Электронная библиотека » Анна Одина » » онлайн чтение - страница 20

Текст книги "Всадник"


  • Текст добавлен: 13 мая 2014, 00:43


Автор книги: Анна Одина


Жанр: Историческое фэнтези, Фэнтези


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 20 (всего у книги 23 страниц)

Шрифт:
- 100% +
2. Спасение утопающих – дело рук

Котенок был сер, с белой грудкой. Это был уже немного подрощенный котенок – повадка его выдавала родство беспородного дворового бастарда с солнечными, медовыми львами и полосатыми тиграми других, далеких краев. Но котенок ничего этого не знал, потому что был всего лишь кошкой. Ловкой, судя по всему: он только-только закончил охоту на какую-то птицу и теперь гордо нес, зажав в пасти, большое черное перо. Он шел прямо на нас, и по мере его приближения становилось видно, что маленького охотника озаряет свет – шерсть его золотилась, и он делался все больше похожим на… на медовую кошку. Медовая кошка.

«Два врага лучше, чем один, особенно когда второй враг находится снаружи тебя, а не внутри», – подумал магистр странное и очнулся.


– Он не умер, – признал один из голосов, разговаривавших с магистром во тьме.

– Нет, – согласился второй. – Такова уж природа Борджа.

– И мы не можем убить его еще больше?

– Пока не можем.

– …Убить Борджа, убить Борджа, убить Борджа! – подхватил шипящий хор.

– Что ж, пусть он уничтожит стражу, а потом мы уничтожим его.

– Мы выйдем и расквитаемся со всеми.

– Пусть делает, что делает. Борджа должен быть убит.

– Мы подождем.

– Мы подождем.


Теперь магистр находился где-то в толще земли: это было понятно даже без утомительного бурения. Остров, на котором стоял Рэтлскар, рос из очень глубокого места в океане, и гексенмейстера – или то тело, которое содержало сейчас в себе его порядком истерзанное сознание, – неведомая сила опустила в самый низ этой глубины, в потайную лакуну.

Внутри лакуны был воздух. Посередине пустой пещеры, местами почему-то обитой листами переливающегося металла и застеленной гладким зеленым ковром, сидел младенец и играл кубиками. Рядом с ним лежала бутылочка с молоком. Увидев поднимающегося с земли человека, ребенок зашелся плачем. Во-первых, принц Фаэтон был в том сложном возрасте, когда младенцы пугаются незнакомцев. Во-вторых, ребенок никогда не видел ничего черного, да еще так много. В-третьих, этот незнакомец, в отличие от людей, с которыми ранее общался маленький принц, был, по-видимому, скорее мертв, чем жив, хотя годовалый младенец и не умел рассуждать в таких категориях. В-четвертых, ребенок был голоден.

Собрав остатки сил, Делламорте приветливо пошевелил перед Фаэтоном пальцами, ибо не смог придумать ничего лучше, и огляделся. Затем доктор подошел к орущему ребенку и опустился перед ним на ковер в позу лотоса, осторожно сложив длинные ноги и на этот раз скрыв серебряной маской лицо, которое сейчас показалось бы страшным не только младенцу, но и много повидавшим членам Карантина. Как ни странно, при виде этих странных действий младенец перестал вопить, только слабо похныкивал. Посидев и примирительно посмотрев на Фаэтона, всадник неожиданно подхватил его, как смог накормил из бутылочки, для порядка легонько покрутил, чтоб успокоить, и пробормотал:

– Dies iræ. Dies illa[142]142
  «День гнева, день скорби» (лат.) – первая строчка части католического реквиема.


[Закрыть]
.

Мы помним по давнишним приключениям магистра искусств в до– и межвоенной Европе, что в ключевые моменты своей жизни он запирался в пустые – желательно каменные – помещения и что-то там делал. Вернее было бы сказать, что он не делал ничего особенного – просто находился там, иногда с важным артефактом, иногда сам с собой.

Сейчас при нем не было артефактов, кроме разве что свеженайденного ребенка. Вот и весь набор: каменный мешок, созидатель с мечом, потерять который он не смог бы так же, как себя, да невинное дитя… хотя бы сытое. При помощи этого скромного комплекта магистр искусств Делламорте должен был выбраться наружу – иначе… иначе теперь уже было бы слишком глупо.

