Текст книги "Ожидание"

Лисса

У нее болела голова, язык, похоже, распух. Пинта пива рядом с кроватью была пуста: должно быть, она просыпалась и пила ночью. После репетиций Лисса поесть не успела. Она отправилась в паб вместе со всеми и выпила там три бокала вина, прежде чем поняла, насколько голодна. К тому времени кухня паба была уже закрыта, так что ее ужин состоял только из пары пакетов чипсов.

С кровати Лисса видела, что за окном дождь монотонно поливал и без того уже совсем мокрый сад. Должно быть, было еще ветрено, поскольку деревья стояли почти голые. По крайней мере, в парке было тихо. Обычно по субботам, в базарный день, толпа собиралась с раннего утра. Но сегодня погода явно сдерживала желающих.

Она вылезла из постели, натянула старый халат и выпила стакан воды из-под крана. Поискала ибупрофен, но нашла только пустую пачку. Наконец выудила пару таблеток парацетамола, которые тут же с благодарностью проглотила. В холодильнике нашелся кусок чеддера, плохо завернутый с вечера и потому затвердевший, немного масла, в котором она явно поковырялась ножом, испачканным в варенье. Лисса взяла сыр и стала грызть его, вглядываясь в дождь за окном.

Когда Деклан бывал у нее, пустой холодильник буквально сводил его с ума, так же, как и ее привычка не раскладывать вещи по своим местам и использовать их как угодно, но не по назначению. Немытые и накрытые крышками кастрюли тоже его бесили. Однажды, в его последний визит, она вернулась с работы и обнаружила на кухонном столике пять пустых банок, рядом с которыми лежала записка:

«Понимаешь, что я имею в виду, хозяйственная моя?»

Это в Деклане было странным – то, насколько он легко сходился с людьми, расслабленный и улыбающийся, всегда готовый пропустить несколько гиннесов в пабе, понюхать кокаин. И тем не менее, это она каким-то образом была источником беспорядка – всегда пьянее его, не помнившая ничего наутро. Он вставал рано и бегал по парку, даже если спал всего несколько часов. Ему нравилась дисциплина, Деклану. Чистая кухня. Бритый лобок. В нем была какая-то скрытая жестокость, он быстро ставил людей на место. Лисса подумала о Майкле, о том разговоре в первый день репетиции…

«Если бы я хотел чью-то карьеру, то только его».

Она тогда солгала. Конечно, она смотрела этот фильм, причем не один раз. Деклан – блестящий актер, он всегда выбирал по-умному. Работал только с теми, с кем хотел. Он был таким хорошим актером, что она смотрела фильмы с его участием, забывая, кто он и как она его ненавидит.

Накинув капюшон халата, она свернула себе сигарету, закурила, сидя за столом, и тут же с отвращением ее потушила.

Она хотела прикосновения. Когда до нее кто-то дотрагивался последний раз? Когда она в последний раз занималась сексом? Она хотела даже не самого секса. Она просто хотела, чтобы к ней прикасались. Она зачахнет, если в ближайшее время не получит своей дозы прикосновений. Она не умеет быть одинокой. Одинокие люди заранее планируют уикенд, они знают всю подлость наличия свободного времени, и потому занимаются йогой, встречаются с друзьями на бранчи, ходят по выставкам и на ужины, а у нее ничего не было запланировано – только похмелье и долгий день впереди.

Она подумала было вернуться в постель и снова попытаться заснуть, но от этой мысли настроение упало еще больше. Поэтому она заварила чай и устроилась в гостиной. Закрытые жалюзи Лисса открывать не стала.

Ее взгляд упал на диск с фильмом Бергмана, и она вспомнила лицо Нэйтана в кафе библиотеки. Он тогда смеялся над ней, когда она записывала название этого фильма на руке его ручкой.

Интересно, они с Ханной обсуждали ее? А если да, то как? Лисса подумывает о кандидатской, ха-ха-ха!

Она достала телефон и прокрутила их короткий диалог.

«Спасибо за Бергмана, очень понравилось. Лисс».

«Я рад. Надеюсь, ты обзаведешься блокнотом. Увидимся как-нибудь в библиотеке. Обнимаю».

