Текст книги "Ожидание"

Ханна

Ей снятся сцены насилия. Лицо Лиссы, испещренное тысячью крошечных порезов. Отрубленная голова Нэйтана, кровь, заливающая ее колени. Сны не спрашивали у Ханны, хочет ли она их видеть. Они просто преследовали ее, и она бежала прочь, понимая, что спрятаться ей негде, она чувствовала, как сжимается на ее горле рука тьмы.

Когда она просыпалась, мир нехотя собирался в рассветном зареве в нечто новое. Она понимала, что это новый мир. Старый разлетелся на куски, а в новом действовали иные законы физики, иные правила.

Ночью во сне, который трудно назвать сном, она путешествует по крышам к дому Лиссы, где та лежит в своей греховной постели. Интересно, как ей спится после всего?

Ханна представляла их вместе – своего мужа и подругу, думала о соприкосновении их тел. Она думала о тайных, любимых местах на его теле, которые привыкла считать только своими. Как он прикасался к ней? Была ли это только страсть или нечто большее?

Возможно, она никогда этого не узнает. И осознание того, что она ничего не узнает о том, что он переживал и чувствовал, казалось ей более жестоким, чем само предательство.

То, что она чувствовала, думая об этом, находилось за пределами боли. Это было близко к бреду, когда в лихорадочном сне цвета кажутся ярче, а звуки – громче. Часто, очень часто она хваталась за телефон, чтобы набрать номер Нэйтана и проклясть его, обвинить его. Но каждый раз откладывала трубку, не зная, какие слова она ему скажет, чтобы описать все это.

Теперь она избегала заходить в парк, не ходила больше и по рынку. Шла лишь до автобусной остановки, а потом обратно, вот и все. Она делала все возможное, чтобы не встретить Лиссу на улице. И все-таки ей часто казалось, что она видит ее высокую фигуру, мелькающую вдали.

Зима плавно перешла в весну, но дни оставались холодными. Ей полагался ежегодный отпуск, две недели, но она понятия не имела, куда поехать.

Она кликала мышкой по фотографиям коттеджей на белых песчаных пляжах Шотландии, по фотографиям озер, на вид достаточно глубоких, чтобы утопить целый город. Там малолюдно и, что особенно ценно, она там никого не знает. Ее душа жаждала чего-то, чему нельзя было дать точного названия, – чего-то простого и одновременно дикого. Она хотела попробовать на вкус соленую воду Северного моря, хотела почувствовать ветер на своей коже. Ночью ей снилось, как она бежит по какой-то открытой местности. Она просыпалась, часто дыша, и комната казалась ей совсем иной с реалистично резкими силуэтами ветвей деревьев на одной из стен.

Эпиталамион [20]20
  В 1591 году Эдмунд Спенсер поселился в Ирландии. В 1593 году он влюбился в 16-летнюю Элизабет Бойл, дочь первого графа Корка. Ухаживания Спенсера за девушкой продолжались больше года и поэтически вылились в цикл сонетов Amoretti. Наконец в 1594 году пара сочеталась браком, что было воспето Спенсером в его свадебной песне Epithalamion. Соединенные вместе, эти произведения были изданы в 1595 году под названием Amoretti and Epithalamion.


[Закрыть]

2008 год

Сегодня суббота, базарный день. Поздняя весна или раннее лето. На дворе май, и перед домом уже расцвел шиповник.

Сегодня они не собираются на рынок – сегодня Ханна выходит замуж. Лисса и Кейт по очереди приняли душ и тихо оделись в своих комнатах. День выдался прохладным и пасмурным, но, если верить прогнозу, должен был разгуляться.

Одеваясь, Лисса думала о Нэйтане. О своем друге. Она познакомилась с ним первой и давно подозревала, что, если бы она была более доступна все эти годы, он, возможно, захотел бы быть с ней. Но стал бы он теперь принадлежать ей? Почему-то именно сегодня ей захотелось, чтобы он обратил внимание на ее красоту, увидел ее. Она бы никогда не призналась себе в этом, но сегодня ей хотелось затмить Ханну, хотелось, чтобы ее заметили. Поэтому она срезала бирки с шелкового платья, купленного в Либерти – покупка была ей определенно не по карману, – и надела его. Подвела глаза зеленым. Надела туфли на высоких каблуках и была теперь под метр восемьдесят ростом.