Тогда он улегся на полу, приняв рядом с самозабвенно агукающим Фаэтоном любимую фараонскую позу, и принялся рассуждать.

Итак, после основания Рэтлскара тарн спешно приплыл сюда, и доспех старинной гиптской работы, так и не доставшийся Делламорте в уплату за заказ, был при нем. Почему тарну пришлось бежать из Камарга – неизвестно, вероятно, он спасался от какой-то угрозы[143]143
  Магистр не мог знать, что прямой причиной побега тарна стало возмущение Джонара: великий визирь был до такой степени унижен и разгневан тем, что его заставили участвовать в подлой засаде, что пригрозил уничтожить сюзерена, если тот не уберется из метрополии на все четыре стороны. Расколдованный Онэргапом после уничтожения всадника Тарн не стал спорить с сед Казилом, потому что знал, как беспрекословно подчиняется тому военная элита Камарга. Бывший младенец безуспешно попытался покуситься на жизнь визиря, а потом ретировался в наиболее безопасном направлении. После того как и в Рэтлскаре его претензии на трон не увенчались успехом, он прожил свой век – долгий, но все-таки конечный – смиренным рыбохотом, в тягостном безвестье.


[Закрыть]
. Куда интереснее, что при нем был и Танкредо. Делламорте полагал, что ближе к гибели Камарга молодой гипт прибился к его компании просто из любопытства. Но судя по тому, что спутника тарна звали так же, как Танкредо, – Ниегуаллат[э]маар – а имена у гиптов были сложны и не повторялись, это было то же самое создание. Вряд ли Танкредо сопровождал тарна, чтобы защитить эти удивительные переливающиеся латы, которые, по преданию, «не впускали внутрь оружия врага» (поэтому всадник и решил заполучить этот доспех). Гипты любили свои предметы, но единожды расставшись с ними, не пытались их вернуть. Скорее всего у Танкредо была какая-то другая задача.

Внезапно магистра осенило. Он окинул взглядом пещеру и вспомнил слова Галиата: «Под поселением находится что-то охраняющее людей, какое-то железо, мешающее наездникам овладеть островом». Вот оно, это железо, прямо перед ним: раскатанные мастерством Танкредо листы неизвестного металла, некогда бывшего зачарованной броней; металла, добытого гиптами из неведомой глубокой шахты, скрепленного неизвестным заклятием. Но если наездники доставили Фаэтона сюда, значит, железо не мешало змеиным людям, не защищало от них… От кого же оно защищало? Гексенмейстер и сам не заметил, как поднялся на ноги и принялся исследовать пластины – одну за другой. Но листы были приделаны крепко, будто вживлены в камень; пещера казалось непроницаемой капсулой. Тогда Делламорте попытался разрезать металл страшным камнем в рукояти меча – тем самым, против которого не устояли хрустальные деревья в холмах Эгнана. Но и это не произвело впечатление на то, что некогда было доспехом тарна: металл болезненно визжал, но не поддавался.

Вздохнув, всадник убрал меч за спину и сделал несколько кругов по пещере. Фаэтон наблюдал за ним с любопытством, ползая меж железных кубиков. Тогда Делламорте приложил обе ладони к металлу и прислушался. Услышав что-то, он передвинул правую руку к какому-то, по-видимому, слабому месту, дождался, пока железо под его рукой покраснеет и начнет плавиться, и все же не выдержал, упал у стены, бормоча что-то непочтительное про Муция Сцеволу[144]144
  Нам пишут, что человеку, которому требуется сноска про… скажем, Муция Сцеволу, не нужно читать эту книгу. Но вдруг кому-нибудь все-таки хочется прочесть эту книгу, а он при этом не знает о Муции Сцеволе?


[Закрыть]
.

Пошипев от боли, подумав еще какое-то время и пожав плечами – мол, не получится еще раз, так что ж попишешь? – магистр подошел на этот раз к самой большой пластине и, снова положив на нее ладони, сказал смиренно и спокойно на нижнегиптском (том самом языке, который он впервые услышал из уст Дэньярри, когда шел спасать погибающую принцессу и свою будущую жену; на том, который, кроме него, знал в этом мире лишь верховный заклинатель Камарга, незадачливый кабинетный ученый Караан Дзинда):

– Я не враг вам. Пропустите меня.

