Текст книги "Крылатый"

Кеншин принес две катаны и одну протянул мне. Ух ты, классический самурайский меч! Только тупой. Тренировочный, видать. Я с сомнением взвесил в руке предложенное оружие. Легкий. Гораздо легче моего фламберга и короче. Но, может, и не стоит сейчас таскать эту боевую тяжесть? Тем более что даже частичной трансформации не будет, а мой фламберг – оружие очень тяжелое. Решено, помахаю катаной!

Сомнение на моем лице было истолковано нынешним противником по-своему и не к моей чести. Ну-ну, лыбься дальше. Я тебя за каждый снисходительный взгляд ответить заставлю. Развернув левую руку ладонью вверх, попросил дагу. Парень меня понял, удивился, но притащил из каюты два «младших клинка». Вроде бы называются они вакидзаси, если я не ошибаюсь. Длина сорок сантиметров и весьма непривычная конструкция. Моя растерянность и неловкие попытки приспособить это под левую руку опять были истолкованы неверно.

Все собрались посмотреть на этот бой, оставив дела. С Маниной подачи уже заключались пари. Причем, мне кажется, и Наоми поставила на мою победу.

И все же перед началом боя я решил приятно удивить противника, поклонившись и поприветствовав его по всем самурайским правилам. Этому тоже учат в академии.

Уже после этого противнику стоило бы задуматься. Но он не удосужился. Что ж, не буду разочаровывать, поиграю в неловкость!

Кеншин атаковал первым. Самым простым приемом, направив удар сверху вниз под углом в шестьдесят пять градусов. Отбив удар, я специально оступился, спустив его катану не только по моему мечу, но и отпихнув дагой. Испуганно моргнуть, поглядеть с опаской…

Японец лениво атаковал, я так же лениво отбивался, изображая полную неспособность владеть холодным оружием. Минут через пять меч перестал быть чужим в руке, а мышцы достаточно разогрелись. Теперь можно и по-другому поиграть.

Словив сильный и точный удар голой пяткой в колено, отбросивший его на несколько шагов, противник посмотрел на меня с недоумением. И получил небрежный поклон, скрывший пакостную улыбочку. Когда бой возобновился, я начал втихаря издеваться над несчастной жертвой. Стиль «этот неловкий невинный мальчик наносит удачные удары только чудом» был опробован мною не впервые. Мои пинки и безобидные, но болезненные тычки, всегда достигавшие цели так, что это выглядело абсолютной случайностью (не забывать нужные эмоции рисовать на лице!), доставили этому «снисходительному» немало неприятных мгновений. Но, получив рукоятью даги в зубы, он почему-то обиделся. Да не сильно я стукнул… зубы не выбил, челюсть на месте.

Сплюнув кровь, японец встал и что-то мне яростно высказал.

– Кеншин требует, чтобы ты прекратил вводить его в заблуждение. Он сказал, что притворяться и обманывать недостойно самурая! – расшифровала Маньячка.

– Скажи ему, что я не самурай, а подлый и бесчестный темный, – хмыкнул я. – А за свою невнимательность надо платить. А еще первым впечатлениям нельзя доверять.

Она сказала. Кеншин разозлился. Показал себя во всей красе. И я целых полчаса развлекался по полной! И даже получил пять… ну, ладно, шесть ощутимых тычков и ударов!

Самурай бился со всем мастерством, на которое был способен, я смог оценить и скорость реакции, редко доступную человеку, точность и силу наносимых ударов, ловкость противника. Кеншин тихо рычал и был откровенно зол. А я хохотал и пел боевые марши, прыгая по палубе, легко балансируя на бортике и взмывая ввысь полетным прыжком. Издеваться над этим человеком было истинным удовольствием! Такой ожидаемо самоуверенный! Но хорош как воин, не могу не признать.

Когда разминка была сочтена законченной, я, без предупреждения перейдя к скупым, четким и точным движениям, выбил ногой клинок из левой руки самурая, прижал к палубе катану и остановил свою дагу в миллиметре от его горла.

– Он сдается, – сказал Маня.

Фирменный оскал, перенятый у двойняшек, на лицо – маску психопата, едва слышно зарычать, отразить в зрачках алый блик. И спокойно отойти, поклониться, сложить оружие. Посмотреть на полное обалдение противника. Как говорят в Сети: «Йа кросавчег!» Есть еще желающие это оспорить?!

