Текст книги "Этрусский браслет"

После последней более-менее удачной гробницы, в которой оказалось несколько пустых погребальных урн и прекрасная золотая фибула, быстро исчезнувшая в Сашиных руках, Марина показала ему еще две гробницы, на этот раз совершенно никчемные. Саша тогда кричал, что они потеряли впустую уже больше двух недель, говорил, что она бестолковая дура и что показывает совсем не те, что требуется; он топал ногами, не разговаривал с ней несколько дней, однако те две гробницы, которые он сам позже нашел, оказались еще хуже. Он не брал ее с собой на холм последние пять дней, но вчера вечером Саша позвонил и предложил встретиться утром.

Они сидели друг напротив друга. Марине было смешно, Сашу колотило от злости. Марина понимала, что он не сделает ей ничего, а он в свою очередь понимал, что без нее ему опять по два месяца придется искать своего счастливого случая.

Саша знал, что Марина обладает интуицией, он чувствовал это своей подкоркой. Она показала ему такую прекрасную гробницу, какую он сам никогда бы не смог найти. Она умела как-то их видеть, у нее был нюх, но в последнее время она почему-то не хотела на него работать, и это его раздражало.

«Взять бы эту девчонку и заставить делать то, что нужно мне, – думал он. – Но как я могу ей что-то приказать, ведь она даже не понимает всех граней нашей работы? Какие-то дурацкие сюсюканья про университет, про фрески и археологов. А вдруг все-таки уже понимает? Что тогда? Тогда я у нее в руках. Марина в любой момент может пойти в полицию, а мне придется или быстро убираться из Италии, или сидеть в тюрьме. Что же делать?»

– Ну как прошли поиски? Нашел что-то стоящее? – спросила Марина. В голос побольше интереса и наивности. То, что Саша ничего не нашел, было написано у него на лбу крупными буквами.

– Нет, – буркнул он раздраженно.

Марина пожала своими красивыми плечиками.

– Марина, слушай, давай поговорим начистоту. Что ты хочешь? Я видел, что ты хорошо разобралась в нашей работе, ты умеешь находить гробницы. Но почему ты не хочешь сейчас этого делать?

В чем причина? Кажется, я понял. Деньги? Наверное, я мало тебе заплатил, тогда вот тебе еще 300 евро, – Саша вынул из кармана и протянул ей сложенные купюры, она медленно взяла.

– Так как, Марина? Ты будешь работать как раньше?

Марина посмотрела ему прямо в глаза и ответила:

– Мне нужна моя доля.

«Значит, она все-таки знает, и может сообщить в полицию. И 300 евро для нее ничто. Ну я и вляпался. С другой стороны, я пока на свободе, а вот сейчас она может начать шантажировать».

– Я не понимаю, о чем ты, – теперь наивности в голосе старался добавить Саша.

Марине надоело играть в эту игру:

– Прекрасно понимаешь, о чем. Прекрасно понимаешь, куда (она сделала ударение на это слово) я могу пойти и рассказать много интересного.

Саша усмехнувшись, перебил:

– Тогда ты сообщишь и на себя. Ты этого хочешь?

– Нет, не хочу. Поэтому я тебе и сказала, что мне нужна доля. – Сколько?

– Не бойся, не много. Мне нужно будет всего несколько вещей, которые я выберу сама. Но они останутся у меня. Ты согласен?

Саша заметно обрадовался:

– Да, хорошо.

– И еще, Саш, я покажу тебе только одну хорошую гробницу, а потом я уйду. Я не хочу быть во всем этом замешанной.

Саша молчал. С самого начала, когда он пригласил ее работать, он боялся этого разговора. Да, надо было все делать одному, но одному сложно, а Марина так хорошо разбиралась. Однако вопрос теперь стоял о другом, о последствиях:

– Мне нужны какие-то гарантии, что ты будешь молчать, – наконец сказал он.

– Какие гарантии я могу тебе дать? Гарантии ты можешь получить только в случае моей смерти, – сказала Марина, и спустя секунду округлила глаза. Она же сама только что указала ему путь. А вдруг, правда? На что способен ее бывший друг?