Прошло несколько долгих секунд, в течение которых черный доктор успел уже обругать свою затею очередной глупостью, после чего пластины со скрежетом повернулись, ощетинившись обрезами внутрь камеры. За одной всадник с облегчением увидел ход, ведущий вверх, и ему, большому знатоку Дагари, не составило труда понять: не жители Рэтлскара проложили его. Он узнал работу гиптов. Магистр поднял ребенка (не забыв и бутылочку) и собирался уже пронестись по ходу стремительным шагом, как вдруг что-то на стене привлекло его внимание. Он повернулся и увидел выбитую в камне мерцающую паутину гиптов. Странной была эта карта: во-первых, на ней была изображена лишь одна очень длинная нитка, ведущая к маленькому наскоро нацарапанному клубку; во-вторых, внизу была сделана надпись (обычно гипты обходятся без нее). Вот ее перевод:

«Самый дальний край Дагари. Я, Дэньярри, сам запечатал этот ход доступной мне силой. Дальше Заточение, и пути нет».

– Дэньярри, – пробормотал всадник, впервые за очень долгое время по-настоящему озадаченный. – Так вот какое «короткое имя» не мог вспомнить болван Орах: не Танкредо, а Дэньярри! Он не погиб тогда в потоке жидкого золота, а обновился… Юный каменный Танкредо, присоединившийся ко мне в камаргском трактире «Сангандский ветеран», и есть Дэньярри. Что же находится в этом дьявольском Заточении, что глава всех кланов драгоценного народа лично прибыл сюда запечатывать этот ход?..

Но размышлять об этом в темноте гиптских троп было неуютно, а Фаэтон опять начал хныкать. Делламорте отправился вперед.

3. Lascia ch’io pianga[145]145
  «Оставь меня плакать» (ит.) – ария Альмиры из оперы Георга Фридриха Генделя «Ринальдо».


[Закрыть]

Нам не пришлось толком описать Рэтлскар в третьей части книги. То, что виделось подростку, путешествовавшему по изувеченному Боксерским восстанием Китаю в опиумных снах, отражало образ этого города и его дух, но отражало так, как это умеют делать сны, тем более болезненные, – криво и страшно. Но если многажды описанные вывихи жизни военного поселения оказались в поле зрения гипотетического «туриста» в застенный остров Рэтлскар, то его улицы, дома и городские ландшафты пока остались за кадром. А ведь легенды о его величии создавались не зря.

Люди, вынужденно обосновавшиеся здесь, когда первый военачальник оставил их на острове, направили всю свою изобретательность и силы на превращение поселения в город-сад. Военачальничье правление им в этом помогало – в городе были распространены общественные работы под победительными лозунгами. Рэтлскар, ограниченный по территории как любой остров, улучшался себя изнутри, чему способствовало отсутствие внятной внешней угрозы. Да, люди поселения забросили обе гавани – и ту, куда прибыли корабли эфестов, и за скалами Мастго, выходы к которой знали только члены товарищества рыбохотов. Но это было все, что они забросили, – и не без причин: в городе боялись океана – все, даже рыбаки. Зато остров любил сушу, строительство и стекло. Город рос в высоту, причем не тупыми однообразными башнями, а ажурными кружевами, зачастую выполненными из стекла, которое, как известно, было очень популярно во всех производных Камаргской империи.

На рассвете и на закате хрустальный город горел все теми же безумными красками осени, которую хранил в Рэтлскаре сезон Фол, и небо над ним никогда не пустовало – в нем носились, свиваясь в шары и спирали стаи острокрылых птиц, похожих на листья ухоженных, отманикюренных деревьев. Жители города, дисциплинированные и ночным правлением наездников, и вездесущим трибуналом, и беспределом, чинившимся последние годы лордом Кэтанхом, как любые люди, достойные своего правительства, почти не роптали, а если и боялись, то так, как боимся все мы. Только мы боимся обычных вещей – болезней, опасностей для близких, смерти, тюрьмы и сумы, а поселенцы вдобавок к этому привычно боялись ночи и непредсказуемой власти.