С тех пор она пару раз возвращалась в библиотеку, завела себе читательский абонемент. Заказала несколько книг по русской истории. Ей все там нравилось, даже ритуал складывания своих вещей в шкафчик. Нравилось, что в кафе рядом можно выпить хороший кофе. Она искала там Нэйтана, но он не появлялся.

Должно быть, Лисса с вечера слишком неаккуратно бросила на диван сумку. Ее содержимое вывалилось наружу: сценарий, шарф, табак и телефон. Она потянула сценарий к себе, он был раскрыт на сцене, над которой они с Джонни вчера работали. В этой сцене Елена ругает дядю Ваню, клеймя в своей речи всех мужчин: «Все вы безрассудно губите леса, и скоро на земле ничего не останется».

Заканчивалась только первая неделя подготовки, а в репетиционном зале уже сложилась своя атмосфера. Клара оказалась склонной к вспышкам гнева и слетала с катушек при малейшем неповиновении. Грег – актер, игравший Астрова, – в четверг опоздал на полчаса, ему пришлось перенести прием сына у врача. На него накричали и сказали, что он будет уволен, если это случится снова.

Обычно к концу первой недели появляется чувство, что дело пошло. Но на этот раз Лисса так сказать не могла. Вчера, например, когда она работала над речью Елены, на лице режиссера сквозило едва сдерживаемое презрение. В конце Клара взорвалась, стукнув кулаком по столу: «Оставь эту бурю в стакане воды!»

Вскоре выяснилось, что буря в стакане воды – любимая присказка Клары. Актеры пробовали говорить по-всякому, но каждый раз Клара качала головой и что-то бормотала себе под нос. Настала очередь Джонни-дяди Вани, который обращался к Елене: «Вы мое счастье, жизнь, молодость… Мне ничего не нужно, позвольте только глядеть на вас, слышать ваш голос…» Слушая его, Клара откинулась на спинку стула и одобрительно кивала. Если бы она была кошкой, то замурлыкала бы.

Нельзя было отрицать, что Джонни – превосходный актер. Вчера вечером Лисса слышала, как Грег в пабе рассказывал Майклу о спектакле с участием Джонни, который он видел лет двадцать назад в Ливерпуле. Грег называл его лучшим Гамлетом своего поколения. Кстати, именно этот спектакль заставил ее, Лиссу, захотеть стать актрисой. Удивительно, что Джонни еще не звезда.

Среди них многие искали одобрения Джонни, но он со всеми держался ровно. Вчера он недолго пробыл в пабе, выпив всего бокал в компании Ричарда – пожилого актера, игравшего Серебрякова. Джонни берег душевные силы, в отличие от остальных, быстро сокращавших дистанцию под влиянием алкоголя и готовых брататься со всеми подряд. Когда он уходил, Лисса слышала, как он сказал Ричарду, что он будет занят на выходных с детьми. А они непременно захотят пойти побеситься в торговом центре. С похмелья это был натуральный ад на Земле.

Лисса пыталась понять, что Джонни думает о ней, но прочесть выражение его лица было невозможно.

Вчера, оставшись репетировать наедине с Кларой, Лисса увидела, как Джонни тихо проскользнул в репетиционный зал. Он стоял сзади, молча наблюдая за ней с некоторой напряженностью во взгляде.

Неожиданно Лиссе пришла в голову шальная мысль. Сидя в кресле, она расстегнула халат, сунула руку в трусики и прикрыла глаза, представив, как стоит на сцене. Она воображала, что медленно сбрасывает с себя одежду на глазах Джонни. Она представила себе его лицо, его голубые глаза, как он смотрел бы на нее, как он хотел бы ее. Неожиданно ее сознание представило не Джонни, а Нэйтана. Теперь Нэйтан сидел в глубине комнаты на месте Джонни и наблюдал за ней, желал ее. Она представила себе, как стоит на сцене обнаженная, и бурно кончила.

Она лежала, переводя дыхание, и смотрела в потолок. Потом вдруг застонала, свернулась калачиком и со стыдом спрятала голову в подушку.

Ханна

– Может, займемся чем-нибудь в эти выходные?

– Например чем? – прокричал в ответ Нэйтан из душа. Они только вчера были в клинике, где ей подсаживали эмбрионы. Сейчас они уже давно дома. Дверь на террасу была открыта, и можно было видеть, как лучи осеннего солнца проникают в квартиру.

