Текст книги "Этрусский браслет"

Джулиано умер после третьего удара. Он увидел свет и пошел вверх, к своей Симонетте, протягивающей к нему белые нежные руки. А там, внизу, разъяренный Франческо Пацци продолжал убивать его тело. Удар за ударом, с остервенением, яростью, жестокостью. Убийца вонзал кинжал, потом вынимал и снова вонзал уже в другое место мертвого тела младшего брата Лоренцо Медичи. Пять, десять, пятнадцать, двадцать ударов. Позже на теле насчитают двадцать одну рану…

А Лоренцо повезло. Он успел уклониться от кинжала, вместе с друзьями дал отпор нападавшим, и бросился к ризнице, успев укрыться от заговорщиков за ее крепкими стенами.

И все же, на этот раз всесильный Медичи просчитался.

– Почему Лоренцо просчитался? И потом, за что убили Джулиано? – спросил Лучано, сам не заметив, как рассказ старика увлек его.

– Об этом можно рассказывать долго, но все сводилось к противостоянию двух богатейших родов Флоренции: Пацци и Медичи. За Пацци стоял папа Римский Сикст IV, который просто мечтал господствовать над Флорентийской республикой, а Медичи обладали властью и сумели отобрать у Пацци некоторую часть их имущества, а также обвинить Франческо Пацци в измене. Но ошибка Лоренцо Медичи заключалась в том, что ему и в голову не пришло опасаться Пацци. У него даже не проскользнула эта мысль, потому как Пацци старинный флорентийский род с длинной и красивой историей и практически безупречной репутацией; потому что родная сестра Медичи замужем за Гильельмо Пацци, и к тому же дед Лоренцо – Козимо Медичи, всегда доверял Пацци. И Лоренцо ошибся.

Но даже эта большая ошибка Медичи ничего не значит с ошибкой, которую допустили сами Пацци, затеяв месть. И, в отличии от Джулиано Медичи, главу рода Пацци Якопо, одолевали нехорошие предчувствия. На кон было поставлено не то что слишком многое, на кон было поставлено все, абсолютно все.

Пацци… Свой герб – пять крестов и два дельфина, представитель этого рода получил в первом крестовом походе, когда Медичи еще не было во Флоренции. Пацци имел право на самый крупный факел еще с ИЗО года (тогда был такой обычай – в день святой субботы в Соборе Сан Джованни благословляли святой огонь, который следовало разносить по всему городу, как это было в Иерусалиме). И конечно, Пацци обладали очень большим состоянием: достаточно сказать, что на средства Андреа Пацци Брунеллески построил капеллу Санта-Кроче. И тут заговор. Зачинщиком был Франческо Пацци, но без согласия своего дяди Якопо, он бы никогда не решился.

Сначала Якопо был против, но его удалось уговорить, надавив на то, что даже Сикст IV поддержал свержение власти Медичи, и это было сущей правдой. И он, старейшина рода Пацци, сделал этот шаг – он шагнул в пропасть, при этом прекрасно понимая, что он делает. Накануне дня расправы Якопо роздал все долги, усердно помогал бедным, под видом вкладов передал свое имущество в монастырь, завещал деньги на благотворительность и вернул товары, отданные ему на хранение.

Намеченный день наступил.

Надо сказать, что план убийства заговорщики меняли несколько раз: то Джулиано из-за больной ноги не смог присутствовать на пиру, то отказался убивать в церкви кондотьер де Монтесекко. И, наконец, уже утром 28 апреля 1478 в Соборе Санта Мария дель Фьоре заговорщики увидели, что Джулиано Медичи нет. Он остался дома.

Им бы остановиться, но нет, жажда мщения, тщеславие, непомерная злоба превысили разум. В ход пошла хитрость. У Франческо Пацци и Бернандо Бандини были очень крепкие нервы. Они не только беспрестанно смеялись по дороге, ведя Джулиано в собор, но и убедились в том, что на младшем брате Медичи нет кольчуги.

