Текст книги "Ожидание"

Она выключила фонарик и заползла под каменную перекладину, лежа на животе и прижимаясь щекой к холодной земле. Она чувствовала биение сердца в животе, груди, чувствовала, как внутри по венам течет кровь. Снаружи слышался далекий рокот моря, разбивающегося о скалы.

Ханна думала о костях, которые тысячелетиями лежали здесь.

Очень скоро и ее плоти больше не будет.

Она думала о прошлой ночи. Об удивлении, которое она испытала от другого тела, его формы, его запаха, впадин и ложбинок. Думала о частях его тела, к которым она прикасалась губами. Как, лежа в темноте с этим знакомым незнакомцем, она думала о Нэйтане. Как она забыла, что он был отдельным от нее человеком. Забыла наделить его субъективностью, забыла о животном внутри него. Лисса приручила его зверя. И с этой мыслью к ней пришла другая – своего рода тоска по собственной животной натуре, по своим диким желаниям.

Она перевернулась на спину, выключила фонарик и вокруг остались только темнота и звук ее дыхания.

Через какое-то время Ханна выползла обратно в главную камеру и пошла по камням обратно к машине. Облака поднялись, ветер стих, и установилась ясная погода.

Она ехала обратно на остров мимо полоски белого песка, мимо ласкового моря, и ее охватило такое сильное желание искупаться, что она почти сразу же остановила машину. Она спустилась вниз и направилась к белому песку, шла, пока не исчезла из виду дорога, а потом сняла с себя одежду и побежала в море. Зайдя в воду, Ханна издала крик – крик холода, радости и восторга.

Кейт

В этом году весна наступила рано, и город быстро зазеленел. Кейт достала из кладовки велосипед, почистила его, смазала его маслом, и поехала вверх по холму на работу. Она смотрела, как на деревьях распускаются почки, на некоторых уже появились первые листья. По обочинам широкой дороги стояли подстриженные свечками высокие каштаны.

С непривычки Кейт начала задыхаться, и вскоре ей пришлось спешиться и провезти велосипед на вершину холма. Но после она почувствовала себя лучше, мышцы привыкли, стало легче дышать.

Ехать на велосипеде было прекрасно. Это особенно ощущалось на контрасте с машиной. Теперь она могла ездить не по скоростным шоссе, а по побережью.

Дея была права, эта работа ей действительно подходила. Два дня в неделю она проводила в офисе, еще один день ездила по разным школам. Ей нравились подростки, с которыми она встречалась, – их отношение к жизни, их дерзость. Дети из бедных семей напоминали ей о детях в Бетнал-Грин [25]25
  Бетнал-Грин – исторически небогатый район Ист-Энда, Лондон.


[Закрыть], которым она когда-то помогала составлять резюме.

Кейт пыталась придумать систему, которая бы стимулировала детей с острова Шеппи посещать подготовительные курсы в университетском кампусе. Для этого она активно взаимодействовала с факультетом творческого письма, совместно с которым хотела опубликовать антологию работ подростков.

Том уже почти начал ходить. Он теперь умел подтягиваться и вставать, часто топал по гостиной, будто сам восхищаясь своей новообретенной способностью. Кейт зачарованно наблюдала за ним. «Как удивительно, – думала она, – это стремление вставать и ходить. Это же чудо – наблюдать, как маленький человек эволюционирует у тебя на глазах». Все, что попадалось ему под руку, он неизменно тащил в рот – карандаши, резинки, объедки с пола. Больше всего Тому нравилось вставлять карандаши в отверстия. Кейт пришлось купить заглушки для розеток. Закрывать розетки стало обязательным ритуалом, если Кейт хотела спокойно выйти из дома.

Все началось одним солнечным мартовским воскресеньем, когда за пару недель до своего дня рождения Том сделал первые шаги по гостиной. Один, два, три, а потом не удержался и плюхнулся на ковер. Кейт захлопала в ладоши и тут же позвала Сэма, который уже спал наверху. Он бросился вниз, протирая глаза и моргая. Вместе они уговорили Тома сделать еще несколько шагов. Сэм достал телефон и тут же отправил Эллис фото первых шагов сына. Кейт послала снимки своему отцу.

Часто по выходным она сажала Тома в коляску и шла к уже знакомому ей участку, где Том гулял с Норой. Эти любители-натуралисты исследовали камни и пытались тащить землю в рот, пока Кейт с Деей копали грядки для посадок нового сезона. Кейт это нравилось, нравилось, как труд заставляет ее потеть, не говоря уже о сладком запахе земли.