Раньше она могла бы дать руку на отсечение, что Саша никогда никого не убьет. А сейчас? Саша очень изменился: он постоянно лжет, он стал груб и циничен, он, который с таким пиететом относился к археологии, теперь растаскивает драгоценнейшие гробницы, и что еще он может сделать?

Марина сильно испугалась, очень сильно, но потом откуда-то изнутри на нее накатила усталость. С того самого дня, как она поругалась с Лучано, усталость копилась в ней, и вот теперь вырвалась наружу. Она устала постоянно думать о том, на какие деньги сегодня есть, о том, где жить, о своей незаконной работе, о предательстве Саши, об обиде Лучано. Надоело. «Живите как птицы, не думайте о завтрашнем дне», – сказано в Евангелии.

«У меня есть сегодня, у меня есть солнце за окном, у меня есть запах кофе. А что будет завтра, мне не дано этого знать. И хватит бояться», – сказала она сама себе.

– Саша, я могу дать тебе только честное слово, что никуда не пойду и не буду рассказывать о твоей работе. Но я не знаю, веришь ли ты теперь честному слову?

Саша уже давно никому и ничему не верил. Но убить девушку, в которую когда-то был влюблен, он точно не мог. Так низко он еще не упал. Он совершил много плохого, но убить человека – нет, никогда.

Саша отвернулся и смотрел в окно. Марина ждала. Она понимала, что ответ она прочтет в глазах. Сказать он мог все что угодно, но глаза его пока не научились врать.

Когда он посмотрел на нее… Это был взгляд загнанного зверя – безразличие, тоска и тяжесть. Тяжесть огромная, давящая, не покидающая ни на секунду. Так давит груз ненароком, по глупости, взваленный на плечи и от которого нет никакой возможности избавиться, груз, который с каждым прожитым днем все больше и больше гнет к земле, мучит, изматывает.

«Сашка, зачем ты во все это вляпался?» – захотелось ей крикнуть ему. – «Сашка, что тебя, такого умного и чистого когда-то, побудило заниматься этой грязью? Сашка, еще не поздно все бросить и быть прежним!» Марина уже открыла рот, но вместе с мукой в его глазах она прочла отчужденность, что-то вроде невидимой стены, и она, промолчав, откинулась обратно на спинку стула.

– Марина, я надеюсь, ты сдержишь свое слово и никуда не пойдешь докладывать о нашей работе, – сказал он тихо. – Ты мне обещала показать еще одну гробницу. Значит, завтра приступаем к работе. Как обычно, ровно в 9 встречаемся на вокзале.

Он встал, нашарил в кармане 5 евро, положил их на стол и вышел.

Марина смотрела вслед его мгновенно ссутулившейся спине и поняла, что ей жалко его. Очень жалко.

А Саша шел, куда глаза глядят, и ему так хотелось заплакать. Ради этой девчонки он когда-то стал черным археологом. Ради нее он выбрал этот путь, потому что мечтал поразить ее своим богатством. Он хотел жить с ней, любить ее, и как же поздно он понял, что она не любила его и не полюбит никогда.

Он шел не разбирая дороги и думал о том, что он обречен. Он не сможет вновь стать свободным, не сможет покинуть эту работу, потому что его, в отличие от этой глупой, смешной своими мелкими проблемами, наивной и в то же время сильной девчонки, не пожалеет никто.

Уже глубокой ночью следующего дня Марина, только что приняв душ, лежала в постели, но заснуть ей не удавалось. Она до сих пор не могла поверить в то, что изображение, которое ей показывал крошечный монитор видеокамеры пятью часами ранее, было наяву, а не являлось плодом ее фантазии.

Так не бывает, как заведенная твердила она сама себе: невозможно сны сделать явью, невозможно ключом к разгадке сделать фреску, увиденную во сне, просто потому, что невозможно даже представить, сколько прошло времени.

2600 лет – слишком много. Уже давно нет богатого и сильного города Вейи, нет окружавших его густых лесов, нет старого дуба, остались лишь бесконечные вереницы холмов и спрятанные в них гробницы. Сколько поколений людей рождалось на этой земле? Сколько из них проживали здесь свою жизнь, хоронили своих близких в соседних холмах, умирали, а затем сами были погребены рядом? Эти невидимые миллионы ходили по тому самому холму, внутрь которого сегодня днем Саша опустил видеокамеру, и они вместе увидели совершенно нетронутую, напичканную теми же браслетами, фибулами, вазами, ожерельями, блюдами и треножниками из ее сна, могилу внучки царя Вейи – Сетри.