Прошло всего лишь четыре часа после того, как Джулиано Медичи вошел в собор, а его тело истекало кровью на полу главного храма Флоренции, жители разбегались из дверей Санта Мария дель Фьоре, как тараканы, а Лоренцо Медичи вместе с друзьями наглухо заперся в ризнице, где достать его было практически невозможно. Франческо Пацци с достаточно тяжелым ранением (он так яростно вымещал злость на убитом им Джулиано, что проткнул собственную ногу) отправился домой перевязывать раны, двух священников и по совместительству наемных убийц, пытавшихся убить Лоренцо Медичи в божьем храме, уже растерзала толпа, ну а Бернандо Бандини во весь опор мчался к границе Тосканы. А по всему городу раздавались крики: «Palle! Palle!».

– Почему «Palle!»?

– «Palle» – шары. Шары это круглые пилюли, таблетки – символ рода Медичи. А дальше была расправа, причем такая, которую, даже много повидавший на своем веку Якопо Пацци не мог себе представить. Франческо Пацци этим же вечером повесили на одном окне вместе с архиепископом. Всех друзей Пацци убивали без разбора, а потом эти трупы волокли по улицам Флоренции. Якопо Пацци пытался бежать, но его схватили и повесили через 4 дня. Спустя месяц его тело извлекли из семейного склепа и похоронили в знак презрения за городской стеной, но и оттуда выкопали, а затем тащили на веревке по улицам города, потом повесили на заборе и, наконец, бросили в Арно.

По всему городу был сбит герб Пацци: пять крестов и два дельфина. Девушкам из рода Пацци было запрещено выходить замуж, мужчины, оставшиеся в живых, томились в тюрьме. Больше всех повезло зятю Лоренцо Медичи – его лишь выслали в окрестности Флоренции, хотя он даже не знал о заговоре, но это тогда не имело никакого значения. Имя Пацци было проклято.

Умерла прекрасная Симонетта, Франческо Пацци убил молодого Джулиано Медичи, но пройдет всего лишь месяц после кровавой расправы, и у возлюбленной Джулиано родится сын. Этот мальчик будет воспитываться вместе с сыновьями Лоренцо Медичи, и впоследствии станет Папой Климентом VII.

А мы, далекие потомки, имеем возможность любоваться картинами и фресками современника тех событий – Боттичелли. Изобразил ли Сандро в своей картине «Рождение Венеры» Симонетту Веспуччи, возлюбленную Джулиано? Вряд ли. Скорее всего, это образ, навеянный чертами прекрасной Симонетты. Но он нарисовал любовь: нежную, чистую, ласковую как спокойное море на его полотне, прекрасную и юную, и, может быть, совсем не долговечную, как жизнь Симонетты. Любовь, которая как дар, дается каждому из нас, но, увы, не каждый способен понять, что это дар, и удержать его.

Старик замолк, немного глотнул из высокого бокала терпкого кьянти и стал смотреть куда-то сквозь Лучано, то ли вдаль, то ли в прошлые, далекие века, в которых жили Джулиано, Лоренцо, Симонетта…

Лучано сделал большой глоток вина и невольно удивился множеству морщин на лице незнакомца, темному цвету его глаз, а более всего его словам, одновременно очень простым и очень мудрым. И Лучано даже не заметил, что впервые за несколько недель он не думает о Марине – боль потери ушла из его головы, он начал понимать слова, он стал видеть окружающий мир.

– Молодой человек, Вы еще увидитесь со своей любимой, – медленно произнес старик, посмотрев прямо в глаза Лучано. – У Вас будет еще один шанс. Но смотрите, не упустите его.

Вопросы замелькали в голове Лучано: «Когда я с ней встречусь? Когда мне дадут этот шанс? Может быть, он знает, где сейчас Марина? И вообще, он так уверенно говорит о будущем, он что, его видит?». Вопросы, как первоклассники на уроке, поднимали руки: «Можно я? Задай мой вопрос!», но Лучано, устремив свой взор в темные глаза старика, лишь спросил:

– Я могу узнать, как Вас зовут?

– Мое имя ничего Вам не скажет, – удивленно пожал плечами старик. – Впрочем… У меня очень странное имя, такое имя когда-то носили этруски. Меня зовут Лар Расна.

Он встал, аккуратно задвинул стул на место и, вежливо улыбнувшись, сказал:

– Молодой человек, мне пора.

Лучано заворожено смотрел, как он надевает свое черное пальто, делает шаг к выходу.

