Текст книги "Ожидание"

Сопротивление

1998 год

Кейт решительно отложила свою дипломную работу, посвященную комедии нравов, и вышла из дома на мягкое майское солнце. Там ее забросали вопросами ждавшие друзья, с которыми она открыла бутылку шампанского тут же, на мощеной улице. Затем они пошли в паб и выпили несколько пинт пива. Кейт пила, пока по дороге в туалет не почувствовала, что горизонт опасно накренился.

На следующее утро Кейт проснулась поздно и долго сидела на кровати, глядя на стену, усеянную почтовыми заметками, цитатами Спенсера, Рочестера, Конгрива и Донна [13]13
  Герберт Спенсер – английский философ и социолог. Эдвард Фэйрфакс Рочестер – один из главных персонажей романа Шарлотты Бронте «Джейн Эйр». Уильям Конгрив – английский драматург эпохи классицизма. Джон Донн – английский поэт, крупнейший представитель литературы английского барокко.


[Закрыть]. Она принялась снимать их одну за другой и выбрасывать в мусорное ведро. Все кончено, она пришла к финишу. Она не питала иллюзий, что финиширует первой, знала, что будет не первой, не последней, а где-то посередине. К понедельнику она должна съехать. Из своего многостворчатого окна она видела похмельных студентов, бредущих в магазин за прохладительными напитками и сигаретами. Вдалеке виднелся Шелдонский театр, позади – Бодлианская библиотека. Кейт знала, что больше никогда там не позанимается. Ей нужно было собирать вещи. Она задавалась вопросом, для чего была вся эта учеба.

Возвращаться было некуда. Ее мать умерла, а отец обосновался в Испании. Сестра жила в Канаде. Кейт решила, что пока останется с Ханной, которая обитала в маленькой квартирке на окраине Кентиш-тауна в нескольких минутах ходьбы от дома Лиссы с матерью. Кейт спала на диване в гостиной квартиры Ханны. У Ханны появился новый парень, высокий, красивый и нежный мужчина по имени Нэйтан. Ходил он слегка сутулясь, как бы извиняясь за свой рост. Однако во всех других отношениях производил впечатление победителя по жизни. Нэйтан порой проводил ночи в той маленькой квартире в Камдене, и, иногда просыпаясь в темноте, Кейт слышала их мышиную возню за стеной.

Кейт не любила Лондон. От одной только наземной транспортной системы у нее начинала болеть голова. Ханна то и дело оставляла на кухонном столе экземпляры «Лут», намекая на существование людей, у которых может быть целая свободная комната, но Кейт заставляла себя не замечать эти намеки. Она чувствовала себя неловко в компании Ханны и Лиссы, дружба между которыми неожиданно набрала силу и затмила отношения с ней самой. Неловко было, когда они шли все вместе, с Нэйтаном и Декланом, парнем Лиссы, симпатичным ирландским актером, ужинать в один ресторан, который знала Лисса, – эфиопский, где еду подавали без столовых приборов на плоском ломте кислого хлеба, который они все ломали руками, макали в соусы и запивали кофе, который обжаривали прямо там же, в ресторане. За едой они много говорили, бурно жестикулировали и казались уверенными во всем, во всем значимом, вроде того, кто они и кем собираются стать.

Сама Кейт ни в чем не была уверена. Жизнь казалась ей одновременно спокойной и полной опасностей, как будто из тихих вод может прийти огромная, возвышающаяся над гладью океана волна, и поглотить ее.

Она получила свои итоговые результаты. Она была первой. Кейт рассказала Ханне, та выглядела изумленной.

– Это какое-то недоразумение, – торопливо объяснила Кейт. Потом она ненавидела себя за эти слова. И все же в глубине души она считала это недоразумением, которого уж никак не ожидала.

Кейт получила электронное письмо от Эстер, подруги из Оксфорда, которая жила в Брайтоне. Та пригласила ее в гости на день, сообщив, что в ее доме есть свободная комната.

Сойдя с лондонского поезда, Кейт сразу почувствовала запах моря. Она пошла к берегу и остановилась на галечном пляже, всматриваясь в бледный морской горизонт. К дому Эстер ей пришлось идти через весь город. Брайтон показался ей приятно-ветхим городком человеческого размера. Комната была дешевой и маленькой, с окном, пропускавшим много света. Она решила остаться и купила кое-что из мебели в благотворительных магазинах на Льюис-роуд.