– Например… Не знаю… Уедем куда-нибудь из Лондона. В деревню, на море…

– Вполне можно. А почему бы и нет? Ой, подожди, – Нэйтан выключил душ и подтянул к себе полотенце. – Мне еще нужно подготовить одну газетную публикацию.

Ханна наблюдала, как он вытирается полотенцем и потягивается.

– Ты хорошо выглядишь, – заметил он, подходя к Ханне.

– Я и чувствую себя хорошо, – ответила она весело.

От него пахло кофе, зубной пастой и мылом.

– И ты должна больше гулять, – крикнул он из спальни, вытаскивая из ящиков боксеры и джинсы. – Ты должна выходить в свет, я имею в виду. Почему бы тебе не сходить к кому-нибудь в гости? Бери пример с Кейт. Не поехать ли нам в Кентербери? Или в этот городок у моря, известный своими устрицами?

– Уитстейбл.

– Да, именно так, – подтвердил он, возвращаясь к ней и застегивая на ходу джинсы. – Почему бы нам не поехать туда?

– Можно.

– Подожди. А тебе можно есть устрицы? – спохватился Нэйтан. – Вдруг ты?..

– О, нет, – сказала она, закрывая глаза. Она чувствовала внутри приятное тепло. – Не думаю, что ты сможешь мне отказать.

В конце концов, она никуда не поехала – осознав, что ей не хочется быть слишком далеко от дома после всего случившегося. Все выходные Ханна думала о тех эмбрионах внутри себя, двух расплывчатых точках на фото. Она часто вынимала фотографию и смотрела на нее, проводя пальцем по этим светлым точкам, окруженным тьмой.

А в понедельник, на четвертый день после имплантации, ей позвонили.

– Простите, – сказала медсестра. – Мы ничего не смогли заморозить. У других эмбрионов дела шли неважно.

– Спасибо, что сказали, – ответила Ханна. Биение жизни погасло.

– Что случилось? – спросила она тихо. – С другими эмбрионами? Вы можете мне сказать?

– Я не знаю, – запинаясь, начала медсестра. Судя по голосу, она была совсем юной. – Должно быть, их… утилизировали. Простите, раньше никто меня об этом не спрашивал…

– Все в порядке, – заверила ее Ханна. – Благодарю вас.

На пятый день, в среду, Ханна собралась с Лиссой в театр. Она вышла из метро и медленно пошла вдоль набережной, по Хангерфордскому мосту. Над городом сгущались сумерки, а в реке отражались огни.

Днем еще было тепло, но вечерами уже холодало. Ханна закуталась в пальто, проходя мимо уличных музыкантов, и нашла в кармане фунт для девушки, сидящей на верхней ступеньке лестницы. Всю дорогу она пыталась вспомнить, что за пьесу они будут смотреть. Семейная драма. Выбирала Лисса. В этот раз театр, а не кино. По правде говоря, Ханне не хотелось идти в театр. В этот ясный осенний вечер ей хотелось все идти и идти вдаль – как пилигриму, несущему в себе свет. Интересно, через сколько она бы дошла до моря?

Буфет в театре был переполнен. В углу играл какой-то джаз-бэнд. Ханна осмотрелась в поисках Лиссы и наконец нашла ее. Лисса сидела на кожаном диванчике у окна, на столе – недопитый кофе. Она склонилась над сценарием, карандаш завис над бумагой, а губы беззвучно шевелились. Ханна коснулась ее плеча, и она чуть не подпрыгнула от неожиданности.

– О, привет, – Лисса поцеловала ее в щеку.

От Ханны не укрылось, что на ней чуть больше косметики, чем обычно, а ее длинные волосы заколоты на макушке японскими гребнями. Сейчас она выглядела удивительно похожей на мать. Ханна присела рядом.

– Тебе уже сделали эту штуку?

– Подсадку? Да.

– И как все прошло?

– Думаю, что хорошо. Надеюсь на успех. А это твой сценарий? Как твои дела?

– Нормально, – нахмурилась Лисса, складывая сценарий пополам и убирая его в сумку. – Она жесткая, я имею в виду режиссера. Я знала, что так будет, но все равно немного удивлена. К тому же я не уверена, что она считает меня хорошей актрисой.