«Неужели он ничего мне больше не скажет? Неужели он так и уйдет? Он же… он не сказал когда…»

Лар открыл дверь, шагнул на ступеньку, но все-таки обернулся:

– Лучано, главное верьте. Вы увидитесь с ней…

Дверь захлопнулась. Лучано прильнул к окну, надеясь увидеть человека, вселившего в него надежду, но на улице не было никого. Старик просто исчез, испарился в холодном воздухе Флоренции, пропал.

«Интересно, откуда он знает мое имя? – подумал Лучано, вставая. – Ведь я не представился… Откуда он знает все?»

Лучано расплатился, оделся и вышел на улицу.

Он вспомнил себя мальчиком, как они вместе с отцом когда-то шли по этому городу, как он держался за большую теплую руку, а в небо вонзалась белая стройная колокольня Джотто и большой, коричнево-красный купол Брунуллески.

Он вышел на палаццо Питти и посмотрел туда, через реку Арно. Ничего не изменилось: бескрайнее голубое, большое коричневокрасное, похожее на перевернутую чашу и стройное белое.

Так было двадцать лет назад, сто, двести. Так было еще при Лоренцо и Джулиано Медичи… и так будет.

* * *

Марина теперь многое знала о Сашиной работе, но предпочитала молчать. Она не стала выяснять у него про ту камеру, которую сама же и нашла. А Саша, когда они вновь, после перерыва, приехали на холм древнего Вейи, отводя глаза в сторону, сказал:

– Марин, мы не пойдем в ту гробницу, которую видели в последний раз. Я показал ее археологам, они там проводят исследования.

– Понятно, – сухо отозвалась Марина.

Ну что же, исследования, так исследования.

Оба вели игру, но у обоих были разные цели. Саша надеялся на Маринину интуицию и намеревался вскрыть еще несколько богатейших камер, а Марина хотела лишь протянуть время и вынудить его принять свои условия. Для себя Марина решила, что больше ничего стоящего показывать ему не будет.

Обогнув длинной дугой место предыдущей гробницы, они устремились дальше на запад холма.

– Ну, что же, Марина, покажи свой класс, – с воодушевлением начал Саша, приглашая ее пройти к прибору.

Марина подошла и стала внимательно вглядываться в небольшое отверстие, а затем закрыла глаза. Она увидела все. Какая же восхитительная камера была совсем рядом от нее! Перед ее глазами промелькнули сохранившиеся росписи: море, в котором играют дельфины, плывущие лодки, лебеди под сводчатым потолком. На полу вазы, оружие и что-то золотое, выглядывавшее из земли. Марина открыла глаза и инстинктивно взмахнула рукой, приглашая Сашу, но тут же осеклась. Нет, Саша эту гробницу видеть не должен.

– Ну что, старушка, что-то увидела стоящее? – перехватив ее движение, тут же спросил Саша.

– Нет, нет, Саша. Пока ничего, просто шея затекла. Можно я еще посмотрю?

– Ну, конечно, смотри, смотри, – благодушно отозвался он.

А Марина быстро соображала. Во-первых, гробница не должна быть пустой – этим она сразу потеряет доверие. Во-вторых, там не должно быть много ценностей. Оптимальный вариант, когда гробница уже была кем-то разграблена, но что-то сохранилось, желательно не очень стоящее.

Нужную гробницу Марина нашла довольно быстро. В углу несколько ваз, на ложе вроде бы пусто, а на стене что-то висит.

– Саша, давай посмотрим вот эту, – позвала Марина.

Саша подошел, долго и внимательно смотрел в прибор:

– Ну, что же, стены целы, правда, гробница довольно маленькая, но в маленькой тоже может что-то найтись. Ну, Марина, шагай прямо, я тебе помашу.

Все было как в прошлый раз: Саша пробурил отверстие, а затем они вместе, почти касаясь друг друга щеками, прильнули к экрану.

Камера делает поворот за поворотом сверху вниз: пусто, пусто, потресканные голые стены, и вот, наконец, висящий на стене меч. Саша сделал увеличение:

– Марина, бронзовый, хорошо сохранившийся. Ты молодец.

И дальше следующий круг: древнее ложе, засыпанное землей и сухой штукатуркой со стен, но вдруг, что-то сверкнуло. Саша быстро нажимает на нужную кнопку – увеличить больше, больше. Марина и Саша с восхищением разглядывают удлиненный предмет, похожий на брошку. Множество крошечных уточек, как настоящие, идут, глядя друг другу в затылок. Каким мастерством должны были обладать мастера этого древнего народа, чтобы сделать такое!