Кейт часто ходила на прогулки. Иногда она гуляла с Деей, иногда, если была одна и позволяла погода, просто сидела на скамейке на солнце, пока Том дремал в коляске. А когда он просыпался, то какое-то время, приходя в себя, сонно смотрел на мир. В эти минуты он не искал глазами маму. Она тихо сидела позади него, позволяя ему насладиться этим мгновением, не нависая сразу над ним. Кейт осознала, что процесс отделения от себя ребенка уже начался – не стоит вставать между ребенком и солнцем.

С Сэмом Кейт по-прежнему разговаривала очень осторожно, понимая, как это важно – дать друг другу больше пространства, как будто они вместе разводят костер. Едва разгорающийся огонь погаснет, если кислорода будет слишком мало. Но теперь Том спал в своей кровати, и иногда, в тишине раннего утра, было легко повернуться к Сэму, прижаться и проснуться на его груди.

Кейт писала Ханне каждый день короткие сообщения, чтобы узнать, как она. Иногда Ханна отвечала, иногда нет.

Однажды утром в начале апреля она, как обычно, приехала на велосипеде в университет, зашла в офис и проверила свою электронную почту. Это письмо она увидела сразу. Сообщение от Эстер. Тема письма – Люси Скейн.

Она украдкой оглядела офис, но на нее никто не смотрел, лишь солнце заглядывало к ней в окно. Кейт почувствовала, что ее начинает трясти.

Она открыла письмо.

Эстер сожалела, что так долго не отвечала. Она была в отъезде по работе. Ей было приятно получить письмо от Кейт после стольких лет разлуки. Глаза Кейт жадно пробегали по словам, спускаясь к двум главным нижним строчкам.

«Я не видела Люси много лет, и каково же было мое удивление, когда я столкнулась с ней, когда была в Сиэтле по работе в прошлом году. Она выглядела очень хорошо. Кажется, она сменила имя. У меня есть ее контакты, если тебе это интересно».

А ниже адрес электронной почты и, главное, имя. Кейт сразу же его загуглила. И вот она – перед ней. Доктор Люси Слоан. Отдел международного развития. Университет штата Орегон.

Ее лицо с характерным изгибом губ. Она всегда так улыбалась.

Частица другой жизни.

Лисса

– Ты должна привести Дэниела, – сказала Сара Лиссе по телефону, и в теме письма, содержащего приглашение на выставку, она жирным шрифтом: «Приведи Дэниела! Мне не терпится с ним познакомиться».

В конце концов в отчаянии Лисса написала Джонни: «У меня приглашение на двоих на открытие выставки. Не хочешь пойти?»

– С удовольствием, – ответил он почти сразу.

Она встретилась с Джонни у метро. Он был одет, как всегда, во все черное с такой же черной сумкой, но рубашка выглядела новой, а куртка – дорогой. Джонни был свежевыбрит и смотрелся на редкость хорошо. Она удивилась тому, насколько счастлива была его увидеть, как рада его обычному галантному приветствию.

– Привет, милая, – произнес он. Она уже забыла мягкий рокочущий звук его голоса.

– Ты хорошо выглядишь, – сказала она.

– Работаю. Получил небольшую роль в «Докторе».

– Неужели?!

– Ага, – добавил он, как бы извиняясь, – похоже, у меня еще будет сезон в RSC [26]26
  RSC (Royal Shakespeare Company) – британский театральный сезон, специализирующийся на шекспировских пьесах.


[Закрыть].

– Что?! Это потрясающе!

– Не слишком радуйся, – предостерегающе поднял он руку. – В основном это небольшие роли. Есть, правда, Энобарб в «Антонии и Клеопатре». Но они захотели перенести действие в Ливерпуль в шестидесятые годы. Не спрашивай. Они, вероятно, безнадежно покалечат пьесу. Ну да и черт с ней.

– Джонни, но это же отлично! – сказала Лисса, чувствуя, что радуется за него без всякой задней мысли.

– Ты могла бы стать хорошей Клеопатрой.

– Наверное, в другой жизни.

– А что насчет тебя? Какие-то прослушивания?

– Ничего особенного. Вообще-то я подумываю о том, чтобы сдаться, – ответила она.

– Тише, дитя, – произнес он.

– Нет, правда.

