Текст книги "Приключения бодхисаттвы"

– Краска, – сказал подошедший Ганцзалин. – Народное художественное творчество. Изобразит из себя сбитого, потом деньги клянчит.

– Хороший мальчик, умный, настоящий пролетарий, – саркастически заметил Нестор Васильевич.

Беспризорник, наконец пришедший в себя, вырвался из рук Загорского и отбежал на несколько шагов в сторону.

– Да пошел ты! – закричал он. – Тоже мне, Шерлок Холмс! Зажидился, эксплуататорский класс, копеечку человеку пожалел!

Загорский поинтересовался, откуда мальчишка знает о Шерлоке Холмсе, не говоря про другие сложные материи? Тот сердито отвечал в том смысле, что если бы любопытный дядька читал книжки, тоже бы много чего умного узнал.

– Так ты грамотный? – сказал Загорский. – Интересно было бы узнать, чем занят грамотный беспризорник на перегоне Екатеринбург – Тюмень?

Беспризорник, которого звали Аркадий, еще немного побранился, но, видя, что дядьки попались незлые и невредные, в конце концов, сменил гнев на милость. Он признался, что добирается из Москвы, а едет в Ташкент, который, говорят, город не только теплый, но и хлебный. Там можно откормиться, там и зимы-то никогда не бывает, круглый год цветет абрикос и слива. Говоря проще, Ташкент – рай для беспризорников, и именно туда Аркадий и направляется. А по дороге, поскольку надо что-то есть, он и побирается таким оригинальным, типично пролетарским способом.

– Ну, и что, дают тебе что-нибудь? – полюбопытствовал Ганцзалин.

– Дают, а как же, – отвечал Аркадий. – Чаще по шее дают, но бывает, что и еды перепадет. В общем, ничего, жить можно. Я их обычно чекой пугаю, а чеки многие боятся.

Загорский задумался: что же теперь делать с мальчишкой? Аркадий отвечал, что ему следует помочь от всего сердца и при возможности довезти прямо до города Ташкента. А уж он в долгу не останется, по гроб жизни будет добрым дяденькам благодарен.

– До Ташкента, уж не взыщи, мы тебя довезти не можем, а вот в Тобольск, если хочешь, доставим, – сказал Нестор Васильевич..

Мальчонка повеселел и сказал, что ему бы до Тобольска добраться, а там до Ташкента уже рукой подать.

– Ну, во-первых, до Ташкента там еще очень далеко, во-вторых, в Ташкент ты все равно не проберешься – там надо через линию фронта идти, – сказал Ганцзалин.

Аркадий махнул рукой: ништо, доберусь. Его посадили на заднее сиденье «фиата» и поехали. Дорога на этом участке была изрядно разбита, так что все внимание Загорского уходило на то, чтобы объезжать рытвины и ямы. Ганцзалина же одолевали мрачные мысли о грядущем полете через линию фронта. Это предприятие, и с самого начала казавшееся ему сомнительным, с течением времени стало выглядеть все более и более опасным. Он уже готов был пробираться через линию фронта ползком, лишь бы не садиться в аэроплан – такой нестойкой и опасной казалась ему летучая машина. Может быть, Нестор Васильевич, как бодхисаттва, не боится летать по небу, может, ему это даже привычно. Но он, Ганцзалин, не бодхисаттва, крыльев у него нет, и если аэроплан упадет, он так шмякнется о землю, что костей не соберешь – в прямом и переносном смысле.

От мыслей этих безрадостных его отвлек какой-то странный звук с заднего сиденья. Ганцзалин поворотился назад и, прямо как Загорский, поднял брови. Аркадий опустошил один из их мешков с красноармейским продовольствием и теперь сидел, откинувшись на сиденье. Глаза у него осоловели, живот был оттопырен.

– Ах ты…

Ганцзалин вырвал у мальчишки почти пустой мешок, заглянул внутрь.

– Вот сволочь, сожрал наше мясо!

– Всё? – озабоченно спросил Загорский, сбрасывая скорость.

– Всё, – развел руками Ганцзалин.

– Однако! Там ведь было добрых пять фунтов. Это может быть просто опасно для ребенка.

Мальчишка длинно и бесстыже рыгнул. Нестор Васильевич хмуро оглянулся на него.