Комнату по соседству занимала женщина по имени Люси. Она носила армейские штаны и берцы с крепкой подошвой, что делало ее похожей на пехотинца на безымянной войне. У нее были толстые дреды, свисавшие по спине, маленькое лицо с изящными чертами и пирсинг на верхней губе, напоминавший мушку. Училась она на магистра в области международного развития в Университете Сассекса. Люси была наполовину американкой: она выросла между Массачусетсом и Девоном, и ее приятный акцент сбивал с толку. Летом за два года до этого Люси жила на дереве, спала на деревянном настиле в сотне футов над землей, протестуя против разрушения древнего леса при строительстве объездной дороги.

Люси научила Кейт пользоваться дрелью и вешать полки. Люси не брила подмышки и не пользовалась дезодорантом. Стоя вблизи, Кейт чувствовала ее мускусный запах. Прогулка по городу с Люси была образовательным курсом – ее наметанный глаз охотника видел дрова для дровяной горелки, винные ящики, из которых потом легко соорудить полку, еду из супермаркета, у которой только истек срок годности. Люси шла легко, как будто по лесу. Как будто в любой момент могла стать или охотником, или жертвой.

Ритм жизни установился сам собой. Раз в две недели Кейт ходила на регистрацию в центр занятости, и раз в месяц на ее счет поступало пособие по безработице. Оно было совсем небольшим, но его хватало, чтобы покрыть расходы на съем небольшой спальни и покупку дешевой еды. Кейт была рада, что ее привычки были скромны, а потребности невелики. Эстер сказала ей, что в кафе на другом конце города, где она работает, открылась вакансия. Кейт устроилась и ездила на работу на велосипеде. В конце первой смены ей заплатили из кассы наличными. В первый раз было тяжело – она чувствовала себя обманщицей. Кейт рассказала об этом Эстер, но та ее не поняла. «Ты знаешь, сколько британское правительство тратит на вооружение? – спросила она. – К тому же, это временно, пока ты не встанешь на ноги».

По выходным они спускались к набережной, пили сидр и любовались закатом, наблюдали, как стаи скворцов собирались около пирса, как пролетали огромными облаками на фоне вечернего неба.

Люси и Эстер относились к той категории молодых людей, которые любили говорить о разном. Говорили о капитализме, социальной иерархии, вертикали власти и возможности перемен и даже планировали «мероприятия». Кейт не знала, что это в точности, пока однажды поздним летом на рассвете Люси не постучала в дверь ее спальни и не велела ей быстро собираться. Кейт натянула свитер и спортивные штаны, и они выехали на Хай-стрит. Там Люси остановила фургон и велела Кейт пересесть за руль. Она подчинилась и нервно следила за Люси, которая, закрыв лицо банданой, аккуратно выводила краской из баллончика на фасаде магазина спорттоваров слово SLAVERY [14]14
  Рабство.


[Закрыть], стилизуя V под логотип Nike. Наконец Люси запрыгнула в фургон и крикнула Кейт, чтобы та трогала. Что Кейт и сделала – резко ударила по газам. Она чувствовала себя то ли Бонни, то ли Клайдом.

Кейт снова начала читать, самое разное – Хомского, Кляйна и Э. П. Томпсона. Стала присоединяться к обсуждениям. Поначалу ей было странно слышать собственный голос – слишком много времени прошло с того момента, когда она чувствовала, что ей есть что сказать. Кейт начала думать, что Оксфорд, это место силы – место, которое, она надеялась, наделит властью и ее, – лишило ее собственного голоса, точнее, она сама добровольно от него отказалась. Но может быть, думала она, ее голос просто затаился. Может быть, ей только нужно было пойти по следу хлебных крошек, чтобы обрести его вновь.

Она, Люси и Эстер ездили в Лондон и митинговали на улицах. Они сами шили наряды. Надевали дутые костюмы в полоску, протестуя против показного шика толстосумов. Устанавливали на велосипеды стереосистемы на солнечных батарейках, которые пускали мыльные пузыри в толпу. Прохожие останавливались и качали бедрами в такт музыке.

По понедельникам утром Кейт ходила на уроки танцев. Тренер включал громкую музыку, и люди всех возрастов начинали бешено двигаться, потеть и кричать. Иногда, когда музыка была особенно громкой, кричала и Кейт. Но никто не обращал внимания, потому что именно ради этого люди туда и приходили. Кейт осознала, что она была очень зла. По-настоящему в ярости.

К гневу примешивалось что-то еще.

Однажды утром в комнате Кейт Люси случайно нашла антидепрессанты.