– Если ты – сердце меча, то я – сам клинок, – сказал я, не заботясь о том, поймет ли меня человек. – А за разминку спасибо. Я повеселился.

Маньячка и Наоми ударили по рукам и победно поглядели на остальных. Хм… Кацу тоже на меня ставил? Мое высочество пребывает в удивлении.

В общем, все было прекрасно, кроме одного нерешенного вопроса – как свалить и, собственно, куда? Я не знаю, куда направляюсь, смогу ли выбраться и, главное, как возвращаться? Пока способен думать, пока меня не потащило вперед, я просто обязан решить эти вопросы так, чтобы не вмешивать в свои дела посторонних людей. Эти – даже не имперцы, у меня нет права распоряжаться их жизнями.

Поэтому после боя я расположился на носу яхты, согнав оттуда Маню, и посвятил себя решению проблемы с наименьшими потерями времени и затратами моих как психических, так и физических ресурсов.

Рационально было оставить Маню здесь и тихо смыться самому, но опять же неприемлемый вариант. Маньяки должны оказаться вместе как можно скорее. Я уже сейчас вижу ледяной ужас в глубине души девчонки, что будет дальше, даже представить страшно.

Отчаявшись дозваться, подруга с силой пихнула меня ногой. Не ожидавший такой подлянки с ее стороны, я рухнул в воду. В несколько судорожных гребков ушел в глубину, подождал, пока надо мной пройдет днище яхты, и только после этого вынырнул, сразу взлетев. Капитан Рийо в это время уже тормозил свой кораблик, остальные провожали мой стремительный взлет обалдевшими взглядами.

Такое же стремительное пикирование, и я остановился в трех метрах от Маньячки и скрестил руки, пристально глядя на нее. Ну ни капли вины! Зато сумасшедший блеск в глазах и предвкушение на лице! Погоди у меня, зараза белобрысая! С самой постной миной я стряхнул на нее всю воду с крыльев…

Минут через двадцать, после того как включились в игру все младшие члены команды (что характерно, на стороне Мани!), я наконец поймал эту… гм… хорошую девочку и нырнул вместе с ней в море. Протащив под днищем, вынырнул с другой стороны, мирно вернул на палубу и стряхнул воду с перьев на «отважных спасателей» моей боевой подруги.

– Темный паршивец! – выругалась девчонка, вся мокрая, и исхитрилась в третий раз за сегодня дотянуться до моего многострадального уха. – Маньяка на тебя нет!

– Апокалипсиса на тебя нет! – машинально ответил я, освобождая свою драгоценную часть тела.

Смысл брошенных в запале фраз дошел почти сразу. Маня сникла. Не позволяя загрустить надолго, подошел Рийо и что-то сказал смеясь.

– Он говорит, что теперь понимает, почему мы оказались за бортом, – тут же улыбнулась девчонка.

– Это она виновата! – возмущенно высказался я, ткнув в подругу пальцем, чем заработал новый тычок под ребра от Мани и вызвал у капитана смех.

Солнце уже закатилось, и Наоми отправила нас обоих сохнуть и переодеваться, пока не замерзли. Возражать ей не хотелось. А потом повела в кают-компанию, где уже собрались все, и накормила чем-то невообразимо вкусным. Это чудо было похоже на кремовые пирожные, только вкуснее, и есть надо было ложкой из стаканов.

Когда ужин закончился и мне отдали койку в одной каюте с Кацу, тот сразу лег спать. Чтобы не тревожить его, я вышел на палубу и сел у борта, глядя в ночное небо. Спать не хотелось совсем. В груди засела тревога, и на душе было так же черно, как в небе. Когда неприятности у меня, это привычно. Это не вызывает такого ужаса, как ситуации, когда попадают под удар те, кто мне дороги. Я боюсь только за их судьбы и жизни. За свою – никогда.

Гитара сама собой появилась в руках. Пальцы прижали аккорд, перебрали струны. Каждый раз, когда мне становится плохо, гитара, как щенок, сама ластится к ладоням, и струны звенят так чисто… Легенда как-то раз назвал меня «крылатая душа песни». Он был прав. Хотя бы потому, что руки подчинялись не мне, а рождавшейся под пальцами мелодии.