Ханна одевалась у себя, с ней были родители. Она сама была удивлена, какой традиционной оказалась. Нэйтан, согласно обычаям, провел ночь отдельно, в доме своего брата. Утром мать Ханны постучала в дверь.

– О, Ханна, – только и смогла вымолвить она, увидев дочь в платье. – О, Ханна!

Они стояли в ожидании в самом большом зале загса. Все сошлись во мнениях, что для такой пары, как Ханна и Нэйтан, это лучшее место для регистрации брака.

Нэйтан стоял впереди. Лисса наблюдала за ним, за его лицом, костюмом. Вот уже в третий раз он просил брата проверить, не забыли ли они кольца.

В ответственный момент заиграла музыка, все встали, и появилась Ханна под руку с отцом. На ней было простое зеленое платье, волосы блестели, глаза сияли. Взглянув на нее, Лисса почувствовала себя виноватой. Как она могла подумать, что когда-нибудь сможет затмить ее? Эту женщину, которую она любила. Ханна была мифом, архетипом. Нэйтан стоял, ни на кого не отвлекаясь, и его лицо горело нетерпением: он ждал свою невесту.

Когда Ханна и ее отец прошли мимо Кейт, она всплакнула. Она вдруг подумала о своем отце и не смогла вспомнить, когда в последний раз прикасалась к нему. Наверное, много лет назад. Как же ей вдруг захотелось, чтобы он так же вел ее, – захотелось, чтобы ее собственный отец так же на нее смотрел – с гордостью и любовью. Возможно, только для этого и устраиваются свадьбы.

Где-то в середине свадебной церемонии Лисса встала и продекламировала [21]21
  Это текст эзотерического музыкального коллектива Seaside, композиция I Want You to Know One Thing.


[Закрыть]:

 
Хочу я, чтоб ты знал одно.
Ты знаешь, как бывает?
Несет меня к тебе хрустальная луна,
И веточка в окне,
И пепел костровища,
И мокрое бревно.
Они, как лодки с парусами,
Несут меня к тем островам,
Где ждут меня.
 

Кейт думала о Люси, о том, где она сейчас и вспоминает ли она о ней вообще. Думала о том, жива ли она, полюбила ли кого-то другого, и о том, что время идет, они все стареют, и она плакала, думая о Люси, о Ханне, о своей матери и об отце, о любви и времени, и о том, как все одновременно так прекрасно и так несбыточно.

Ханна, слушая стихотворение, смотрела на Нэйтана и вспоминала, как он вскоре после их знакомства послал ей это стихотворение письмом. Тогда она еще подумала, что он написал его сам. Как она его любит. Как она счастлива.

Когда женщина с серьезным лицом, которая вела церемонию, повернулась к ней и спросила, берет ли она его в мужья, она ответила: «Да».

Потом, когда торт был съеден, а речи произнесены, Ханна нашла в толпе своих подруг. Она взяла Лиссу за руку и пробралась сквозь толпу в пабе, чтобы найти Кейт. Взяв Кейт другой рукой, она вывела их наружу, на майское солнце, и они пошли через ворота в парк, в Лондонские поля. А вишневое дерево у ворот уже отяжелело от распустившихся цветов.

Прогноз оказался верным, день налаживался. Они вышли на траву, и, когда они шли в этом золотистом пьянящем свете, мир казался им полным любви и возможностей. Ханна притянула к себе подруг, прижимаясь лбом к их головам.

– Я люблю вас, – проговорила она. Наклонившись к ней, Кейт и Лисса ответили, что тоже ее любят. Это то, что делает брак – аккумулирует любовь, которая разрастается за пределы счастливой пары, порождая новую любовь, новую жизнь и заставляя нас верить, пусть даже на день, в счастливый конец или, по крайней мере, в то, что история продолжится так, как следует.

Лисса

– Вы можете переодеться за ширмой, – сказал преподаватель. – Или, если хотите, в туалете.

Это был молодой человек, во всяком случае, моложе нее, невысокий и жилистый, одетый в полосатый шерстяной свитер и джинсы, с добрым взглядом серых глаз поверх дорогих очков.

Лисса молча кивнула. Она знала, что делать, и уже не утруждала себя признанием, что делала это много-много раз. Это никому не было интересно.

