Текст книги "Открытое море"

Глава 37

Пароход, курсирующий в шхерах, пристал к Деревянному пирсу. Еще издалека Штеффи увидела стоявшую на палубе Нелли. На ней было платье с желтыми цветами, то самое, которое тетя Альма сшила ей к школьному выпускному. Первый день осени выдался теплым.

Нелли была очень возбуждена. Она болтала без умолку о вернисаже, портрете и Карите Борг.

«Надеюсь, она не разочаруется, – думала Штеффи. – Надеюсь, портрет получился красивым. Надеюсь, госпожа Борг не забыла ее».

Сестры доехали на трамвае до галереи, расположенной недалеко от центра. Штеффи не сразу нашла нужный переулок.

– Мы не опоздаем?

Нелли волновалась.

– Нет. Сейчас ровно два.

В десять минут третьего они стояли у галереи. За стеклянными дверями толпились люди. Некоторые были при параде, другие – в повседневной одежде.

– Ну что, пошли?

Нелли кивнула. Штеффи открыла дверь.

Гул стоял оглушительный. Официантка протискивалась через толпу, неся поднос с бокалами.

– Пожалуйста, угощайтесь! Напитки безалкогольные.

Они взяли по бокалу пенистой светло-золотистой жидкости.

– Фу, кислятина!

– Не пей, – сказала Штеффи. – Поставь где-нибудь бокал.

Легче сказать, чем сделать. Зал набит битком. До картин не добраться.

– Где Карита?

Нелли огляделась.

– Подожди. Где-нибудь найдем.

В толчее Штеффи заметила два знакомых лица. Лиллемур и Ян, друзья Свена. Штеффи отвела взгляд. Ей не хотелось с ними встречаться. Особенно после того, что Свен рассказал про Яна и Ирене.

Но Лиллемур уже увидела ее и стала пробираться через толпу, неся перед собой заметно округлившийся, хотя и не такой большой, как у Веры, живот.

– Стефания! Вот здорово, что ты здесь! Я соскучилась по тебе.

Ее слова прозвучали вполне искренне.

– Я не буду ни о чем спрашивать, это не мое дело, – сказала Лиллемур, – но мне очень жаль. Ты замечательная, Свену так с тобой повезло!

Лиллемур понизила голос до шепота.

– Это из-за Ирене?

Штеффи кивнула.

– Надо быть снисходительнее, – сказала Лиллемур. – Как я, например. Но ты молодая и красивая. Жаль, что все так вышло.

– Лиллемур! – позвал ее Ян, стараясь перекричать шум толпы. – Иди сюда, здесь Седергрен!

Лиллемур тронула Штеффи за плечо.

– Может, еще увидимся, – сказала она. – До встречи, Стефания.

Нелли удивленно посмотрела на сестру.

– О чем это она? Что ей жаль?

– Да так, пустяки, – ответила Штеффи. – Мы говорили об одном общем друге.

– О Свене, – перебила ее Нелли. – Я же его знаю!

Появление Кариты Борг избавило Штеффи от необходимость отвечать.

– Нелли! Нелли, милая! Как славно, что ты пришла! А это, я полагаю, твоя старшая сестра. Приятно познакомиться!

Она повернулась к мужчине, стоявшему рядом.

– Вот она, малышка Нелли. Девочка послужила мне моделью для «Еврейской мадонны I и II».

«Еврейская мадонна»? Штеффи охватило дурное предчувствие.

– Это две картины? – спросила Нелли.

– Да, – ответила Карита. – Разве вы их еще не видели? Они вон в том зале.

– Пошли, – выпалила Нелли и схватила Штеффи за руку. – Пошли, посмотрим!

– Сходите, – сказала Карита и рассеяно махнула рукой. – Сходите посмотрите. Увидимся позже.

В соседнем зале было не так людно. Казалось, что гостей больше занимали разговоры и напитки, чем картины.

Оба портрета Нелли бросались в глаза сразу при входе в зал.

Слева висела картина, написанная Каритой Борг на острове. Нелли сидит в кресле, накрытом разноцветной тканью. На ней платье с желтыми цветами. Ее розовое личико обращено к пухленькому лепечущему младенцу, которого она держит на руках. Картина лучится теплым золотистым светом.