Когда пришли Кеншин, Кацу и Исаму, я, увлеченный своим делом, их не заметил. Кеншин вполне понятными жестами попросил меня спеть. Ну не посылать же его к демонам?.. После третьей песни появились Рийо и Амая. Маньячка за ужином шепнула мне, что ее имя значит «ночной дождь». Теперь иначе как Дождик я ее про себя не называл.

Когда появилась Наоми, я так и не понял. Маленькая женщина вдруг просто обнаружилась сидящей у моих ног. Она ничего не сказала, слушала, чуть склонив голову набок. Я смотрел в их лица и пел для каждого свою песню. Для Кеншина и Исаму – яркий блеск стали, звонкая ярость битвы. А для Кацу песни все до одной были темными. Ночь тайн и загадок для Дождика. Для капитана звучала песнь торжества и победы. Мне определенно нравились эти люди! Скажем так, пришлись по вкусу… хе-хе.

Это отвлекало меня от тоски. Рядом с Наоми струны зазвучали совсем не так, как за минуту до этого. Мелодия изменилась сама, превращаясь в тихую песню бесконечной печали. Старая, очень грустная темная баллада, пришедшая еще из прежнего мира, сама собой сплеталась в музыке. Баллада о темном менестреле, больше жизни любившем светлую эльфийку, покинувшую его и свой светлый лес ради воина-человека. Эльфийка лишила темного сердца и жизни…

 
Прощай, звезда моя, прощай,
Я спою тебе последнюю песню.
Прощай, любимая, прощай,
Прости безумцу предсмертную песню…
 

Темный менестрель, рыцарь слова, сжег свою лютню после последней песни и не жил – доживал оставшееся время, как тень. А эльфийка не прожила долго. Человеческий воин был ранен в сражении и умер у нее на глазах. Она приняла яд. Яд, убивший не только ее, но и обезумевшего темного, вскорости тоже умершего. Если темный однажды полюбил всей душой, это навсегда. Даже смерть не спасет от такого страшного проклятия, как любовь…

 
Свой путь я бросил в бесконечность,
И за тобой, моя любовь, отправлюсь в Смерть.
Лишь для тебя пройду сквозь вечность…
Хоть за тобой, звезда моя, мне не поспеть…
 

Зря я вложил в песню всю душу. Это моя тоска, мое отчаяние, не надо, нельзя выплескивать такое на других. Положив ладонь на хрупкое плечо моей спасительницы, я тихо сказал:

– Прости. Я не хотел причинять тебе боль.

Японка только улыбнулась и жестами попросила меня спеть о себе. О себе?! Ну, озадачила…

– У тебя что, ничего подходящего нету? – поинтересовалась неизвестно когда появившаяся Манька.

– Я не страдаю манией величия! – пришлось возмутиться, чтобы скрыть смущение. – Может, лучше о нашем черно-серебряном «клинке»? У меня есть подходящая песня!

– Ни фига, Крылатый! О себе!

– Зараза блондинистая.

– От заразы рыжей слышу! И вообще, не отвлекайся от темы! Наоми ждет.

Наоми и правда ждала. Молча, не прерывая поток моего возмущения, прекрасно видя растерянность. Но что я мог сказать о себе?!

– Не могу, – сказал я после минуты молчания.

– Тогда о чем хочешь, – перевела Маня следующую фразу японки.

– О моем боге! – Слова вырвались сами собой. – Пусть он меня услышит. И пусть знает, что я о нем не забыл, как он не забыл обо мне… когда меня убивали на алтаре.

Руки уже действовали сами по себе. Да и голос решил взбунтоваться – голосовые связки полностью перестроились без спросу! Я невольно скривился от резкой, мучительной боли, вызванной перестройкой. А пальцы брали аккорды, жестко перебирали струны…

Откуда эти строки? Не знаю. Может, сам Ветер и пел когда-то…

 
Не смотри назад, прошлого не вернуть!
Если повезет, встретимся опять…
Неповторим и одинок твой путь,
Веру в тебя у меня не отнять!
Неба последний луч в твоих ладонях тает,
Порой бессилен разум перед силой рока,
Жизнь, как и смерть, пощады не знает,
Но пусть тебе в пути не будет одиноко…
 

Бессмертие так эфемерно. Я никому не могу позволить убить моего бога. Он может забыть, кто он такой, и снова потеряться.

