Текст книги "Приключения бодхисаттвы"

Эпилог. Нестор Васильевич Загорский

«Сейчас, как мне кажется, пришло время обратиться к читателю (а автор этих записок все-таки надеется, что рано или поздно у них найдется читатель, иначе чего ради было бумагу марать?)

Итак, дорогой читатель! Так случилось, что предыдущий фрагмент моего дневника обошелся без предисловия. Да и, согласитесь, странно было бы, если бы покойник писал предисловия к повествованию о собственной смерти – науке, во всяком случае, такие случаи неизвестны. Хотя, оговорюсь, в литературе они вполне возможны. Особенно если учитывать высокую чувствительность господ литераторов к трагическим поворотам своей судьбы и склонность их предсказывать по поводу и без оного свою собственную гибель.

Мой случай, однако, не совсем вписывается в привычный механизм писательского мазохизма: я своей смерти не предсказывал и, признаюсь, ее не ждал и даже, если можно так выразиться, весьма был ею огорчен. Но из песни слова не выкинешь – меня убили, причем самым бесстыжим и предательским образом. Более того, если бы не высокое мастерство Его святейшества Тхуптэна Гьяцо и его лам-заклинателей, боюсь, эта смерть оказалась бы для меня последней и окончательной. Но, по счастью, меня удалось вернуть буквально с того света, причем вернуть без всякого ущерба для моего интеллекта – во всяком случае, мне бы очень хотелось на это надеяться.

Так или иначе, я посчитал, что предисловие покойника к истории о том, как его убили, нарушило бы художественную целостность повествования, а саму историю – вполне документальную – превратило бы в фантастический роман в духе, может быть, Герберта Уэллса или позднего Конан Дойла, любившего вызывать духов усопших и вести с ними нравоучительные беседы. В сложившихся обстоятельствах у меня было два варианта. Первый – изложить всю историю какому-нибудь знакомому литератору и попросить его на этой основе создать самостоятельное повествование. Второй – стать этим сторонним литератором самому и писать о самом себе в третьем лице. Я остановился на втором варианте. Во-первых, он проще и не требует вмешательства посторонних, во-вторых, рассказ о себе самом в третьем лице неожиданно открыл для меня богатые возможности. Когда я пишу свои записки в виде дневника от первого лица, я оказываюсь ограничен временем и сюжетом, то есть могу рассказывать только о том, что вижу я в описываемый момент. Однако же настоящий дневник обычно пишется с некоторого расстояния, когда автор знает не только то, что происходило с ним, но и то, что происходило вокруг, за пределами его прямого восприятия. Это чрезвычайно обогащает сюжетную палитру, позволяет рисовать психологические портреты действующих лиц – словом, служит к вящей пользе для повествования в целом. Так случилось, что в этом и предыдущем фрагментах дневника обошелся я без предисловий, держа моего читателя в понятном напряжении и даже недоумении относительно моей собственной судьбы.

Исходя из всего вышеизложенного, в дальнейшем я полагаю также рассказывать о себе в третьем лице, а предисловия и послесловия писать только в тех случаях, когда без них никак не обойтись.

При сем остаюсь искренне Ваш, действительный статский советник Нестор Загорский».

Заключение

Когда Волин отложил последнюю страницу дневника, за окном уже сгустилась ночь.

– Да, – сказал Волин, – теперь наконец все стало совершенно ясным. Загорский умер, воскрес, пережил невиданные приключения и нашел-таки «Слезу Будды». Ее удалось вернуть в Китай, и самое многонаселенное на Земле государство продолжило свое существование. Загорский молодец, чего нельзя сказать обо мне.

– Ну, прости, мой милый, у тебя и опыт совсем другой, – усмехнулся Воронцов.

Волин на это возразил, что у него и задачи другие, и человечество спасать ему никто не поручал. За этот день он провалил сразу два расследования: по рыбинской коллекции и по поджогу квартиры Московкина. Генерал, однако, с ним не согласился.

– Это не называется «провалил», – сказал он, – это называется обстоятельствами непреодолимой силы. Или ты всерьез рассчитывал в одиночку противостоять второму по силе государству на Земле?

Волин отвечал, что все это – разговоры в пользу бедных. Его начальство, которое не посвящено в такие нюансы и не знает, что оба дела связаны, посчитает, что он все провалил.

– Во-первых, по рыбинской коллекции ты сделал все, что мог, и даже больше, – возразил Воронцов. – Не твоя вина, что китайцы оказались такими скопидомами и не захотели вернуть хотя бы часть похищенного. Во-вторых, я думаю, дело о поджоге будет закрыто – Московкин, сам заберет свое заявление.

Волин пожал плечами: с чего вдруг? Генерал отвечал, что вовсе не вдруг. Московкин, увидев высаженные напротив его окна маки, так испугался. Очевидно, он понял, кто подает ему сигналы, и вряд ли будет настаивать на дальнейшем расследовании. По прикидкам Воронцова, он уже должен был позвонить Волину.

– Может, он звонил уже, а ты не услышал? – сказал Воронцов. – Проверь-ка журнал звонков.

Волин вытащил телефон, проверил – никаких пропущенных звонков не было, однако имелась новая непрочитанная эсэмэска от Московкина. Волин открыл ее.

«Добрый день, Орест Витальевич, – гласил текст. – Завтра я заберу свое заявление о поджоге, больше меня по этому поводу прошу не беспокоить».

Генерал засмеялся, довольный.

– Вот видишь, – сказал он, – я же тебе говорил. А насчет китайцев не волнуйся, они от тебя отстанут. Я тебя сам в эту историю втравил, сам же из нее и вытащу…

Конец.