Справа другой портрет такого же формата с похожим мотивом. Девочка с чертами Нелли держит на руках младенца. Но цвета холодные: серые и голубые. Глаза девочки провалились, голова обрита наголо. Девочка одета в полосатую тюремную робу. На заднем фоне – ограждение из колючей проволоки. Ребенок на руках девочки мертв.

Штеффи покосилась на сестру. Нелли стояла, широко распахнув глаза и приоткрыв рот.

– Там, – запнулась она. – Это ведь не я?

– Нет, – сказала Штеффи, – это не ты, Нелли.

Внутри Штеффи все клокотало от гнева. Кто дал право Карите Борг изображать Нелли в таком виде?

Лицо Нелли исказилось. Она вот-вот была готова расплакаться.

– Она похожа на меня! Штеффи, она похожа на меня!

Ее голос стал тонким и пронзительным.

Тут в зал вошли мужчина и женщина.

– «Еврейская мадонна I и II», – прочитала женщина в каталоге выставки.

– Впечатляет, – сказал мужчина, – очень, очень впечатляет.

– Заставляет задуматься, – в тон ему ответила женщина.

– А какое изысканное цветовое решение!

– Тысяча двести крон. Довольно дорого. Но формат, конечно, большой.

– Пойдем, – сказала Штеффи сестре. – Пойдем отсюда.

Они протиснулись через главный зал к выходу. У дверей их остановила Карита Борг.

– Уже уходите? А я хотела представить Нелли кое-кому…

– Да, мы уходим, – сказала Штеффи. – И будьте любезны впредь оставить мою сестру в покое.

Карита Борг подняла брови.

– Я что-то не понимаю?

– Да, вы не понимаете, – повысила голос Штеффи. – Вы ничего не понимаете. Вы не понимаете даже того, что сами рисуете. Вы пользуетесь страданиями других. Вы – самый бессердечный человек из тех, кого я знаю!

– Должна вам сказать, – холодно ответила Карита Борг, – что у вас, девушка, – как вас там зовут? – у вас весьма поверхностный взгляд на искусство. А сейчас простите, у меня интервью.

Она повернулась к ним спиной и улыбнулась в объектив фотоаппарата. Сверкнула вспышка.

Глава 38

Нелли не знала, что было хуже всего на вернисаже. Сама картина или поведение Штеффи. Не следовало кричать на Кариту и позориться перед людьми. Можно было просто уйти оттуда, тихо и спокойно.

Штеффи все еще заметно нервничала. Она бежала по центральной улице, словно галерея и Карита преследовали ее.

– Не беги так быстро, – взмолилась Нелли.

Штеффи замедлила шаг и посмотрела на сестру.

– Знаешь что? Давай сходим в кондитерскую. Хочешь?

– Хочу.

Нелли огляделась. На другой стороне улицы виднелась позолоченная вывеска и большое окно кондитерской.

– Вот!

Штеффи заколебалась.

– Давай поищем другую.

– Здесь так красиво! Почему мы не можем пойти сюда?

Штеффи продолжала медлить.

– У меня есть деньги, – сказала Нелли. – Если ты боишься, что тут слишком дорого.

– По поводу денег не волнуйся, – ответила Штеффи. – Я угощаю. Здесь не дороже, чем в других местах.

Они пересекли улицу и вошли в кондитерскую. Как красиво! Мебель обтянута красным бархатом, на стенах – большие зеркала в позолоченных рамах. Официантки одеты в белые блузки, черные юбки и кружевные передники.

Девочкам повезло – у окна только что освободился столик. Официантка поспешила убрать пустые чашки и блюдца.

– Хочешь горячего шоколада?

– Хочу.

– А пирожное?

– Да.

Нелли выбрала пирожное со взбитыми сливками и зеленым марципаном. Штеффи заказала себе чашку кофе и шоколадный бисквит.

Настоящие взбитые сливки. Нелли держала их во рту, а они таяли. Нежные сливки, горьковатый шоколад и сладкий марципан – чудесный вкус.

На какое-то время Нелли почти забыла о вернисаже. Но едва она слизнула остатки сливок, как у нее заныло под ложечкой.