 
По грани бег, как по лезвию бритвы,
Меж Светом и Тьмой, из Хаоса к Бездне,
Не одолеть врага в последней битве,
И ты падешь, но поутру воскреснешь!
 

А чтобы не пришлось бежать следом по мирам, искать, пытаться вернуть из Бездны… нельзя позволить ему погибнуть. Мой бог, пусть и неправильный, зато живой. И не нужны ему молитвы и церкви. Моя душа – храм. Моя вера – щит ему.

Я же не слепой. Я же вижу, как ты не хотел снова потеряться, забыть то, что только начал вспоминать. Поэтому не позволю. Я ар’Грах – это ведь не только громкий титул и известная фамилия, но и неподъемная для любого другого тяжесть ответственности. Я владыка мира. Ты – мой бог.

 
Мой ветер, на заре проснись,
В вечность легла дорога.
Я с тобой ступлю по грани хрупкой кромки,
Чтобы новые звезды зажглись,
Для тебя, моего бога…
Твой путь будет ясен в тумана дымке!
 

Пальцы саднило. Вокруг была такая тишина, что пришлось открыть глаза, чтобы убедиться, что люди еще здесь. Что-то они на меня как-то не так смотрят. Быстро оглядев себя, я убедился, что даже не собирался трансформироваться. Вот только темный блеск на грифе… Поднеся к лицу левую руку, с удивлением растер меж пальцев кровь. Давненько уже не стесывал пальцы так сильно. Странно. Только я собрался попросить у подруги пластырь, как меня скрутило дикой болью!..

– Ха-а-а… – Я захрипел, схватившись за горло.

О Небо!.. Что это?! А-а, не могу говорить… и дышать тоже… больно!.. Вдохнуть невозможно… да что же это, демоны дери?!? Б-больно…

«Кости опять сломались… шесть или семь на этот раз… боль… растворить их, преобразовать… крыло-рука почти оторвано».

«Сейчас… потерпи, мне тоже больно… я помогу».

«Куда ты, эльфенок… не нужно тебе было бежать за мной. Нас бы не сплавило».

«Помолчи, бог. Ты отвлекаешь меня».

«Хорошо… Хорош бог – потащил за собой детей в засаду. Это мои враги и мои проблемы. Ты не сможешь, ребенок, сражаться рядом со мной со всеми врагами – их слишком много. Был бы один – можно было бы рискнуть вырваться, но… не могу рисковать. Не спровоцировать бы прорыв Инферно. Разберусь я с тобой, поганый демон, ты еще пожалеешь, что загнал меня в ловушку. Опять эти куски Хаоса пробуют меня на зуб… Не-е-ет, только не снова!.. Бездна, как больно!.. Не расслабляться! Защитить эльфенка и маленького оборотня!.. Мм… опять глаз лопнул, Бездна великая… Не отдам! Демоны Хаоса, Данька! Назад!!!»

«Утихни, Ветер! Маньяк знает, что делает! Небо!!! Как ты это выдерживаешь один?! Ну-ка, не отгораживайся больше… я помогу… если… Небо великое!.. Ох-х…»

«Не пытайся, эльфенок…»

«Заткнись! Мы оба здесь, ты не будешь оберегать меня сверх меры… Я сам хранитель!»

«Гонору-то сколько… До сердца добрались, твари… сейчас сжуют…»

«Я тебе умру! Выжечь!!!»

«…теплом в ледяной метели… смешной ты, Ван-эльфенок. Но твари разбежались, когда золото сетью оплело то, что от меня осталось. Все силы выложил. Отдохни, малыш, дальше сам справлюсь. Что, опять жрете руку-крыло?! Да подавитесь, новая отрастет…»

Ветер!!!

«Не бойся… я бессмертен… не надо, малыш».

Это я заберу. Ты не оставил меня одного, как я могу поступить иначе?! Эту боль, всю, я забираю себе. Можешь злиться. Все это синее пламя… Взял… Небо!!!

«Спасибо, малыш…»

Да лучше бы я сразу умер!!!

Ледяной синий огонь выжигал меня изнутри, вырываясь из-под кожи, я вспыхнул весь, я горел, и этот огонь был виден синим сиянием! Только дарил не жар, а холод… Почему же я до сих пор живой?! Сработали бы внутренние предохранители, пока не наступил болевой шок…

Через вечность, когда боль стала утихать, я обнаружил, что все еще стою на одном колене, крепко сжимая в руках стальной гриф. Синий огонь догорал последними языками в собственных глазах, стекал по лицу и растворялся холодом. Попытавшись подняться, упал. Гриф выскользнул из рук.