– Ну же, – сказал он, беря ее за руку. – Поменьше отчаяния.

– Когда ты начинаешь?

– В мае, – ответил он. – По-видимому, у этих стратфордцев все серьезно. Каждое утро совместные занятия по речи и все в таком духе. Платят тоже серьезно – годовая ипотека.

– Ну, – протянула Лисса, – ты это заслужил.

– Итак, чья же это выставка? – спросил Джонни.

– О, просто мамина.

– Черт возьми, – сказал он, подмигивая. – Мне надо вести себя прилично.

Галерея была переполнена людьми, некоторых из которых Лисса не видела уже много лет. Разумеется, в центре внимания была ее мама. Прошло около месяца с тех пор, как она видела ее последний раз. Сара заметно похудела, но выглядела необыкновенно, по-королевски, в длинном красном платье. «Это она должна быть Клеопатрой, а не я», – подумала Лисса.

Картин было немного, не больше семи. На каждой из них зарисованная область занимала только треть холста, а все остальное было идеально загрунтованным белым пространством. Картины висели без рамок, так что изображение казалось как бы подвешенным в пространстве. Но эффект заключался в другом. Когда глаза привыкали к холсту, из этого белого пространства начинали объемно проступать нарисованные предметы. На одной – молодая девушка в хлопчатобумажном платье, наполовину отвернувшаяся от зрителя. Ее лицо было почти в профиль, она наклонилась, чтобы рассмотреть что-то на земле, но земли не было. Она исчезала в пустоте под ее ногами. Лицо девушки смазано, но Лисса точно знала, что на этой картине – она сама.

На другом холсте она узнала своего кролика, привязанного к забору. Его голова свешивалась вниз, где должна быть земля, но там все бело.

На самом масштабном из полотен, занимающем большую часть стены, одной размытой линией был сделан намек на фигуру, идущую к горизонту. Эта линия постепенно истончалась. Возможно, это соляные равнины Боливии, а может быть, поверхность Луны. Отличительных черт было немного, но Лисса знала, что фигура – это Сара, ее мать, повернувшаяся спиной и идущая прочь.

Полотна стоили недешево – от двух до пяти тысяч долларов каждое, но на аукционных карточках уже были вписаны фамилии.

– Она их все продаст, я уверена.

Лисса повернулась и увидела рядом с собой Лори. Пожилая женщина взяла Лиссу под руку.

– Думаю, она уже все знала, когда начинала их писать, не так ли?

– Знала что?

– Насколько она больна, – Лори показала на картины. – Как будто все несущественное исчезает.

В этот миг Лисса почувствовала, будто земля уходит у нее из-под ног. Она рассеянно смотрела на свои руки, которые все еще сжимала Лори.

– А ты как, Лисса? – спросила Лори. – Как поживаешь? Как справляешься со всем этим?

– Хорошо, – ответила Лисса, словно со стороны слыша свой тихий голос. – У меня все хорошо.

К тому времени, когда владелец галереи приготовился говорить, все места в зале были заполнены. Лисса обошла вокруг квартала, решила, что с выставки уйдет, потом передумала, выкурила четыре сигареты, выпила четыре бокала вина. Она потеряла Джонни, нашла его и снова потеряла. Лисса отстранилась, когда вокруг Сары и владельца галереи собрались люди, и молчала, пока Сара произнесла короткую речь. Когда толпа расступилась, она протолкнулась к матери и взяла ее за руку:

– Почему ты мне не сказала?

– Не сказала… что?

– Лори мне все рассказала. Она думала, что я знаю.

– А… – протянула Сара, – Это…

– Это?!

– Я не хотела тебя беспокоить.

– Ты не хотела меня беспокоить? Насколько ты больна?

– Довольно сильно больна, – ответила Сара, вытирая пот со лба. – У меня четвертая стадия рака.

Лиссе стало жарко. Жарко везде – внутри и снаружи.

– И как давно ты это знаешь?

– С Рождества.

– С Рождества?!

– Я отказалась от химиотерапии.

– Конечно, ты все решила. А ты не думала, что я могу что-то сказать по этому поводу?

– Это мое тело, Лисса. Моя жизнь, – Мама выглядела усталой, загнанной в угол, и Лисса почувствовала людей позади себя – наблюдающих за ними.

Сара изменилась в лице.

– Дэниел здесь? – спросила она тихо. – Ты привела Дэниела?

– Нет, – ответила Лисса, повышая голос. – А знаешь почему? Потому что его не существует. Или нет, существует, но это Нэйтан. Муж Ханны. Я переспала с Нэйтаном и сказала тебе, что это другой. Нэйтан теперь со мной не разговаривает, и Ханна тоже. Потому что моя жизнь – сплошная неразбериха. Потому что ты не научила меня любить.

Сара отшатнулась, как будто ее ударили, но Лисса сделала шаг вперед, хватая ее за руку.

– Ты такая эгоистка, – сказала она матери. – Такая чертова эгоистка. Ты знаешь об этом? Ты всегда была и всегда будешь такой.

Сара отступила и парировала:

– Боже мой! И ты говоришь, что это я эгоистка? Дорогая Лисса, я знаю, что ты с детства хотела быть на сцене, но в этот раз, пожалуйста, избавь меня от этой драмы.

– Эй, – кто-то крепко схватил Лиссу за руку. – Привет, любимая.

Лисса повернулась и увидела рядом с собой Джонни. Она увидела, что Сару окружили люди, а между ней и Лиссой встала Лори.

– Пора идти домой, Лисса.

– Пойдем, – сказал Джонни, подзывая ее к себе.

Ханна

Наверное, это была самая теплая весна за многие годы. Вишневые деревья на пути к автобусной остановке стояли в цвету, а кафе на углу уже открыло веранду.

Она встала с рассветом и пошла через парк к открытому бассейну. В это время суток здесь тихо, и только серьезные пловцы видны на дорожках. Она прошла в одну из маленьких раздевалок и надела свой костюм, достала шапочку и очки. Утренний воздух был еще прохладен, но вода была теплой. Пятьдесят метров туда-назад. Размеренные длинные вдохи и резкие выдохи. Она получала удовольствие от движения своих рук в воде, наблюдала, как колеблется и преломляется в воде свет. Когда она плавала, мысли останавливали свой лихорадочный бег. К тому времени, когда она выходила из бассейна, ее тело покалывало, а ум успокаивался.

Ханна всюду ходила пешком. Утром на работу, днем гуляла вдоль канала, наслаждаясь переменчивым небом. Она часто сидела на террасе, ловя тепло солнца на своей коже.

Каждое воскресенье она покупала себе цветы на рынке.

Однажды воскресным утром ее внимание привлекли несколько растений. Она тут же их купила и поставила в терракотовые горшки, которые расставила на подоконнике в маленькой комнате. Туда часто заглядывало солнце, и света там было достаточно, тем более что вечера удлинялись, и в семь часов было светло.

С наступлением апреля жара усиливалась, и к концу месяца уже было так же жарко, как и в июле. Каждое утро перед работой Ханна рано вставала и шла в бассейн. С каждым днем она проплывала все больше и больше. После работы в тишине квартиры она наливала в стакан воды и выпивала его, стоя у раковины, шла в маленькую комнату, раздевалась и лежала без одежды в свете вечернего солнца. Она закрывала глаза, позволяя свету играть на веках фиолетовым, красным, зеленым и синим. Она чувствовала себя наполненной, хотя и не могла точно сказать, чем именно.

Однажды вечером, когда она вот так лежала, на телефон пришло сообщение. Нэйтан.

«Мне нужно собрать кое-какие вещи. Можно приехать?»

Отвечать она не торопилась. Через полчаса телефон снова прогудел.

«Можно будет зайти попозже?»

Она отложила телефон, но тут же снова взяла его и написала: «В какое время?»

«Могу сейчас? Я уже близко».

Ее сердце забилось быстрее.

«Хорошо, приходи. Я уйду».

Она встала, натянула белье и старое черное летнее платье, заношенное настолько, что оно уже просвечивало. Телефон оставила в комнате, чтобы не передумать и не позвонить ему. Она взяла только ключи и пошла к каналу. Погода стояла еще теплая, бары-забегаловки на Бродвейском рынке были переполнены, но Ханна не планировала заходить в них. Она шла вдоль канала в сторону парка Виктории. Она не торопилась, нарезая круги по вечерней траве и двигаясь между удлиняющимися тенями деревьев. И возвратилась домой только под вечер, уже в сгущающихся сумерках.

То, что Нэйтан в доме, она знала, едва закрыв за собой дверь. Была некая неуловимая разница в качестве тишины, в том легком волнении, которое витало в воздухе. Ханна не сразу его увидела. Она с тихим стуком сбросила сандалии, все еще стоя в дверном проеме. Из маленькой комнаты послышался шорох. Она прошла босиком по прохладному кафелю и толкнула дверь. Нэйт стоял и смотрел на растущее за окном дерево.