– Ты что, босяк, наделал? Понимаешь ли ты, что у тебя может быть заворот кишок?

Аркадий сыто засмеялся и сказал, что мясо уж больно вкусное было, никак не удержаться. Загорский велел Ганцзалину забрать с заднего сиденья второй мешок и приглядывать за мальчишкой – вдруг ему сделается плохо.

– Плохо не будет, – заявил Аркадий, – и не такое едали.

Было ли красноармейское мясо хорошего качества, или просто у мальчишки был луженый желудок, но никаких видимых последствий обжорство Аркадия не возымело. Он только просил не ехать слишком быстро, потому что тогда живот трясется и ветры наружу просятся.

Желая отвлечь мальчишку от бесконечных разговоров о животе и испускаемых ветрах, Загорский стал учить его кричать голосами разных птиц: сойкой, сорокой, совой.

– Зачем это, – не понимал беспризорник, – мне и так неплохо.

– Язык птиц – тайный язык, – объяснял ему Нестор Васильевич. – Если вы условитесь с товарищами, никто вас не поймет. Например, ухнул ты филином два раза – это значит: я тут, мне нужна помощь. Сорокой затрещал: понял тебя, берусь за дело. Любые сигналы так можно передавать, а никто и не догадается.

В Тюмени на городской площади они остановились. Ганцзалин вылез из машины и отправился разговаривать с извозчиками насчет обстановки в городе: фронт был уже близко, и следовало соблюдать осторожность. Не потому, конечно, что они боялись прорыва Колчака, а потому, что местные власти уж очень сильно тут сторожились, и без документов постороннему человеку было и шагу не ступить. Воспользовавшись передышкой, куда-то намылился и Аркадий. Загорский подумал, что не надо бы его отпускать, мальчонка уж больно шустрый, как бы в беду не попал – но того уже и след простыл.

Вскоре вернулся Ганцзалин.

– Дела неважные, – сказал он. – Город считается прифронтовой полосой, тут действует комендантский режим. Это значит, на каждом шагу проверяют документы. Без проверки местной ЧК даже в гостиницу не поселишься. Может, вообще здесь не останавливаться? Заправимся да и поедем дальше. Станем на постой в какой-нибудь деревне. А нет, так тоже ничего. Пока не так уж и холодно. На худой конец, отъедем в поле да и переночуем прямо в авто.

Нестор Васильевич задумчиво кивнул.

– Документы у нас в порядке, – сказал он, – однако ты прав – не стоит испытывать судьбу. Найдем парнишку да и поедем.

– Вы правда его в Тобольск хотите везти? – спросил Ганцзалин. – Все-таки фронт, стрельба. Может, лучше здесь оставить?

Загорский отвечал, что здесь не лучше. Все равно он будет рваться в свой Ташкент, так пусть лучше мы его лишние двести пятьдесят верст провезем, чем он будет опять невесть с кем якшаться. А в Тобольске поговорим с Тухачевским – может, он найдет, куда парнишку пристроить.

Ганцзалин кивнул и стал высматривать Аркадия. Впрочем, долго искать не пришлось. От дальнего конца площади послышался рассерженный рык:

– Ты что же делаешь, щенок? Ты, значит, свою родную пролетарскую власть обокрасть желаешь? Да знаешь, что я с тобой могу сделать за это по законам военного времени? Знаешь?!

Загорский только головой покачал: именно этого он и опасался.

Они завели мотор и подъехали поближе к месту происшествия. Небольшая толпа окружила Аркадия и какого-то крепкого круглолицего человека лет сорока, в военном кителе и фуражке. Толстое лицо его с небольшими усиками в обычное время, вероятно, не казалось слишком уж свирепым, но теперь, когда он разгневался, смотреть на него было неприятно. Он как клещами ухватил за руку Аркадия, который потихоньку извивался, пытаясь незаметно выскользнуть. Однако сделать это было нельзя – кроме круглолицего, который держал мальчишку чрезвычайно крепко, его во множестве окружали местные зеваки, не желавшие лишиться неожиданного представления.

– Так, граждане, – начальственным тоном покрикивал Загорский, протискиваясь сквозь зевак, – в чем дело, почему толпу собрали?

– Да вот, понимаешь, вора поймали, – восторженно объяснил ему какой-то ражий детина с крестьянской улыбкой на оспенном лице. – Комиссару в карман залез, ограбить хотел.