– Зачем тебе это нужно? Тебе не нужны антидепрессанты, – начала Люси. – Тебе просто нужны друзья получше.

Тогда она выбросила таблетки и стала ждать срыва, который казался ей неминуемым, но почувствовала только облегчение – туман рассеивался.

Где-то в глубине души Кейт знала, что сказала бы Ханна, если бы увидела ее, как высмеяла бы ее мошенничество с пособиями по безработице, распитие сидра, танцы и любование закатами. Но Кейт было уже все равно.

Она отправила Ханне открытку – старую фотографию, на которой старуха, задрав юбки, заходит по колено в море. И подписала: «Заходи, вода чудесная».

У Люси и Эстер были минивэны, и на небольшие сбережения Кейт тоже купила списанную, но еще на ходу, машину скорой помощи, которую она оставляла на цементном заводе за городом, а за зиму не без помощи Люси и небольшой дрели «Макита» привела ее в божеский вид. Появились внутренняя облицовка из шпунтованной доски, кровать из пиленой фанеры, полки сверху и ящики снизу. Машина была готова к весне, и, закончив, Кейт поняла, что ничем в своей жизни так не гордилась.

Они слушали один и тот же альбом все осень, зиму и весну – «Clandestino», Manu Chao. Больше всего Кейт нравилась песня «Minha Galerha».

О, мой водопад.

О, моя девочка.

Моя румынская малышка.

Она проигрывала ее снова и снова, и, слушая, думала о Люси.

Наступило лето, они запаслись мюсли, кофе и рисом у местного оптовика и отправились в путешествие. Путь держали на запад. Они купались голышом в речках. Ходили на музыкальные фестивали, раскинувшиеся в долинах зеленых холмов.

На вечерних кострах Кейт уже многих узнавала – молодежь, как они сами, люди постарше, чьи лица рассказывают о прожитой жизни, погоде и работе. Вечером за чаем и виски эти пожилые давали волю языкам. Они говорили об ушедшем в прошлое огораживании общинных земель, об альменде, о старой «дикой» Британии, о растущем пренебрежении к статусу кво в земельных вопросах. Кейт думала о том, что может прикоснуться к этой ушедшей жизни в ясную летнюю ночь.

А потом они танцевали.

Как-то ночью, темной, безлунной ночью, когда воздух был теплым как парное молоко, Кейт потеряла Люси. Она бродила вокруг часами в поисках подруги, чувствуя, как накатывает паника. И только когда начало светать, она увидела ее снова. Та сидела в кругу молодых людей, обнаженная до пояса, и ее соски были окрашены предрассветным золотом.

Люси протянула руки к Кейт, и Кейт скользнула в ее объятия. Переполненная любовью, облегчением, желанием, она склонила голову к золотистому соску Люси и лизнула его. У него был металлический привкус соли и земли.

Вскоре после этого они продолжили в фургончике. Светало, солнечные лучи проникали в окно. Кейт скользнула пальцами в манящее тепло Люси, не встречая сопротивления. Она смотрела, как Люси, полузакрыв глаза, выгибалась под ней. На внутренней стороне бедра Люси Кейт увидела татуировку – филигранного паука, плетущего паутину, и поцеловала его. Она дрожала от желания – чтобы кончить, ей не потребовалось даже прикосновение.

Кейт

Утро было в самом разгаре, но Том еще спал. Кейт сидела за кухонным столом, а рядом с ней лежал пакетик с таблетками. Дождь монотонно стучал в окно.

«Давай, Кейт, пресеки это в зародыше».

Как будто это было так просто.

И однажды утром она пошла к врачу, как и предлагала ей Ханна. Она оказалась милой и доброй, много расспрашивала Кейт о еде, сне, либидо, об отношениях с сыном. Она спросила, как ребенок появился на свет, Кейт рассказала.

– Кесарево сечение.

– Для вас это было тяжело?

Кейт подумала о страхе, который она испытала за ребенка, за себя. Смятение. Ножи и онемение, запах горелой плоти.

– Да. Думаю, нелегко.

Доктор спросила, хочется ей причинить боль себе, сыну.

– Нет, вовсе нет, – ответила Кейт.

Врач сказала, что да, по ее мнению, у Кейт была депрессия. Она озвучила два варианта: работа с психотерапевтом (долгий лист ожидания) или антидепрессанты. Если она будет принимать таблетки, ей придется отлучать Тома от груди. Врач спросила, принимала ли Кейт антидепрессанты раньше.

– Да, – сказала Кейт, – прозак. В университете.