Эфесты разделились на две части: половина расположилась в городе, воспользовавшись гостеприимством военачальничьей четы, половина осталась на кораблях, поднявших якоря и как-то задумчиво разбредшихся в водах вокруг острова, словно обследуя скалы, стены и таинственный акведук, ведущий неизвестно куда.


Коридор, вскрытый магистром искусств с такими сложностями, не вывел его, как можно было бы ожидать, наружу. Он привел его в очередную каменную лакуну где-то в теле титанической каменной ноги того гриба, в шляпке которого располагался преславный Рэтлскар. Магистр выдохнул, уложил спящего ребенка на землю и решил заняться привычными созидательскими делами. Спустя долгое время, во время которого мы чуть выше озирали красоты замка на острове, наш глаз, не следивший за ним некоторое время, мог бы отметить значительное улучшение состояния всадника. Теперь на нем не оставалось следов крови, а на темно-серой стене, противоположной той, что закрылась за ним, когда он миновал первый коридор, появился ряд белых знаков, нанесенный твердой рукой графика. Гексенмейстер опустился на камни неподалеку от мирно спавшего принца и почему-то с сомнением разглядывал свой стилет, как будто раздумывая, можно ли использовать его для какой-то тяжелой физической задачи.

Тут раздался громоподобный удар, и кусок стены, очерченный белыми преобразовательными знаками, вылетел внутрь, и вместе с его обломками на зеленый ковер ввалился совершенно мокрый человек. Вернее…


Вернее, то был эфест. Нынешний предводитель Детей, заскучавший в быстро изученном городе – он возглавил обзорную экспедицию острова так, как эфесты умели делать это еще со времен Орранта. То есть в местных скалах и дорогах не осталось ни одной щели, в которую не проник бы взгляд тренированных следопытов. Отмахнувшись от предупреждений военачальничьей четы, эфесты даже поднялись на Стаб, но не обнаружили там ничего, кроме довольно свежих следов разрушений вблизи вершины. Тогда они предположили, что Враг перебрался на материк, но прежде чем отправиться искать его там (упрямый Галиат утаил от них историю с переправой и обнаружением яйца Жука), все-таки решили доисследовать остров. «Где-то же должны быть эти Свинцовые горы, – сказал Аиме Сард, – место, куда возвращаются всадники. Куда возвращается Всадник», – поправил он себя. Подобный головоломке Рэтлскар более всего походил и на убежище и на штаб-квартиру всадника.

Так городские и сухопутные изыскания экспедиционных сил плавно перешли в скалолазательные. Вскоре в военном поселении не осталось ни одного необследованного стеклянного моста, ни одного трактира, облицованного расписными глазурованными панелями с изображением красных и желтых листьептиц, ни одного подвала с золотыми померанцами и ни одной оружейной лавки с диковинным оружием, уже давно производимым на острове не для боев, а для украшения богатых жилищ. Тогда эфесты, осмотревшие стеклянный остров-торт сверху, переключились на его подводную часть.

Итак, преобразователь определил слабое место в камне, через которое планировал выйти сам и вытащить Фаэтона – подкаменный ход был безопаснее, чем открытые воды, сплошной толщей окружавшие остальные исследованные стены лакуны. Что до предводителя эфестов, то он попал к пещере через очередное стеклянное сооружение – дворцовый колодец, питавшийся подземными ключами, создававшими постоянную, не смешивавшуюся с морской, пробку пресной воды в верхней части стеклянной трубы. Неясно, что заставило его нырнуть именно в эту ледяную купель.

Дворцовый колодец был самым красивым на острове: по бортику его инкрустировали уже не стеклом, но каменьями, по стене искрились прозрачные голубоватые ступени, сужавшие витки книзу… Этот же колодец использовали для ритуального омовения новорожденных военачальничьих детей – во время закрытой дворцовой церемонии наследников опускали в ледяную воду в веревочной корзине. Видимо, некое чувство, противоположное инстинкту самосохранения, изначально присущее детям эфестов, заставило предводителя экспедиционного корпуса спуститься по ступеням и уйти сначала под прозрачную, а потом и под изумрудную воду. Может быть, наши читатели помнят, что все эфесты, выросшие на крутых берегах Мирны, хорошо плавали. В особенности легендарный правитель прошлого – Оррант. А еще лучше плавали их дети, способные поспорить в умении рассекать холодную воду подо льдом с тюленями и пингвинами.