– Этот, что ли? – сурово сказал Загорский, выступая на авансцену.

– Этот, он самый, – в несколько голосов загалдел народ.

Аркадий затравленно посмотрел на Нестора Васильевича и упрятал взгляд в землю.

– Что ж ты делаешь, негодяй! – и Загорский дал мальчишке хорошего леща. Получилось натурально, тот даже подпрыгнул от неожиданности. – Я тебе сколько раз говорил, не шали, не шали – а ты что?

И Загорский вознамерился дать беспризорнику еще один подзатыльник, но тут круглолицый перехватил его руку.

– А вы кто такие будете? – спросил он, настороженно поглядывая на Загорского и стоявшего за его спиной Ганцзалина. – По какому, так сказать, делу тут?

– Я – дядька этого мазурика, – отвечал Нестор Васильевич. – Воспитываешь его, воспитываешь, а только отвернулся – он опять за свое. Вы, товарищ, скажите, если что пропало, мы ущерб возместим. Ну, а нет, так и поедем себе дальше.

– Дальше, говоришь, поедете? – в физиономии круглолицего проявилось что-то очень неприятное. – Куда это вы ехать собрались, ваше превосходительство? Или не узнали меня, господин Загорский? Помните одиннадцатый год, Москву, завод «Жакó»? А как филеры ваши разгромили нашу партячейку, а меня отправили в ссылку? Помните, не забыли?

Загорский секунду смотрел на круглолицего без всякого выражения, потом поморщился:

– Я все помню. Аристарх, кажется, Дмитриевич?

– Так точно, – ухмыльнулся собеседник. – Аристарх Дмитриевич Макаров, член партии большевиков с 1905 года. Ныне – председатель Тюменского губревкома.

– Поздравляю с повышением, – сказал Загорский.

– Спасибочки, – издевательски заулыбался Макаров. Но язвительная улыбка быстро сползла с его лица, теперь он глядел на Нестора Васильевича весьма хмуро. – Ну, со мной-то все ясно, а вот что вы тут делаете – в прифронтовой так сказать, полосе? Что здесь понадобилось белогвардейскому шпиону?

– Во-первых, я не шпион, а сыщик, и вам это прекрасно известно, – Загорский бросил взгляд по сторонам: толпа при последних словах сомкнулась вокруг них. Бежать теперь можно было только по головам. Существует, конечно, и такая техника, но уж больно она обидная для тех, по кому бежишь.

– Ну, это мы сейчас увидим – кто шпион, а кто сыщик, – сказал предревкома. – Арестовать!

Сразу несколько наганов уперлись в затылок Загорского.

– И китайца взять! Я его знаю, они вместе.

Еще пара револьверов уткнулась в затылок Ганцзалина. Чьи-то быстрые руки обыскали его и хозяина и заковали в наручники. Беспризорник Аркадий под шумок тихо ретировался с площади и теперь стоял на углу, во все глаза разглядывая происходящее.

Глава восьмая. Приговоренные к расстрелу

Рабочий кабинет тюменского предревкома поражал скупостью обстановки: небеленые стены, шкаф, письменный стол, два деревянных стула, на одном из которых сейчас сидел Загорский и бесстрастно наблюдал за эволюциями Макарова, который то бросался зигзагами из угла в угол, то застывал на месте, то начинал кружить вокруг Нестора Васильевича. Лицо Аристарха Дмитриевича заливал багрянец досады и раздражения.

– Я вас еще раз спрашиваю: с какой целью вы проникли в зону боевых действий? – проговорил он, яростно буравя Загорского взглядом.

Глазки-то маленькие, поросячьи, рассеянно думал Нестор Васильевич. Да и общий вид не комиссара, а зажиточного крестьянина. Как такой человек попал в революционеры да еще и ревкомом командует? Неразборчива, ах, неразборчива партия большевиков! Может быть, потому и победила – поскольку не оглядывалась на всякие там идеалы да принципы. Кто не с нами, тот против нас, вот и весь их катехизис…

– Помилуйте, что за зона боевых действий у вас – двести с лишком верст от линии фронта? – Загорский соизволил наконец открыть рот. – Впрочем, конечно, если вы намерены очень быстро отступать, не исключено, что фронт окажется прямо здесь.