– Штеффи, – сказала она, – как думаешь, Карита очень рассердилась?

– Рассердилась ли она? Какое тебе дело до нее? Она так с тобой обошлась!

– Светлая картина красивая, – пробормотала Нелли.

– А вторая?

– Все равно, ты зря раскричалась. Все смотрели на нас.

– Ну и что?

Глядя на выражение лица Нелли, Штеффи сменила тон.

– Прости, Нелли. Мне и правда не стоило кричать. Но я просто взбесилась! Я хотела тебя защитить.

Нелли кивнула.

– Знаю. Я не сержусь на тебя.

– Хочешь переночевать в городе? Я позвоню тете Альме и скажу, что ты останешься у меня.

Нелли с радостью осталась бы у сестры. Но она знала, что утром Штеффи переезжает. Это был ее последний вечер в семье Карлсcон. Наверняка они хотели провести его вместе.

Она покачала головой.

– Я поеду домой. Проводишь меня на пароход?

– Само собой. У нас есть еще два часа. Можем погулять или сходить в кино, если есть дневной сеанс.

– В кино?

В голосе Нелли прозвучал ужас. Пятидесятники[13]13
  Пятидесятники – евангельские христиане, последователи пятидесятничества, одного из направлений протестантизма.


[Закрыть] запрещают кино.

– Извини, – сказала Штеффи. – Я забыла. Не будем понапрасну гневить Бога. Лучше прогуляемся. Погода чудесная.

Они вышли из кондитерской: небо было безоблачно, солнце припекало. Сестры отправились по Авеню к площади Гёта.

– Тут праздновали окончание войны, – сказала Нелли. – Я помню.

– Да, – ответила Штеффи. – Сегодня исполняется ровно шесть лет с того дня, как началась война.

– Сегодня?

– Да.

– Если бы войны не было, – спросила Нелли, – интересно, как сложилась бы наша судьба?

– Мама осталась бы жива.

Нелли почувствовала, что настал удачный момент для вопроса.

– Штеффи, а папа тоже умер?

– Не знаю, – ответила та. – Я не знаю, Нелли. Но никто не смог его разыскать.

– Тогда он, скорее всего, умер.

Штеффи не ответила. Она взяла руку Нелли и сжала в своей ладони.

– Поехали куда-нибудь, – предложила старшая сестра. – Например, в Слоттскуген.

Они вышли из трамвая и по дорожке пересекли широкий газон. У подножия холма, на вершине которого находится пруд с тюленями, торговали воздушными шарами и ветряными вертушками.

– Хочешь вертушку?

Нелли помотала головой. Она уже взрослая.

Морем и рыбой запахло еще до того, как они подошли к пруду. В зеленоватой воде плавали тюлени.

Нелли видела тюленей у острова, но так близко и так много сразу – никогда. Звери ловко двигались в воде, ныряли, переворачивались на спину и обратно на живот. Время от времени то один тюлень, то другой высовывал из воды голову и оглядывался по сторонам.

Бедные тюлени – сидят в пруду, вместо того, чтобы свободно плавать в море!

Девочки еще долго гуляли по парку Слоттскуген, разглядывая самых разных животных – лосей и оленей, лошадей и коз, осторожных лисиц и щеголеватых павлинов.

Время пробежало незаметно, осталось всего полчаса до отплытия парохода Нелли.

Штеффи проводила сестру к Деревянному пирсу и дождалась, пока та поднимется на борт. Помахала Нелли рукой. Судно отчалило. Штеффи стояла на пирсе до тех пор, пока пароход не скрылся из глаз.

Глава 39

Комната, которую снимала Штеффи, находилась в подвале частного дома. Хозяйка долго извинялась, но Штеффи это нисколько не смущало: летом на острове она всегда жила в подвале – остальные комнаты сдавали дачникам. Окна располагались высоковато, в целом же комната была уютной и довольно светлой, по крайней мере сейчас, в погожие сентябрьские дни.

Штеффи было непривычно, приходя домой, оказываться в одиночестве. Ужин она не готовила, довольствовалась чаем и бутербродами, зато взяла привычку обедать в больничной столовой для персонала. По воскресеньям Штеффи неизменно ждали к обеду Карлссоны, если она не уезжала на остров.

Одиночество навевало Штеффи грустные мысли. Ей казалось, что такая жизнь теперь никогда не кончится. Каждое утро Штеффи будет просыпаться и собираться на опостылевшую работу, каждый вечер будет возвращаться в комнатку с чужой мебелью и керосиновой плиткой. Наверное, у нее никогда не будет настоящего дома.

На острове у тети Марты с дядей Эвертом хорошо, но она не может там оставаться. Она выросла и должна обеспечивать себя сама.

Через несколько недель после переезда на новую квартиру Штеффи разрешили навестить Юдит в клинике для душевнобольных в Лилльхагене. Она отправилась туда, купив по дороге апельсин.

Штеффи едва помнила вкус этого оранжевого фрукта. В годы войны апельсины не продавали. Но вот совсем недавно прибыл первый корабль с апельсинами и еще один с бананами. Как-нибудь в воскресенье, когда цены немного упадут, она купит бананов и угостит малышей Карлссон. Штеффи представила себе лицо Нинни, впервые в жизни пробующей нежный сладкий банан.

Апельсин обошелся недешево. Но Штеффи хотела порадовать Юдит.

Пересаживаясь с трамвая на автобус, Штеффи, наконец, доехала до клиники. Корпуса больницы были новые, светлые и современные. Штеффи сказали, в каком отделении лежит Юдит, и пропустили в длинный коридор, по обе стороны которого тянулись ряды дверей. Откуда-то доносились тихие причитания. Резко пахло лекарствами, стерильностью и еще чем-то удушливым и сладковатым.

– Вы к кому?

Санитарка в голубом платье и белом фартуке вышла из палаты и остановилась перед Штеффи.

– Я пришла навестить Юдит Либерман.

– Она в гостиной, – ответила санитарка.

Пройдя метра три по коридору, она обернулась:

– Вам туда.

– Спасибо.

Гостиная располагалась в конце коридора. Комната была просторная и светлая. Но стоило взглянуть на сидевших в комнате женщин, как ощущение спокойствия и порядка сразу пропадало. Одна медленно и обстоятельно рвала газету на узкие полоски. Другая задрала подол сорочки и с недоумением рассматривала свои чулки. У третьей вдруг случился приступ. Она вскочила, принялась кричать и срывать с себя одежду. Санитарка вывела ее прочь из комнаты. Женщина плевалась и сквернословила, но покорно следовала за ней.

Лицом к окну сидела худенькая фигурка в больничном халате. Ее короткие курчавые волосы светились на солнце, словно нимб. Она что-то тихонько напевала.

– Юдит, это я, Штеффи.

– Стефания Штайнер из Вены, – сказала Юдит.

Она говорила с трудом, спотыкаясь на каждом слове.

– Как ты?

– Я умерла, – проговорила Юдит. – Я умерла. Они ошиблись. Они похоронили Эдит вместо меня.

– Ты не умерла, Юдит! Ты двигаешься и разговариваешь.

Хотя в каком-то смысле девушка на стуле права. Перед Штеффи сидит не та Юдит, не та упрямая, проницательная и острая на язык Юдит, которую Штеффи знала последние два года. Бледная кожа с россыпью веснушек, тонкий нос и изогнутые брови остались прежними. Курчавые волосы начали отрастать. Но голубые глаза потеряли блеск. Юдит не было, осталась только маска. Сама Юдит была где-то в другом месте.

Штеффи взяла стул и села напротив Юдит. Взяла ее за руку. Ладонь Юдит была холодной и безжизненной. Штеффи попыталась согреть ее теплом своих рук.

– Юдит, – сказала она. – Не бойся. Ты скоро поправишься и…

«…вернешься домой», – хотела она сказать. Но поняла, что Юдит некуда возвращаться.

Юдит не смотрела на Штеффи. Она снова принялась напевать. Это была песенка на идише. Что-то про маму.

Штеффи долго сидела рядом с подругой. Сначала она пыталась разговорить Юдит, но та не отвечала, и Штеффи оставила свои попытки и просто держала ее за руку.

– Время посещения закончилось.

Вошла та же санитарка, что показала Штеффи путь в гостиную. Ее острый подбородок упирался в накрахмаленный белый воротник с форменной брошкой.

Штеффи поднялась. В последний момент она вспомнила про апельсин. Достала его из бумажного кулька, положила на колени Юдит и накрыла фрукт ее ладонью.

– Апельсин, Юдит. Ты помнишь? Апельсин!

Юдит потрогала пористую кожицу апельсина. Вид у нее был непонимающий.

– Почисти его.

Юдит убрала руку. Апельсин упал и покатился по полу. Санитарка подняла его.

– Я позабочусь, чтобы она его съела. Иначе кто-нибудь заберет.

– До свидания, Юдит. Увидимся.

Штеффи протянула руку и погладила Юдит по коротким завиткам волос, ей показалось, что по губам Юдит скользнула тень улыбки. Но, скорее всего, это просто ей почудилось.

– Она поправится? – собравшись с духом, спросила Штеффи санитарку, когда они вышли в коридор.

– Трудно сказать. Доктор собирается попробовать электрошок. Некоторым помогает.

Штеффи вздрогнула. Электрошок – звучит отталкивающе. Но если это поможет…

Идя по освещенной солнцем улице к автобусной остановке, Штеффи чувствовала себя так, будто провела в больнице вечность. Но часы и расписание автобуса говорили о том, что прошло лишь тридцать минут.

Она вдруг подумала, что санитарка с острым подбородком заберет апельсин себе. Глупости какие! Разумеется, его съест Юдит. Если только захочет.

Глава 40

Несколько дней спустя, когда Штеффи была на работе, заведующая лабораторией вдруг крикнула из своего кабинета:

– Стефания, к телефону!

Кто же это? Давая кому-нибудь свой рабочий номер, Штеффи всегда предупреждала, что звонить можно лишь при крайней необходимости.

Первая мысль была про Юдит. В клинике для душевнобольных на всякий случай записан номер телефона Штеффи.

А вдруг это Свен? В глубине души Штеффи надеялась, что он позвонит. Она не знала, есть ли на свете что-нибудь такое, что может изменить ее решение. Но ей хотелось еще раз увидеться со Свеном, чтобы убедиться, правильно или нет она поступила.

– Алло?

Ее рука, державшая трубку, вспотела.

– Штеффи?

Звонила тетя Марта. Страх снова охватил Штеффи. Не случилось ли чего с дядей Эвертом? «Мины», – промелькнуло у нее в голове. В море осталось много мин, и недавно подорвалась рыбацкая лодка, хотя весь экипаж уцелел.

– Да?

– Штеффи, – снова начала тетя Марта, и Штеффи поняла, что никакого несчастья не произошло. – Штеффи, как можно скорее позвони в еврейскую общину. Госпожа… подожди минутку.

Тете Марте пришлось надеть очки, чтобы прочесть имя, записанное на листке. Имя было знакомо Штеффи. Она хорошо помнила даму, которая весной помогла ей заполнить бланки для поиска папы.

Во рту пересохло.

– Это насчет папы?

– Не знаю. Она хочет поговорить с тобой. Но на плохие известия не похоже.

Штеффи записала номер телефона.

– Позвони прямо сейчас.

– Хорошо.

Разговор был окончен, но Штеффи добавила:

– Ничего не говорите Нелли и тете Альме. Если я что-нибудь узнаю, приеду в субботу и сама расскажу.

Тетя Марта поняла.

– Я ничего не скажу. Только перезвони мне, если сможешь.

– Вечером, – пообещала Штеффи.

Она положила трубку и попросила разрешения сделать еще один звонок. Заведующая была недовольна, но когда Штеффи ей все объяснила, сказала:

– Конечно. Удачи.

Дрожащей рукой Штеффи набирала номер. От волнения цифры путались, и приходилось начинать заново.

– Минуточку, – ответил ей женский голос. – Я посмотрю, здесь ли она.

Ожидание показалось бесконечно долгим, наконец в трубке раздался тот же голос. Штеффи охватило разочарование. Неужели придется перезванивать позже?

– Она сейчас занята. Как вас зовут?

– Стефания Штайнер.

– Минуточку, – снова сказала женщина.

Прошло всего полминуты.

– Стефания?

Штеффи узнала голос. Это была дама, у которой Штеффи заполняла бланки.

– Да.

– Думаю, у меня для вас хорошие новости. Но не забывайте, что данные не проверены.

Дама сделала паузу, словно ожидая ответа.

– Я понимаю.

– Мне позвонил один человек, – сказала дама. – Его фамилия Гольдшмит. Он сообщил, что вы встречались в Уддевалле. Это так?

Гольдшмит. Тот человек, что знал папу.

– Да.

– Сейчас он в лагере для беженцев. Он и несколько его друзей по очереди сидят возле приемника и слушают немецкие радиостанции, которые передают имена и фамилии людей, ищущих своих близких. Дежурство ведется круглые сутки. Вчера поздно вечером Гольдшмит услышал имя вашего отца, Антона Штайнера. Тот искал своих дочерей в Швеции.

– Где он?

– Должно быть, в Еврейском госпитале в Вене, такой адрес был в телеграмме.

Вена. Папа вернулся в Вену. В Еврейский госпиталь. Как врач или как пациент?

– Вот все, что мне известно, – сказала дама. – Я повторяю, эти данные получены из вторых рук. Но вам следует отправить телеграмму в Вену. Странно, мы посылали туда запрос. Вы получили ответ?

– Да. Они ничего не слышали о папе.

– Что ж, – сказала дама. – Стоит попытаться еще раз, не так ли?

Штеффи поблагодарила ее и положила трубку. Она отпросилась с работы на остаток дня и поехала на центральный городской телеграф.

«Телеграмма др. Антону Штайнеру, Еврейский госпиталь, Вена, Австрия от Стефании Штайнер, Гётеборг, Швеция 3 октября 1945

Папа точка Скучаю по тебе точка Пошли телеграмму точка С нами все хорошо точка Штеффи»

Ей пришлось выгрести всю мелочь, чтобы заплатить за телеграмму.

– Когда я получу ответ?

– Это зависит от адресата, – улыбнулась девушка в окошке.

– В лучшем случае?

– Через два дня.

Ответ пришел в субботу утром.

«Телеграмма Стефании Штайнер, Гётеборг, Швеция от Антона Штайнера, Вена, Австрия 5 октября 1945

Милая Штеффи точка Тоже скучаю точка Болел но поправился точка Пиши на адрес Еврейского госпиталя точка Сообщи свой адрес точка Папа»

Штеффи перечитывала эти несколько строк снова и снова. Ответ был даже короче тех, что приходили из Терезиенштадта. Но в нем было все, что она хотела знать.

Он жив. Папа жив!

Глава 41

По вторникам и четвергам Нелли ходила в школьную кухню. Она училась жарить фрикадельки, разделывать скумбрию и готовить треску в яичном соусе. У Нелли был фартук в голубую клеточку с вышитыми ею самой инициалами и косынка из той же ткани.

В остальные дни она помогала тете Альме по хозяйству, ходила по ее поручениям и делала свои дела. Иногда объясняла уроки Эльзе и Йону.

Время тянулось медленно. Спустя две недели девочка даже начала скучать по школе. Больше всего ей не хватало подруг и веселых игр на переменках, а еще уроков пения и физкультуры и даже, кто бы мог подумать, «Рассказов прапорщика Столя»[14]14
  «Рассказы прапорщика Столя» – цикл стихов Й. Л. Рунеберга, финского поэта, писавшего на шведском языке.


[Закрыть], которые фрекен Бергстрём читала в пятницу после обеда.

Проходили дни, похожие друг на друга, как близнецы. Позднее лето плавно перетекло в осень. Ветер с моря стал холоднее, на ветках заалели ягоды рябины.

В первую субботу октября Нелли с тетей Альмой, собрав яблоки, занялись их заготовкой. Они резали в кухне фрукты на дольки, когда в дверь постучали.

Не дожидаясь, пока ее впустят, Штеффи, как это было принято на острове, вошла сама и сразу прошла в кухню. Она обменялась несколькими незначащими фразами с тетей Альмой, потом сказала:

– Я хотела бы поговорить с Нелли. Наедине.

В глазах тети Альмы промелькнул испуг, но голос остался спокойным:

– Поговорите в комнате.

Штеффи закрыла за собой дверь.

– Садись, – сказала она.