Она взяла сумку и пошла в женский туалет. По обе стороны коридора – высокие полки, пахнет краской, глиной и скипидаром. Она заперлась в одной из кабинок и сняла куртку, футболку, лифчик, джинсы и трусики. Затем сложила одежду в сумку и надела кимоно, не снимая носков. Пол был холодным. По-быстрому помочилась. Последнее, что ей нужно, это захотеть в туалет до первого перерыва. А перерыв будет не раньше, чем через сорок пять минут.

Пройдя по коридору, она толкнула тяжелую дверь студии. Студенты уже собрались, они были заняты подготовкой своих мольбертов. Из высоких окон падал неяркий свет. Она подошла к возвышению в центре комнаты.

– Итак, Лиза, – сказал преподаватель.

– Лисса, – поправила она его.

– Хорошо, Лисса. Итак, когда вы будете готовы, просто примите любую позу, которую захотите. Мы сделаем несколько коротких десятиминутных набросков, а затем перейдем к более долгим зарисовкам.

Несмотря на носки, пальцы ее ног уже замерзли, и это при том, что рядом была включена пара обогревателей. Лисса выскользнула из своего кимоно и села.

Преподаватель с минуту посмотрел на нее, а потом сказал:

– Как насчет того, чтобы начать с положения стоя?

Она приняла другую позу: одна нога впереди, руки за спиной.

– Хорошо, – сказал преподаватель своим ученикам. – Углем или карандашом. Десять минут. Поехали.

На бумаге начали появляться первые наброски.

Лисса умудрилась протянуть на гонораре от «Дяди Вани» довольно долго, живя на суповых смесях и кашах, редко выходя из дома и проводя дни за просмотром старых фильмов на компьютере. Она растягивала бюджет, как могла, и теперь у нее на счету осталось всего двести фунтов.

Она всегда думала, что не вернется к позированию, но, как всегда, ошибалась.

Она терпеливо ждала, готовясь встретить ярость Ханны, но проходили недели, а она не услышала от нее ни слова. Наконец она написала ей единственное сообщение: «Мне очень жаль. Я здесь, если ты захочешь поговорить».

В лучшем случае это было слабо, в худшем – трусливо.

От Нэйтана ничего не было. Ни единого слова с двадцать шестого декабря после той сцены в ее квартире.

В перерыве она выскочила в туалет, а на обратном пути бросила взгляд на несколько студенческих эскизов, отмечая красивые бедра и высокую грудь. Они были не ее, это было отражением того, как ее видели студенты. Когда только начинала позировать, она пыталась искать сходство с собой на рисунках, но потом научилась не делать этого.

– Хорошо, Лисса, – сказал преподаватель. – Сейчас будет поза на более длинный срок.

– Я знаю.

– Так что пусть это будет что-то простое, чтобы вы могли продержаться в течение сорока пяти минут.

Она села, уже без кимоно, и приняла расслабленную позу. Лисса обхватила колени руками, чтобы не упасть. У нее совсем небольшой репертуар, а есть люди, которые могут часами сидеть в самых искаженных позах. Обычно это танцоры, акробаты, но она не из их числа.

Через несколько минут аудитория успокоилась. Был слышен стук угля и карандашей, звук шагов преподавателя, когда он тихо переходил от мольберта к мольберту. Чаще он ничего не говорил, но иногда наклонялся, бормотал «хорошо» или проводил рукой по бумаге, а затем, двигая рукой по воздуху, обводил какую-то линию ее тела.

Лисса волей-неволей смотрела на себя – на свои голени, на щетину, которую забыла побрить сегодня утром. Нагреватели были выведены на максимум, и одна ее нога стала пятнистой и красной от жара. Ей даже казалось, что она чувствует запах своего тела.

Она осознавала, что потеряла многое – столь многое, что не может до конца осознать масштабы беды. Она потеряла Нэйтана, Ханну. Она потеряла Кейт, которая не отвечает на ее звонки.

Но, кажется, она потеряла гораздо больше, чем это. Это было похоже на черную дыру, которая всасывала в себя все возможные варианты ее будущего, все, кем она бы могла стать, будущие успехи, любовь, детей, самоуважение.

– Нам надо поймать то, что мы видим, – произнес преподаватель. – Саму суть. Толковать эту суть – это не наша задача. Нам надо лишь передать ее на бумаге.