– Молчать! – взбеленился предревкома. – Не вашего ума дело! Я еще раз вас спрашиваю…

– А я вам в который раз повторяю: я нахожусь здесь по заданию командования Красной армии, – перебил Макарова Нестор Васильевич.

Поросячьи глазки прищурились недоверчиво – и каково же это задание? Увы, на этот вопрос Загорский ответить не может. Это – военная тайна.

– Не морочьте мне голову! – зашипел Макаров. – Я вас насквозь вижу… Не станете отвечать, просто шлепну вас по законам военного времени.

Ни единый мускул не дрогнул на лице Нестора Васильевича.

– Вы забрали у нас мандаты, выписанные Тухачевским, – проговорил он. – Каких вам еще нужно доказательств?

– Фальшивка! – рявкнул предревкома. – В колчаковской разведке такие мандаты десятками штампуют, не вы первые, не вы последние.

Несколько секунд Загорский задумчиво рассматривал собеседника.

– Аристарх Дмитриевич, у меня возникло опасение, что мы так и не найдем общего языка, – сказал он озабоченно. – Поэтому предлагаю вам снестись с командиром Пятой армии Михаилом Тухачевским, чтобы он подтвердил вам мои полномочия.

Ядовитая ухмылка загуляла на губах Аристарха Дмитриевича.

– Полномочия, – повторил он. – С Тухачевским! Может быть, велите мне снестись еще и с Троцким? Или даже сразу с товарищем Лениным?

Нестор Васильевич вздохнул.

– Ни с Троцким, ни с господином Ульяновым вам сноситься не нужно, они о нашей миссии ничего не знают. Просто позвоните Тухачевскому.

Несколько секунд Макаров хмуро разглядывал Нестора Васильевича, потом сказал:

– Как вы, конечно, понимаете, я тут царь и бог. Захочу – расстреляю, захочу – помилую. Просите меня разобраться в вашем деле? А тогда, в 1911 году, вы в моем деле стали разбираться? Нет, услали к черту на рога. А могли бы…

– А мог бы и в крепость отправить, – закончил Загорский. – Учитывая опасность, которую вы представляли, это было бы самое верное решение. Но я тогда полагал, что люди могут одуматься, измениться. Как гласит тридцать третий псалом, «уклонися от зла и сотвори благо».

– Вы ошиблись, – холодно отвечал Макаров. – Не буду я ни от чего уклоняться. Я служил и буду служить только революции. Увести!

Хотя Нестор Васильевич был в наручниках, до дверей тюрьмы его конвоировали сразу трое: один с наганом, двое с винтовками. Издержки репутации, подумал Загорский, вот случай, когда слава существенно затрудняет жизнь. Впрочем, они могли бы и снять наручники – пока Ганцзалин сидит в местной ЧК, Загорский все равно никуда не побежит.

С другой стороны, думал он, пока его подводили к кирпичному хлебному лабазу, который исполнял тут роль тюрьмы, может быть, и стоило бы сбежать. Вряд ли бы Ганцзалина расстреляли, а он бы смог, находясь на свободе, организовать помощнику побег. Вот если бы только знать, где его прячут…

Нестора Васильевича втолкнули внутрь, и первое, что он увидел, был стоящий в углу лабаза Ганцзалин. Загорский мгновенно ударил ногой в железную дверь, но было поздно: снаружи уже лязгнул засов.

– Помоги-ка мне снять наручники, – попросил Загорский, убедившись, что с ходу дверь не высадить.

Сам Ганцзалин уже избавился от своих наручников, а теперь в два счета отпер и наручники Загорского – понадобилась только английская булавка, которую он хранил на обратной стороне лацкана. Нестор Васильевич бросил наручники на пол, растер запястья. После смерти кровоток в конечностях, кажется, несколько нарушился: иногда руки и ноги вдруг холодели, и разогреть их было трудно. А возможно, смерть и вовсе была ни при чем, недомогание явилось следствием наступающей старости и всякого рода ревматизмов.

– Что делать будем? – спросил Ганцзалин.

– Как обычно – бежать, – отвечал хозяин. – Добром, по-моему, тут ничего не добиться. Господин Макаров – мой старый знакомец, когда-то пострадал за свои убеждения и с тех пор затаил на меня обиду. Учитывая, что большевики – люди не только обидчивые, но и крайне злопамятные, ничего хорошего я от него не жду.