Ханна смотрела куда-то мимо Лиссы, на широкую полосу реки за окном, на мигающие огни.

– Все это так… по-гладиаторски, – продолжала Лисса. – Тебе приходится каждый день, каждую минуту доказывать, что ты достоин. Там негде спрятаться. И парень, который играет дядю Ваню, он великолепен. Где я и где он?!

– Конечно, – тихо ответила Ханна. – Я понимаю.

Раздался третий звонок, и Лисса достала из сумки билеты. Ханна последовала за ней в темноту зала.

Спектакль оказался длинным, актеров в нем было задействовано немало, но билеты оказались на удивление дешевыми. Все потому, что места были далеко от сцены. У Ханны никак не получалось следить за тем, кто есть кто, к тому же, она плохо видела происходящее.

В антракте они выбрались наружу. На улице уже стемнело. Они молча шагали по набережной.

Лисса достала кисет с табаком:

– Не возражаешь?

Ханна неопределенно кивнула головой. Лисса закурила, но старательно отворачивалась и выпускала дым в сторону. Они молчали, глядя на воду. Небольшой пляж в полутьме поблескивал галькой. Ханна с удовольствием вдыхала терпкий запах соли и глины.

– Я подумываю об учебе, – произнесла Лисса. – Хочу изменить свою жизнь.

– А? – словно очнулась Ханна. – Ты ведь виделась в Нэйтом в библиотеке! Давным-давно. Мне кажется, он что-то говорил об этом.

Лисса кивнула в сумерки, выпуская дым в небо.

– Что-то насчет кандидатской?

– Да, подумывала.

– А что бы ты хотела сделать?

Лисса пожала плечами:

– Пока не знаю, кое-что читаю.

– Ты уверена, Лисс? – Ханна плотнее закуталась в пальто и продолжила: – Если бы мне давали по пять фунтов за каждого кандидата наук, который приходит просить о стажировке, не в силах найти работу по специальности…

Лисса рассмеялась.

– Знаю. Ты бы разбогатела.

Она засобиралась в зал, куда уже стекались толпы людей, возвращавшихся с антракта.

– Нам пора.

– Ты не будешь возражать, если… – замялась Ханна. – Если я не пойду в зал. Я и вправду устала.

Ханне вдруг не захотелось идти туда, где было много людей. Ей хотелось вернуться домой, чтобы не пролить ни капли зарождающейся жизни.

Лисса сделала последнюю короткую затяжку и выбросила сигарету.

– Конечно, – сказала она, быстро ее обнимая. – Береги себя, Ханна.

Ханна поднялась к мосту Ватерлоо и стала ждать свой автобус. Размышляя о быстротекущих водах Темзы под ногами, она мысленно представляла себе маршрут через Вапинг, старые доки и дальше. Дальше Темза встречалась с Северным морем, и в этом месте бурно объединялись потоки пресной и соленой воды.

* * *

В течение нескольких дней у Ханны росла необъяснимая внутренняя уверенность в успехе. Эта тяга внизу живота намекала, что точки света внутри нее пустили корни. Ее грудь стала тяжелее, она стала замечать, что округляется.

– Кажется, началось, – призналась она Нэйтану за завтраком утром восьмого дня после имплантации.

Он погладил ее ладонь и улыбнулся одними губами.

– Что? – спросила Ханна. – О чем ты думаешь?

– Ни о чем, просто не хочу заранее радоваться.

– Неужели? Почему ты думаешь о неудаче?

– Ханна, пожалуйста.

– Говорю тебе! – она схватила его за руку. – Я это чувствую. Это уже происходит, я знаю!

На десятый день на работе после обеда она пошла в туалет и обнаружила на белье след крови. Крошечный, но все же.

Она от волнения уперлась руками в стенку туалетной кабинки и снова села. Отвела взгляд и посмотрела вновь. Ей хотелось кричать, и она заставила себя несколько раз глубоко вздохнуть.

«Это еще ни о чем не говорит. Это нормально».

Она возвратилась к компьютеру и набрала в строке поиска «Кровь после ЭКО». Поиск привел ее на женские форумы, где она прочитала, что немного крови может быть хорошим знаком. Если ее немного, это кровотечение после подсадки эмбрионов. Значит, она права! Значит, эти близнецы-светлячки уже укоренились внутри нее!

Больше до конца дня в туалет она не ходила. Ханна не хотела видеть, усилилось ли кровотечение. Все сработало. Это ничего не значит. Ничего не значит.

По дороге домой в метро каждый толчок вагона заставлял ее вздрагивать, а глубоко в животе она ощущала боль, эмбрионы отторгались ее маткой. К тому времени, когда она добралась до дома, она больше не могла сдерживаться. Ее трусики были пропитаны кровью. Все кончено.

Когда Нэйтан вернулся с работы, она лежала, свернувшись калачиком на кровати.

– Привет, – сказал он, целуя ее.

– У меня пошла кровь, – ответила она.

– Что? О боже. Мне очень жаль, Ханна, – сказал Нэйт, в его голосе не было удивления.

– Тебе жаль? – уточнила она глухим и чужим голосом. – Кого? Меня? Себя? Нашего ребенка? Которого не существует?

– Всего, но больше всего тебя.

Нэйт прилег рядом и прижался к ее спине, обнимая за талию.

– Сколько ты уже здесь лежишь? – спросил он.

– Уже час или два.

– Ты замерзла, – сказал он, прижимая ее к себе.

Ханна поняла, что он был прав. Ее руки были холодными, а она этого не чувствовала.

– Ох, Ханна, – Нэйт оперся щекой о ее плечо. – Любовь моя.

Все следующее утро она просидела, сгорбившись за компьютером, пока Нэйтан досматривал утренние сны.

– Чем занимаешься? – спросил он, входя в комнату и целуя ее в макушку.

– Я нашла новую клинику. Она на Харли-стрит.

Она почувствовала, как пальцы Нэйтана сжимают ее плечи.

– Ханна…

– Ну пожалуйста, – попросила она. – Просто взгляни.

– Нет, – ответил он, отходя к окну.

– Ну, Нэйтан…

– Нет, Ханна. Ты же обещала.

– Вовсе нет, ничего я не обещала.

– Ты сказала, что этот раз будет последним.

– Этот врач лучший. Он…

– Ханна. Я не буду это слушать.

– Почему? – спросила она, сжимая кулаки. – Почему?

– Ханна? Ты просто не можешь… Позволь мне… Можно я тебя обниму? Пожалуйста.

– Почему? Почему ты хочешь обнять меня?

– Боже, Хан. Ну как ты думаешь, почему?

– Я пойду, – решительно заявила Ханна. – Я уже договорилась о встрече, и я плачу. Пойдем со мной. Пожалуйста. Просто пойдем со мной.

Компас

1986–1992 годы

Ханна и Кейт, еще не будучи знакомыми, уже относились друг к другу настороженно. О существовании друг друга они знали только потому, что в прошлом году были первым и вторым лучшим учеником школы, а о таких вещах обычно говорят. Хотя шел уже второй год обучения, у них пока не было общих занятий. И вот они оказались в одном классе на уроке английской литературы у мисс Райли. Им было по двенадцать лет.

У мисс Райли были длинные вьющиеся волосы и очки, как у Су Поллард [15]15
  Су Поллард (Susan Georgina «Su» Pollard) – британская комедийная актриса и певица, наиболее известная по ситкомам Дэвида Крофта Hi-de-Hi!, You Rang, M’Lord? и Oh, Doctor Beeching!


[Закрыть] из «Хай-де-Хай». Она пустила по кругу стихотворение Томаса Харди.

– Кто хочет прочесть стихи вслух? – она оглядывала лица учеников. Сидели они в одной из старых аудиторий в здании, построенном вскоре после войны.

Ханна и Кейт в тот первый день не подняли рук. Они следили друг за другом, как снайперы, ожидая, когда другой сделает первый ход. Когда стихотворение было прочитано вслух кем-то другим, прочитано плохо и с запинками, мисс Райли еще раз оглядела аудиторию.

– Давайте сразу, без подготовки. Кейт, ты можешь сказать мне, о чем это стихотворение?

Ханна посмотрела на Кейт – девушку, которая на экзамене по английскому языку набрала 97 %, на целых 5 % больше, чем у нее. «А ведь она совсем некрасивая», – подумала Ханна.