И все же Сарду повезло. Если бы магистр не подготовил стену, эфесту не достало бы сил проломить камень после плавания по темному каменному коридору, лишенному света и – естественно – воздуха. Но стена была ослаблена, и эфест, в отчаянии и наугад обрушивший на нее удар короткого меча, свалился на дно пещеры. К счастью, Делламорте и тут успел – немедленно запечатал образовавшуюся дыру, успев не дать воде захлестнуть младенца. Случилось странное. Предводитель, уже дважды встречавшийся с магистром искусств Делламорте, плывший в темной и холодной подземной воде, чтобы найти его, – не узнал того, кого искал.

– О Мирна и Санганд! – вскричал эфест, увидев у противоположной стены высокого человека, черт лица которого никак не мог разглядеть. – Значит, легенды не лгали!

– О Посейдон, брат Аида, – пробормотал в ответ человек, оглядывая непрошеного гостя и чуть крепче сжимая клинок. – Вот уж кого мне здесь и сейчас совсем не надо бы.

– Ты говоришь на Старом языке[146]146
  Язык эфестов со времен Орранта претерпел некоторые изменения, хотя и не слишком существенные; эту разницу можно было бы уподобить, наверное, различию между русским языком Тредиаковского и Чехова, или между английским Шекспира и Честертона.


[Закрыть]
, – благоговейно продолжал предводитель, изо всех сил вглядываясь в силуэт. – Ты находишься в подводной подземной лакуне, и твоя одежда совершенно суха… У тебя есть воздух, и ты не нуждаешься в пище!

– Не такой уж это и старый язык, – немного обиделся Делламорте, всегда любивший разнообразные наречия, – а насчет остального ты излишне оптимистичен.

Эфест молчал, жадно вглядываясь в магистра.

– Послушай… Сард. Да, Сард, – повторил гексенмейстер, – я говорю одно, а ты слышишь что-то другое. Сдается мне, ты и видишь не вполне то, что я бы ожидал увидеть, случись вдруг в этой каверне зеркало. Так вот если твое имя как будто написано у тебя на лбу горящими буквами и мне не составляет никакого труда ни узнать тебя, ни назвать, то понять, почему ты не узнаешь меня и кого ты вместо меня видишь, я не в состоянии. Не сейчас. Не здесь.

Пока всадник произносил эту небольшую речь, прекрасное лицо предводителя эфестов Сарда приняло выражение почти полного блаженства. Судя по всему, звук голоса, говорившего на «старом языке», наполнял его ум и душу давно забытым покоем. И хотя Делламорте чем дальше, тем больше злила эта ситуация, он просто не мог покуситься на эфеста, находившегося в столь явном трансе. Ведь – упоминали ли мы? – магистр был крайне любопытен, всегда, и часто в ущерб собственной безопасности. Поэтому и сейчас ему было просто необходимо понять, что происходит.

– Закончив свои труды в Камарге и Эгнане, Оррант уплыл на корабле Борани к Предвечным скалам. Он укрылся в подземной лакуне и отдыхает там до тех пор, пока мир не придет к завершающей битве. Тогда-то его помощь понадобится эфестам, – заговорил Сард с тем сонно-мечтательным выражением, с которым люди рассказывают многозначительные древние легенды. – Некоторые уверяют, что он спит, большинство же склоняется к тому, что он вечно бодрствует, готовый быть призванным на помощь детьми его страны.

– Дьявол меня раздери, – отреагировал магистр на пассаж Сарда, воспользовавшись еще каким-то новым языком.

– Это время пришло, господин наш Оррант! – провозгласил предводитель экспедиционного корпуса. – Веди нас, как шел когда-то на Санганд и Камарг!

Услышав это, Делламорте пробормотал себе под нос еще что-то, но на сей раз настолько тихо, что слов не расслышал даже автор, разве что узнал язык – тот же, при помощи которого он перед этим призывал на свою голову врага рода человеческого. Но странное бормотание не смутило гордого Сарда, относившего все непонятные вещи, произносимые привидевшимся ему Оррантом Великим, на счет Старого языка.

– Ты прав, отважный Сард, – вздохнув, вступил в игру гексенмейстер. – Пришло время выйти из-под земли. Мы уничтожим этот островок, найдем убийцу Ура, и он пожалеет, что сделал эфестов своими врагами.