Тут Загорский вдруг громко заухал филином. Помощник посмотрел на него удивленно: для кого ухать, я-то здесь?

– На всякий случай, – отвечал Загорский. – В сложных обстоятельствах нельзя упускать даже самой малой возможности. Надо использовать любой шанс.

Ганцзалин тем временем вернулся к мысли, которая его обуревала, и заявил, что если председатель ревкома все-таки свяжется с Тухачевским, то все может проясниться.

– Он не свяжется, – покачал головой Нестор Васильевич. – Он не хочет ничего прояснять, он просто хочет мне отомстить. Вопрос только в том, как далеко он готов пойти. По военному времени, конечно, нас и расстрелять могут.

– Ему потом командарм голову оторвет… – угрюмо проговорил помощник.

Нестор Васильевич пожал плечами: может, оторвет, может, нет. Им-то от этого все равно легче не станет. Вообще, на свете не так уж много людей, которые склонны думать дальше, чем на один шаг. Понять ход макаровской мысли нетрудно: для начала шлепнем белогвардейскую сволочь, а там видно будет. Победителей не судят – и все в таком роде.

– А я думаю, что он позвонит командарму, – упорствовал Ганцзалин. – Я бы позвонил. А вдруг нас правда командование послало?

Загорский открыл было рот, чтобы что-то сказать, но в этот миг загремел засов. Загорский кивнул Ганцзалину, и они изготовились к броску. Однако дверь так и не открылась. Вместо этого через маленькое зарешеченное окно под потолком влетели внутрь две грязных самокрутки. Ганцзалин поглядел на хозяина вопросительно, тот пожал плечами.

– Это что такое? – крикнул Загорский зычно, чтобы голос его долетел до часового. – Зачем нам курево?

– Это уж как положено, последнее желание, – весело отвечал невидимый красноармеец. – Тройка вас к расстрелу приговорила, недобитки белогвардейские. На рассвете и шлепнут. Так что курни напоследок нашей пролетарской махорки, другого все равно не дадут.

Внезапно откуда-то донесся сорочий стрекот. Ганцзалин и Загорский переглянулись. Нестор Васильевич поднял палец.

– Большую ошибку делаете, товарищи! – крикнул он. – Мы – уполномоченные командарма Тухачевского, находимся здесь с секретным заданием. Мандаты наши отобрали, и доказать свою правоту мы сейчас не можем. Но уж поверьте, кто нас расшлепает, тому лично наркомвоен товарищ Троцкий придумает самую страшную пролетарскую казнь. Такую, какой и в аду не видали, уж мне можешь поверить, товарищ.

– А ты не пугай, мы пуганые, – отвечал после небольшой паузы часовой. – Мне предревкома Макаров сказал, что вы хитрее черта – и пугать меня будете, и небо в алмазах обещать. А только я не попадусь, я из всех тутошних бойцов наиболее сознательный.

– Это хорошо, товарищ, что ты такой сознательный, – кивнул Загорский, подмигивая Ганцзалину. – Потому что если ты сознательный, ты и сам расчухаешь, что отвечать будут не только те, кто нас казнил и к расстрелу приговаривал, но и те, кто нас охранял. Смекаешь, о чем я?

За стеной возникла небольшая пауза.

– А я тут при чем? – не слишком уверенно сказал часовой. – Мне приказали, я сторожу.

– Нет, товарищ, не так все просто, – Загорский был неумолим. – Приказ приказом, а пролетарская сметка тоже должна быть. Ты подумай, всякий ли приказ нужно исполнять? А если тот, кто приказывает – предатель? Если он на сторону беляков перекинулся – тогда что? Тогда, исполняя его приказ, ты льешь воду на вражескую мельницу. А такого большевики никому не прощают.

В этот раз пауза была дольше.

– Так и что делать-то? – спросил часовой уныло. – Выпустить я вас не могу, даже если вы и свои.

– А кто говорит про выпустить? – удивился Нестор Васильевич. – Выпускать не надо, а ты вот что… Есть у вас тут телефонный аппарат?

– Ну, имеется в ревкоме, – неуверенно отвечал красноармеец.

Из дальнейшего разговора выяснилось, что при телефоне постоянно сидит барышня-секретарша, которая охраняет его пуще сторожевого пса.

– А ты вот что, – сказал Загорский, – ты подкатись к барышне да наобещай ей с три короба, чтобы она тебя к телефону пустила. Пусть свяжется со штабом Пятой армии, пусть сообщат Тухачевскому, что здесь у вас в каталажке сидит приговоренный к расстрелу Нестор Загорский.

Тут часовой, видимо, что-то сообразил.

– Да что ж ты болтаешь, белогвардейская гнида! – закричал он обиженно. – Ты ж меня под расстрел подвести хочешь. Да ни я, ни барышня никакая не согласится… Да ты…

Внезапно он умолк на несколько секунд, после чего разразился совсем уж нечеловеческими проклятиями, среди которых отчетливо были слышны только крики «убью!». Через минуту проклятия эти начали удаляться, а скоро и совсем стихли.

– Приготовься, – сказал Загорский Ганцзалину. – Сейчас побежим.

Не прошло и полминуты, как лязгнул засов, и дверь приоткрылась. На пороге, все время оглядываясь, возник беспризорник Аркадий.

– Быстрее, – зашептал он, – солдат того гляди вернется.

Они вынырнули из амбара и быстро двинулись вперед в синих сумерках, держа курс на городскую площадь – там, по словам Аркадия, до сих пор стоял их «фиат».

– Как ты отвлек караульного? – спросил Загорский у мальчишки.

– Дерьмом с крыши залил втихую, – отвечал тот. – Он все время с вами разговаривал, так что и не заметил, как я на крышу забрался. Расчет был верный: не станет он в изгвазданной гимнастерке караулить, менять побежит.

– Молодец, – сказал Загорский, – я сразу понял, что котелок у тебя варит.

Тут наконец стало ясно, чего Нестор Васильевич ухал и почему прислушивался к ответному сигналу. Уханьем он указал Аркадию место, где их прячут…

К счастью, медвежий их «фиат» действительно стоял на площади – там, где они его оставили. Завели мотор, Загорский поудобнее устроился за рулем, Аркадий прыгнул на заднее сиденье, Ганцзалин сел рядом с хозяином.

Внезапно издалека послышались крики и милицейские свистки: красноармейцы обнаружили побег.

– Быстро они, – холодно заметил Загорский, давая задний ход.

На площадь с топотом вырвались несколько красноармейцев верхом на лошадях, они кричали, размахивали револьверами и потрясали винтовками, все равно как индейцы на Диком Западе.

– Стой! – надрывался первый «индеец», в котором при некотором усилии можно было опознать осрамившегося часового: надетая кое-как гимнастерка была ему слишком тесна. – Стой, контра! Застрелю!

Загорский не стал ждать, пока незадачливый страж исполнит свое обещание, крутанул руль, развернулся, и «фиат», ловко виляя, быстро помчался по улицам. Сзади неслись конники, вопя и стреляя из револьверов.

– Ничего, – сказал Ганцзалин, смотревший в заднее стекло, – не страшно: в воздух палят.

И действительно, красноармейцы из охранной роты, видимо, не знали, можно ли стрелять по беглецам на поражение. Собственно, это их и спасло. Очень скоро они вырулили за город и понеслись в сторону Тобольска. Дорога лучше не стала, так что трясло их немилосердно. Однако красноармейцы на своих недокормленных конях не могли долго держать скорость в сорок верст в час и потихоньку стали отставать.

– Ура!! – закричал Аркадий, глядя назад, где в облаках пыли потихоньку таяли красные конники. – Победа!

Однако Нестор Васильевич почему-то не разделял его воодушевления и хотя и сбавил ход, чтобы не так трясло, но все-таки озабоченно поглядывал назад.

– Лошади нам, конечно, не конкуренты, – сказал он, – но я возле их ревкома видел грузовик. Не знаю, что здесь делает новый «даймлер» семнадцатого года и как попал в Тюмень, однако если он на ходу, главные неприятности у нас впереди. Четыре цилиндра, сто лошадиных сил, высокая проходимость – на наших русских дорогах он даст фору любому «фиату». Остается только надеяться, что…

Тут он умолк, потому что заметил, как из облака пыли позади них выскочило моторизованное чудовище с пятиугольной мордой, высокими колесами и просторным кузовом, в котором сидели вооруженные красноармейцы. Видимо, это и был тот самый «даймлер», о котором только что шла речь.