Он повернулся на звук.

– Я не смог заставить себя уйти, – произнес он хрипло. У его ног стояла сумка.

Ханна понимала, что должна чувствовать сейчас гнев, но почему-то его не было.

– Ты все здесь изменила, – сказал он. – Это ты рисовала?

– Да.

– Красиво, – говорил он, указывая на растения на подоконнике и гравюру на стене. – Смешно, что мы так и не притронулись к этой комнате все это время.

– Наверное.

Снаружи доносились звуки шагов, шлепки кроссовок по асфальту, голоса детей, играющих на улице.

– Как ты поживаешь? – спросил Нэйтан.

– Хорошо, – сказала она и прислонилась к стене, почувствовав, что вот-вот рухнет на пол. Она сползла по стене и, подтянув к себе колени, обхватила их руками. Ханна чувствовала, что начинает лихорадочно дышать. Вечернее солнце косым ломтем дрожало на ковре между ними.

– Было плохо, долго было плохо, но сейчас уже лучше.

Нэйтан кивнул в ответ.

– А как ты? – спросила Ханна.

– Хан, – тихо проговорил он, делая маленький шаг к ней, но она подняла руку, останавливая его.

– Как это было? – спросила она.

– Что как?

– С Лиссой.

Лицо Нэйтана болезненно сморщилось.

– Хан, не надо.

Она откинула голову на стену и теперь пристально смотрела на него. Какая же печаль была на его лице! Странно, что после всего этого она чувствовала себя такой сильной, а он выглядит так, будто вот-вот сломается.

– Расскажи мне, – потребовала она. – Я хочу знать.

Все это время она была в огне, и этот огонь ее закалил.

Он отвернулся, взял сумку, поднял ее, но потом поставил обратно на пол.

– Это ощущалось как опасная игра, – ответил он. – И как что-то неправильное.

– И от этого было хорошо? – спросила она.

– Да. В каком-то смысле.

– Она кончала?

– Что?

Нэйтан выглядел до невозможности несчастным.

– Ты меня слышал. Она кончала?

– Пожалуйста, – взмолился он. – Не делай этого.

– Это мое право, – ответила она. – Разве не так?

– Я не знаю.

– Она кончала? – спросила Ханна снова.

– Да, – ответил он тихо.

– Это было… громко? С каким звуком она кончала?

– Она не кричала, – ответил Нэйтан, – нет.

Она как будто рассверливала глубокую дыру и получала от этого удовольствие.

– Как она в постели? Она тебя сильно возбуждала?

Она стянула бретельки платья с плеч, оголив грудь. Ее соски затвердели.

Она долго не двигалась, пока наконец не выскользнула из платья, оставшись в одних трусиках.

– Ты хочешь меня? – спросила она.

Он кивнул, на его лице отражалось желание.

– Ты хочешь меня так же сильно, как и ее?

– Больше.

Ханна осталась на месте – в кругу, освещенном солнцем. Животное в нем. Животное в ней.

– Повтори еще раз, – приказала она.

– Больше, чем ее, – произнес Нэйтан и медленно пересек комнату, направляясь к ней. Подойдя, он опустился перед ней на колени. Затем он поднял взгляд, отодвинул ее трусики в сторону и скользнул пальцами внутрь. Она сладко выгнулась от его прикосновения.

Лисса

Они почти не разговаривали, сидя в поезде, который вез их по западным окраинам Лондона. Они заключили нечто вроде перемирия – поездка была предложением Сары, которое Лисса приняла, – и это был первый день за многие недели, который они проводили вместе. Как только они проехали город Рединг, стало больше полей, небо, казалось, стало шире, а деревеньки – меньше. Чувствовалось лето в полном его расцвете.

Сара дремала, ее шляпа лежала рядом на сиденье, а на коленях – раскрытый роман. Лисса внимательно изучала лицо матери. Она не выглядела больной – она выглядела, пожалуй, красивее, чем когда-либо. Килограммы, которые она сбросила, только еще больше подчеркивали прекрасные черты ее лица, которое во сне было лишено каких-либо особенностей возраста. Ее волосы оставались все такими же длинными и густыми, как в молодости.

Мать приоткрыла один глаз, посмотрела на Лиссу, и она отвернулась.

Они сошли с поезда уже в сельской местности и по мостику пересекли реку. Сара шла медленно, опираясь на палку, красная лента на ее широкополой шляпе развевалась на ветру. В реке кружили лебеди – два детеныша еще не успели побелеть и плавали вплотную друг к другу, а родители повсюду следовали за ними. На поле на противоположном берегу паслись коровы. Здесь было мило, но они шли по обочине узкой проселочной дороги, а рядом проносились машины, и Сару буквально шатало от порывов ветра.

– Подожди секунду, мама, – остановила ее Лисса и вытянула руку с поднятым большим пальцем. Водитель на «Рендж ровере» остановился почти сразу. Он оказался приятным и добросердечным, и Лисса почувствовала молчаливое облегчение своей матери. Водитель провез их вверх по холму в сторону поселка Гринхем-Коммон и высадил на автостоянке – Лисса помогла матери выйти из машины. Сара подошла к забору, где стояла старая диспетчерская авиавышка. Лисса была уже у информационного стенда, который коротко рассказывал об истории Коммон, об авиабазе, флоре и фауне этого места.

«Гринхем-Коммон, – гласила надпись. – Реконструкция в Лоуленд-хит.

В прошлом массовый выпас скота позволил развиться здесь уникальной растительности, состоящей из вереска, утесника и других ацидофитов.

Демонтаж взлетно-посадочных полос и постройка ограждений позволяют всем вновь осуществлять свои права на выпас скота».

Лисса сощурилась. Посередине старой взлетно-посадочной полосы, раскинув руки, две девушки играли в самолеты и бегали, пытаясь поймать ветер. Их смех уносился высоко в воздух.

– Сюда, – взмахнула рукой Сара. Гравий хрустел у них под ногами, во все стороны разлетался вереск и белые звездчатые цветы усыпали траву вдоль тропинки. Лисса и Сара шли вдоль старой взлетно-посадочной полосы мимо пруда и заброшенного пожарного гидранта. Сара поворачивала голову то туда, то сюда, время от времени кивая самой себе, как будто у нее все вставало на свои места.

– Там были синие ворота, – сказала она, указывая палкой в сторону, – вон там.

Мимо них проезжали велосипедисты, целые семьи, иногда их обгоняли пожилые мужчины группами по три-пять человек в солнцезащитных очках и шлемах. Тепло утра превращалось в полуденную жару, и Лисса, достав воду из сумки, предложила ее матери. Та сделала большой глоток.

– Вот, – вдруг сказала Сара, устремив взгляд на что-то позади Лиссы. – Это они, пусковые установки. Там держали ракеты.

Лисса повернулась. Они были до того огромны, что их, кажется, не мог скрыть и стоявший в стороне приличный заросший холм, когда-то маскировавший люк. «Они выглядят, – подумала Лисса, – как могильные курганы, в которых хоронили королей бронзового века со всеми их трофеями». Лисса с матерью медленно пробирались к ним через пустошь. Тройные заборы из колючей проволоки все еще преграждали путь, кто-то красной краской вывел на них похабщину. Среди густой растительности торчал знак: «Собственность Министерства обороны».

Сара стукнула по проволоке палкой.

– Болторезы быстро с этим справлялись, – гордо произнесла она и, победоносно улыбнувшись, добавила: – у нас всегда были болторезы.

Затем Сара откинула назад голову и издала необычный звук – какое-то улюлюканье, одновременно похожее на крик какой-то птицы и не похожее ни на что. Лисса увидела, как прохожие удивленно задрали головы. В наступившей тишине Сара усмехнулась.

– Это пугало солдат до полусмерти, – пояснила она. – Они не знали, что с нами делать.

– Меня почему-то это не удивляет, – призналась Лисса. – Я бы убежала, боясь за свою жизнь.

– А я рассказывала тебе, что мы здесь танцевали?

– Где?

– Да прямо вон там, – сказала Сара, указывая палкой на площадку перед шахтами. – Мы перерезали забор из колючей проволоки, поставили лестницы, перелезли через него и танцевали в лунном свете! Это был канун Нового года. Мы пели и танцевали под луной.

«Она ведьма, – подумала Лисса, когда Сара снова начала петь, на сей раз тихо. – Моя мать ведьма».

Лисса отошла в сторону, туда, где виднелась ежевика. Она уже созрела, и Лисса, набрав пригоршню ягод, принесла их матери.

– Очень вкусно, – сказала Сара, – спасибо.

Она уже нашла где-то перо и вставила его в шляпу.

– Мы должны набрать побольше ягод. Сделаем крэмбл.

Так они и сделали, Лисса поднимала ветки, чтобы Сара смогла дотянуться и сорвать самые темные и спелые ягоды из середины куста, наполняя контейнер, оказавшийся у них с собой. Собрав ягоды, они пошли дальше через небольшую густую рощицу, где сквозь листву деревьев проникал рассеянный свет и все заросло папоротником.

– Ах да, сюда, – сказала Сара, – я знаю это место.

Они прошли мимо раскидистого дерева, и Сара, сойдя с тропинки, протянула к нему руки.

– Привет, старушка, я тебя помню. Вот здесь мы разбивали лагерь, – сказала она, – рядом с этим деревом.

Они медленно двигались дальше и вскоре вышли за территорию через распахнутые ворота. Часть забора по периметру базы все еще стояла: старая бетонная панель была разрисована граффити – простоватыми рисунками змей и зеленых бабочек. Это было все равно что наткнуться на забытые всеми наскальные рисунки. Под ржавым металлом все еще была видна зеленая краска, отслаивавшаяся от солнца и возраста.

– Я помню это, – заговорила Лисса, просовывая пальцы в щель ворот. – Брезент, натянутый от дождя. Румяные женские лица. Запах шерсти, огня и тел.

– Тридцать тысяч человек, – продолжила Сара, – рука об руку вокруг базы. Они приходили и вытаскивали нас из палаток. Говорили нам, что мы ненормальные, – смеялась она, – как будто нормально – это держать ракеты, несущие смерть, на общей земле.

– Я помню, – ответила Лисса. – Я тоже была здесь. И помню, как полицейский пришел забирать тебя из палатки. Меня это испугало. Я ненавидела его и то, что ты оказалась здесь.

– Почему?

– Я думала, что потеряю тебя, что тебя расстреляют.

Сара повернулась к Лиссе.

– Мир – страшное место, – ровным голосом сказала она. – В мои обязанности матери не входило лгать тебе об этом. Я должна была попытаться сделать его более безопасным для тебя. Если бы у тебя был свой ребенок, ты бы это знала.

Лиссе эти слова кое-что напомнили.

– Однажды я была беременна, – сказала Лисса. – От Деклана.

Она снова повернулась к забору, и тут ей на глаза попался странный рисунок – большое насекомое, ползущее по отслаивающейся зеленой краске.

– Это было нелегко. Я думала, что все будет проще, но ошиблась. Само решение далось мне легко, но после него было не по себе. Но я не могла этого сделать. Только не от Деклана. И не растить ребенка одной.

– Почему ты мне не сказала?

– Наверное, я чувствовала себя глупо, позволив этому случиться. Прости, – ответила Лисса, поднимая взгляд.

– За что?

– За то, что ты не бабушка. Ты стала бы замечательной бабушкой.

Конечно, Сара была бы просто волшебной бабушкой.

– Пятнадцать, – сказала Лисса. – Моему ребенку было бы сейчас пятнадцать лет.

Она вдруг осознала, что плачет, стоя здесь, посреди этого старого леса, по-настоящему плачет. Ее плечи вздымались, и рыдания переходили в дрожь. Сара сжала ее в объятиях.

Лисса прижала ладони к глазам, и Сара убрала руки. Они молча повернулись и пошли обратно через рощу на пустошь. Лисса была рада этому новому пространству, свежему воздуху. Вдалеке на ровной земле виднелось стадо коров, и по мере приближения к ним становилось ясно, что гуляют животные прямо на середине взлетно-посадочной полосы – одни стоят, другие лежат на теплом бетоне.

– Ты только посмотри, – усмехнулась Сара. – Этих дам вряд ли объедет боевой самолет.

Поднялся ветер. Шляпу Сары сорвало, и Лисса побежала, чтобы принести ее, улетевшую в кусты.

Возвращалась к матери она медленно. «Вот она, катастрофа. Моя мать умирает. Я теряю свою маму. Скоро моя мама уйдет».

– Подожди минутку, пожалуйста, – попросила Сара.

Сара вышла на взлетную полосу и повернулась лицом к ветру. Она закрыла глаза, раскинув руки, как будто летит, и Лисса встала рядом, чувствуя, как ветер сам поднимает ей руки.