Сердце Нелли забилось. Она вспомнила их предыдущие разговоры наедине. Штеффи то читала ей наставления, то приносила дурные вести о маме с папой.

О чем пойдет речь в этот раз? О папе?

– Нелли, – сказала Штеффи. – Папа жив. Я получила от него телеграмму.

Она достала из кармана юбки листок и протянула его Нелли. Та с трудом смогла прочитать по буквам немецкие слова. Она еще понимала немецкую речь, хотя сестры все чаще говорили между собой по-шведски, а вот чтение давалось ей с трудом. Нелли проучилась в школе год, прежде чем их отправили в Швецию. Читать и писать она начала уже по-шведски.

Но смысл телеграммы она поняла. Папа жив. Он скучает по ним.

Папа. Белый халат врача. Очки. Его запах. Закрытая дверь в кабинет. Мамин голос:

– Тс-с, Нелли. Не шуми. Папа работает.

Ее папа. А собственно, какой он?

Нелли посмотрела на Штеффи. Ее голос дрогнул, когда она спросила:

– Что он хочет, Штеффи? Что нам теперь делать? Мы поедем в Вену?

Штеффи покачала головой.

– Пока вряд ли. Папа там не обустроился. Иначе не просил бы меня писать ему в больницу. Может, он и не собирается оставаться в Вене.

– Думаешь, он приедет сюда?

– Не знаю. Так было бы лучше. Мне нужно написать ему и рассказать, как мы тут живем. Он решит, как нам быть дальше. Потерпи еще немного.

– А… удочерение?

Штеффи с удивлением посмотрела на сестру.

– Понятно, что теперь они не смогут тебя удочерить. Ты же не сирота.

– А удочеряют только сирот?

Штеффи испытующе посмотрела на сестру.

– Ты бы хотела? Хотела, чтобы тетя Альма с дядей Сигурдом удочерили тебя? Ты хочешь остаться здесь?

– Я не знаю, – прошептала Нелли. – Просто… я его почти не помню.

– Не помнишь?

– Нет.

– Ты была маленькой, – задумчиво сказала Штеффи. – Я забыла, что ты была совсем маленькой, когда мы сюда приехали. Но хоть что-нибудь ты должна помнить!

– Я помню маму. А его – нет. Только белый халат и странный запах больницы. И еще, что мне не разрешали играть в коридоре, если папа сидел у себя в кабинете.

– Ты помнишь прогулки в Венском лесу?

Нелли покачала головой.

– Я видела фотографии. Но сама не помню.

Она наморщила брови.

– Я еще кое-что помню. Иногда тебе разрешали заходить к папе в кабинет. Вы закрывали дверь, а меня не пускали. Мне всегда было интересно, что вы там делали.

– Читали вслух папины книги. Он учил меня играть в шахматы.

– Как думаешь, а меня он бы учил, когда я стала бы старше? Если бы мы продолжали там жить?

– Наверняка. Он может научить тебя теперь.

– Вряд ли. Я не такая умная, как ты.

– Нет, ты очень умная. Но дело даже не в этом. Ты – это ты, и папа любит тебя такой, какая ты есть.

– Ты думаешь?

– Я знаю. Папа желает нам только самого лучшего. И всегда желал. Поэтому они с мамой послали нас сюда. И если ты уверена, что тебе лучше остаться здесь, на острове, он тебе разрешит. Обещаю тебе, Нелли.

– А ты? Если ты уедешь…

– Не стоит сейчас об этом думать. Нужно дождаться папиного ответа.

– А тетя Альма… – сказала Нелли.

– Хочешь сама ей рассказать? Или лучше я?

– Лучше ты.

Штеффи кивнула.

– Тогда я пойду и расскажу прямо сейчас. Посиди-ка здесь.

Штеффи ушла в кухню, оставив сестру в одиночестве. Нелли переполняли противоречивые чувства: радость и печаль, любопытство и страх.

Звук разбившейся тарелки сообщил ей о реакции тети Альмы. Нелли вскочила со стула, выбежала в кухню и бросилась обнимать тетю Альму. Как будто опять стала маленькой:

– Тетя Альма, тетя Альма! Не расстраивайся. Милая, дорогая тетя Альма, не расстраивайся!