Меж тем ее левая ягодица уже онемела, а ногу словно кололи тысячи булавок. Она слегка подвигалась, но это было замечено.

– Лисса, – произнес преподаватель. – Пожалуйста, постарайтесь не шевелиться.

В аудитории раздался тихий кашель, и Лисса, подняв взгляд, уперлась во взгляд молодой женщины. Ей, наверное, лет двадцать или около того. Красивая, точеная, словно серьезная маленькая кукла.

Лисса представила себе ее тело под одеждой – гладкое, как у алебастровой статуи. Интересно, о чем она думает, когда смотрит на Лиссу?

Думает ли она о том, почему эта взрослая женщина все еще практикует такое занятие в ее-то возрасте?

Смотрит ли она на изгиб живота Лиссы? Думает ли о том, есть ли у нее дети?

Лисса перевела взгляд на другую молодую женщину, которая пристально смотрела на ее бедра, делая большие мазки углем. Какое у нее кукольное, бесстрастное лицо!

«Все, что я есть, – подумала Лисса, – это набор линий». Внутри нет ничего реального. Совсем как те устрашающие тела, которые рисовала ее мать много лет назад на тротуарах Тафнелл-парка. Те протестные рисунки стали как будто пророчеством. Остался только контур.

Внезапно у нее закружилась голова, и она снова пошевелилась. С другой стороны аудитории донесся громкий ропот.

– Извините, – проговорила Лисса. – Я плохо себя чувствую.

Она встала и, закутавшись в халат, вышла в коридор и прижалась щекой к прохладной стене.

Ханна

Аэропорт Гатвик, раннее утро. Ханна чувствовала себя так, как, наверное, чувствует только что очищенная устрица. Мир давил на нее: женщины на каблуках и в пальто, почти бегущие люди, которым не терпится оказаться где-то еще. Ханна чувствовала себя одновременно невидимкой и кем-то слишком заметным в своей непромокаемой куртке и прогулочных ботинках.

Ей тридцать семь, это уже средний возраст. Она не знала, что хуже, – когда мужчины смотрят на нее или когда нет. Кончиком большого пальца она провела по отметине, оставленной обручальным кольцом, – по этой маленькой бороздке. Гребень мозолистой кожи, за которым – пустота. Правда, мозоль почти исчезла, хотя палец все еще возвращается к ней, как язык к щели, где раньше был зуб.

В порту Абердин ей придется ждать стыковочного рейса в течение часа. В аэропорту полно людей. Мужчины с внешностью полицейских, хотя и менее подтянутые. Многие из этих лысеющих краснолицых гигантов поглощают свои завтраки в баре, запивая их пивом. Ханна их избегает, просматривая стенды, думая, не купить ли журнал, но все они кажутся ей одинаково нелепыми, и она переходит к книгам. Она уже несколько месяцев ничего не читала. То, что раньше казалось безобидным занятием, теперь превратилось в сплошную муку и пустую трату времени. Она теперь не хотела читать ни о любви, ни о детях, ни о неверности. Ханна рассеянно брала с полки путеводители и возвращала их обратно. Ей не нужен путеводитель. Она способна была ориентироваться интуитивно. Была способна на спонтанность. В конце концов она купила «Эмму» Джейн Остин и бутылку воды. Она уже читала эту книгу. Она уверена, что в ней нет ничего про детей.

Самолет на Оркнейские острова оказался совсем маленьким. Дождь барабанил по иллюминаторам. Ханна положила сумку под сиденье и огляделась вокруг. Незнакомые люди приветствовали друг друга, как старых друзей. Когда дверь вот-вот должна была закрыться, в самолет вбежал один из мужчин, обедавших в баре. Он часто дышал. Здоровяк поприветствовал пожилую даму по другую сторону прохода от Ханны, прежде чем занять свое кресло на пару мест впереди. Волосы у него были короткие и аккуратные, и двигался он с удивительной точностью человека, знавшего, что сейчас утро и он пьян.

Над волнующимся морем сквозь разрывы облаков показался первый проблеск островов. Можно было разглядеть землю. Когда самолет накренился, Ханна увидела, что идет дождь и дороги внизу почти пусты.