– Тогда, может быть, с него и начнем, – предложила врач.

Кейт положила таблетки на стол, подвинула к себе ноутбук и стала читать про грудное вскармливание и антидепрессанты. Выяснила, что ребенок обычно получает меньше десяти процентов от дозы лекарства в крови матери. Что все равно было ужасно много. Дальнейшие поиски показали возможные связи с аутизмом, особенно у мальчиков, однако было указано, что «непролеченная депрессия у матери также может иметь вредные последствия».

«Тебе не нужны антидепрессанты. Тебе просто нужны хорошие друзья», – вспомнилось ей.

Пальцы Кейт задрожали над клавиатурой, когда она загуглила «Люси Скьен». Нашлось несколько фотографий, но ни одна из них не была похожа на Люси. Хотя сейчас она, конечно, старше, намного старше, чем тогда. Она была на четыре года старше Кейт. Значит, сейчас ей сорок или около того. Возможно, Люси Скьен никогда не было ее настоящим именем.

Их пути разошлись в Штатах. Они ездили в Сиэтл, чтобы принять участие в протестах против ВТО. Они приковали себя к трубам, бросая вызов полиции, и заблокировали движение во всем городе. Смотрели на полицейских на лошадях, их черные мундиры и лица в касках, как на сцену из сказки, где добро борется со злом, свет – с тьмой. Сидели и скандировали кричалки с тысячами других протестующих, когда против них применяли слезоточивый газ и они чуть не ослепли. Она помнила ту боль, тот экстатический прилив чувств, когда мир разделялся на черное и белое.

После Сиэтла они поехали в Портленд, штат Орегон, и пару месяцев жили в здании заброшенного склада с десятью другими активистами. Именно там Люси услышала о лагерях протеста на Маунт-Худ против лесорубов, вырубающих тысячелетние деревья. Виза Кейт заканчивалась, а Люси в визе не нуждалась. В Портленде они пошли в тату-салон в центре города. Там Кейт сидела в кресле, а Люси держала ее за руку, пока неулыбчивый мужчина, склонившись над ее рукой, рисовал на запястье филигранного паука в серебряной паутине. Она полетела домой, твердо решив вернуться. Каждый день она заходила в интернет-кафе, чтобы проверить электронную почту, но от подруги не было ни слова. В первые недели, пока татуировка заживала и покрывалась корками, Кейт, в минуты тоски по Люси, поддевала ногтем корку, чтобы вновь почувствовать боль.

Она вернулась к работе в кафе, пыталась накопить на следующую поездку в Америку и ждала новостей. Пришла весна. Только в начале лета она получила письмо, всего несколько слов:

«Некоторых из нас, в лагере, арестовали. Они говорят, мы террористы. Я не буду больше использовать эту почту.

Всегда будь в движении.

Всегда твори.

Всегда люби.

Целую, Л.»

И все. Молчание. Пустота.

Годами Кейт казалось, что она видит Люси везде – то на пляже в Брайтоне, то в велосипедистке с ниспадающими на спину длинными волосами. Все годы, пока Кейт работала в кафе, она упорно поглядывала на дверь, втайне ожидая, что в нее Люси войдет.

И в эту дверь однажды вошла… Ханна. Она приехала в Брайтон, элегантная, как обычно, нашла ее кафе и с любопытством огляделась. Торты на подставках, написанное мелом на доске меню, пита и хумус, веганские гамбургеры, фриттата из кабачков и соевый латте. Первым, что она сказала, было: «У тебя степень магистра Оксфордского университета. Какого черта ты все еще здесь работаешь?»

Именно Ханна рассказала ей о комнате в доме, который нашла Лисса на Лондонских полях. Дешевая аренда, вид на парк и шанс начать все сначала. Кейт чувствовала, что она гниет за прилавком, разъедаемая ожиданием, и приняла предложение Ханны.

Она смотрела на фото на компьютере.

Она могла бы искать усерднее. Могла бы уехать в Штаты, могла бы найти Люси, могла бы заявить свои права на нее, на эту часть себя.

И тут ей пришла в голову мысль. Эстер! Возможно, в ленте Эстер есть фотографии Люси. Возможно, они поддерживают отношения. Она нашла ее страницу – фотографии семьи, дом в георгианском стиле в Бристоле, с высокими потолками и чудесной кухней. Несколько фотографий со времен жизни в Брайтоне, но ни одного фото Люси.

Она начала набирать сообщение.