Стена была вскрыта вновь. Ребенок зачарован и мог выдержать опасное путешествие назад, в сухость и покой военачальничьего дворца. Делламорте стал Оррантом.

Дальше происходило столь многое и столь быстро, что впору снимать небольшой фильм. Вот из хрустального колодца инициаций поднимаются два человека, в одном из которых мы с готовностью узнаем отважного предводителя экспедиционного корпуса по имени Сард; на груди его наглухо замотанный сверток. Сард, как и подобает человеку, только что проплывшему пять сотен футов под водой, мокр с головы до ног (он благоразумно отправился в подводную экспедицию без доспехов). Сверток же, устроенный на нем в чем-то вроде перевязи, выполненной из длинного геральдического шарфа, до этого скрывавшегося под одеждой Сарда, совершенно сух. То же можно сказать и о появившемся из колодца за два мгновения до Сарда гексенмейстере, который выполняет один из своих обычных трюков – проводит пальцами по лбу и делается сухим, едва выйдя из воды. Вот эфест вручает магистру сверток, и двое расстаются, при этом магистр отдает эфесту какие-то указания, и тот наклоняет голову, принимая их. Двое расходятся – один отправляется во дворец, во владения Нянюшки-Козы, другой в гостевое крыло замка – в расположение экспедиционного корпуса.

Дальнейшее можно сравнить с показательными выступлениями пиротехников, от души повеселившихся на разноцветном празднике ледовых скульптур где-нибудь на льду холодной северокитайской реки Сунгари. Уже вполне сухой и закованный в обычный голубоватый панцирь предводитель Сард во главе с мирно впущенным в Рэтлскар отрядом эфестов выезжает из ворот дворца, и Дети берут город. В истории подобные взятия обычно описывают разными красивыми выражениями. «Пустили на поток и разграбление», «оставили на милость победителя», «дали три дня на грабеж» и так далее. Никакого грабежа не было – как не было и милости. Эфестов не интересовали богатства Рэтлскара. Вернувшийся из тысячелетнего сна Оррант сказал, что город, укрывающий убийцу Ура, должен погибнуть, и теперь, когда они с Сардом вернули военачальнику ребенка – как было условлено его договором с всадником, – предательский город, так и не выдавший гексенмейстера, должен был погибнуть.

Фонтаном брызнуло в небо молочное, голубое, прозрачное, переливчатое стекло. Мелодично звеня, осыпались ажурные арки, хрустальные мосты и навесные переходы. Летели со стен вниз и, звонко ударяясь в стеклянные полусферы, рассыпались цветной крошкой глазурованные панели. Смешались в воздухе желтые, красные, золотые листья и птицы, а над поселением как будто поднялся, отделившись от людей, и повис тонким отчаянным облаком крик погибающего города, пахнущего померанцами, как кровью. Этому городу было некуда бежать.

Ни единого человека не тронули. Ни одна живая душа не получила ни царапины, ни синяка, – обезумевшие от ужаса люди толпились на улицах, стекались на главную площадь, где Древо основания выпустило розовые цветы и покрылось робкими зелеными почками, и жались друг к другу, обнимая своих детей. Детей – потому что в музыкальном – действительно музыкальном – грохоте разрушения, наполнившем Рэтлскар, раздался легкий топот десятков маленьких ног, и откуда-то – то ли с глиняных стен, окружавших поселение, то ли просто из улиц или стеклянных дворцов на центральную площадь выбежали мальчики. Те самые, пением которых начинался в военном поселении рассвет и заканчивался закат. «Господин Уго отпустил нас», – говорили они, и никто не спрашивал их, кто такой этот господин, почему он отпустил их именно сейчас, почему никто не понимал, что они отсутствовали и что все это значит. Крики ужаса сменились слезами счастья. А эфесты продолжали путь, ровняя поселение с землей.