Еще не полдень – слишком рано, чтобы заселяться в отель, и поэтому она взяла напрокат машину и решила объехать остров. Облака стали рассеиваться. Ханна знала, что больше всего достопримечательностей находилось примерно в сорока минутах езды. Там и погребальная камера, и стоячие камни. Она могла увидеть их, прежде чем опять зарядит дождь.

Она проехала через город, любуясь большим собором из красного кирпича, каменными фасадами домов и огромным супермаркетом по пути на север. Пейзаж показался Ханне пасмурным и каким-то унылым. В машине играло радио – пустая болтовня, перемежающаяся попсой. Ханна поискала другие станции, но услышала только шипение, так что радио пришлось выключить. Она ощущала смутное, но нарастающее чувство разочарования, ведь она ожидала увидеть что-то скалистое, величественное, чтобы масштабы затмили ее внутреннюю тревожность. Но на острове не было видно ни холма, ни дерева, только колючую траву и разбросанные по камням домики. Она была вынуждена признать, что здесь довольно уныло.

Она припарковалась у трех огромных стоячих камней и вылезла из машины. Прямо перед ней стояла большая овца с широкой мордой, которая щипала траву. Овца показалась Ханне на удивление уродливой, как, впрочем, и камни. Эти камни словно были частью бруталистской архитектуры, которую радостно бы возвели в 1970-х годах [22]22
  Имеется в виду брутализм – направление в архитектуре периода 1950–1970-х годов, первоначально появившееся в архитектуре Великобритании.


[Закрыть]. Ханна, как и все туристы здесь, послушно обошла вокруг них. Она стояла посреди пустоши, а овца смотрела на нее с подозрением. Ей хотелось что-то почувствовать, но ничего, кроме легкого смущения, она не ощущала.

В северной части острова находилась неолитическая деревня [23]23
  Это Скара-Брей – крупное и хорошо сохранившееся поселение эпохи неолита из восьми домов, объединенных в блоки, которые были населены в период примерно 3100–2500 гг. до н. э.


[Закрыть]. Гугл подсказал, что ей пять тысяч лет. Выйдя из машины, Ханна подняла голову и полюбовалась плывущими облаками. Теперь она ощущала запах моря. Дорога, ведущая к деревне, была усыпана камнями, каждый из которых знаменовал какое-то событие: человек на Луне, французская революция, падение Рима и так далее. Вела эта дорога времени к периоду строительства деревни, совпадавшему с эпохой возведения египетских пирамид. В сувенирном магазине продавались шляпы викингов, изготовленные из твердого пластика. Каждая шляпа была украшена парой свисающих косичек из синтетических волос. Были в магазине традиционные аранские свитеры и плюшевые птички тупики. Молодая женщина-экскурсовод писала на маленькой доске мелом список представителей охраняемой оркнейской дикой природы:

ласточки,

цыплята чибисов,

детеныши касатки.

Приятный мужчина за стойкой в сувенирном магазине, продавая Ханне билет, сказал ей, что она должна сначала посмотреть короткометражный фильм, а потом уже посетить место раскопок. Ханна благоразумно присела перед экраном позади пожилой пары в одинаковых дождевиках. Посмотрела небольшую экспозицию, где усердно просматривала каждую табличку. Так она узнала о том, что ели викинги (рыба, олени и ягоды) и какие они делали глиняные горшки. Увидела странные красивые деревянные шары, которые они вырезали. Конечно, все это интересно, если только ты школьник или историк. Или кто-то, кому больше нечем заняться. За музеем по дороге к самому участку раскопок стояла точная копия дома викингов. Ханна нырнула внутрь и увидела две кровати, комод из камней и очаг, обложенные по кругу камнями.

Когда она вышла из дома и вошла в деревню, снова начался дождь. Ханна заходила в дома – и увиденное впечатляло ее и трогало, совсем нетрудно было представить, как жили в этих домах люди, спали на своих постелях, вырезали по камню – как тут не вспомнить «Флинстоунов», – ели форель, оленей и ягоды, любили друг друга, дрались, занимались сексом у очага. Ханна отвернулась от цепочки домов и посмотрела на море, на широкую и спокойную бухту, которую уже вовсю поливал дождь. Она почувствовала новую волну гнева и боли. Что она здесь делает? О чем она думала? Зачем она смотрела на очаги и дома, где семьи жили и любили друг друга? Чтобы еще острее почувствовать нехватку того, чего у нее нет и никогда не будет?