«Спасибо, братишка… за мной должок».

И ты туда же, Ван…

– Какой… к демонам… должок, мы же… братья… – ответил я по инерции вслух и тут же пожалел о содеянном.

Но я тебе это припомню! Дома!

«Договорились…»

Дальнейшие эпитеты оказались неудобопроизносимы. Кто-то склонился ко мне, и я увидел полные дикого ужаса глаза Маньячки. А потом – свою гитару. Надломленный в двух местах гриф, оборванные струны, вмятины…

Одним каким-то безумным прыжком я оказался радом с ней, коснулся осторожно, бережно поднял.

– Что же… как же так…

Сколько лет со мной эта гитара? Отец подарил мне ее на пятилетие. Каждый подарок отца – это единственный в своем роде, уникальный артефакт. Сначала просто игрушка, потом верная спутница и уже с давних времен неотъемлемая часть меня самого. Живая. А ведь она была далеко не хрупкой, стальной гриф сломать не так-то просто. И сейчас я слышал ее живой, звенящий стон боли. Боль и агония части моей собственной души, умирающей на моих руках. Что же я наделал?!..

Наоми принесла уже третью кружку какого-то горячего и градусного напитка. В этот раз содержание алкоголя увеличилось настолько, что я его почувствовал довольно отчетливо. Если она рассчитывала, что от этого мне станет легче, то расчеты эти были неверны.

– Как я это сделал? – глухо спросил я у Маньячки, скрепляя гриф шурупом у основания. Говорить было больно, но уже не настолько, как вначале.

– Никак, Ирдес. – Маня села рядом. – Она просто ломалась сама собой, ты ничего не делал. Тебе становилось хуже, и на ней появлялась новая вмятина или трещина.

Что?! Отец мой император, что же ты такое создал на самом деле?! Не оттого ли каждый раз мне становилось легче, когда держал ее в руках, что она забирала мою боль себе?! И это я ее искалечил. Потому что не убрал вовремя.

Гитара испарилась из моих рук. Я сделал все, что мог, стараясь ее починить, для большего ремонта нужно что-то посущественней, чем отвертка.

Надо что-то делать. Время плыть по течению прошло. Там подыхают мой бог, брат и друг, и, чтобы это прекратилось, я пойду на все.

– Маня, попроси компас и карту, – сказал я.

Карту мы расстелили на столе прямо в кают-компании. Зажмурившись, я поймал едва ощутимую нить направления, высчитал вектор по компасу.

– Вот сюда… – Палец заскользил по бумаге и затормозил на крохотной точке среди океана. Остров рядом с Японией. Территориально должен принадлежать этой стране. – Это что?

Наоми четко произнесла:

– Хасима. – Взглянув на меня, удивленно подняла брови и повторила: – Хасима?! – После моего кивка перевела взгляд на Маньячку и что-то быстро защебетала.

– Она говорит, что Хашима запрещена к посещению как слишком опасная зона, и спрашивает, уверены ли мы, что нам туда, – перевела Маня, слегка исказив название острова.

– Скажи, что мы экстремалы-паркурщики и наша группа направлялась именно туда, – ответил я.

Подруга взглянула на меня с некоторой неуверенностью.

– Ирдес, они ведь захотят удостовериться, что будет еще один катер и что нас заберут.

Это было нежелательно. Меньше всего хочется вмешивать людей.

– Мань, вспомни, что заставило нас отправиться в путь. Скоро это повторится, силы наших братьев не бесконечны и сопротивляться просто не достанет воли. Придумай что-нибудь. Отговорись. Соври, в конце концов. Этих людей не должно быть даже в пределах видимости острова. Мы не имеем права распоряжаться их жизнями.

– Я ведь не ты, принц, – вздохнула девчонка. – Я не умею, как ты…

– Там умирает твой брат. Умирают мой бог и мой брат. От твоих поступков и слов зависят жизни, – жестко, без капли сочувствия и участия сказал я, глядя прямо в синие глаза. – Сейчас жизни всех зависят только от тебя.

Плохо использовать на друзьях свою врожденную способность повелевать. Непростительно с моей стороны. Но то, что там творится… Совесть потом сожрет. Когда вытащу Даньку, Вана и Феникса. А пока не до сантиментов.

– Слушаюсь, ваше императорское высочество, – спокойно ответила Маньячка. Без ехидства, веселья, ядовитости. Ровно и серьезно.

А ведь она меня не простит. Никогда. Ни-ког-да.

Холодно стало внутри. Холодно и жутко. Как недолго длилось мое пьянящее, как вольный полет, счастье. Умение повелевать всегда было той чертой, которая стеной вырастала между мной и другими. Ты меня не простишь и больше не поверишь, как верила прежде. Дружбе конец. «Клинок» больше не будет спаян так, как сейчас. Может, это и к лучшему…

Теплая сухая ладошка обхватила мою руку. Женщина внимательно глядела на меня снизу вверх.

– Не надо обижать друга, мальчик, – с сильным акцентом, но вполне разборчиво сказала мне японка на русском. – Друг может обидеться. Мы поможем тебе.

Не знаю, что за выражение нарисовалось на моем лице, но Исаму и Кеншин подавились смешками. А как ловко прикидывались!.. Ни разу не прокололись!

– Нет, не поможете, – сказал я. Сейчас придется быть предельно жестким. Главное, не смотреть при этом на Наоми, а то все возражения застревают в горле. – Вы всего лишь люди. Хрупкие и недолговечные, слабые создания, которым нет места в битве демонов.

– Мы воины, мальчик, – с менее заметным акцентом, чем у жены, сказал капитан.

– Когда вы станете трупами, будет плевать, кем вы считали себя при жизни. Трупы из вас сделают быстро. А кому не повезет умереть сразу, тот пожалеет о своей участи.

– Если это так опасно, почему ты берешь с собой ее? – Дождик подошла вплотную к замершей каменным изваянием Маньячке.

– У нее спроси.

Маня обернулась к Дождику, медленно растянула губы в неповторимой маньячной усмешке и коротко, страшно рассмеялась, заставив девушку шарахнуться в сторону. Мурашки по коже даже у меня побежали. Смех идеального психопата. Еще проникновеннее и страшнее звучит только дуэтом.

– Вы будете только помехой. Если мне придется тратить силы еще и на то, чтобы защитить ваши жизни…

Кацу выбрался из своего темного угла, подошел, встал напротив. Он смотрел открыто, прямо и без страха.

– Императорское высочество… – словно смакуя эти слова, произнес японец. В этой семейке хоть кто-нибудь не знает русский?! – Знатный улов попался в шторм! Темное подданство принять, что ли?.. Если принц – чтец душ, то счастлива та империя. Примете меня, ваше темное высочество, в свою империю?

Какой еще чтец и чьих душ?!

– Приму, – оскалил я клыки, заставляя зрачки отразить алый блик. – Если не будешь путаться под ногами, человечек.

Ни тени страха, смущения или неуверенности. Только кривая, злая усмешка мне в ответ.

– Договорились.

Следующие сорок минут я потратил на отстаивание своей точки зрения и исполнение намеченного плана. Насколько проще иметь дело с имперцами – приказал, и они подчинились правящей крови! Больше всего свое право на драку отстаивал Кеншин. Но, еще раз уточнив у Кацу насчет его намерения принять темное подданство, устно принял его в имперцы и приказал объяснить Кеншину, почему тот останется на яхте.

– Хорошо, – в конце концов вынужден был согласиться на мои условия (замечу – компромиссные!) Рийо. – Мы довезем тебя до Хасимы. И увезем обратно, когда ты закончишь бой.

– Именно так.

Вот только кто сказал, что будет бой? Я не буду нарываться без лишней необходимости. Не идиот же. А еще надеюсь, что телефон капитана спутниковый, потому что я должен сделать один звонок.

– Командир, это Крылатый. У нас проблемы. Закрой линию от прослушивания, у нас крайне серьезные проблемы…

Внимательно выслушав мою историю, Дрэйк выругался и сказал:

– Твою мать, Ирдес! Почему ты не позвонил раньше?!

– А что бы я сказал тебе раньше?! Маньяк мертвый лежит в морге, Маньячка лишилась рассудка и скорее всего не выживет, мой личный бог и Апокалипсис пропали в неизвестном направлении?! Ах да, еще Глюк, Легенда и Рысь в коме и едва ли очнутся когда-нибудь, и мой старший брат в таком же положении?!

– Все, все, не злись. Понял. У нас нет стационарной точки выхода, а на территорию Японии проникнуть, сам знаешь, не так-то просто. Попытаюсь пробиться. Ориентировка на маячок Вана?

– Вана и Маньяка.

– Ирдес… – Дрэйк тяжело вздохнул, и я впал в ярость.

– Дрэйк, если ты рот по этому поводу не заткнешь, то лишние зубы я тебе выбью! – прорычал я, не сдержавшись. – В общем, я понял, если что, рассчитываю только на себя.

– Я этого не говорил! – тут же рявкнул командир. – Я сказал, что приложу все силы, чтобы пробиться к аварийной точке прорыва Хаоса!

– Хорошо, – помолчав, сказал я. – Но помни, что там бог, за которого я сам убью любого. Не навреди ему.

…На яхте тихо. Только приглушенный, слышимый как тихое урчание шум двигателя и ветер в лицо. Соленый ветер моря. Вся моя одежда уже пропиталась солью насквозь. Кроссовки вообще не подлежат восстановлению. И никаких мыслей в голове. Только музыка в стиле «dark metal» звучит в динамике наушника одолженного у Кацу плеера. Обычно я не слушаю музыку в наушниках. Только сейчас нужно выбить из головы лишние мысли. В идеале – вообще все. А еще мне плохо. Так плохо, как не было уже очень давно. Сдохнуть хочется. Взять Ванов пистолет и застрелиться.

Манька меня не заметила. Странно. Обычно всегда замечает. Только в этот раз прошла, забралась на нос и не заметила, что я уже давно сижу по другую сторону от того места, где она только что уселась.

– Мань…

Она вздрогнула, резко повернулась.

– А, это ты. – И снова отвернулась, глядя в черную воду моря.

– Мань, прости меня. Пожалуйста. Я так больше никогда не буду, клянусь.

Говорю и сам себе не верю. Знаю, что никогда так с ней больше не поступлю, а все равно не верю. Как пусто звучат слова. Да как же мне заставить тебя услышать меня?! И что же ты все молчишь?!

– Я не хотел…

– Хотел, – вдруг отозвалась Маньячка предельно холодно. Спрыгнула на палубу. – Для тебя любой человек или нечеловек, неважно – это тот, кто обязан тебе подчиниться. Ты правитель по праву крови. Ты можешь воображать себе, что кто-то тебе равен, но никогда на самом деле не сможешь этого признать. Из нас только Вана ты признаешь равным, Ирдес.

– Что ты говоришь такое?! – Я соскочил на палубу, встав напротив подруги, и увидел отблеск льда и горечи в ее глазах. – Маня, это все неправда! Я сорвался, это правда, сорвался, потому что схожу с ума, чувствуя боль Вана и Ветра, как свою, потому что устал, как последняя гончая на охоте, я сорвался! Но это не повторится никогда, никогда!

– Не ври хотя бы сам себе… – устало бросила девчонка, разворачиваясь, чтобы уйти.

– Нет!!! – Схватив ее за руку, я повернул подругу лицом к себе. – Услышь же меня наконец! Я виноват перед тобой, да! Но я тебе клянусь, клянусь своими крыльями, я этого не хотел!

– Не оправдывайтесь, ваше высочество, вам не идет. Ты носишь маску, Ирдес. Маску для людей. Только сегодня из-под нее наконец проступило твое истинное лицо.

Что она такое говорит?! Она меня что, совсем не знает?! Или это разлука с братом так пагубно на ней сказывается?..

– Маньячка, да очнись же ты! Посмотри на меня! Только с тобой, Юлькой, Данькой, Ваном, Легендой и Глюком я – это я! Все остальное – это маски! Маска повелителя, маска принца, маска…

– Нет, принц, – оборвала меня Маня. – Для тебя все это – только игра. Большая игрушка, которую не хочется терять. Которую ты бросишь, когда наиграешься. Я сама люблю играть и не хочу больше быть для тебя игрушкой.

Меня трясло от осознания того, кем… скорее даже, чем я стал в глазах подруги. Вытащив дагу из личного пространства, я вложил ее в ладонь Маньячки. Сжал ее пальцы на рукояти.