Вернемся в военачальничий дворец. Пройдем – а лучше проедем, как здесь принято – многими коридорами в глубь мрачного замка, напоминающего дворец критского царя Миноса, достигнем тронного зала и уткнемся взглядом в собственно трон. Те, кто помнят начало приключений магистра Делламорте в Уре, может быть, узнают в троне тот, на который пыталась усадить всадника страшная Бабушка – привратница красного Камарга. В те далекие дни путешествий нашего героя на материке, закончившиеся для него падением со скалы и возвращением в почти современную нам Европу, он отказался сесть на это «главное кресло». Но не сейчас. И потому-то в ромбовидном тронном зале военачальников поселения Рэтлскар мы видим магистра искусств Делламорте, преудобно устроившегося в кресле на вершине широкой лестницы-подиума. На нем обычное его одеяние цвета ночи и серебряная маска. На подлокотнике – за неимением лучшего места – лежит знакомая нам книга, забранная в полотняную обложу с кожаными вставками и зелеными медными заклепками, а магистр листает ее так, как праздный посетитель листает буклет двухнедельного тура куда-нибудь «на острова».

Что ж, войдем в тронный зал и мы.

– Ты вернул Фаэтона! – вскричал Орах.

– Твое второе имя – Очевидность, военачальник? – поинтересовался Делламорте, отрывая взгляд от Полотняной книги.

– Этой ночью в городе не появлялись наездники!

Магистр ничего не ответил на это, лишь поправил заклепки на левой манжете.

– Люди, пораженные змеиной болезнью, излечились! Они разбили крышки сундуков, вышли, содрали маски с членов Трибунала и заперли их… в своих сундуках! Мне пришлось послать в Карантин карабинеров, чтоб выпустить Вадиши и его людей.

Это известие крайне позабавило магистра – он рассмеялся почти весело и сказал:

– Нет змей – нет и змеиной болезни, Орах. Возблагодарим же за это Жуков.

– Как ты сделал это, преобразователь?! – потребовал Орах.

– Тебе не понять, бывший военачальник.

Орах застыл в ужасе, но возражать до поры поостерегся.

– Скажи, как!

– Ты же сам назвал меня преобразователем.

– Так как же?

– Я представил большой альпийский луг весной…

– Что такое «альпийский»? Что такое «весной»?

– …представил цветы на зеленой траве – нарциссы, тюльпаны и прочие крокусы…

– Разве бывает зеленая трава? Что такое нарциссы, тюль…

– …представил большую, красивую и веселую собаку с длинными ушами. Трехцветную собаку породы бернский зенненхунд по имени Старый Пастух…

– Что такое собака? Что такое пастух?!..

– …и когда эта собака, вдоволь набегавшись по лугу, сделала круг и побежала ко мне, змеи и их наездники закончились.

– Как?..

– Приблизительно так, как я сказал.

– Это правда?

– Нет, конечно, Орах. Ни один преобразователь никогда не расскажет, как сделал то или это, поэтому не трать свое время. Настала пора отдать плату.

– Поэтому ты и сидишь на моем троне, всадник?!

Делламорте неторопливо повернул голову к стене – туда, где рядом с алтарем-нишей, в которой стояла драгоценная модель Древа основания с привязанным к нему первым военачальником, стена была ровной и ничем не украшенной. Под его взглядом в панели высеклись слова, аккуратно взятые в фигурные уголки, которыми в летописях Рэтлскара обозначались цитаты: «Камни, металлы. Плоды. Мертвых и живых. Корону».

– Вот, – удовлетворенно проговорил всадник. – Так ты сказал, так высечено в камне.

Орах в ужасе молчал. Даже до тронного зала доносился звон, с которым методичные эфесты рушили город.

– Я первый военачальник военного поселения Рэтлскар, и я его последний правитель. Можешь пообщаться с супругой и ребенком, пока мои друзья эфесты не вернулись, чтобы снести с лица острова и дворец.

– Но почему? Зачем? Возьми камни, металлы… возьми мертвых, живых и корону, правь этим островом! Зачем уничтожать его?!

Делламорте поднялся, спустился со ступеней, подошел к Ораху. Тот инстинктивно отступил. Магистр вздохнул и, не говоря ничего, прошел мимо. Орах недолго посмотрел ему вслед, затем опустил голову и вышел.

Гексенмейстер направлялся к выходу из дворца, когда дорогу ему заступила военачальница Ицена.

– Стой! – прошипела она, как разъяренная гусыня, и уперла пухлые руки в крепкие бока. – Стой, говорят!

– Не волнуйся так, военачальница, – произнес Делламорте мирно. – Тебе показан постельный режим.