Ей хотелось чего-то другого, дикого, того, что существует само по себе, – природы без зрителей. Неужели все должно вертеться только вокруг человека? Ей не нужна была одомашненная природа. Дом – вот от чего она бежала, приехав сюда.

* * *

Местный супермаркет оказался размером с авиационный ангар, и Ханна порадовалась, что он здесь есть. Она бродила между полок с товарами, ни о чем не думая. Она купила бутылку риохи, сырные крекеры и чипсы.

Забронированный ею отель признан одним из лучших на Оркнейских островах. От Ханны не укрылось, что он был очень старым, уже много лет в нем не было косметического ремонта. От безвкусных цветных завитков на коврах у Ханны закружилась голова, а может быть, от запаха жареной еды и подгоревшего кофе, который доносился из ресторана. Ее комната оказалась приятной, несмотря на картины с яркими фиолетовыми цветами на стенах. Кровать – по сути, две сдвинутые вместе – была огромной, но неудобной. Подушки оказались просто невыносимы. Ханна открыла бутылку и налила вина в стакан из ванной.

К шести часам она проголодалась и почти допила вино. По телефону вызова обслуживания номеров никто не отвечал, и поэтому она спустилась в ресторан.

– Могу я заказать здесь еду?

– Да, – ответила молодая женщина за стойкой. Ее маленькое личико в форме сердечка обращало на себя внимание ярким макияжем и красивой формой губ.

– Не могли бы вы отнести ужин в мой номер?

– Сейчас я здесь одна. Вы не против подождать? Вы можете взять его сами?

Ханна оглядела почти пустой ресторан. Она была одна, если не считать пожилой пары, которая выглядела так, словно находилась здесь в командировке, – оба сидели, склонившись над своими ноутбуками.

– Хорошо.

– Поскольку я здесь главная, вы можете выпить за счет заведения, – подмигнув, сказала молодая женщина.

– Ладно, – ответила Ханна. Она уже просматривала меню. – Я буду рыбу с картошкой фри.

– Отлично, – ответила молодая женщина.

– И бокал вина. Какие вина у вас есть?

– Только мерло.

– Значит, его.

– Хорошо, – снова сказала молодая женщина, беря большой стакан и наполняя его почти до краев. – Ну вот, держите.

«Хорошо ли?» – подумала Ханна, забирая бокал и присаживаясь. На столе перед ней стояла ваза с пластмассовыми цветами, а снаружи гавань омывалась вечным дождем. Солнечные лучи иногда пронзали серую морось, но затем снова исчезали за серо-стальными облаками.

– Завтра будет лучше, – услышала она голос рядом. – Погода мудрее нас.

Она обернулась и увидела рядом с собой мужчину – через мгновение она его узнала – из аэропорта, того, что едва не опоздал на самолет. Она кивнула в ответ. Мужчина выглядел так, как будто уже протрезвел, а она вот-вот напьется. Он сел напротив нее, и она ощутила смутное раздражение. Теперь ей придется либо поддерживать разговор, либо игнорировать его. Она порылась в сумке, нашла книгу в мягкой обложке, которую купила в аэропорту, и положила ее на стол, сделала глоток вина, после чего открыла книгу. «Эмма Вудхаус. Красивый, умный и богатый, он…»

К ним подошла молодая женщина и поставила перед мужчиной кружку пива.

– Благодарю.

Пара в углу что-то бормотала – о встрече, что-то насчет цифр. Люди трудятся. Мужчина поднял свою пинту и отпил.

– Хорошая? – спросил он.

Ханна подняла голову. Он был крупным, но не полным, примерно ее возраста или чуть старше. Он выглядел румяным, как будто только что принял душ. Да и волосы у него на затылке были еще влажными.

– Ваша книга? – показал он жестом на книгу. – Хорошая?

Она протянула ему книгу.

– Я на первой странице.

– А… – неопределенно ответил он.

– Но я читала ее раньше.

– Понятно.

– В конце книги обычно все герои извлекают какие-нибудь уроки и живут долго и счастливо.

– А, – ответил он. – Ну конечно.

Она снова посмотрела на страницу, но слова уже плясали у нее перед глазами.

– Значит, вы здесь только наездами?

– Скорее да, – ответила она.

– Не возражаете, если я к вам присоединюсь? – указал он на стул перед ней.