Не говоря ни слова, Загорский прибавил газу. «Фиат», трясясь и подпрыгивая, рванул вперед, восстанавливая дистанцию. Мотор натужно выл, ветер свистал в открытые окна, но проклятый грузовик продолжал оставаться в зоне видимости. Он, правда, не подбирался уже ближе, но и отставать не желал ни в какую.

– Двигатель выдержит? – озабоченно спросил Ганцзалин, подскакивая на своем сиденье, как резиновый чертик.

Загорский скривил физиономию: кто его знает? Максимальная его скорость, кажется, 70 верст в час, но это же на итальянских дорогах. Что с ним случится на наших колдобинах, не знает, наверное, и сам Господь Бог. Будем надеяться, что Красная армия снабжается машинами не просто первосортными, но и очень крепкими.

Следующие полчаса безумная гонка продолжалась безостановочно, оторваться от «даймлера» никак не удавалось.

– У меня уже все киш…ки вытрясло, – стуча зубами, заявил Аркадий.

– Терпи, – сурово отвечал ему Загорский. – Ты нас освободил, так что тебя теперь тоже шлепнут как гидру и контру.

– С-сколько терпеть? – лязгал зубами беспризорник.

– При такой гонке часа три – три с половиной, – отвечал Загорский.

Тут, однако, он бросил взгляд на приборы, и лицо его чуть заметно омрачилось.

– Что такое? – спросил Ганцзалин, хорошо знавший физиогномику хозяина.

– Плохо дело, – негромко отвечал Нестор Васильевич. – Бензином мы так и не заправились. До Тобольска не хватит, дай Бог еще верст на пятьдесят.

Ганцзалин обернулся и посмотрел на грузовик, который несся за ними, словно доисторическое чудовище.

– Может, отстанут до этого? – сказал помощник с надеждой.

Загорский не ответил – он сражался с рулем, который норовил все время выскользнуть из рук. Ганцзалин еще раз посмотрел на немецкое моторизованное чудовище с красноармейцами в пыльном кузове – не похоже, никак не похоже было, что собирается оно отстать.

Стало заметно, что близится фронт – они проезжали мимо колонн мобилизованных красноармейцев, неторопливо шедших в сторону Тобольска в сопровождении многочисленных подвод. Теперь приходилось еще следить, чтобы не наехать на отставшего от товарищей солдата. Это, конечно, снижало скорость. Впрочем, преследователи их оказались в таком же точно положении и тоже теперь ехали гораздо медленнее.

– Пугнуть бы их, – сказал Ганцзалин. – Может, и отстали бы.

– Чем же ты их пугнешь? – осведомился Загорский. – Оружие наше забрали при аресте. Впрочем, если ты скроишь физиономию пострашнее, не исключено, что у водителя приключится удар…

Он озабоченно выкрутил руль – мимо как раз шла очередная колонна красноармейцев.

– Притормозите-ка, – внезапно попросил Ганцзалин. Загорский проследил направление его взгляда, улыбнулся и сбросил скорость почти до пешеходной. Ганцзалин открыл дверь со своей стороны, соскочил на землю, пробежал несколько шагов и, безошибочно выцепив взглядом маленького кривоногого солдата с простым крестьянским лицом, сдернул с него винтовку и запрыгнул обратно.

– Эт… эт ты чего? – ошеломленно завертел головой солдатик. – Люди добрые, чего это? Ратуйте, православные! Ружжо у меня украли! А ну, давай взад! Взад, говорю, гангрена чертова!

Но пожелание красноармейца, увы, так и не было учтено проезжими столичными господами. Никто не двинулся взад, напротив, «фиат» прибавил газу и помчался во всю свою медвежью прыть. Спустя полминуты, обдав незадачливого вояку бензиновой вонью, следом за «фиатом» пронесся грузовик с угрюмыми красноармейцами.

– Эй, ворона, – к ограбленному солдатику подошел немолодой старшина, – ты где винтовку посеял?

– Так это ж… оно ж… сперли ружжо-то, – развел руками тот.

– Кто спер? – изумился старшина.

– Так от они и сперли, – и солдатик показал вперед, где тучи пыли, поднятые машинами, загораживали горизонт. – Черти, стало быть, косые. Как выскочит, как дернет – и давай Бог ноги! А рожа у самого желтая, чистое сено…

Разговора этого, как легко понять, не слышали, да и не могли слышать Загорский с Ганцзалином, а если бы и слышали, вряд ли бы сильно им заинтересовались. Поскольку дневи, как совершенно справедливо замечено в Писании, довлеет злоба его или, выражаясь современным языком, довольно с нас текущих забот.

Главная забота наших героев имела угрюмый вид грузовика с красноармейцами и неслась за ними на полном ходу, гремя и подскакивая на ухабах. Не меньше трясся и их собственный «фиат». Ганцзалин безуспешно пытался приладить реквизированную винтовку так, чтобы она хотя бы примерно смотрела в сторону преследователей.

– Слава богу, заряжена, – сказал он. – Но прицелиться невозможно, трясет зверски.

– И что ты собираешься делать? – полюбопытствовал Загорский.

– Попробую снять водителя, – отвечал помощник.

– И что, по-твоему, они сделают в ответ?

Ганцзалин промолчал. Вместо него заговорил Аркадий.

– Стрелять начнут, как пить дать.

Нестор Васильевич кивнул: именно, стрелять. И хоть на такой скорости прицельная стрельба категорически невозможна, но кто помешает шальной красноармейской пуле по чистой случайности испортить мотор или даже попасть кому-то из них в спину? Только ангел-хранитель. Но исключительно на ангела, как подсказывает их опыт, рассчитывать не приходится. Поэтому лучше подумать о своей сохранности самим.

– Так что делать-то будем? – спросил несколько приунывший Ганцзалин.

– Безусловно, будем стрелять, – бодро отвечал Загорский. – Вот только не в водителя, а по колесам. Нужно пробить два колеса, потому что запасное у них наверняка имеется. А вот два запасных – вряд ли. Винтовка Мосина, которую ты держишь в руках, рассчитана на четыре патрона. Четырьмя выстрелами пробить два колеса – легче легкого. Я уверен, что наш славный Ганцзалин с этой задачей, безусловно, справится.

– Не хвались, едучи на рать, а хвались, едучи с рати, – пробурчал китаец, выслушав эту вдохновляющую речь.

Нестор Васильевич поднял брови: что он имеет в виду? Ганцзалин отвечал, что, прыгая на таких ухабах, попасть в колеса еще труднее, чем в водителя. Вероятнее всего, все четыре пули уйдут в молоко.

– Не уйдут, – возразил Загорский и тут же объяснил причины своего оптимизма.

По его словам выходило, что стрелять Ганцзалин будет не на ходу, а в стоящей машине. Правда, долго стоять они не смогут, самое большее – секунд десять. За это время Ганцзалин должен как следует прицелиться и пробить колеса. После этого они рванут вперед и, разумеется, оторвутся. Красноармейцы не знают, что у беглецов мало бензина, и преследовать их на двух колесах не станут. Таким образом, задача будет решена. Если, конечно, злоехидные небеса не решат в очередной раз сбить с них лишнюю спесь.

Повеселевший китаец кивнул и стал нетерпеливо поглядывать на преследующий их «даймлер». Решено было, что Нестор Васильевич остановит «фиат», Ганцзалин выскочит на дорогу и стрелять будет из положения лежа. Теперь он ждал только сигнала хозяина. Однако Загорский притормаживать не спешил.

– Нужен достаточно длинный прямой участок дороги, – объяснил он Аркадию, – промахнуться мы не имеем права, второго шанса красные нам не дадут.

– Зададим жару краснопопым! – оживился беспризорник.

Однако Нестор Васильевич его окоротил, заметив, что говорить так – нехорошо. Во-первых, это просто грубо, а добропорядочный юноша не должен быть грубым. Во-вторых, красноармейцы, сидящие в машине – такие же граждане России, как любой из них. Многие оказались в Красной армии не по своей воле, а по мобилизации, многие были просто обмануты, думая, что, убивая своих соплеменников, они построят лучшее будущее для трудящихся во всем мире. Если бы можно было, большинство из них наверняка предпочли бы нормальный труд массовым убийствам. Поэтому не стоит бранить и оскорблять людей, которых ты к тому же не знаешь лично. Это понятно?