У Кейт было круглое лицо. В ту пору, когда девушки носили гольфы и мини-юбки, на Кейт была юбка миди. Волосы чуть выше плеч, слегка полновата. Но что-то, Ханна не знала, как описать, в ней было. Какая-то внутренняя сила.

– Стихотворение о любви, – ответила Кейт. – И о ее потере. Лирический герой любил жену, а она ушла.

– Хорошо. Что-нибудь еще?

Ханна подняла руку, чувствуя, что она начинает потеть.

– Да, Ханна?

– Она не просто ушла, а умерла.

– Как ты это поняла?

– Она растворилась в небытие. Поэт говорит, там не слышны звуки и ничего не видно. Она призрак.

– Верно.

– Но герою плохо. Он чувствует себя виноватым в чем-то. Это можно сказать по ритму стиха, по тому, как он ломается в последней строфе. Стих не заканчивается гладко, как и жизнь героя.

Мисс Райли сияла.

– Отлично!

Кейт с другого конца класса пристально смотрела на эту торжествующую девочку, на ее длинные темные волосы.

С этого дня началось их порочное соперничество, доводившее обеих до экстаза.

Но через полгода или около того они вместе отправились в школьную поездку, закончившуюся тем, что по дороге на Штиал-Милл они сидели рядом. Странным образом, они отлично поладили, и на следующих выходных Ханна удивила Кейт приглашением на чай, а Кейт Ханну тем, что согласилась.

Семья Ханны жила в небольшом доме в муниципальном поместье недалеко от Парр-Вуд-роуд. За их домом начинался длинный сад, а в самом доме было очаровательное окошко между кухней и столовой, через которое мама Ханны подавала печеную картошку и бисквиты. Комната Ханны оказалась крошечной – меньше, чем у ее брата Джеймса, хотя он был младше. От такой несправедливости Ханна бушевала.

По воскресеньям ее родители ходили в церковь, и Ханна вполне предсказуемо ходила с ними. Она частенько брала с собой книги, которые тайком читала во время проповедей. Она призналась в этом Кейт, и та одолжила ей роман «Навсегда» Джуди Блум с иллюстрациями Уильяма Морриса. Это оформление делало похожим скандальный роман на безобидную книгу стихов.

– Я загнула уголки страниц с самыми эротическими сценами, – сказала она.

В следующее воскресенье, пока викарий бубнил свою проповедь, Ханна открыла книгу на закладке и прочла: «Он перевернулся на меня, и мы двигались в одном ритме. Это было так хорошо, что я не останавливалась, пока не кончила».

Ханна не удержалась от улыбки. Она начинала понимать, что сила, которую она разглядела под мягкой внешностью Кейт, – это бунтарство. Она была девушкой с мятежным сердцем.

Кейт жила в эдвардианском доме в Дидсбери с четырьмя большими спальнями и садом. Она жила с родителями и сестрой Вики, которой исполнилось семнадцать.

Мама Кейт, хорошенькая и кругленькая женщина, работала медсестрой. У нее были длинные рыжие волосы и веснушки, рассыпанные по носу. Она много смеялась и сама пекла хлеб. Ханна никогда раньше не ела домашнего хлеба. Отец Кейт был высоким и бородатым. Он играл на гитаре, и у него была целая коллекция старого винила. С особым удовольствием он исполнял Боба Дилана, Пола Саймона и Кэта Стивенса. Мама Кейт хорошо танцевала. Иногда после чая они включали музыку и танцевали на кухне, смеялись и целовались. Вики закатывала глаза и говорила, чтобы они уже перестали. Ханна никогда раньше не видела, чтобы родители прикасались друг к другу.

По сравнению с ее родителями, мама и папа Кейт казались молодыми.

Семья Кейт голосовала за лейбористов, а семья Ханны – за консерваторов.

В семье Кейт читали Эмиля Золя и Джона Апдайка, в семье Ханны – «Ридерз дайджест» и «Британскую энциклопедию».

Отец Кейт был инженером, а отец Ханны работал в больнице санитаром.

Любимым блюдом в семье Кейт была лазанья, а у Ханны – «Энжел Делайт».

В семье Кейт салат заправляли оливковым маслом, а в семье Ханны – майонезом.