– Я просто жду свою еду. Я скоро уйду.

– Тогда я не успею вам надоесть.

Он поднял свою увесистую кружку и сел напротив нее спиной к женщине за стойкой.

– Ваше здоровье!

Мужчина отхлебнул пиво. У него были толстые пальцы с потрескавшейся и покрасневшей кожей. На пальце красовалось крупное обручальное кольцо. Телефон лежал рядом с ним на столе, и Ханна увидела на экране фотографию женщины и ребенка.

– Так в чем же дело? Сегодня не праздник и не выходной. Вы здесь по работе?

– Нет, – ответила она. – Не по работе.

– Тайна? – спросил он.

– Что-то вроде того.

– А я отсюда родом, – сказал он, словно отвечая на ее невысказанный вопрос. – Вырос здесь. Я работаю на буровых установках, родом из Абердина. Две недели в море, три недели отдых, вахтовый метод, – рассказывал он. – Я живу на острове Папа-Уэстрей, когда не работаю на буровой. Остальное время провожу на ферме.

Воображение Ханны быстро нарисовало строительный коттедж с видом на ветряные электростанции и море. Жена и ребенок – женщина в его телефоне. Управляется в одиночку, пока его нет.

– А вы? – спросил он. – Откуда родом?

– Лондон, Манчестер.

Он кивнул.

– Там, на буровой, у нас есть парни из Манчестера.

– Да?

– Они говорят иначе, чем вы.

– Ну я уже много лет живу в Лондоне.

Он наклонился к ней.

– И на что это похоже? – спросил он. – Жизнь в Лондоне?

На мгновение в его глазах мелькнуло что-то голодное, какая-то дикая, необузданная энергия.

– Вы же сами представляете, – ответила она, откидываясь назад.

– Я не в ладах с городами, – произнес новый знакомый.

– Нет?

Оба замолчали. Он перевернул свой телефон на столе, так что фотография женщины и ребенка исчезла.

– Что же видели сегодня?

Она пожала плечами.

– Главные достопримечательности, все, кроме погребальной камеры. Мейс Хау. Наверное, туда поеду завтра.

– Вам понравилось?

– Не совсем. Я думала, что Оркнейские острова – это… нечто другое. Я думала, что здесь будет более дико. А тут все как-то одомашнено.

– Одомашнено? – удивился мужчина и рассмеялся, запрокинув голову.

Посетители за соседним столиком на мгновение подняли головы, а потом снова вернулись к еде.

– Вам надо на юг, – посоветовал незнакомец.

На мгновение ей показалось, что он имеет в виду жаркий юг. Солнце, море и тепло.

– Поезжайте на остров Саут-Роналдсей, – сказал он. – Там вы найдете Гробницу орлов, прямо на скалистом утесе. Совершенно дикое место. Это точно нужно увидеть, прежде чем вернетесь домой.

Она посмотрела на свою руку, по привычке потянулась к кольцу, которого уже не было. Мужчина посмотрел на ее палец, потом снова на лицо.

Она осознала, что в этот момент что-то произошло. Приглашение получено. В ней боролись противоречивые эмоции.

Так это было между Лиссой и Нэйтаном? Озвучили они свое желание или поняли друг друга без слов? Подумали ли про нее, пересекая черту?

– Это ваша жена? – спросила Ханна.

– Где? – испуганно спросил собеседник.

– Здесь, – она перевернула его телефон и показала на экран. На фотографии молодая женщина щурилась при свете, рядом с ней стоял ребенок лет четырех.

Мужчина перевел взгляд с телефона на нее.

– Это она, – ответил он.

– Так что ты здесь делаешь? – теперь она в ярости шипела на него. – Разговариваешь со мной?

Он взял телефон и еще раз посмотрел на фотографию.

– Она мертва, – ответил он. – Она умерла год назад.

– О, – Ханна почувствовала себя так, словно ей ударили ногой в живот. – Боже.

– Все в порядке, – сказал он. – Это не твоя вина.

Он посмотрел в окно на омытую дождем гавань, потом снова на Ханну.

– Как бы то ни было, я пришел сюда не для того, чтобы говорить о своей жене.

Она промолчала. И в этот момент все было решено без слов.