«Привет, Эстер, давно не виделись. Надеюсь, у тебя все хорошо. Вспоминала сегодня старых друзей. Нет ли у тебя номера Люси Скьен? С любовью, Кейт».

И нажала «Отправить».

Раздался стук в дверь, но Кейт не пошевелилась. Стук в дверь раздался снова, на этот раз более требовательно, за ним последовал скрип поворачивающегося в замке ключа. В ужасе Кейт выскочила в коридор и увидела Эллис.

– Я подумала, что тебе нужна помощь.

Мать Сэма была энергична и бодра. Щеки ее порозовели на морозе, а у ног стояла пухлая сумка.

– Еще я тебе кое-что принесла, – добавила она, поднимая сумку, которая зловеще ощетинилась пластиковыми бутылками. – Можно войти?

Кейт отступила назад, и Эллис прошла мимо нее на кухню. Таблетки на столе, на ноутбуке – галерея женских лиц. Кейт инстинктивно встала между столом и Эллис.

– Все еще не распаковала вещи? – спросила Эллис, снимая куртку и вешая ее на спинку стула, внимательно посмотрев на кучу ящиков за дверью.

– Пока нет, – выдавила Кейт, чувствуя, как бешено колотится сердце. – Я хотела… вначале одолжить машину, чтобы сдать все лишнее на благотворительность.

– Можешь взять у Терри, – сказала Эллис, доставая из сумки накрахмаленный фартук и повязывая его вокруг талии. За ним появились пузырьки с моющими средствами.

– Я подумала, что мы можем начать с кухни и ванной, а потом сходить выпить чаю с тортом. Хочу вытащить вас с Томом на улицу.

Кейт посмотрела на бутылки. Шкаф для моющих средств Эллис – это храм канцерогенов во всех их многочисленных разновидностях.

– Это очень мило с вашей стороны, – ответила Кейт, закрывая ноутбук и пряча таблетки в карман кофты. – Дело в том, что…

– Да?

– Вообще-то я собралась уходить.

– Уходить? – Эллис склонила голову, принюхиваясь, словно ложь могла иметь запах.

– Да. В детсад.

– В детсад?

– В тот, который вы мне рекомендовали, – ответила Кейт, кивая на визитку на холодильнике. – Я просто ждала, когда проснется Том. Сейчас схожу проверю его.

Она поднялась в спальню Тома, засунула таблетки в пакет и убрала его в самый дальний угол шкафа, прикрыв еще полотенцем. Потом вытерла лицо, натянула на Тома свитер, надела слинг и посадила в него сонного сына. Затем спустилась вниз, чувствуя, что ребенок начинает просыпаться и шевелить ногами.

– Вот и мы, – сказала она, снимая с холодильника визитку и вынимая из шкафчика один из тюбиков с «космической едой». – Мне очень жаль, что сейчас мы не можем с вами остаться. Я очень благодарна вам за помощь.

Эллис растерянно стояла посреди комнаты:

– Ну ладно. Не забудь про вторник.

– А что во вторник?

– Во вторник у нас с внуком свидание!

Кейт пришла по адресу на визитке. Это оказалось невзрачное, невысокое муниципальное строение. Не найдя сразу вход, она быстро обошла здание и наконец поняла, как попасть внутрь.

Сейчас игровая группа ей была не нужна. Она могла бы пойти с Томом куда-нибудь еще, например, в кафе, где есть Wi-Fi, выпить там кофе и просидеть весь остаток утра, потратив силы на бесплодные поиски в интернете. Но начинался дождь, и Том капризничал. Поэтому Кейт переступила порог и прошла внутрь, в хаос колясок, обуви и пальто. Она вынула Тома из слинга и представилась женщине в приемной. Из-за двойных стеклянных дверей до нее уже доносился рев группы неполного дня.

– Пять фунтов за сеанс, – сказала женщина, – но вы можете заплатить и три, он начался уже час назад.

Кейт достала из кошелька монеты и бросила их на тарелочку в кассу. За дверьми их встретило шумное море детей и пластиковых игрушек. Том вцепился в Кейт и отчаянно крутил головой из стороны в сторону, а она крепко прижала его к себе. Казалось, здесь нигде не было безопасной гавани. Она чувствовала, как колотится ее сердце, а по спине струится пот.

– А сейчас все в круг, – раздалась громкая команда.

Кейт от неожиданности обернулась и увидела рядом с собой энергичную седовласую женщину.

– Вон там есть детский коврик, – сказала женщина, указывая Кейт в дальний угол, затем неожиданно хлопнула в ладоши: – Время хоровода!