С самого начала это был блеф ее подсознания, но Марина, вопреки разуму, пошла у него на поводу. Ее логика говорила: «Этого не может быть. Не может приснившаяся подземная камера с изображением царя, соответствовать существующей наяву, и что самое невероятное, сохранившейся до настоящего времени этрусской гробнице». Подсознание твердило – проверь. Разум упирался и отбрыкивался, придумывал тысячу и одну причину: похожие фрески, великое множество охотников за артефактами, разорявших гробницы на протяжении двух с половиной тысячелетий, наконец, сама природа с ее оползнями, движением пород и оседанием грунта.

Правым оказалось подсознание, и именно в эту победу нелогичного, сиюминутного, сверхчувственного над разумом никак не могла поверить Марина. Увидев во сне захоронение Сетри, она лишь предположила, что за стеной той гробницы, которую ей показал Саша, может быть еще одна погребальная камера. Это ее предположение на 98 % состояло из желаний. Марине так хотелось дотянуться, дотронуться до себя той, до золотоволосой девочки Акрисии из своих снов. Она мечтала взять в руки ее любимый браслет, удостовериться, что Акрисия действительно когда-то жила здесь, в Вейи.

И сегодня экран видеокамеры показал ей настоящую, существующую в действительности могилу внучки царя древнего этрусского города.

Если бы Марина видела это одна, то не поверила бы, списав все на плод своего воображения. Но рядом был Саша, который сидел с вытаращенными глазами и абсолютно идиотской улыбкой, смотря на блеск золота, мерцание изумрудов, матовую поверхность шкатулок из кости, глубокие темные блики бронзы, гладкие бока краснофигурных греческих ваз и шероховатость этрусской терракоты. Удивительным было еще то, что никакого слоя земли, как в предыдущих гробницах, на всем этом великолепии не было.

Но сейчас Марина уже не разделяла Сашину радость. Радость куда-то ушла. Она видела то, на что он, материалист до мозга костей, так и не обратил внимания – черный силуэт праха, вокруг которого и были расставлены все эти сокровища. Что-то не давало ей покоя. Подобно невидимому бесшумному рою, присутствие которого ощущалось лишь по внезапным движениям воздуха, она постоянно натыкалась в себе на какие-то неясные предчувствия и страхи.

Что таит в себе этот ящик Пандоры? Какой сюрприз еще могла приготовить для нее безжалостная Сетри? Кто ведет ее по этой неведомой дороге: сначала гробница с росписями, показанная Сашей в самый первый день ее работы на холме Вейи, потом фреска с изображение царя во сне и, наконец, разгадка за стеной погребальной камеры. И главный вопрос – куда приведет эта дорога? Что ждет ее, Марину?

– Я только возьму свой браслет и туда больше ни ногой, никогда-никогда, – пообещала себе Марина. – Хорошо, что Сашка решил не портить ту, старую гробницу с сохранившимися фресками, а сделать новый вход с поверхности земли. Значит, завтра я увижу браслет Акрисии, – это будет уже менее чем через 12 часов. Мои золотые лебеди, я заберу Вас! А сейчас спать.

Звезды мерцали на темном небе – далекие, близкие, неподвластные пониманию, собирающиеся в маленькие сообщества и одиноко сияющие вдали. Какие-то из звезд выставляли напоказ свой холодный блеск, другие прятали волшебство света, будто стесняясь его, кто-то тщеславно лез вперед, иные мудро оставались далеко позади и старались казаться невидимыми, но их редкие бесподобные блики выдавали настоящее, не показное сокровище.

Акрисия сидела на скамье в большом темном саду и смотрела на звезды. Она часто проводила так несколько часов ночи и всегда знала, что есть этот укромный уголок, где можно спрятаться со своими мыслями, остаться с ними наедине, и где ее не увидит никто. Они были друзьями: она и этот сад.