– Это фибула, – пояснил Саша. – Ими раньше закалывали плащи богатенькие этрусские женщины. Золотая, да, неплохо, неплохо.

Экран поворачивается и упирается в несколько ваз, среди которых выделяется одна, сделанная в форме женской головы, с двумя длинными толстыми косами, свисающими вниз.

– Что это? – вырвалось у Марины.

– Это погребальная урна в виде женщины. Кстати, сразу можно определить возраст гробницы. Эта из ранних захоронений, примерно IV век до нашей эры.

Видеокамера делает последний круг, скользя по полу. С пола на Сашу и Марину смотрит круглое лицо со вздернутым носом, большими глазами и черными, высокими дугами бровей. Словно тугие вьющиеся локоны, в разные стороны торчат змеиные головы, но, при этом, ни капельки не страшно, потому что медуза-горгона… улыбается во весь свой большой рот, а три глубокие складки пролегли по ее щекам от носа до подбородка.

– Саша, ты посмотри, она же улыбается! – невольно воскликнула Марина и тоже заулыбалась в ответ.

Саша ничего не ответил, он раздумывал.

– Да, конечно, не сравнить с предыдущей гробницей, – после довольно продолжительного молчания сказал он. – Но мало – это лучше, чем ничего. Марина, надо копать. Ты, давай-ка, отойди, мне надо еще раз внимательно посмотреть одному, чтобы найти место, где будем делать вход.

А потом, вплоть до самой темноты, они с Сашей копали. Для нее тоже нашлась лопата, и они вместе старательно углублялись в землю, делая узкий, но глубокий проход, который вел к каменной стене древней гробницы.

Уставшая, грязная, с болью в руках и ладонях, но довольная, вернулась она в хостел. Прошло время напрасного ожидания, она опять работает. Она опять может видеть то удивительное, непостижимое, первобытно-красивое и полностью отличное от настоящего, созданное великим древним народом. Она имеет возможность прикоснуться к вещам, которыми пользовались и восхищались более 2600 лет назад древние этруски, жившие рядом с Римом.

И еще Марина ждала снов. Снов, которые она не видела с того самого дня, когда в последний раз была на холме Вейи. Марина скучала по Акрисии, беспокоилась за нее: «Как она там? Оправилась ли она от увиденного? Как там Гай и братья? Какие испытания ждут ее снова?»

И сон пришел. Сразу же, как только Марина положила тяжелую голову на подушку и закрыла глаза, к ней пришел сон из прошлой жизни.

* * *

Колени упираются в грудь. С силой. Акрисия прижимает их ближе и ближе, до тех пор, пока можно терпеть. Подбородок в колени, взгляд вниз, в никуда, а внутри сидит боль.

Когда-то она видела, как делают мечи: большая печь, в которую кладут бесформенные куски металла. Металл раскаляется так, что становиться красным, а затем удары один за другим со всей силы превращают его в клинок. Вот такой клинок: нестерпимо горячий, острый вонзается ей внутрь. Он состоит из унижения, стыда и страха.

Этот клинок разрезал надвое этот год и ее жизнь. В одно мгновение яркое солнце сменилось тьмой. Жаркий металл превратил в тлеющие угли ее будущее, ее радость и надежду, оставив лишь муки.

«Так не должно было быть! – в который раз повторяет про себя Акрисия. – Я так ждала этого года! После того, как в храме Норции[9]9
  Каждый год в Вольсинии происходила церемония забивания гвоздя в храме Норции (богини судьбы) – это и было начало Нового года у этрусков. Согласно представлениям этрусков жизнь каждого человека делится с рождения на семилетние циклы. В начале каждого цикла боги благоприятствовали человеку, и исполнялось все задуманное. Но после 70 лет от богов нельзя ничего не получить, и просить о чем-то бесполезно. А после 12-ти семилетий, боги отворачиваются от человека.


[Закрыть] забили гвоздь нового года, я начала ждать. Я только-только сняла буллу, и мне казалось, что впереди меня обязательно ждет что-то новое, радостное, хорошее. Прошел Velcit, Capr, Anpile, уже начался Acale[10]10
  Месяца март, апрель, май, июнь соответственно.