– Бей, Маня. И в глаз бей, чтобы наверняка. Потому что если я действительно такой ублюдок, как ты говоришь, жить с этим я все равно не смогу. Бей, или я сам сложу крылья и разобьюсь о ближайшую скалу, которую найду. Не хочешь в глаз, бей в горло, только вверх, чтобы лезвие достаточно повредило мозг. – Подведя ее руку поближе, я упер лезвие себе под подбородок. – Ну же, Маньячка. В этот раз я действительно стану для тебя жертвой. И даже не буду сопротивляться.

Манька действительно ударила. Только раскрытой ладонью и по лицу. И пока она виртуозно словесно извращалась, я с умилением смотрел на нее и понимал – услышала. Поняла. Простила. Все равно что жить дальше позволила. Напоследок послав меня в долгий путь, она развернулась, чтобы отправиться в каюту. Наш разговор уже и так привлек лишнее внимание. Хорошо хоть не вмешивались.

– Маньячка! – окликнул ее я, улыбаясь, как самый счастливый в мире идиот. – Как же хорошо, что ты, зараза блондинистая, есть рядом.

– Сам зараза, – фыркнула в ответ подруга. – Я тебя тоже не брошу. Нужна же мне стойкая жертва!

Как же хорошо просто смеяться в ночи с существом, которое тебе так близко и дорого! Пусть оно и не человек даже, как считалось раньше, а вообще непонятно кто! Как хорошо не быть одному!..

До острова было почти двое суток пути. И все свободное время я посвятил отсыпанию. Я спал, просыпался, чтобы поесть и погонять Кеншина по палубе на мечах, и опять спал. Посмотрев, как я разминаюсь с тяжелым фламбергом, драться со мной моим оружием люди отказались наотрез. Тяжелый меч почти с меня длиной в моих руках смотрелся… ну, не к месту, по меньшей мере. Нелепо. Если бы я не умел с ним обращаться, так и вовсе было бы смешно. Привычный, как собственная рука, непомерно тяжелый все время, пока я не в боевой ипостаси, и все равно порхает не хуже легкого клинка. А разминки мне требовались ежедневные, если не сказать ежечасные.

До Хасимы оставался еще почти день пути, подойти на нужное расстояние мы должны были только к вечеру.

Мой сладкий дневной сон был нагло прерван часа в два. Маня без церемоний скинула меня на пол и еще и пихнула в бок.

– Чего тебе? – недовольно проворчал я, пытаясь прикинуться веником.

– Выметайся на палубу, быстро! – Маньячка никогда не рычит без дела. А если рычит, значит, дело того стоит.

В прыжке развернув крылья, я уже через несколько мгновений оказался снаружи… чтобы нос к носу столкнуться с вышедшим из мини-телепорта темным в церемониальных одеждах. С темным, который схватил меня за шиворот, как пушинку приподнял, встряхнул так, что у меня зубы клацнули, и рявкнул в лицо:

– Да что ж ты творишь, паршивец малолетний?!

Мой кулак врезался в дядину челюсть прежде, чем я успел сообразить, что делаю. Император проехался по палубе, повстречался головой с бортом, поглядел на меня и задумчиво потер челюсть.

– Вообще-то до твоего появления я спал, – ответил я, изобразив оскорбленную невинность. – А что, нельзя?

Поднявшийся на ноги дядя взвыл что-то нецензурное и с трудом сдержал начало неконтролируемой трансформации.

– Ты хоть когда-нибудь головой своей умной по назначению пользуешься?!

– Каждый день! Я в нее ем, – с убийственной серьезностью поведал я.

Дядя, не сдержав улыбки и смешка, подошел и внимательно взглянул мне в глаза, накрыв плечо ладонью.

– Я думал, ты умер.

– Первый раз, что ли?

– Предполагаю, что и не последний?

– Все может быть, тут над собой я не властен. Дядя, а ты что здесь делаешь? Вокруг Японии же антителепортный барьер стоит.

– А я попросил о дипломатическом визите и в последний момент перенастроил точку выхода по твоему маяку. Потом предъявлю им покушение на мое величество, замаскированное под несчастный случай. Пусть побегают. – И дядя многообещающе усмехнулся. – А теперь, дорогой племянник и гордость рода, рассказывай, как дошел до жизни такой.