Акрисия прекрасно видела в темноте все узловатые шершавые ветки деревьев, огромные стволы с искривленными, длинными, гигантами-руками, которые ночью, напоминая злых духов и огромных змей, пугали всех, кроме нее. Она любила сад и каждый раз посмеивалась про себя над его магическим преображением. Акрисия знала, что это напускное, отпугивающее чужаков свойство меняться по ночам, нужно деревьям для отдыха, одиночества и восстановления сил.

Сад пропускал ее, он считал ее своей. Это пришло не сразу, но когда Акрисия поняла и приняла его дружбу, она стала часто пользоваться новой возможностью проводить здесь несколько часов ночи. Они вместе – она и сад отдыхали, думали каждый о своем, потаенном, и вспоминали прошлое.

Она бежит. Золотые волосы выбились из косы и развеваются на ветру. Подошвы ног не чувствуют ни боли попавшихся мелких камней, ни уколов травы, главное – убежать. Все равно куда, только бы насовсем. Чтобы никогда не видеть оплывшего жиром, ненавидимого каждой, даже самой крошечной жилкой, лица мужа, его сальные мелкие глазки, а больше всего, его волосатые, ужасные руки, которые прикасаются к ней каждую ночь.

Не вспоминать! А то станет опять плохо, опять начнет тошнить и она не успеет сделать то, что задумала. Сейчас к реке, там взять большой камень и никогда, никогда больше не видеть его!

И не видеть этот мир, который ты так любишь? Не видеть небо, солнце, розовеющую колесницу богини Тезан?

А как по-другому? По-другому нельзя, не получится! Идти некуда, никто не примет замужнюю женщину, покинувшую собственного мужа.

Не думать! Надо взять что-то тяжелое, сделать веревку из туники и все.

Прохлада воды! Богиня Уни, как же хорошо! Вода чистая, холодная. Смыть с себя всю эту грязь его отвратительных прикосновений. Сейчас есть еще немного времени, надо окунуться, очиститься, а после попрощаться с миром и найти нужный камень.

Время летит незаметно, Акрисия с испугом вглядывается в сторону Корникула – пока никого не видно, но надо торопиться. Как только проснется муж и поймет, что ее нет, он соберет своих рабов и отправиться ее искать, поэтому надо успеть все сделать сейчас.

Она выходит из воды – очищенная, успокоенная, в голове предельно ясно. Последний взгляд на небо: «Какой красивый сегодня восход! Но солнце, куда же ты торопишься на своей колеснице? Подожди, подожди, мне надо успеть».

Камень. Где-то на берегу лежали большие камни, надо туда. Вот, вроде бы подходящий. Прохладные струи воды стекают с туники и густых волос, мешая смотреть. Акрисия торопливо отбрасывает волосы назад и слышит стук копыт: «Только не это, бог Тиния!»

Мгновение оцепенения. Как наваждение сразу же воспоминание того похищения близ Вейи, потом жуткий страх – вдруг это всадники мужа или он сам, но, пересилив себя, она смотрит.

Бежать все равно некуда. Одинокий всадник приближается, скача вдоль берега реки. Волосы не черные, это хорошо, значит не муж и его родня, глаза…голубые? Гай? Не может быть, это Гай!

Голубые глаза сверкают на загорелом лице, волосы выцвели от солнца и стали почти белыми, и он улыбается той далекой, родной до боли, ласковой, открытой, только его улыбкой!

У Акрисии подкашиваются ноги, она падает на колени и выпускает камень из рук. Гай, почти не замедляя галопа коня, оказывается рядом, подхватывает ее сильными руками и усаживает перед собой. Они летят куда-то вместе. Она чувствует своей холодной кожей его горячие прикосновения, вдыхает с наслаждением его запах, и, не отрываясь, смотрит, смотрит, смотрит в его глаза, мужественное лицо, разглядывая мельчайшие морщинки, огрубевшую кожу, шрам на щеке, которого раньше не было.

Гай прижимает ее к себе сильно-сильно, так, что ей больно и хорошо, очень хорошо. Он зарывается лицом в ее мокрые волосы, целует ее голову, лоб. Сколько она не видела его? Год? Примерно столько. Тогда маме удалось дотянуть до того времени, как ей исполнится 14 лет, и только после этого состоялся ее несчастный брак. И уже несколько месяцев она живет здесь, в ненавидимом всем существом Корникуле с мужем-латином, но только не о нем, главное – не сейчас. Потому что рядом Гай.

Акрисия не успела заметить, как они уже въехали в лес, и Гай вынужден разжать объятья – ему надо управлять лошадью. Конь обходит деревья, в лесу еще темно, прохладно, он пока еще не пробудился ото сна. Туллий направляет коня в непроходимые заросли и верный друг, слушаясь и полностью подчиняясь, пробирается сквозь кусты и ветви, которые Гай заботливо отодвигает от лица Акрисии. Он опускает ее голову ниже и они, нырнув под толстую ветку, оказываются на крошечной поляне с удивительно изумрудной травой. Сквозь деревья на поляну падают солнечные лучи, окрашивая этот спрятанный в чаще восхитительный островок янтарным, медовым, золотым светом.

Гай останавливает коня, спрыгивает с лошади и берет Акрисию на руки. Он проносит ее всего несколько метров и ставит рядом, близко-близко. Ее мокрая туника касается его одежды, ее колени упираются в его ноги, а голова в большую, сильную и такую желанную его, Гая, грудь. Не говоря ни слова, он берет ее лицо своими большими руками и смотрит, проникая внутрь ее мыслей, читая ее боли, унижения, обиды, желания, и в том числе желание смерти. Он с силой обнимает ее и прижимает к себе, и все вокруг останавливается. Есть только он – мужчина и господин ее жизни, и она – его любовь. Все.

Он снимает ее мокрую тунику и отстраняется. Она стоит пред ним обнаженная, невозможно прекрасная в своей юной, грациозной красоте – золотые тяжелые волосы оттеняют белую мраморность кожи, опускаются на тонкую талию, на округлые бедра. Гай смотрит на высокую упругую грудь с розовыми сосками и падает… вниз, в любовь, к ней.

Сознания больше нет, но чувства… как же их много!

Прикосновения его горячей кожи к ее прохладной, загорелой к белоснежной, сухой и грубой к нежной и бархатистой. Щемящее чувство счастья и океан наслаждений. Тела переплетаются – большое, сильное и легкое, тонкое, изящное. Он стремится проникнуть внутрь ее, утвердить там свое мужское превосходство. Он прижимает ее так сильно, насколько это возможно – слиться телами, из двух стать одним, невесомым, улететь, вверх, в небо. Белые тонкие пальцы в его волосах, она обнимает его, он чувствует поцелуи на своей огрубевшей за походы коже. Он ищет ее губы своими губами и соединяется с ними. Они срываются с края пропасти, падая вниз, и тут же устремляются вверх – воспарить, взлететь, выше, к солнцу на огромном потоке любви, обжигающим, проникающим в каждую клеточку беспредельным желанием и счастьем, наполняющим все пространство светящимся, нежным, сильным до взрыва в голове, чувством друг к другу. Их больше нет порознь, есть одно тело, одна душа, одни мысли и одно чувство. Есть любовь.

После они лежат опустошенные.

Он прижимает ее к себе, касаясь губами золотых волос. С самого своего рождения ни он, ни она не могли представить себе, что бывает такое огромное, наполняющее полностью, без остатка, заслоняющее целый мир с его унижениями, бедами, ненавистью, чувство любви.

Акрисия смотрит вверх, там, в высоком голубом небе парят две птицы: голубь и дятел. Она уже забыла ту науку, которой ее когда-то обучал Лар Расна – давно никаких гаданий. Но птицы этого не знают. В голубой выси они приближаются к друг другу, немного отстраняются и опять вместе, близко, крылом касаясь крыла.

Акрисия повернулась к Гаю. Она забыла все. Ее жизнь началась сегодня, несколько мгновений назад. До этого не было ничего, пустота. А он обнимает ее, не в силах оторваться, любуется и улыбается ей. Но внезапным ударом молнии в голове Акрисии вспыхивает вопрос: а что дальше? И ужас в глазах. Гай видит этот ужас:

– Акрисия, все будет хорошо. Все изменится. Прости, пока я не могу забрать тебя к себе. Но я заберу, я обещаю.

Он обнимает ее, гладит мигом похолодевшее тело. И они снова окунаются в страсть и наслаждение. Но на этот раз к любви и счастью примешивается тоска. Он прощается с ней, и Акрисия это понимает. И с какой болью она прижимается к нему: не отпускать, не дать отстраниться, любить каждым прикосновением, чувствовать его мужскую силу, ласкающие руки, и не в силах сдержать желание, наслаждение… Ах!

Гай не выпускает ее из своих объятий, нежно дотрагивается, целует ее пальцы, ладони, плечи… И только сейчас она вспоминает, что хотела спросить его:

– У тебя есть жена?

– Да. Прости меня.

Он зарывается лицом в ее волосы.

– Твоя жена красива?

– Ты самая красивая на свете.

– Она хорошая женщина?

– Не знаю. Я люблю одну женщину, тебя.

– Как ее зовут?

– Не помню. Когда рядом ты, я ничего не помню.

Гай крепко прижимает ее к себе.

– Пора, – говорит он тихо.

Встает сам, поднимает ее, и, как ребенка, одевает в немного просохшую тунику.

– Пошли, – говорит он, беря ее за руку.

Они пробираются сквозь ветви и кусты, перелезают через поваленные деревья, и за ними идет умный конь.

Останавливаются над невысоким обрывом.

– Сейчас ты спустишься вниз, к реке, – говорит ей Гай. – Река здесь делает поворот. Ты скажешь, что у тебя отстегнулось ожерелье, и ты пошла за ним по течению реки. На, держи.

Он достает из кармана ее же ожерелье, которое она потеряла два месяца назад.

– Откуда оно у тебя?

– Попросил твою рабыню украсть. Я ей заплатил.

– А ты? Они не схватят тебя?

– Нет. Я хорошо знаю эти места. Я часто ждал тебя здесь.

– Ты ждал меня?

– Да.

Он с силой прижимает Акрисию к себе. Каждый старается впитать прикосновения, запах, дорогие черты, абсолютно все от другого. Нужно навсегда оставить в голове это мгновение, чтобы потом память ясно возвратила все, вплоть до последней черточки.

Гай нагнулся и шепнул ей в самое ухо:

– Ты скажешь своему мужу, что ждешь сына, и чтобы он не смел к тебе прикасаться, иначе он потеряет ребенка. Ты сильная, Акрисия.

Он отпустил ее, а потом нагнал, схватил в объятья, сжал:

– Я люблю тебя. Как же сильно я тебя люблю! Иди.

Он отвернулся и пошел первым, и она даже не успела сказать, как она любит его. Посмотрев ему вслед, Акрисия начала спускаться к реке.

Идя против течения реки, она держала в руках ожерелье. Завернув за выступ леса, она увидела своего мужа и его рабов верхом на лошадях. Они уже разыскивали ее. Муж был зол, но ему пришлось поверить – никого, кроме нее самой, его люди вокруг найти не смогли.

Мужу также пришлось поверить в то, что она ждет ребенка, что у него будет сын, единственный и долгожданный. И больше он действительно не прикасался к ней, хотя попытки делал, но Акрисия была непреклонна:

– Твой еще не рожденный сын тогда погибнет, – говорила она ему, – а на весь Ваш род падет кара, я это видела по полету птиц. Ты же знаешь, мы, расенны, умеем предсказывать будущее.

Спустя несколько недель она поняла, что внутри нее зарождается новая жизнь, и почувствовала душой – мальчик. И еще Акрисия точно знала, что отец ее ребенка Гай.

Сейчас, сидя на скамье в саду, она смотрела на звезды и вспоминала то время.

Как же она тогда молилась! Она молилась всем богам, которых знала, молилась днем, утром, вечером, ночью, чтобы они избавили ее от ненавистного мужа. И избавление пришло.

Нежданное – не об этом она молила богов.