Когда им было по двенадцать, мама Кейт заболела. Она облысела и начала экспериментировать с шарфами. Она встречала Кейт у школы, но самой Кейт хотелось, чтобы она этого не делала. Ей хотелось пройти мимо этой странной худой женщины в платке, с большими серьгами и яркой губной помадой на бледном лице, которая слишком сильно старалась делать вид, что все было в порядке, а в это время ее зубы казались огромными на фоне лица.

Потом мама Кейт начала поправляться. Ее волосы отрасли вновь, хотя стали тоньше, чем раньше. Отец Кейт все еще иногда играл на гитаре, но они больше не танцевали на кухне.

Когда Кейт исполнилось шестнадцать лет, она повесила на стену фотографию Патти Смит, точнее – копию концертного плаката в натуральную величину. Они с Ханой искали на барахолках куртки «как у Патти». Ханне эти наряды шли больше, потому что у нее почти не было груди. Тем летом буквально каждый понедельник Ханна говорила маме, что останется ночевать у Кейт, они садились в автобус и ехали в клуб «Ритц», где отрывались до утра под песни Pixies, Nirvana и R.E.M. Кейт носила балетные пачки с мартинсами и полосатые топы с рваными краями. Ханна носила длинные юбки со все теми же мартинсами. Она понимала, если она будет продолжать в том же духе, то у мамы случится сердечный приступ. Когда она начала подводить глаза, мама чуть не впала в истерику.

Еще подруги съездили по обмену в маленький городок к западу от Парижа и возвратились с неплохим французским. По субботам они гуляли под руку в парке и нарочито громко разговаривали по-французски. Они проверяли друг друга по вопросам прошедших экзаменов.

– Эмма Бовари в качестве трагической героини. Ваше мнение?

– Виновна ли Эмма Бовари в своем падении? Или во всем виновато провинциальное общество, сделавшее ее несчастье неизбежным?

Их преподавателем английского языка в новом году стала целеустремленная, энергичная женщина, которая верила в социальную мобильность, в расширение прав и возможностей женщин. Именно она предложила подругам подать документы в Оксфорд и сама дополнительно занималась с ними по вечерам, готовя к экзаменам. Так Ханна и Кейт вступили в новую эру конкуренции, подстегивая друг друга.

Однажды субботним утром мать Кейт упала в проходе между рядами супермаркета. По иронии судьбы, она попала в больницу, где работала, а Кейт осталась у Ханны и спала на раскладушке в ее комнате. Ханна заснула быстро, а Кейт еще долго лежала под одеялом и смотрела на подругу, закутавшуюся в кокон, видимо для большей безопасности, и чувствовала ужас, ожидающий ее в темноте.

Кейт навещала маму в хосписе за неделю до смерти. И заметила тогда, какие у нее были огромные глаза и как мало она занимает места на кровати. В комнате стоял резкий и неприятный запах.

– О, – подала голос мама, когда Кейт вошла в палату. – Я чувствую, словно кто-то давит мне на живот, выпуская весь воздух.

Кейт медленно подошла к ней. Ей вдруг подумалось, что это может быть последний раз, когда она видит маму живой. Непостижимым образом ей захотелось рассмеяться, и она поднесла руку ко рту, сдерживая смех.

– А вот и ты, – проговорила мать, беря ее за руку.

После похорон сестра Кейт, Вики, переехала к своему парню, и с Кейт остался только отец, без дела слоняющийся по дому. Отец теперь уже не готовил, да и Кейт часто забывала поесть. Она ужасно исхудала и уже не писала эссе, чтобы поступить в Оксфорд. Ханна воспринимала эти перемены в жизни подруги одновременно с ужасом и эгоистичным облегчением.

Они сдали экзамены. В один из промозглых ноябрьских выходных их пригласили в Оксфорд на собеседование. Ханне досталась комната с видом на кампус, который заставлял ее сердце биться чаще от тех перспектив, которыми, казалось, дышали его стены. Кейт разместили в более современных апартаментах в задней части обеденного зала. Ее окно выходило на вентиляционную шахту, и ее комнату заполнял запах готовящейся еды.

Через месяц, в начале рождественских каникул, им пришли результаты. Они позвонили друг другу, как и договаривались. Открыли письма. Ханна, не веря, смотрела на свое.

Кейт вскрыла конверт.

– Вот дерьмо, – сказала она.