– Орах сказал мне, что это он – Кэтанх! – выпалила Ицена и вперила в серебряную маску преобразователя такой ненавидящий взгляд, как будто это он был ответствен за богатую фантазию Ораха. Однако из всех бед, обрушившихся на Рэтлскар, именно в этой доктор Делламорте виноват не был.

– И чего же ты хочешь от меня, Ицена? – поинтересовался магистр, судя по всему, крайне удовлетворенный тем, что посреди наглядно рушащегося мира военачальницу интересовал именно этот казус.

– Как мне понять, врет он или нет?!

Магистр наклонился к уху военачальницы и сказал два или три слова, которых автор снова не расслышал. Военачальница пошла красными пятнами, всплеснула руками, запоздало попыталась схватить гексенмейстера за одежду и влепить ему пощечину, была поймана за руку, развернута, откуда пришла, и направлена в сторону внутренних покоев. Магистр же, более никем не останавливаемый, вышел из дворца и свистнул, не вполне уверенный в том, что жеребец, чью тень сожрала пугающая полудействительность Змеиной равнины, смог найти дорогу назад на остров.

Но жеребец смог. Поэтому Делламорте поднялся в седло и в очередной раз отправился к пристани.

По дороге Всадник наблюдал изменения, поразившие город. Словно мало было поселению разрушительных эфестов – стеклянные полусферы, покрывавшие улицы Рэтлскара, мутнели и превращались в обычные камни, а вдоль улиц – или того, что ими некогда было – застыли причудливые каменные изваяния змеиных наездников, впрочем, рассыпавшиеся в песок по мере того, как магистр проезжал мимо. Воды у берегов поселения прямо на глазах очищались и приобретали прозрачность.

И тогда выпал снег. Всадник ехал по улицам, а за его спиной, в почти совсем уже не существующем городе, дети играли в снежки. Возле ворот к магистру подбежал парнишка лет семи и вложил в его затянутую в перчатку руку фигурку жареного поросенка, вырезанную из бумаги. Быстро прошептав что-то о том, что надо делиться, мальчик убежал к матери, робко махнувшей магистру рукой. Всадник с секунду посмотрел на конфетти и отпустил бумажную фигурку лететь вниз по дуге – на земле она обернулась розовым поросенком с вызолоченным пятачком, с истошным визгом кинувшимся наутек. Миновав ворота, гексенмейстер достиг берега, где некогда поджидал его Галиат. Он спешился, устроился на камне и стал ждать.

Спустя некоторое время появился хорошо знакомый нам человек, половина лица которого пряталась за фигурной маской. Он толкал перед собой странную конструкцию, больше всего напоминавшую бы истощенную детскую коляску, если бы в Рэтлскаре знали, что это такое. В ней, плотно завернутое в одеяло, лежало теплое яйцо.

– Очень приятно вновь тебя видеть, – приветливо произнес Галиат. – Что же, время? Будем высаживать его?

Делламорте поднялся навстречу летописцу.

– Приятно? – переспросил он. – В смысле, что это снова я, а не какой-нибудь наездник или эфест? Пожалуй, мне тоже. – В гексенмейстере боролись сейчас два начала, но ему не хотелось уступать ни одному из них. – Тоже приятно тебя видеть. И я благодарен тебе за помощь. И за твой разум. И вообще за все.

Наполовину закрытое маской лицо Галиата неожиданно исказилось. Он сорвал маску, и всадник увидел, что на ранее закрытой половине распласталось уродливого вида мутно-хрустальное пятно с золотыми прожилками. Галиат застонал, поднес руки к лицу, и хрусталь вместе с золотом, переливаясь, липко стек с его щек и лба, оставив большой ожог, который прямо на глазах стал зарастать здоровой кожей. Галиат поднял голову.

– Это сделал ты? – хрипло проговорил мудрец. – Ты вылечил меня, доктор?

– Нет, – ответил Делламорте хмуро и, стянув перчатку с правой руки, аккуратно дотронулся пальцем до левой брови мудреца. Рана принялась затягиваться еще охотнее. – Видимо, просто пришло время.

– Но как? И почему сейчас? – Теперь ожог затянулся настолько, что Галиат и сам ощупал себя. – Что за «время»?


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации