Текст книги "Ожидание"

Кейт

– Доброе утро, мой маленький солдат! – раздался голос Эллис.

Несмотря на ранний час, она была, как всегда, безукоризненна: жилетка, прическа, наглаженные джинсы.

– Как поживает сегодня мой маленький солдат? Он готов к нашему свиданию?

Том в ответ широко улыбнулся, хлопнул в ладоши и начал строить глазки.

– Хорошо поживает, – ответила за него Кейт. – У нас все хорошо.

– Поцелуешь? – наклонилась к ребенку Эллис. – Ты поцелуешь бабушку?

Том радостно прильнул к ней.

– Тьерри в саду, – сообщила Эллис, беря Тома на руки. – Вчера вечером был ужасный ветер.

Она кивнула в сторону окна, где Тьерри, отец Сэма, отчаянно боролся с воздуходувкой. Все трое некоторое время молча смотрели на него. Со стороны казалось, что Тьерри, пытаясь собрать листья в одном месте, больше создавал беспорядок, чем убирал.

– Никогда особо не понимала, что делают эти штуки, – сказала Кейт.

– Помогают смести листья, – ответила Эллис.

– Ах, да.

Тьерри поднял голову и, увидев их, помахал рукой, а Том задрыгался в объятиях Эллис.

– Он хочет быть с большими мальчиками, – сказала Эллис. – Я возьму его с собой. Увидимся позже.

Кейт с ужасом сглотнула. Ее крошечный сын и эта дурацкая машина.

– Если вы так считаете, – выдавила она.

– Я считаю, – холодно сказала Эллис, – это пойдет ему на пользу.

Кейт стояла на автобусной остановке, но автобус все не приходил. Она побрела вниз в Сити, держа путь на собор. Ей нужно было чем-то заполнить эти пять часов. Пять часов, в течение которых она может делать все что угодно без определенной цели. Она могла бы сесть на поезд до Чаринг-Кросс и сходить в Национальную портретную галерею. Посмотреть на работы Сикерта и Ванессы Белл. Пройтись по Сент-Мартинс-лейн через Ковент-Гарден, зайти в книжный магазин «Оксфам» в конце Гауэр-стрит, купить дешевую книжку в мягкой обложке и посидеть с ней на одной из площадей, ощущая магию старого Лондона.

Она знала, чем должна была заняться вместо этого. Пойти домой, стирать детские вещи и форму мужа. Распаковать коробки. Закончить переезд в свой дом. Ничего из этого она не сделала. Вместо этого ноги понесли ее по старому пути паломников через бывшие городские стены Лондона вниз по Нортгейт, Пэлас-стрит, в деревянное сердце города. У входа в собор стояла вечная очередь из иностранных студентов и христиан, желавших попасть внутрь. Такая же длинная, как франкфуртская сосиска. Не присоединившись к очереди, она нырнула в кафешку, где взяла кофе с печеньем и уселась у окна, чтобы смотреть на улицу. Там стояли молодые люди в красных куртках, продающие поездки на плоскодонках, популярный в Лондоне бизнес. На другой стороне улицы висел баннер: «Протестуйте против повышения платы за обучение, голосуйте за нас 10 декабря».

Перед ним стояла молодая девушка, на вид не старше двадцати, и раздавала листовки. Кейт наблюдала, как она разговаривает с прохожими. На ней был огромный свитер не по размеру, а длинные волосы были выкрашены в розовый.

Кейт регулярно проверяла почту, но от Эстер ничего не было. Да она уже давно ничего и не ждала.

Допив кофе, Кейт вышла на улицу и направилась к ларьку.

– Можно мне одну? – спросила они, указывая на листовки.

– Конечно, – улыбнулась девушка, протягивая одну из них. – Вы тоже хотите подписать петицию?

Кейт подписалась, а затем, внезапно смутившись и не имея ни малейшего представления о том, что делать дальше, присоединилась к очереди в собор. Десять фунтов за вход. Она замешкалась, но спустя секунду достала бумажник и расплатилась карточкой. За оградой мощеная дорога повела ее к входу в собор через один из приделов, а сама громада храма возвышалась немного дальше. Кейт зашла внутрь и попала в неф, где высоко над ее головой парил расписной потолок, а по бокам стояли сладколицые гиды в плащах, продающие путеводители. Она прошла дальше мимо стеллажей со свечами к дальней стене, читая по пути надписи на гробницах, прикрытых тяжелыми плитами. Это чтиво было больше похоже на сентиментальные записки о колониальных злоключениях Британии – о молодых людях, погибших при Ватерлоо, в Индии, в Западной и Южной Африке. Были там и захоронения времен Первой и Второй мировых войн. Со стен свисали изодранные черные флаги, и где-то вдалеке звучал орган. Она остановилась перед овальным памятником, могилой некоего Роберта Макферсона Кэрнса, майора Королевской конной артиллерии, «покинувшего подлунный мир 18 июня 1815 года в возрасте 30 лет в битве при Ватерлоо.

Этот скромный памятник является верным, но недостаточным свидетельством любви, существующей за пределами этой могилы, и нескончаемой скорби, пока те, кто сейчас оплакивает его потерю, не воссоединятся с ним в благословенном царстве вечности».

Все эти мальчики. Их матери. Вся эта скорбь. И ни намека извинения за нее. Было бы неплохо, если бы хоть где-нибудь, пусть даже на крошечной табличке, было написано: «Извините, мы ошиблись. Весь этот колониализм, империализм, эти убийства детей. Вот ваш Бог. Земли захвачены, ресурсы истощены, патриархат победил».

«Как там мой маленький солдат?»

Кейт захотела вернуть сына. Захотела прибежать в Харблдаун и вырвать ребенка из рук бабушки.

Внезапно стало трудно дышать, и она поспешно вышла через боковую дверь в галерею, где гулял прохладный ветерок. Трава во внутреннем дворике была не по сезону темно-зеленой. Кейт опустилась на вырезанную в стене каменную скамью и сделала пару глубоких вдохов. И тут до нее дошло, почему ей не нравится Лондон. Этот город слишком напоминает ей Оксфорд со всеми его церквями-музеями, туристами и газонами, по которым нельзя ходить. Подумать только, целые поколения студентов плавали на плоскодонках по реке Кэм до впадения в Уз, цепляясь за мечту о Брайдсхеде.

«Ивлин Во – фашист и сентименталист. Ваше мнение?» – вспомнилось ей.

Как же она ненавидела эту чертову книгу.

Послышались шаги. Кейт подняла голову и увидела быстро идущую женщину в мужском пальто, шапочка сдвинута на затылок. Кейт узнала ее – это была женщина из садика – и вжалась в стену, не желая, чтобы ее заметили. Но было уже поздно, Дея увидела ее и направилась к ней.

– О, – произнесла она с широкой улыбкой. – Привет, привет! Кейт, не так ли? Сначала я тебя не узнала. Ты без ребенка?

Она приветливо протянула Кейт руку в перчатке.

– А где он сегодня?

– Со свекровью.

– Это хорошо, – сказала Дея, склонив голову набок. – Но ты не выглядишь в этом уверенной. Что-то не так?

– Это первый раз, когда я его оставила дома, мне немного не по себе.

– Понимаю, о чем ты, – сказала Дея. – По вторникам у меня целый день в полном распоряжении. Предполагается, что я буду работать, но… сама понимаешь.

– А чем ты занимаешься?

– Церковное искусство. Я пишу книгу, но, кажется, это займет у меня целую вечность.

– Что именно о церковном искусстве?

– Некоторые вещи, о которых я пишу, находятся прямо здесь.

Дея указала на потолок, и Кейт подняла взгляд. Сначала она не поняла, на что показывает Дея, но та легко коснулась ее локтя:

– Видишь того зеленого человечка? А русалку?

Поначалу Кейт ничего не видела, но присматриваясь, заметила детали – не только зеленых человечков, но и свернувшихся кольцами драконов, ящериц, пастухов с дудочками…

– Так бы никогда и не узнала, что они там есть.

– Точно. Забавно, что языческие божества поддерживают опоры англиканской церкви, – пошутила Кейт.

Вновь поднялся ветер.

– Холодно, – заметила Дея. – Может, зайдешь ко мне? Это прямо за углом. Попьем чаю.

Они вышли из собора и прошли мимо бара, где толклись студенты. Дея на секунду остановилась, чтобы поговорить с уже знакомой Кейт розоволосой девушкой.

– Одна из моих студенток, – пояснила Дея, возвращаясь. – Мы просим вице-канцлера высказаться по поводу повышения платы за обучение, но не думаю, что она согласится. Важно, что эти, по сути, дети уже отстаивают свое мнение. Я горжусь ими.

Дом Деи оказался совсем рядом, недалеко от Хай-стрит. Дверь была выкрашена в приглушенный серо-зеленый цвет, за окном еще цвели какие-то поздние малиновые цветы. Через узкий коридор, забитый пальто и шарфами, Дея провела Кейт на кухню, которая оказалась на удивление светлой и гостеприимной. У плиты что-то готовила высокая африканка.

– Привет, Зо, – поприветствовала ее Дея, разматывая шарф. – Это Кейт. Я познакомилась с ней в игромагеддоне, это та ужасная детская группа, о которой я тебе рассказывала. Только что столкнулась с Кейт в соборе.

Африканка обернулась. Все в ней было утонченным: длинные руки и ноги, длинная шея, длинные пальцы, обхватившие кружку. Она была необыкновенно красива.

– Приятно познакомиться, Кейт. Я – Зои.

Зои говорила с американским акцентом. Дея подошла к плите и поцеловала ее. Кейт явственно видела, как рука Зои на мгновение задержалась на спине Деи.

– Садись, Кейт, – сказала Зои. – Извини за беспорядок.

Кейт устроилась на потрепанном диване, отодвинув подушки. Солнечный свет косо падал из окна, согревая ей спину. На полках с книгами она увидела банки вперемежку с игрушками и бутылками, сверкающими на солнце. Книги лежали повсюду высокими стопками, а биография Луизы Буржуа использовалась в качестве подставки для растений. Полки в пыли, немытая посуда свалена в раковину. Вид грязных тарелок вызвал у Кейт чувство облегчения.

– Вы давно здесь живете? – спросила она.

– Пять лет, – ответила Дея, добавляя травы в кастрюлю на плите. – До этого мы жили в Штатах. Я преподавала там в университете, где мы с Зои и познакомились. Но родом я из Англии, из Кента. Выросла недалеко от Кентербери.

– Я тоже там живу.

– А ты давно в Кентербери?

– Почти два месяца. Мы переехали, когда Тому было пять месяцев.

– Наверное, тебе это далось нелегко.

– Да нет, все прошло хорошо, – соврала Кейт.

– Где именно ты живешь?

– Немного на юго-запад от Кентербери. Уинчип.

– Я знаю это место, – сказала Дея. – У нас там участок прямо за игровой площадкой.

– Что ж, приятно познакомиться, почти соседка, – заметила Зои. – Я пойду немного поработаю, пока Нора спит.

– Ах, это удовольствие оплачиваемого кандидатского исследования!

– О, эта радость оплачиваемого отпуска по беременности и родам, – отшутилась Зои, посылая Дее воздушный поцелуй. – Вам надо расслабиться. Не так часто матери собираются вместе.

– Мы уже в процессе, – ответила Дея, протягивая Кейт чашку чая. – Разве нет? Прямо здесь. Прямо сейчас.

– Э… да, наверное, – проговорила Кейт, взяв свой чай. Он был бледно-желтым, с нежным ароматом, а на поверхности плавали маленькие цветочки.

– Пусть это будет клуб мам, – сказала Дея, усаживаясь на диван рядом с Кейт. – Единственное правило клуба «Мама» – мы никому не рассказываем о клубе «Мама». Верно?

Зои рассмеялась, закатывая глаза.

– Я оставлю вас вдвоем, – сказала она, махнув рукой.

Когда Зои ушла, Дея повернулась к Кейт.

– Шоколадное печенье будешь? У меня есть заначка.

– Конечно.

Дея достала из шкафа жестяную коробку.

– Удивительно, какие вещи начинаешь покупать, когда становишься мамой. Я уже и сама забыла, какими вкусными могут быть шоколадные печенья. Итак… – продолжила Дея, – расскажи мне, как у тебя дела, Кейт.

– Я… – запнулась Кейт, застигнутая врасплох и с полным ртом печенья. – Я в порядке, – закончила она.

– И еще. В клубе «Мама» мы говорим правду, – укоризненно проговорила Дея. – Давай я начну первой. Спроси меня, как у меня дела.

– Хм… Как поживаешь, Дея?

– Давай посмотрим.

Дея на мгновение прикрыла глаза.

– Ну, я сплю в среднем по пять часов в сутки. Раньше я спала по восемь и больше часов, а если не высыпалась, то готова была взбеситься. Глубоко внутри я все та же. Не думаю, что смогла полностью измениться с тех пор, как появилась на свет моя дочь. Мое колено периодически распухает. Это старая травма, усугубленная тем, что я таскаю Нору в слинге. Возможно, это была лучшая и самая замечательная идея, когда ей было три недели, но теперь она нравится мне все меньше. Но, увы, это единственный способ ее уложить. Та-ак. У меня огромная грудь. Мне сказали, что после родов она уменьшится, но что-то это все не произошло. У меня периодически отказывает левое плечо. Мне диагностировали синдром перегрузки левой руки, поскольку именно слева я ношу Нору в слинге. Я боюсь, как бы она не упала и не разбила себе голову о мостовую. Меня день и ночь преследуют кошмарные видения: в них моя дочь иногда падает, иногда причиняет себе боль, а иногда кто-то еще причиняет ей боль. Я не могу без слез слушать новости, так что тут же выключаю их. И еще. У меня не было секса с тех пор, как она родилась.

Кейт невольно улыбнулась.

– Ты думаешь, это смешно? – спросила Дея.

Она отхлебнула чаю, а Кейт откусила ломтик шоколада, наполнивший рот вязкой сладостью.

– Есть еще кое-что, но… Знаешь, я могу оставить это до следующего раза. А сейчас, – продолжила Дея, поворачиваясь к Кейт, – лучше расскажи мне, как твои дела.

* * *

Кейт приготовила пасту с помидорами, добавила оливкового масла, немного острого перца чили. Лежавший в холодильнике каменный пармезан, о котором она забыла, был натерт сверху. Порция Тома ждала его в маленькой зеленой миске, а для Кейт с Сэмом на столе стояла бутылка красного вина.

Кейт услышала, как открылась дверь, и Сэм зашуршал в прихожей, вешая пальто.

– Чем-то вкусным пахнет, – заметил он, потягивая воздух.

– Я подумала, можно приготовить что-то новенькое, – ответила Кейт, поднимая Тома с пола, где он играл. – Давай, малыш, попробуй пасту.

Паста оказалась удачной. Том не только ел, но и играл с макаронинами, а затем запросто выпил из миски весь оставшийся соус. Когда с пастой было покончено и Кейт с Сэмом выпили по бокалу вина, Сэм предложил искупать Тома. Кейт сидела за столом, наслаждаясь послевкусием вина и слушая, как они хихикают и что-то поют вместе. Когда с ванной было покончено, Сэм передал ребенка Кейт, которая поцеловала его в лобик под вьющимися, еще мокрыми волосами.

– Это мой милый мальчик? – игриво спросила она.

– Переодеть его в пижаму? – предложилСэм.

– Да, давай.

Когда Кейт забрала Тома у Эллис, он был счастлив и вполне спокоен.

Она зарядила посудомоечную машину, вытерла стол и налила себе еще полстакана вина, вспоминая беседу.

– Правду? Да. Мы говорим правду.

Дея произнесла это так, словно хотела услышать конкретный ответ от Кейт. Как будто отклика «Ничего, кроме правды» было недостаточно.

– По правде говоря, я тоже боюсь.

– Продолжай.

– Боюсь всего. Все время боюсь. Боюсь будущего, боюсь изменения климата и возможной войны. Мне одиноко. Мне больно. Я все еще не могу смириться с тем, что они меня разрезали. Я чувствую себя неудачницей. Как женщина, как мать. Я все понимаю неправильно. Мне так стыдно. Я не знаю, откуда он берется, этот стыд, но он всегда там внутри, как большая красная волна, готовая сбить меня с ног. Моей мамы, увы, больше нет. Я скучаю по ней. И понимаю, что всегда скучала по ней. Она совсем не подготовила меня к жизни. Я злюсь, что она оставила меня одну. Я не справляюсь. Никто не говорил мне, что это будет так.

«Я думаю, что вышла замуж не за того человека», – этого она уже не произнесла, зато выпалила все остальное. Стоило словам политься, как этот поток уже было не остановить. А Дея сидела и слушала. Выговорившись, Кейт чувствовала себя пьяной от того, что ее слышали. Это было сродни кислородному отравлению городского жителя на природе.

– Так. Как насчет заседания нашего клуба «Мама» на следующей неделе в тот же час?

– Хорошо, в то же время на следующей неделе.

– Эй, – окликнул ее Сэм, входя в комнату. – Том в хорошем расположении духа. И с мамой, кажется, он хорошо поладил.

– Да, хорошо, – ответила Кейт. – Я думаю, в дальнейшем мы этим воспользуемся.

Лисса

– Они не в игрушки играют, – говорит Клара. – Все это серьезно, это техника вживания в роль и выхода из своей кожи. Актеру нужна эта техника, поскольку роли в спектакле жесткие. Они жесткие именно в английской интерпретации, а не в русской. Русское прочтение этих ролей совсем не жесткое. Оно скорее свободное: водка и горе, что еще надо. Это у них в жилах, а у нас, англичан, слабый чай и сырость.

– Так, – произнесла она, обводя взглядом зал. Перед ней собран актерский состав, идет полная перекличка. Это утро понедельника, начало третьей недели.

– Лисса, – обратилась к ней Клара, слегка прищурившись. – Ты словно окоченела. Ты всегда такая чопорная? Посмотри, как ты сидишь… Что дядя Ваня говорит о Елене?

Она повернулась к Джонни:

– Расскажи ей, какая она.

– Если бы ты могла видеть, как ты выглядишь, – начал Джонни, пристально глядя на Лиссу. – Как ты двигаешься. Лень определяет твою жизнь. Сплошная праздность.

– Спасибо, Джонни. Итак, Лисса, Елена сидит вот так.

Клара скрестила руки на коленях, подражая позе Лиссы.

– Нет. Вы, англичане, вы все ошибаетесь. Почему я выбрала англичан для интерпретации этой русской пьесы? Я сошла с ума, иначе не скажешь. Лисса, ты знаешь технику Мейснера?

Лисса кивнула:

– Мы изучали ее в театральной школе. Хотя прошли годы с тех пор, как…

– Хорошо, садись сюда.

На сцену вынесли еще один стул, Лисса послушно вышла на середину комнаты и села на него.

– А ты, – переключилась Клара, поворачиваясь на каблуках и указывая на Майкла. – Ты тоже напряжен. Ты находишься на сцене всего пять минут, но уже напряжен. Это ужасно. Иди сюда.

Майкл встал и чему-то улыбнулся, проводя рукой по волосам.

– Майкл, ты знаешь эту технику?

Майкл отрицательно покачал головой.

– Лисса. Опиши ее Майклу, пожалуйста.

Лисса скрестила ноги в лодыжках, но спохватившись, снова распрямила их.

– Итак, насколько я могу вспомнить, все начинается с того, что один из нас замечает что-то в другом человеке. Я замечаю кое-что в тебе, поначалу то, что лежит на поверхности. Это может быть то, что ты носишь, например, привычка носить синий верх. А ты подтверждаешь мне мои наблюдения. Мы делаем это некоторое время, а потом углубляемся за пределы внешности…

Клара хлопнула ладонью по столу:

– Стоп! Достаточно объяснений. Начали!

Майкл издал короткий лающий смешок, а Лисса перевела дыхание.

– Твоя прическа, – начала она. – Она… с челкой.

Майкл улыбнулся.

– У меня есть челка? – спросил он восходящим тоном удивления.

– Стоп!

Майкл повернулся к режиссеру.

– Никакой игры, – сказала Клара, стуча кулаком по столу. – А ты играешь. Но если это твоя игра, Майкл, то я рада, что у твоего персонажа нет ни единой реплики в этой пьесе. Тут смысл в том, чтобы не играть.

Пристыженный, Майкл повернулся к Лиссе, которая бросила на него сочувственный взгляд, и они начали снова.

– Ты выглядишь бледным, – вновь начала Лисса.

– Я выгляжу бледным.

– Ты выглядишь бледным.

– Я выгляжу бледным.

Лисса видела, как застыл Майкл, он был слишком напуганным, чтобы сделать хоть шаг.

Неожиданно Лисса вспомнила своего учителя по театральной школе, маленького напряженного человечка, который страстно верил в эту методику постановки пьес. «Называй то, что видишь, – так он всегда говорил, когда они использовали технику Мейснера. – Направь свое внимание на другого человека, посмотри внимательно и назови то, что ты видишь.

– Ты выглядишь испуганным, – сказала она Майклу.

– Я выгляжу испуганным, – согласился Майкл.

– Ты выглядишь зажатым.

Игра зашла в тупик. Клара зашипела и принялась качать головой.

– Остановитесь. Это ужасно, ужасно, – заговорила она, жестикулируя и словно отмахиваясь от Майкла, стоящего на сцене.

– Господи, – сказал сам себе под нос Майкл и встал со стула. – Удачи.

Клара кивнула головой в сторону Джонни:

– Теперь ты, Джонни.

Джонни молча встал и занял место Майкла на сцене.

Долго, очень долго он наблюдал за ней. Его взгляд был мягок, но Лисса чувствовала, как он касается ее плеч, живота, ног, груди. Она осознавала, насколько она закрыта, как плотно скрещены ее ноги, как сложены ее руки. Она ощущала непонятный жар от ладоней, от подмышек. Лисса видела талант этого актера, принадлежащую ему силу.

– Ты выглядишь грустной, – начал он.

– Я выгляжу грустной? – немного удивленно повторила Лисса.

– У тебя грустный вид.

– У меня грустный вид.

– Ты выглядишь грустной.

– У меня грустный вид.

– Ты покраснела.

– Я начинаю краснеть.

– Ты покраснела.

– Я начинаю краснеть.

– Ты расстроена.

– Я расстроена.

– Я тебя расстроил.

– Я расстроила себя. О, нет, – запнулась она. – Ты расстроил меня.

– Я тебя расстроил.

Она чувствовала, как пылают ее щеки.

– У тебя… черная рубашка, – сказала она в свою очередь.

Джонни удивленно поднял одну бровь.

– У меня черная рубашка, – повторил он.

– Стоп!

Они разом повернулись к Кларе, которая вскочила с места, заведенная.

– Зачем ты это сделала? Зачем ты говоришь о его рубашке? Что-то происходит. В первый раз что-то начало происходить в этой чертовой комнате, а ты говоришь о его рубашке! Нет. Только не сейчас. Начинайте снова.

Джонни медленно повернулся к ней и улыбнулся. И это была улыбка убийцы. Его голубые глаза едва моргали на красивом лице.

– Тебе некомфортно, – сказал он.

– Мне некомфортно.

– Тебе неудобно.

– Мне неудобно.

– Я заставляю тебя чувствовать себя неловко.

– Ты заставляешь меня чувствовать себя неловко.

– Я заставляю тебя чувствовать себя неловко.

– Ты заставляешь меня чувствовать себя неловко.

– Ты выглядишь грустной.

– У меня грустный вид.

– Ты выглядишь грустной.

– У меня грустный вид.

– У тебя грустное лицо.

– У меня грустное лицо.

Ее горло понемногу сжималось, ей не хватало времени оправиться от последнего удара, прежде чем он перейдет к следующему.

– Ты что-то потеряла.

– Я кое-что потеряла.

Она начинала чувствовать, как другие члены труппы, сидящие на своих местах, становятся зрителями. Она смотрела в их вытянутые лица и чувствовала невидимые нити между собой и ними. Что-то определенно происходило.

– Ты плачешь.

– Я плачу.

– Ты плачешь.

– Я плачу.

– Хорошо! – подпрыгнула Клара. – Теперь! Сейчас! Начинайте свою сцену.

Лиссе отчаянно был нужен свежий воздух. Она выбежала наружу и стояла, задрав голову.

Майкл тоже был там.

– Черт, – сказал он. – Это было жестоко. Но, согласись, заряжает на игру.

Лисса молчала.

Позади появился Джонни.

– Вдохновленный вы мой, – попытался пошутить Майкл, но Джонни не ответил.

– Это было неплохо, – сказал Джонни Лиссе. – Знаешь, ты могла бы стать гораздо лучшей актрисой, чем позволяешь себе. Просто отпусти себя.

* * *

Весь день Лисса провела в одиночестве. Ей совсем не хотелось возвращаться домой. Но не хотелось и оставаться в зале и наблюдать за репетицией до конца дня. Поэтому она села на автобус номер 73, идущий в разгульно-шумные старые районы Лондона: Кингсленд-роуд, Шордич, Олд-стрит, Энджел, Кингс-Кросс. Небо было низким и мрачным, а когда она добралась до библиотеки, начался дождь. Она сложила пальто и сумку в ячейки, показала читательский билет охраннику у двери зала редких книг, нашла свободное место и наконец села. Прислушиваясь к тишине, она прикрыла глаза.

Лисса физически чувствовала свою пустоту, в ней не было ничего, что связывало бы ее с профессией актрисы, – ни таланта, ни успеха. Но в одном из своих высказываний Джонни был прав: она что-то потеряла или даже многое потеряла. А может быть, никогда этого и не имела. «Ты – это только итог своих неудач». Лисса чувствовала себя настолько опустошенной, что могла бы, наверное, парить над всеми этими людьми, над их трудолюбиво склоненными головами, над этим городом, который она любила. Но взаимностью этот город ей не отвечал. Он не давал того, что нужно для жизни, позволяя только выживать.

«Кого я обманываю? Ханна права, и я никогда не напишу кандидатскую».

Она спустилась в гардеробную, взяла пальто и сумку и пошла уже через гулкое фойе к дверям, как вдруг заметила его. Лисса точно знала, что это был он, хотя и видела его со спины. Он стоял, сгорбившись, и ничего не говорил в трубку. Было ясно, что говорил в основном тот, кто находился на другом конце провода. Лисса стояла и терпеливо ждала, засунув руки в карманы пальто. Через некоторое время он закончил разговор и стоял еще несколько секунд, не поднимая взгляда. Лисса сама подошла к нему и коснулась его руки.

– Лисса! – Нэйтан опешил от неожиданности.

– Ты в порядке?

Он провел руками по волосам, все еще диковато поглядывая.

– Мне нужно… закурить. У тебя есть?

– Конечно, – ответила она.

Они прошли мимо охранников к небольшому навесу, служащему укрытием от дождя, который теперь разошелся не на шутку. Лисса протянула ему кисет и подождала, когда он скатает сигарету.

– Извини, – сказала она.

– За что?

– Понятия не имею. Я просто… привыкла извиняться, что ли. Извини за то, что я курю. Я не должна курить.

Она протянула ему зажигалку, и он с благодарностью щелкнул ею, откинул голову назад и с удовольствием выпустил дым. Она взяла у него кисет и свернула себе сигарету. Их дым смешивался и стелился во влажном воздухе. А в вестибюле люди спешили по бетону, теперь зализанному дождем, унося в сумках книги.

– Ты уже поела? – спросил он.

– Нет.

– Где-то здесь есть паб. Там делают канапе или что-то в этом роде.

Слово «канапе» он произнес, словно оно было для него чужим, и Лисса невольно улыбнулась.

Нэйт выглядел потерянным, и Лиссе захотелось положить руку ему на плечо и направить его в безопасное место, когда они переходили дорогу.

– Это где-то здесь, – сказал он, ведя Лиссу через красные кирпичные переходы к югу от Юстон-роуд вдоль широкой георгианской террасы к темному угловому пабу.

– Я думаю, это здесь. В любом случае, сойдет, – сказал он, придерживая дверь и пропуская Лиссу вперед.

– Выпьешь? Я собираюсь выпить пива. И еще виски. Хочешь виски?

И никакого упоминания о еде. Лисса посмотрела на часы над баром – 14:45.

– Конечно, – сказала она. – Почему бы и нет?

Она сразу нашла свободный столик в углу бара подальше от окна, а Нэйтан возвратился с двумя пинтами «Гиннеса» и двумя стаканами виски.

– Твое здоровье.

Он залпом опрокинул виски и запил его здоровым глотком пива. Затем, словно впервые ее заметив, спросил:

– Как прошел твой день?

– Ужасно, – ответила она.

Он мрачно кивнул.

– А твой? – поинтересовалась она.

– Тебе лучше не знать, – ответил он.

Нэйтан поднял голову, и она увидела его отчаяние.

– Это не сработало, экстракорпоральное оплодотворение. У нас был последний шанс.

Почему-то Лисса не была удивлена. Конечно, она желала удачи подруге, но здесь, похоже, удача ее оставила.

– Я совсем запутался, – сказал он. – Мы запутались во всем этом.

Нэйтан посмотрел в окно, где дождь уже начал стучать по стеклу, и в несколько глотков допил остаток своего «Гиннеса».

– Пойду еще возьму пива. Тебе взять виски?

– Конечно.

Нэйтан отошел, а Лисса взяла телефон. Включила его, снова выключила. «Странно, что Ханна ничего не сказала мне об этой новости», – подумала она. Она допила виски и принялась за пиво.

Когда он вернулся, в руках у него были еще два «Гиннеса» и два виски.

– Я допью, если ты не можешь, – сказал он, слегка ухмыляясь и пододвигая бокал к ней через стол. – Ты рассказывай. Чем был плох твой день? Ханна рассказывала, что ты играешь в пьесе.

Лиссе захотелось сказать ему, что это не имеет значения, что она не хочет говорить о себе.

– Да, – вместо этого ответила она. – Так и есть.

– Что-то русское?

Она кивнула.

– «Дядя Ваня», Чехов.

– Ну и как дела?

– Все в порядке.

Он подался вперед.

– Просто в порядке? Звучит не слишком оптимистично.

– Так и есть. Просто… – Лисса не удержалась от смешка. – Понятия не имею, почему я так сказала. Сегодня я сомневаюсь во всем.

– Это в точности про меня, – перебил ее Нэйтан.

– Неужели? – вырвалось у Лиссы.

Она молчала, ожидая, что он скажет дальше, и смотрела, как его руки сжимают кружку с пивом. Она изучала его глаза, его тонкую кожу под глазами и изогнутый уголок рта. «Называй то, что видишь».

– Ты грустишь? Ты злишься?

Его пальцы барабанили по грязному дереву стола.

– Понятия не имею. Я просто… Даже не могу вспомнить, зачем мы это делаем. Во что превратилась моя жизнь, Ханны? Все это принуждение. Каждый мой шаг регламентирован. Контролируется даже то, что я кладу в рот. Она смотрит, как я пью кофе. Спрашивает, сколько я выпил, когда я прихожу с работы. Подсчитывает, всегда подсчитывает. Она стала для меня полицейским.

Нэйтан замолчал.

– Она просто пытается завести ребенка, – тихо сказала Лисса.

– Ты думаешь, я этого не знаю?

Теперь он был в ярости.

– Но это все, кем она стала! Она стала существом, которое только и пытается, что завести ребенка. И ничего не получается! Разве ребенок не должен быть зачат от любви? А хороший секс? Тот, который не по расписанию.

Нэйт явно наговорил лишнего. Лисса видела, как на лице у него проступает сожаление.

Он посмотрел на нее.

– Ты когда-нибудь хотела детей? – спросил он тихо.

– Почему же нет? Однажды я даже была беременна.

– Неужели?

Ей вспомнилась размытая фигура на сканированной фотографии, сделанной в клинике Мэри Стоупс на Уоррен-стрит. Шел конец первого курса театральной школы.

– Что случилось?

– Я сделала аборт.

– Мне очень жаль.

– Оно не стоит того. Вот, – протянула она ему виски, – «Сланче!»

Виски обожгло ей горло. – Сигарету? – спросила она.

– Ты читаешь мои мысли.

Они вышли на улицу, замешкавшись в дверном проеме и с минуту решая, кто выйдет первым.

– Иди ты, – вновь заговорил он. – Ты все еще не сказала, почему твой день был таким дерьмовым.

– Один человек… критиковал мою игру. Наверное, я плохо восприняла это.

Она пыталась заземлиться, почувствовать себя посреди дождя и машин с включенными фарами. Люди маневрировали в толпе с открытыми зонтиками. Лисса чувствовала, как пьянеет с каждой секундой.

– Иногда мне кажется, что меня так мало связывает с реальностью. Иногда я не чувствую себя настоящей.

Лисса повернула лицо к Нэйту. Он молча наблюдал за ней. Его лицо было совсем близко, он покачал головой.

– Что? – не поняла она его жеста.

– Мне странно слышать, что ты так говоришь.

– Почему?

– Потому что я всегда считал себя такой живой, реальной, даже больше, чем реальной.

Она тихо рассмеялась.

– Я помню, как впервые увидел тебя. Ты просто… ты знала, кто ты, знала свой стиль.

– Это было двадцать лет назад, Нэйт. Тогда я действительно могла думать, что знаю, кто я.

– А тот развратник из благотворительного магазина?

– О чем я только думала?!

– Эти вечеринки, – сказал Нэйт. – Они были хороши, правда, в те дни? Нам на все было плевать, не так ли? Мы были свободны.

Он подался вперед и схватил Лиссу за запястье. Она увидела его пальцы, небрежно подстриженные ногти и почувствовала собственный пульс под его рукой.

– Я скучаю по всему этому, – сказал он.

«Называй то, что видишь».

«Ты хочешь меня».

«Ты хочешь меня».

– Кто? – вслух произнесла она, снова глядя ему в лицо. – Кто я… для тебя?

– Ты красивая, ты умная, ты дикая, Лисса. Ты настоящая!