Она говорила красиво и нараспев, и Кейт наблюдала, как дети выстраивались в неровное подобие круга.

– Пойдемте, – пригласила она Кейт тоном, не терпящим возражений. – Проходите и присоединяйтесь.

Зазвучала песня «The Wheels on the Bus» в самом унылом ее варианте. Дети постарше начали ползать по полу, изображая скаутов, а Кейт спрятала Тома в ногах. Слишком уж маленьким он казался среди них.

«Когда мы выйдем из этого адского автобуса?» – хотела спросить Кейт, но седовласая женщина не прерывалась ни на секунду.

«Когда, в самом деле, останавливается этот автобус?»

В последний раз она сидела на таком коврике, когда сама была ребенком.

«Мисс, мисс, мы что, еще не приехали? Пожалуйста, мисс, я хочу сойти».

В конце концов «автобус» резко остановился и после нескольких сумбурных повторов «Twinkle Twinkle» и «Wind the Bobbin Up» воспитательница наконец хлопнула в ладоши: «Хорошо, дети. Теперь играем самостоятельно!»

Тут же раздался крик: мальчики и девочки постарше бросились к стеллажам с одеждой. Одна девочка выскочила из свалки в костюме пожарного, ее мать в хиджабе одобрительно ей улыбнулась и показала большой палец. По комнате крутились и бегали супергерои. Кейт отступила в угол, к детскому коврику, где были разбросаны игрушки.

– Господи Иисусе, здесь что, Третья мировая война началась?

Кейт подняла голову и увидела стоящую рядом женщину с ребенком примерно того же возраста, что и Том.

– Мне сказали, что для малышей это тоже подойдет, – проговорила женщина.

– Я знаю. Но думаю, что вам лучше держаться в углу, – ответила Кейт, рукой показывая на коврик под собой.

– Ну и какой в этом смысл, черт возьми?!

Женщина выглядела сердитой.

Сидевшая на руках девочка увидел Тома и потянулась к нему. Мать заметила это.

– Ты хочешь спуститься?

Она опустилась на колено и положила ребенка на ковер.

Ребенок был одет в безвкусный свитер ручной вязки, а на женщине была самодельная шляпка, придававшая ей вид маленького гриба. Такие шляпки Кейт видела на крестьянах с полотен Брейгеля. Женщина стянула с дочки шапочку, потом разделась сама. Она оказалась миниатюрной особой с нежным выражением лица, короткими каштановыми волосами и челкой, зачесанной набок.

На коврике дети ползали дург за другом. Когда их ладошки соприкасались, оба малыша кричали от восторга, а мамы смеялись.

– Кто у тебя?

– Это Том, – ответила Кейт.

– А это Нора.

– Хорошее имя.

– Думаешь? Муж придумал. Все, что предлагала я, было связано с какой-то древнегреческой трагедией. Антигона. Ифигения.

«Она что, шутит?» – не могла понять Кейт, но женщина поймала ее взгляд и улыбнулась. Она сдула челку со лба и спросила:

– А почему Том?

– Ну нам обоим просто понравилось.

– Справедливо, – заметила мать Норы, протягивая дочке игрушку со множеством кнопок. Когда Нора нажимала на них по очереди, игрушка озвучивала детские стишки с американским акцентом.

Тут же мать Норы наклонилась и выключила звук.

– Все, хватит. На сегодня довольно.

Нора понажимала на кнопки, но стишков больше не было, поэтому она потеряла интерес и поползла к Тому, который колотил кубиком по краю стола.

– Мне нравится его пижамка, – сказала женщина, указывая на Тома.

– О, – Кейт почувствовала, что краснеет, – он заспался, и мы не успели переодеться. Даже опоздали.

– Я бы и сама ее все время носила, если бы можно было. Представь себе, укладывает тебя кто-то в кроватку и ты спишь, сколько хочешь!

Женщина прикрыла глаза, и на ее лице проступила усталость. Но тут раздался громкий крик Норы, и она их снова открыла. Нора тянула Тома за волосы.

– О, нет, нет! Мы не хватаем за волосы, дорогуша, – произнесла женщина, поднимая девочку и сажая ее на колени. Ее пальчики отчаянно хватали воздух.

– Нора. Барнакл, – вдруг выпалила Кейт прежде, чем подумала. – Это из Джойса.

Женщина усмехнулась.

– Ага. Барнакл она точно напоминает, – она шутливо провела пальцем по носу дочери. Мой муж изучает Джойса. А я – Дея. Чем займемся дальше?