Они вместе поднялись на лифте. Она смотрела на его руки, когда он нажимал кнопку второго этажа. Какие толстые у него пальцы, какие широкие ладони. Он вел ее по коридору, и она следовала за ним, отставая на полшага. Он открыл дверь, затем отступил назад, чтобы впустить ее, и на мгновение она почувствовала острый укол страха – он же может быть кем угодно. Но затем страх исчез. Едва он потянулся к выключателю, как она его остановила.

– Нет, – сказала она. – Давай лучше в темноте.

В центре для посетителей у Гробницы орлов работала женщина с удивительно мягким голосом. Она рассказывала о гробнице, о том, как она была обнаружена на землях, принадлежавших ее отцу, примерно в миле от того места, где она и ее семья живут сегодня. Она рассказывала о человеческих останках, которые там были найдены. И главное, никаких целых скелетов, только беспорядочные кости, тысячи и тысячи костей. Там же нашли сброшенные орлиные когти. Это породило теорию, что некогда тела людей были оставлены на съедение птицам. Примерно так до сих пор проводятся «небесные погребения» в Тибете. Только так можно было объяснить, что от усопших остаются чистые косточки.

– Экскарнация [24]24
  Экскарнация – это отделение, удаление мяса, мягких тканей от скелетной основы, а обряд экскарнации состоял в том, что тела погибших воинов выставляли на открытый воздух, чтобы тех объедали стервятники.


[Закрыть], был у кельтов обряд такой, – произнесла женщина своим мягким голосом.

– Экскарнация, – повторила за ней Ханна, пробуя на вкус новое слово.

Женщина стала доставать из футляров черепа пятитысячелетней давности.

– Вот этот, – начала рассказывать она, – принадлежал женщине. – Видишь отметину? У нее был абсцесс на зубе.

– Вот этот, – продолжала она, поднимая второй артефакт, – череп молодого человека двадцати семи-двадцати восьми лет. Я думаю, – она подняла голову, и лицо ее стало на миг серьезным, – именно он приходит ко мне во сне.

Когда экскурсия для единственного на сегодня посетителя закончилась, женщина расправила куртку Ханны и помогла ей надеть дождевик и обувь. Одевшись, Ханна широко улыбнулась.

Они подошли к окну, и женщина указала ей путь к невзрачному холмику вдалеке.

– Будешь возвращаться, иди по скалам, – сказала она, – это лучший путь. Сможешь увидеть тюленей.

Тропка среди камней была грязной и изрытой лужами, и Ханна шлепала прямо по ним. Интересно, когда она в последний раз надевала резиновые сапоги? На ум ей пришла одна песня, и она громко запела. Из деревенского домика выскочила собака и вылезла через щель в заборе прямо перед ней. Она составила ей компанию, то забегая вперед, то рысцой возвращаясь назад, чтобы убедиться, что она не отстает. Веселый пес гонялся за ласточками, которые летали здесь особенно низко, ныряя навстречу ветру. Теперь тропинку усеивали примулы. Ханна наклонилась и сорвала несколько, а потом, не зная, что с ними делать, осторожно положила их в карман пальто.

Гробница была больше похожа на груду камней, почти неотличимую от полированных скал рядом с нею. Вход загораживала тележка. Чувствуя дрожь страха, она отодвинула ее в сторону и, опустившись на четвереньки, забралась внутрь. В конце туннеля находилась небольшая пещера. Темно не было – небольшие фонарики были встроены в потолок прохода и камеры. Не было там и холодно, и даже не было жутко. Просто камень и земля, глубокая тишина пещеры. А снаружи через короткий туннель она могла видеть, как ветер колышет траву и поднимает белые брызги на море.

Ханна просидела в гробнице с минуту, не зная, что делать дальше, но тут в туннеле раздался цокот когтей и появился сопровождавший ее по дороге пес, который, тяжело дыша, приближался к Ханне. Ханна благодарно прижала пса к себе.

– Эй, – сказала она. – Привет!

Она чувствовала, как бьется его сердце, какие теплые у него бока.

Со своего места впереди она разглядела очертания меньшего, более темного пространства. Отсюда не было видно, как далеко оно простиралось. На земле предусмотрительно лежал стилизованный под факел электрический фонарь. Ханна включила его и осветила им еще одну камеру, которая оказалась хоть и меньше, но все же достаточно большой, чтобы в ней мог лежать человек.