых концессий или военных фортов…

Она умолкла, пораженная внезапной мыслью.

Амбруазина де Модрибур оживленно проговорила:

– Мой духовник письмом предупредил о моем прибытии церковные власти Новой Франции. В частности, один господин из Общества Иисуса уже должен был быть уведомлен, что я стала жертвой кораблекрушения у побережья Мэна, и прибыть сюда, дабы мы обрели опору в нашей святой вере.

– Их здесь немного, а расстояния значительные, – в задумчивости ответила Анжелика.

Казалось, герцогиня к чему-то прислушивается.

– Здесь не слышно колоколов… – прошептала она. – Как же узнать время?.. Я бы хотела присутствовать на святой мессе, но мне сообщили, что здесь даже нет церкви.

– Скоро у нас будет часовня.

Анжелика была признательна Колену, что он дал ей возможность, in extremis, объявить об этом.

– Как же вы здесь живете, не имея возможности присутствовать на мессе Господней? – спросила молодая попечительница, с искренним удивлением глядя на Анжелику. – Говорят, у вас нет даже капеллана. Значит, все эти люди живут и умирают, как скоты, без святого причастия.

– Здесь есть пастор…

– Протестант! – в ужасе воскликнула герцогиня. – Еретик!.. Это еще хуже. Разве не сказано в Писании: «Еретика, после первого и второго вразумления, отвращайся, зная, что таковой развратился и грешит, будучи самоосужден»[2]2
  Послание к Титу святого апостола Павла, 3: 10–11.


[Закрыть].

– Ну что же, – с некоторым раздражением ответила Анжелика, – но не забывайте, что наша «развращенность» сохраняет в нас, жителях Голдсборо, способность сострадать нашим ближним, что в конечном счете и есть первая заповедь Нового Завета. Что бы ни говорил ваш знаменитый кормчий Джоб Саймон, мы не береговые разбойники и сделали для вас все, что в наших силах.

Не переставая беседовать с Амбруазиной, Анжелика ходила по спальне, расставляя вещи по местам. Что же за странная мысль посетила ее совсем недавно, когда герцогиня заговорила о высшем духовенстве?

Что-то поразило ее как молния. Что-то очень важное… Теперь она не могла вспомнить.

Анжелика открыла ящик с пистолетами и осмотрела содержимое футляра. При мысли о внимании Жоффрея по отношению к ней у Анжелики потеплело на сердце, и она отвлеклась от досады, причиненной словами герцогини. Она ощущала на себе пристальный и любопытный взгляд Амбруазины.

– Вы носите оружие, – нарушила та молчание. – Поговаривают даже, будто вы отменно стреляете?

Госпожа де Пейрак живо обернулась к собеседнице.

– Решительно вы знаете обо мне слишком много! – воскликнула она. – Порой мне кажется, что не случай привел вас сюда…

Госпожа де Модрибур вскрикнула, словно была поражена в самое сердце, и вновь закрыла лицо руками.

– Что вы такое говорите? Как это – не случай? Что же тогда, если не случай? – срывающимся голосом проговорила она. – Я не могу верить, что это Провидение, как надеялась еще вчера. Но я понимаю весь ужас того, что обрушила на нас судьба. На всех этих несчастных, погибших, утонувших, искалеченных вдали от родных краев. Мне кажется, их проклятие вечно будет тяготеть надо мной… Ах, если не случай привел нас к здешним берегам, тогда что? Значит, боюсь, сам Сатана… Сатана… О боже! Где найти силы, чтобы противостоять ему…

Казалось, ей пришлось сделать усилие, чтобы овладеть собой.

– Простите меня, сударыня, умоляю, – тихо промолвила герцогиня. – Я чувствую, что оскорбила вас своими вопросами и замечаниями относительно вашей жизни рядом с еретиками. Я чересчур несдержанна, и меня частенько упрекают в том, что я слишком прямолинейно высказываю свое мнение. Такова уж я. Я мыслю логически и не прислушиваюсь к голосу сердца. Разумеется, вы правы, я это понимаю. Какое имеет значение, есть тут часовня или нет? Что такое обряд без доброты? «Если я говорю языком человеческим и ангельским, а любви не имею, то я – медь звенящая… Если я имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, – то я ничто…»[3]3
  Первое послание к коринфянам святого апостола Павла, 13: 1–2.


[Закрыть] Так говорил святой Павел, наш общий учитель… Дорогой друг, простите ли вы меня?

Ее прекрасный взор, в котором сиял свет умиления, омрачила тень страдания. Слушая герцогиню, Анжелика размышляла о двойственности натуры этой столь одаренной и столь беззащитной женщины. Казалось, строгое религиозное воспитание в сочетании с отвлеченными занятиями наукой обрекли ее на существование вне реальной жизни, в атмосфере мистической экзальтации. Разумеется, ее место в Квебеке, у епископа, среди иезуитов и монахинь, а не на вольных берегах Голдсборо, куда забросила ее судьба.

Суровая Америка не пощадит подобной хрупкости. И вновь Анжелика испытала чувство жалости к Амбруазине.

– Я не сержусь, – сказала она. – И охотно вас прощаю. Вы вправе справляться о тех местах, где находитесь, и образе жизни тех, кто оказывает вам гостеприимство. Конечно, я тоже несдержанна и не раздумывая говорю все, что у меня на уме. У вас нет причин волноваться. Иначе вы снова занедужите.

– Ах, я так измучена, – прошептала герцогиня, проведя рукой по лбу. – Здесь мне не по себе. Эта жара, этот непрестанный ветер, этот идущий от моря запах соли и серы, душераздирающие крики птиц, непрерывно носящихся в воздухе, точно мятущиеся души… Я бы хотела вам поведать, что произошло со мной нынче утром, но вы станете смеяться.

– Нет, не стану. Расскажите!..

– Мне явился Сатана, – очень серьезно начала герцогиня. Присутствующие принялись в ужасе осенять себя крестным знамением. – Впрочем, это уже не в первый раз; однако сегодня он явился в весьма необычном обличье: он целиком был красным…

– В точности как мой ангел! – воскликнул Адемар, обожавший подобные откровения и, казалось, даже провоцировавший их.

– Красный и безобразный, – продолжала герцогиня. – Он ухмылялся, был взъерошен, аки зверь, волосатый и смердящий… Я едва успела перекреститься и произнести слова молитвы… И он вылетел в каминную трубу.

– В трубу?..

– Мой ангел тоже! – тут же в восторге выкрикнул Адемар.

– Мне известно, – продолжала герцогиня, – что Сатана может принимать любую наружность и что он предпочитает красное и черное… Но на сей раз я была особенно напугана. Я теряюсь в догадках: что может предвещать это новое обличье, которое избрал дьявол, чтобы поколебать мою веру? Какие-то несчастья, муки, новые искушения… Теперь вы поймете, почему я жаждала получить поддержку опытного священника, если бы таковой обнаружился в здешних местах, – закончила она дрожащим вопреки ее воле голосом.

– Капеллан «Бесстрашного» уже отбыл, но возможно, отец Бор еще здесь. Он францисканский монах, капеллан господина де Сен-Кастина из форта Пентагоет.

– Францисканский монах, – как будто оскорбилась герцогиня, – нет, слишком ничтожно…

Анжелика тем временем разглядывала очаг, через который, по словам госпожи де Модрибур, исчез князь тьмы. Там лежала зола, потому что, несмотря на теплые июльские ночи, для больной разводили огонь. Накануне Анжелика собственноручно подбросила туда вязанку хвороста, чтобы пламя разгорелось пожарче и уцелевшая в кораблекрушении страдалица ощутила благотворное успокоение.

Приглядевшись, Анжелика различила след босой ступни. В очаге витал вполне ощутимый запах, Анжелике он был знаком. «Какой-то дикарь, который проник сюда со свойственной им бесцеремонностью!.. Вероятно, он искал меня. Кто бы это мог быть?»

Происшествие напомнило ей проникновение посланца ирокезов Тахутагета в лагерь Катарунка, в самую гущу их врагов, абенаков, для встречи с Пейраком. Несмотря на воспоминание об ирокезах, военные отряды которых снова стали угрожать краю, Анжелика как будто успокоилась и даже обрадовалась.

– Думаю, ты оказался прав, – со смехом обратилась Анжелика к Адемару. – Скорее всего, это ангел.

– Полагаю, мое видение вы всерьез не принимаете, – обиделась герцогиня де Модрибур.

– Что вы, сударыня! Я убеждена, что вы видели что-то… или кого-то, но не думаю, что это был дьявол. Взгляните на Адемара! Вот простая душа! Потому-то его восприятие сверхъестественного достаточно верно!

Между тем кто-то изо всех сил барабанил в дверь. Пришли сыновья госпожи Каррер, посланные матерью, чтобы помочь герцогине де Модрибур собрать вещи и сопроводить ее в новое жилище.

Румяные лица этих мальчиков и подростков, задубевшие от морского воздуха и вольного ветра, овевавшего их во время охоты, рыбной ловли и привычного с детства тяжкого труда, были прелестны. Они действовали уверенно, как положено людям, самостоятельно распоряжающимся своей жизнью и далеким от сложностей общества, задушенного многовековым соблюдением приличий, столь же мелочных, сколь и бессмысленных.

– Где ваши вещи? – осведомились они.

– Их нет, – вздохнула герцогиня. – Господин Арман, вы закончили со своей писаниной?

Секретарь присыпал листки песком, глубоко вздохнув, свернул их в трубочку и поднялся со стула.

И вся компания принялась спускаться по деревянной лестнице форта.

Несмотря на заверения герцогини, твердившей, что она великолепно себя чувствует, Анжелика подхватила ее под руку, чтобы поддержать. И правильно сделала, потому что, дойдя до последних ступенек, Амбруазина де Модрибур снова лишилась чувств.

И на то у нее были все основания.

В дверях, преграждая им путь, во всем своем величии стоял Пиксарет, вождь патсуикетов, Пиксарет – Крещеный Великан, Великий Воин Акадии.

Без сомнения, именно он утром бесцеремонно явился во всей своей красе перед невинными и неискушенными очами вновь прибывших. Ничего удивительного, что дамы решили, что это дьявол.

Нынче облик его внушал особый ужас. Прикрытое лишь набедренной повязкой, все его тело с головы до ног было разрисовано темно-красными, алыми и лиловыми разводами, которые замысловатыми спиралями и завитками обегали вокруг грудных мышц, выступающих бедер, колен, щиколоток, плеч и предплечий, а также пупка. Нос, лоб, подбородок и скулы тоже подверглись подобной раскраске, что делало лицо индейца похожим на маску заживо освежеванного, на которой ослепительно сверкала живая улыбка и проницательные и насмешливые глазки хищного зверька.

Анжелика поспешила признать его.

– Пиксарет, – воскликнула она, – как я рада тебя видеть! Пожалуйста, заходи, располагайся в этом зале, по соседству. Я прикажу, чтобы тебе принесли прохладное питье. Жером и Мишель с тобой?

– Они здесь, – объявил Пиксарет, отставив копье, чтобы пропустить неразлучных друзей.

Это новое пополнение в перьях и боевой раскраске доконало Королевских дочерей и их попечительницу. Однако госпожа де Модрибур повела себя с похвальным мужеством. Все же она отличалась огромным самообладанием. Было очевидно, что даже сам дьявол не заставил бы ее утратить чувство собственного достоинства перед лицом порученных ее попечению простых девушек.

Даже когда Пиксарет подошел к ним и решительно положил свою лоснящуюся руку на плечо Анжелики, герцогиня и глазом не моргнула.

– Ты ждала моего прихода и не сбежала. Это хорошо, – похвалил Анжелику Пиксарет. – Ты не забыла, что я твой хозяин, потому что во время боя положил руку тебе на плечо.

– Я бы не посмела забыть об этом. Да и куда мне, по-твоему, бежать? Присаживайся! Давай поговорим.

Анжелика провела нежданных гостей в центральный зал со столом и табуретами, а затем вернулась к француженкам, которые наблюдали за происходящим с широко раскрытыми глазами, хотя постепенно успокаивались.

– Это великий индейский вождь, – охотно пояснила она. – Видите, это не дьявол. Наоборот, он католик, да к тому же ревностный. Искренний приверженец Святого Креста и иезуитов. Его спутники – воины, и тоже крещеные.

– Первые дикари, которых мы видим! – прошептала Амбруазина. – Какой волнующий момент…

Дамы все с тем же чувством страха и отвращения издали рассматривали троих краснокожих. А индейцы тем временем, с любопытством озираясь по сторонам, шумно рассаживались вокруг стола.

– Однако вид у них отвратительный и пугающий, – снова заговорила герцогиня. – К тому же от них дурно пахнет…

– Ничего, можно привыкнуть. Это всего лишь жир медведя или нерпы, они смазывают им свои тела, чтобы зимой защититься от холодов, а летом – от москитов. Нетрудно привыкнуть. Я думаю, нынче утром в полусне вы и приняли за дьявола нашего Пиксарета.

– Да… пожалуй… наверное… Но как он осмелился без приглашения проникнуть в ваши покои?

– С ними все возможно. Дикари совершенно беспардонны и чрезмерно кичливы. К тому же они ничего не смыслят в правилах приличия, принятых среди белых. Так что сейчас я вынуждена вас покинуть, чтобы заняться ими, не то они будут оскорблены… Страшно оскорблены.

– Разумеется, милочка. Я понимаю, что следует угождать этим дикарям, за спасение которых мы в наших монастырях возносим свои молитвы. И все же они ужасны. Как вы можете сохранять с ними свой веселый нрав и терпеливо сносить их прикосновения?

Анжелику забавляла настороженность герцогини.

– Зато они очень смешливы, – сказала она. – Их следует уважать и смеяться с ними вместе. А большего они и не требуют.

Глава X

Пиксарет угостился виргинским табаком и отказался от пива и с еще большим негодованием – от водки.

– Демон опьянения – худший из всех: он забирает нашу жизнь, он влечет к преступлениям и лишает нас рассудка.

– Ты говоришь, как Мопунтук, вождь металлаков из верховий Кеннебека. Он открыл мне свойства родниковой воды.

– Родниковая вода передает нам силу предков, погребенных в землях, по которым она протекает.

Анжелика послала за самой свежей ключевой водой, какую только смогут сыскать.

Пиксарет внезапно впал в задумчивость.

Неужели великому абенаку, союзнику французов и их духовных вождей, иезуитов, было не по себе в поселении Голдсборо? Быть может, несмотря на личную независимость, он почувствовал неловкость из-за того, что пробрался в почти английское поселение с целью получения выкупа за пленницу, которую не мог бы даже обратить в христианскую веру, поскольку она и так была католичкой?

Желая угодить гостю, Анжелика заверила его, что здесь он и его воины найдут лучшее железо для своих томагавков. А если ему нужен жемчуг, то специально для него, великого вождя, господин де Пейрак приберег голубые и зеленые жемчужины, из тех, что он заказывает в Персии. К тому же раковины, которые он предложит ему, важному сагамору, во время переговоров, не обычные, подобранные на берегу, а настоящие каури из Индийского океана. Эти редкие в Америке раковины веками доставлялись сюда на каравеллах ост-индских компаний и использовались как деньги. Из них делались самые прекрасные украшения, и далеко, за теплыми морями, ходили легенды о драгоценных уборах никогда не видавших белого человека вождей сиу, которые горделиво обвешивались связками этих раковин, выловленных в морях, о существовании которых они даже не подозревали. Жером и Мишель очень заинтересовались. Их глаза алчно горели, однако Пиксарет резко прервал Анжелику, сказав, что не подобает пленнице обсуждать собственный выкуп и что он сам обсудит его с Текондерогой, Человеком Громом.

– Ты хочешь, чтобы я отвела тебя к нему? – предложила Анжелика, почувствовав перемену в его настроении.

– Нет, я сам сумею найти его, – не допускающим возражений тоном заявил Пиксарет.

Что вдруг на него нашло? Сказать, что Пиксарет, этот весельчак, этот шутник, вдруг проявил озабоченность, означало ничего не сказать. Суровое и чрезвычайно глубокое раздумье, которое можно было прочесть в его черных, как ежевика, глазах, придавало его пестро размалеванной физиономии, внезапно застывшей и словно окаменевшей под сетью переплетающихся узоров, угрожающие черты. Он принялся озираться вокруг, однако на сей раз без любопытства, а подозрительно, и словно бы к чему-то принюхивался. А потом прикоснулся кончиком пальца ко лбу Анжелики.

– Над тобой опасность, – прошептал он. – Я знаю, я чувствую.

Его заявление вновь пробудило в Анжелике чувство тревоги.

Ей не нравилось, когда дикари или блаженные, вроде Адемара, выкладывали свои тайные предчувствия. Слишком близки они были к истине.

– Какая опасность, Пиксарет, скажи мне, – попросила она.

– Не знаю.

Он встряхнул косицами с вплетенными в них лисьими лапами.

– Ты крещеная? – спросил он, вперив в нее взгляд иезуитского исповедника, что в сочетании с его раскрашенной физиономией выглядело совершенно нелепо.

– Разумеется. Я тебе уже говорила!

– Тогда моли Пресвятую Деву и святителей. Это все, что ты можешь сделать. Молись! Молись! Молись! – с важным видом твердил он.

Поднеся руки к сальным волосам, он порылся в них, вытащил одно из своих многочисленных украшений – крупные четки капуцинского монаха, оканчивающиеся деревянным крестом, – и надел на шею Анжелики. После чего троекратно благословил ее, произнеся сакральную формулу:

In nomine Pater, Filius et Spiritus Sanctus…[4]4
  Во имя Отца и Сына и Святаго Духа (лат.).


[Закрыть]

Потом вскочил на ноги и схватил копье.

– Поторапливайтесь, – рявкнул он своим спутникам. – Мне надо отправиться в путь, пока ирокезы не разбрелись по нашим лесам. Лето выгоняет этих койотов из их вонючих нор. Теперь, когда мы покончили с англичанами, нам пора завершить справедливое дело, чтобы угодить французам, нашим братьям во Христе, и исполнить волю наших возлюбленных отцов, Черных Сутан. Иначе нас опередят демоны, что рыщут вокруг. Мужайся, сестра моя. Я должен покинуть тебя. Но помни, что я сказал. Молись! Молись! Молись!

С этими торжественными заклинаниями он исчез в несколько прыжков. Двое его приспешников бросились следом. В помещениях форта еще некоторое время витал их первобытный запах.

Напуганная Анжелика с тревогой размышляла о причине столь резкой перемены в настроении Пиксарета.

Что-то в Голдсборо не понравилось ему.

С какой стати он вдруг опять подтвердил свои дружеские чувства к французам и Черным Сутанам? А его намек на англичан пробудил у Анжелики болезненное воспоминание о резне, невольной свидетельницей которой она недавно стала.

Ураган, пронесшийся над ними с Жоффреем, бой с пиратами и его исход, неожиданное прибытие Королевских дочерей, а также французской знатной дамы со всеми сопутствующими этому событию неудобствами не могли заставить Анжелику забыть о том, что в нескольких милях к западу, где-то за фиалково-голубой кромкой моря и розовыми холмами Пустынных гор, по-прежнему разыгрывается кровавая драма. Индейские племена, лавиной хлынув из лесов и обрушившись на поселения белых колонистов, убивали, грабили, жгли, снимали скальпы.

Анжелика подумала о встреченных ею беженцах из прибрежных английских поселений, укрывшихся на многочисленных островах залива Каско и спешно организовывавших их оборону, пока ребятишки под присмотром старших плескались в бухтах среди тюленей.

Неужели и там их настигли флотилии индейцев? Живы ли они еще?..

В сравнении с ужасами, возможно в этот самый момент происходившими с ними, свобода и относительное спокойствие жизни в Голдсборо и его ближайших окрестностях представлялись каким-то чудом.

Подобным чудом колонисты были обязаны силе влияния графа де Пейрака, умело использующего союз с бароном де Сен-Кастином, соседними индейскими племенами, а также свою договоренность с французскими колонистами в Акадии и торговцами английских концессий.

Оказавшись в Голдсборо, человек попадал в другой мир. Здесь, несмотря на внутренние распри или схватки с пиратами, случайно заплывшими в эти воды, можно было чувствовать себя в определенной безопасности, защищенным невидимыми границами, которые отныне воздвигало на тысячи миль вокруг одно лишь упоминание еще вчера неизвестного имени французского графа де Пейрака, нынче ставшего богатым, независимым от королей, щедрым. В Голдсборо, несмотря на близкую угрозу войны, можно было избирать губернатора, заниматься торговлей, принимать то теологов из Бостона, то представителей Квебека.

Возбуждение, бурлящее в форте, было кипением жизни. Склады наполнялись доставленными товарами, добычей с «Сердца Марии», обсуждались будущие браки, строительство церкви, новые коммунальные или муниципальные законы.

Волей и умом одного-единственного человека, с помощью верного, несмотря ни на что, и решительного, хотя и разношерстного, люда, здесь закладывалась основа маленького свободного государства, свободного от насилия и произвола далеких монархий Франции и Англии. Новое государство заботилось лишь о созидании, о плодородности почвы, об укоренении в этой почве будущих поколений.

Не потому ли стекались в этот свободный порт, чтобы просить убежища или справедливости, все те, кто опасался за свою жизнь или права?

Но не заставляла ли столь необычная и чудесная ситуация задуматься о ее шаткости? Реальность, неожиданно созданная усилиями и напористостью колонистов, оставалась чересчур ненадежной.

Возможно, предстоящее короткое и жаркое лето станет для всех них моментом истины. Что оно принесет: поражение или победу?

Анжелика поднялась к себе.

Она ощущала какое-то опустошение – словно перед сражением. Все в порядке, каждая деталь согласована. Остается ждать. Чего ждать?