Яростное, стремительное, жестокое, чужое римское войско ворвалось в маленький Корникул. Муж был убит в первую же минуту. Ее, объятую страхом, упирающуюся, бледную, прощающуюся с жизнью, приволокли за волосы в центр латинского города и бросили в плачущую, кричащую, сбитую страхом и грязными окриками, живую женскую массу. Потные, чувствующие себя всемогущими, беспощадные к слабости победители, мерзко ухмыляясь, выдергивали из их сбившейся кучи красивых девушек и куда-то уносили. Как долго после этого она слышала нечеловеческий, душераздирающий вопль! Акрисия, зажмуривая глаза, выпячивала вперед свой уже довольно большой живот. Это ее и спасло. Ее, впрочем, как и большинство женщин, разделил между десятком воинов подоспевший начальник.

Страх так проник внутрь, что она даже не осмелилась взглянуть в лицо своему хозяину. Опустив голову, как беспомощная жертва, она протянула вперед свои руки и позволила их связать. И глядя только под ноги, на пыльную грязную дорогу, Акрисия пошла следом за чужой повозкой.

Избавившись от плена своего мужа, она обрела рабство.

Если бы кто-то сказал ей три года назад, что она будет рабыней в Риме, она, родившаяся свободной внучка царя города Вейи, Акрисия подумала бы, что ее жизнь кончена – лучше смерть, чем позор рабства. Сейчас она поняла, что быть рабыней для нее меньшее унижение, чем замужество с нелюбимым человеком.

Ее хозяин, пожилой седой римлянин, всегда относился к ней хорошо. Маленький сын – Сервий, похожий на Гая, постоянно был рядом. Вот только родовое имя отца он носить не мог: он раб, рожденный рабыней.

Акрисия научилась работать и разучилась мечтать. Теперь она, сидя по ночам в темноте сада, лишь плыла по реке своих воспоминаний. У нее больше не было желаний. Иногда она молилась богам, но уже другим, потому что у свободных и рабов разные боги. Она просила их дать здоровья сыну и сберечь Гая.

Так прошли два года, и если бы не ее сын, то каждый день из этих прожитых здесь лет, как две капли воды, походил бы на предыдущий. Ее река времени текла плавно и спокойно, пусть в очень узких берегах, из которых она никогда не выходила, так же, как сама Акрисия никогда не покидала стен этого дома, но зато без бурных порогов и резких поворотов. Так было до вчерашнего дня.

Вчера утром хозяин позвал ее:

– Акрисия.

– Да, господин.

– Я не говорил тебе раньше, но более года назад тебя хотел купить вместе с сыном один знатный римлянин. Мне не хотелось лишаться хорошей рабыни и я назначил ему очень высокую цену. Он больше не показывался, и я почти забыл о нем, но сегодня он пришел в мой дом и отдал все деньги сразу. Я не могу отказать ему, потому что это повлечет вражду. Поэтому я продал тебя и твоего сына этому человеку. Ты молчишь, Акрисия?

– Я могу узнать, кто он, господин?

– Он просил не называть тебе своего имени. Завтра после обеденного сна за тобой придут. Ты должна быть готова.

– Хорошо, господин.

– Я сделал для тебя и твоего сына все, что мог.

– Я знаю. Пусть великий Зевс и Янус всегда помогают Вам, мой господин. Мне и моему сыну было очень хорошо в Вашем доме.

Завтра ее ожидает еще один важный шаг. Хорошее или плохое? Неизвестно. Страшно ли ей? Нет. Она уже была свободной, несчастной, и, наконец, рабой. Что будет завтра?

* * *

Марина встала сразу, со звоном будильника. Сегодня все решится, уже сегодня.

Собралась быстро и выбежала.

С Сашей они встретились даже раньше назначенного времени и по дороге не проронили ни слова – оба были максимально сосредоточены. На холме сразу же взялись за работу. Вход в камеру дался нелегко: копали долго и, только когда уже начало темнеть, они смогли проникнуть внутрь гробницы.

Впервые Марина так боялась. До дрожи в коленях, до стука зубов, она опасалась мертвой Сетри. Ей все мерещилось ее присутствие, ее дух. Ухватив Сашу за рукав, она шла за ним по коридору, не решаясь даже выглянуть из-за его, не такой уж и значительной, спины.

И вот, большая зала. Та самая, из ее сна.

Множество золотых украшений: блюда, шкатулки, зеркала, треножники, статуэтки, вазы, маски, стоят на полу и лежат, нагроможденные друг на друга. Как сокровища царя Соломона! А фрески совсем не сохранились. Удивительно. Саша рассказывал, что в соседней камере он, наоборот, не обнаружил ничего, кроме обломков, но зато какие фрески!

У Саши разбегаются глаза, Марину трясет от страха. Пока Саша все разглядывает, берет в руки, подсвечивая фонариком каждую вещь, Марина даже не может заставить себя посмотреть в сторону ложа. Взгляд в облупленную стену, главное, не смотреть туда, не видеть черный силуэт человеческого тела.

– Маринка, здесь столько всего! – восклицает Саша. – Я никогда такого не видел. Марина, ну посмотри!

Марина боязливо поворачивается. И выдох – на этот раз она очень благодарна отсутствию у Саши хоть какого-то уважения к древностям. Слава богу! Чернеющей холодной пустоты уже нет и в помине – Саша бестактно переставил все предметы, даже не заметив чей-то далекий прах. Можно приниматься за поиски.

«Мой браслет. Где мой браслет?» – повторяет про себя, как заклинание, Марина.

Ожерелья, золотые пояса, нагрудники, фибулы, сережки и браслеты, но другие. Ее браслета, где два прекрасных золотых лебедя, где голуби выложены мельчайшими крупинками, а в центре изображена прекрасная богиня, нет. Нет нигде.

«Это невозможно! Это точно та гробница: во сне знатная женщина несла именно эту шкатулку, а вот эти роскошные серьги положила тогда мама. Но браслет?!»

– Саша, ты ничего пока себе не брал?

– Маринка, отстань. Здесь столько всего. Давай выбирай, что ты хочешь взять, я пока только смотрю.

– Саша, ты не видел браслет, такой – там два лебедя?

– Какие лебеди? Маринка, здесь столько золота! Вот, бери сережки, ожерелье, на фибулу. Смотри, какие классные львята, целых 12 штук.

Львята действительно были классные, объемные. Большой, чуть поменьше, вплоть до крошечного, с золотыми мельчайшими капельками на лбу и кончике хвоста умещались на броши 8 сантиметров длиной. Но браслета не было!

Марина осмотрела пол, заглянула, и более того, перевернула каждую вазу (а вдруг упало туда?) – ничего.

Ее надежда разбилась на мелкие кусочки, так же, как никчемная сделка с совестью: «Я только возьму свой браслет и все». А брать-то оказалось нечего.

Саша что-то безостановочно говорил, пихал ей в руки какие-то драгоценные вещи, на которые Марина непонимающе смотрела и протягивала ему обратно, но Сашу было не остановить. Он стал что-то класть в карман ее куртки, в ее сумку. Потом принялся набивать в свой рюкзак всем подряд, а Марина не могла придти в себя:

«Значит, все зря. Зря я показала ему эту гробницу. Зря надеялась, что можно протянуть руку к Акрисии и дотронуться до себя прежней».

Через час, когда уже стало совсем темно, они выехали с холма. Через 20 минут их остановила дорожная служба полиции, а еще через 30 минут они были препровождены в тюрьму. Улик хватило бы с избытком человек на десять.

Эту ночь она провела в тюремной камере, измученная многочасовым допросом, на жесткой кровати, рядом с незнакомыми ей женщинами и… никаких снов.

Марина находилась в тюрьме. Беседы со следователем, попытки что-то объяснить приставленному адвокату, тесная маленькая камера – это все было днем, а ночью сны – изматывающие, вынимающие всю душу.

Ей снился дом, в который привели Акрисию и ее сына. Небольшой – три комнаты, крошечный атриум и красивый сад. Дом, который казался Акрисии темным, удручающим, отпугивающим своей неизвестностью, в один миг озарился ярким солнечным светом. Всего два предмета, которые раньше ее сильно смешили, потом долгие два года казались такими желанными, теперь принадлежали ей. Простая войлочная шапка и ничего более, но в Риме раб никогда не имел право ее носить, ее мог одевать только вольный. Одна большая и другая маленькая лежали рядом.