[Закрыть]. Тепло ласкового солнца, утренние восходы в просыпающемся небе, еще не голубом, а пепельно-сером, мокрая от росы трава и зелень огромного дуба, разговоры с Ларом, а затем назад, к высоким городским стенам, щуря глаза на уже яркий желтый диск, с наслаждением вдыхая запах травы и цветов, рассматривая белые, желтые, красные, синие бутоны и слушая мелодичное пение птиц, наблюдая за их полетом в небе и попытки угадать, предвидеть…

Я же видела! Я видела много черных птиц, летящих с юга, видела черные ягоды, а это плохие знаки, и даже Лар Расна мне говорил: «Акрисия, будь осторожна». Но мне казалось, что боги предвещают что-то плохое нашему городу, но не мне. Ведь это было мое время. Мое. Высокое, невозможно голубое небо, ослепительное солнце, приятный, пьянящий запах и… Гай, так часто приезжающий к нам.

Все оборвалось в один миг, как умелый охотник одним ударом убивает быструю лань, так и меня. Но нет, одним ударом не получилось, сделав глубокую рану, меня зачем-то оставили мучиться, бояться, страдать. Сколько? Сколько мне еще так?

Тогда был яркий, солнечный день, который я так ждала. За некоторое время до этого дочери Авла Танхвил пригласили меня поехать с ними к морю.

Море. Синее, а может быть черное, серое или изумрудное, бескрайнее или маленькое, грозное или спокойное и тихое, какое оно? Я никогда не видела моря. Тирренское море.

Тиррен и Лид, сыновья Атиса, потомка верховного бога Тина, жили в Меонии. Они вместе царствовали несколько лет, но потом в их стране случилась страшная засуха. Прошел один год, за ним другой, третий, а земля все не приносила плоды, людям стало нечего есть, начался мор. Тогда решили прибегнуть к жребию. Все тянули жребий, одним он предсказывал остаться в родной земле, а другим сесть на корабль и плыть далеко – далеко, в неведомые края. Тиррену выпала доля уезжать, и вместе с ним на корабль вошла половина населения страны, которую впоследствии стали называть Лидией. А Тиррен приплыл в нашу землю, где правил Сатурн. В его честь море назвали Тирренским, а из народа, который прибыл вместе с Тирреном на кораблях, выросло множество смелых, удачливых и отважных мореплавателей. Говорят, что однажды эти смелые мореходы захватили в одном из своих походов в плен красивого юношу и спящего принесли его на корабль. А когда юноша проснулся, оказалось, что это бог Дионис, и он в отместку превратил всех моряков в дельфинов.

Мне так хотелось увидеть дельфинов! Но…

То утро… Я долго собиралась в это утро: мне не нравилось, как рабыня заплела косы, и я заставила переплетать, а потом надо было выбрать самое нарядную тунику. И, наконец, за мной пришли две сестры – Хасти и Ларза Танхвил. Мы сели в повозку, которой правил раб, и поехали. Нас сопровождали мои братья и брат Хасти и Ларзы. Лицо согревали солнечные лучи, а внутри было щекотно и холодно от предчувствия удивительного и нового. Радостное ожидание, и ни одной плохой мысли. Ни одной.

Мы проехали довольно долго, и вот оно – море. Какое же оно огромное! А цвет!? Цвет сине-бирюзовый, яркий-яркий, а вдали они сливаются: море и небо. Небо как отражение моря. Повозка нырнула вниз с крутого холма, и море пропало. И опять напряженное ожидание: когда же снова, когда оно появится?

Неожиданно нас нагнали всадники из Вейи. Они приказали моим братьям возвращаться в город – их незамедлительно желал видеть главный жрец.

– Конечно, скачите назад, я посмотрю за ними, – заверил братьев Тит Танхвил. И братья повернули назад, а я… я даже не посмотрела им вслед! Богиня Уни, ну как я могла быть глупой?

Вот снова показалось море: непостижимо-огромное, сливающееся с горизонтом, оно было уже близко, и я уже почувствовала его запах – соленый запах могучей стихии… но, повозка неожиданно остановилась. Тит сказал, что расшаталось колесо и его следует закрепить, а мы пока должны пойти вперед. И я пошла. Пошла и даже не посмотрела назад. Я не видела ничего, кроме моря. Оно притягивало… Оказалось, что я шла в пропасть. Шаг, еще один, еще…

Я оглянулась лишь тогда, когда услышала совсем близко громкий стук копыт. Рядом не было никого: ни Хасти, ни Ларзы, ни Тита. Только сейчас я заметила, что повозка повернула и быстро возвращается обратно. Я бросилась за ней, но было поздно. Ко мне стремительно приближался незнакомый всадник: некрасивое грубое лицо, противная мерзкая ухмылка, злые, водянистые глаза.

А дальше все происходило как в ужасном вихре: мгновение острой боли, и моя голова свисает вниз, раскачиваясь из стороны в сторону в такт быстрому лошадиному галопу. Прямо перед лицом мелькают коричневые ноги коня, в глаза летят комья земли, и страх. Сковывающий, всепоглощающий страх. Оцепенение. Оно вскоре прошло, и пришла ярость. Я что-то пыталась, я кусалась, царапалась, но тотчас такая резкая боль, от которой почернело в глазах. Это чудовище со всей силы схватило мои волосы, моя голова задрана вверх, и я ничего не могу. Ничего!!! Полная беспомощность, невозможная боль и унижение. Я слышу его смех.

Я до сих пор слышу этот смех, и до сих пор мне становится так противно, будто меня с ног до головы обливают помоями: мерзкими, вонючими, тухлыми. Смех скота: громкий, отрывистый, липкий, отталкивающий, ненавидимый до дрожи всем моим существом. Лучше смерть, лучше…все что угодно, но только не это.

Топот копыт стал громче, смех захлебнувшись, смолк, и вдруг земля резко повернулась. Я сижу, сижу на лошади и уже нет боли! Надо вырываться: я бью, бью кулаками как можно сильнее, не глядя в лицо, надо прыгать, надо…

– Акрисия, Акрисия это же я, Гай. Успокойся, ты со мной, все хорошо.

– Гай?

И только тогда я подняла голову. Это, правда, был Гай.

– Но где, где этот…?

– Ускакал, – не сказал, а проскрежетал зубами Гай. Никогда я не видела его таким, его лицо превратилось в застывшую маску ярости.

– Я найду его. Я обещаю тебе, что найду и убью.

Мы приехали быстро. Гай и я больше не сказали друг другу ни слова. Что можно говорить? Что он вытащил меня из пропасти, подхватив почти у самого дна? Но я уже успела выпить полную чашу унижения и позора. Горькую чашу, отравившую меня.

Прежней Акрисии больше не было. Есть существо, в котором что-то сломали, надломили. Гай спас, но он спас уже другого человека. Изнутри что-то вышло, что-то главное – вера в людей, вера в добро. Оказалось, что обмануть, предать может любой, даже собственный дед.

Сколько человек во всем этом было замешено? Авл Танхвил – брат молодой жены моего деда, две его дочери и сын Тит, еще жрец, ведь именно он вызвал моих братьев. Кто еще принимал в этом участие?

Как я смогу теперь выйти на улицу? Мне даже страшно поднять голову вверх из-за этого позора, не говоря уже о том, что никто в Вейях не захочет взять меня в жены. Как мне смотреть людям в глаза? А если кто-то опять решит погубить меня? Кому я могу верить? Маме, Гаю, братьям, отцу? А вдруг, и они отвернутся от меня? Лучше бы меня сразу убили».

– Акрисия, ну сколько ты еще будешь так сидеть? С того дня, как ты здесь заперлась, лукумон уже два раза выходил[11]11
  Лукумон выходил 1 раз в нундину (9 дней).


[Закрыть]. Акрисия, так нельзя.

«Мама пришла, что-то говорит. Ну как она не понимает?»

– Опять молчишь. Акрисия, к тебе пришли.

«Я не хочу никого видеть. Сейчас мне не надо никого видеть».

Акрисия так и продолжала сидеть не шевелясь – колени в грудь, а взгляд вниз, в пол.

«Скоро этот кто-то должен уйти, – думала она. – Я просто не буду ни разговаривать, ни смотреть.»

– Акрисия, посмотри на меня, прошу тебя.

Она узнала голос сразу же, низкий хриплый голос принадлежал Лару.

«Ну что же, это ничего не меняет. Я не хочу ни с кем говорить. Я даже Гаю, который приходил несколько раз и сообщил, что того ужасного человека больше нет в живых, ничего не сказала. От его слов боль внутри стала меньше, но она не прошла. Пройдет ли она когда-нибудь?»

– Акрисия, посмотри на меня, – повторил Лар.

Она не хотела, но он взял ее за руку, и Акрисия лишь на короткое мгновение подняла глаза вверх и скользнула взглядом по лицу Лара Расны… Этого было достаточно.

Ее глаза окунулись в его: в два темно-карих, почти черных, огромных озера. Она нырнула в эти озера, в которых был разлит покой, уверенность, спокойствие и мужество. Первородное чувство собственной значимости проникло внутрь. Акрисия почувствовала, как огонь боли погас, рана стала затягиваться, заживать. «Ты ни в чем не виновата! – говорили глаза Лара. – Тебе не в чем раскаиваться, не нужно себя ругать. Виновны другие. Ты должна найти в себе силы для борьбы».

– Пойдем, – сказал Лар.

Акрисия встала и пошла, впервые с того страшного дня она покинула свою комнату.

Солнце ослепило ее, звук проезжающей мимо повозки оглушил, но более всего поразило другое – небо. Оно было такое же – нежно-голубое, высокое, светлое. Так же ярко светило солнце, пели птицы, куда-то шли люди, мир вокруг не изменился. Ее собственный мир рухнул, сломался, но вокруг ничего не поменялось.

«Ведь это невозможно!», – думала она.

Лар шел впереди, и Акрисия, будто привязанная невидимой веревкой, следовала за ним. Чуть-чуть не доходя до дома Танхвил, она стала замедлять шаг, и тогда Лар обернулся.

«Ты должна быть сильной. Это они сделали зло, а не ты», – сказали его глаза и эхом им вторил спокойный уверенный голос внутри нее.

Пройдя лишь несколько шагов, она увидела Хасти Танхвил.

Акрисия опустила голову, норовя быстро пройти мимо, но вселенное в нее Ларом лекарство начало действовать. Сама не заметив как, она посмотрела на Хасти. Прямо, открыто, не отводя взгляда, она глядела в глаза предавшего ее человека, и Хасти тут же потупив взор, отвернулась и побежала в дом, торопясь спрятаться.

«Значит, ей есть, что скрывать», – подумала Акрисия.

Они вышли за городские стены и прошли по большому лугу к дубу.

Ветви дуба – большие и маленькие, прямые и искривленные, толстые, темные, шершавые, образовывали зеленый шатер. Они изгибались, переплетались, завоевывали пространство вокруг, служили убежищем для птиц и давали блаженную тень; а листья, шелестя, что-то шептали, умиротворяли, усыпляли.

Акрисия и Лар зашли внутрь этого живого дома и сели, прислонившись спинами к могучему стволу.

– Я должен был сказать тебе это раньше, – начал Лар. – Понимаешь, ты не дочь своих родителей.

Акрисия никогда еще в своей жизни не испытывала такого удивления. Она уже пережила страх, боль, унижение, и теперь, смотря на Лара огромными глазами, даже не могла открыть рот.

– Вернее, не их родная дочь. Когда тебе был примерно месяц от рождения, тебя подкинули на порог их дома. Однажды утром твоя мать обнаружила у двери своего дома крошечное дитя. При тебе была золотая булла, очень красивый браслет и украшения. Внимательно все это изучив, твоя мама поняла, что это дар богини – на каждой из вещей было написано или ее имя, или изображение. У твоей матери совсем недавно умерла единственная дочь, и она с огромной радостью взяла тебя в семью. Для Хасти и Лариса Вибенна ты стала родной и любимой дочерью, и они никому не говорили, что ты не их ребенок.

– Вот почему я другая, я так не похожа на своих родителей и братьев, – тихо сказала Акрисия.

Но Лар, как будто не слыша ее слова, продолжал:

– Только то, что было так понятно для твоих родителей, не было таким очевидным для других жителей города Вейи. После смерти Сетри ты стала единственной незамужней женщиной в семье лукумона Вейи. В соответствии с традициями расеннов и, чтобы власть оставалась в одной семье, внук лукумона Вейи должен был жениться на тебе. Но нынешний царь – твой дед, его жена Рафнта и старший внук – Велтур, были против этого союза. У каждого из них были свои причины: лукумон не хотел, чтобы его внук брал в жены девочку, которую подбросили. Рафнта мечтала продвинуть свою младшую сестру, и тем упрочить свое положение, ведь ее муж уже стар, да к тому же она ждет ребенка и надеется, что это будет мальчик, который сможет потом наследовать трон. Ну, а Велтура другой брак также устраивал больше, поскольку сулил большую выгоду.

– Значит, это они все подстроили против меня?

– Да, это они втроем организовали это нападение, и если бы не Гай… Послушай Акрисия, никому безнаказанно не позволено нарушать законы расеннов, они еще поплатятся за это.

Акрисия непонимающе смотрела на Лара: «Что такое говорит Лар? Они еще поплатятся. Кто поплатится? Лукумон Вейи? Да он сначала истребит всю мою семью: и меня, и отца, и братьев, может быть, только маму пожалеет, все же она его дочь. Что мне делать? Куда бежать? Как спасать своих родных?» – Акрисия, успокойся. Бежать никуда не надо, – опять Лар как будто прочитал ее мысли. – Все уже решено, но… тебе сейчас потребуется все твое мужество. Пойми, это черное время в твоей жизни, но потом должно наступить светлое.

– Лар, что решено? Кто решил за меня?

– Ты узнаешь это сегодня. Прошу тебя богами, Акрисия, будь сильной.

– Лар, я имею право знать, – не осознавая этого, уже кричала Акрисия. – Лар! Кто мои настоящие родители?

Ей не удалось достучаться до Лара. Он посмотрел на нее, как ей показалось, с жалостью, встал и ушел. Просто поднялся и быстро зашагал по лугу. А она осталась одна вместе с ворохом огромных, страшных, нерешаемых вопросов.

«Что мне делать? Я всего лишь маленькая девочка. Как я могу бороться с лукумоном большого города? Как мне защитить своих родных? Как жить дальше?»

Ей ничего не оставалось, как подняться и идти обратно в город. Акрисия почти забыла о пережитом ею унижении, теперь все ее мысли занимала семья.

Когда она вошла домой, ей стало трудно дышать, – ее дом, дом в котором всегда звучал смех, где так часто улыбались и радовались, стал другим: молчаливым, грустным, скорбным. Акрисия поняла сердцем, что здесь, в родных любимых стенах, поселилась беда.

«Мама. Ну почему я даже не смотрела на нее, когда она приходила ко мне? Мне было больно. А ей? Каково было ей?»

Черные густые мамины волосы стали белыми. Большие карие глаза потухли, а лоб, ее красивый высокий лоб, избороздили глубокие морщины.

– Мама, прости меня, – только и смогла сказать Акрисия. Мама подняла на нее свои грустные глаза, потом села и заплакала. Акрисия обняла ее, прижалась.

Они плакали долго, изливая страдания, внутреннюю боль, отчаяние.

– Отец совсем болен, – тихо сказала мама, немного успокоившись.

Акрисия пошла в его комнату. Он лежал на ложе. Очень исхудавший, прямой, он смотрел в потолок.

– Отец, папа, – звала Акрисия.

Он даже не повернул головы. Акрисия видела высокие скулы, обтянутые желтоватой кожей, большой подбородок, устремленный верх, и темные, глубоко утопленные, горящие глаза.

– Теперь он всегда так лежит, даже не смотрит ни на кого, – сказала мама, подошедшая сзади.

Акрисия посмотрела на блюда с нетронутой едой и целые кубки с вином, стоящие рядом с постелью.

– Давно это с ним?

– С того самого дня, – шепотом ответила мама.

«Бог Тин, что ты с нами со всеми делаешь? Я сидела в своей комнате и даже не поднимала глаз на маму, когда она приходила ко мне. Отец лежал здесь, а мама, бедная мама разрывалась между нами!»

– А братья? – уже со страхом, спросила Акрисия.

– Целлий приехал, – ответила мама, чуть улыбнувшись. – У него там все хорошо, он в Вульчи уже командует войском.

Целлий, старший брат Акрисии, около года назад уехал в Вульчи, женившись на второй дочери лукумона этого города.

– А как Авл и Луций?

Мама нахмурилась: