Текст книги "Приключения бодхисаттвы"

Глава одиннадцатая. Британская барышня и вопросы языкознания

Ганцзалин сидел перед кружкой пива, хмурясь и кусая ногти. Эта противная гигиене привычка появилась у него в последние годы, причем происхождение ее понять было совершенно невозможно. Нестор Васильевич полагал, что все дело в расшатанных нервах, Ганцзалин – что ногти его с некоторых пор стали расти слишком быстро. Они расположились в небольшом кафе, попивая пиво с гренками и наслаждаясь лучами холодного предзимнего солнца.

– Что за харачины такие? – полюбопытствовал Ганцзалин.

– Есть одно монгольское племя, – отвечал Нестор Васильевич. – Мужчины его славятся необыкновенной жестокостью, точнее, не жестокостью даже, а безразличием к чужим страданиям.

– Подумаешь, – пожал плечами Ганцзалин, – китайцам тоже наплевать на чужие страдания.

– Может быть, – согласился хозяин, – вот только китайцы обычно не скачут на лошадях по степи, вооруженные винтовками и саблями, не грабят всех, кто попадется у них на пути, и не убивают всех, кто окажет им сопротивление. Вероятно, не все племя харачинов таково, однако хватает нескольких банд башибузуков, чтобы держать в страхе всю степь.

Ганцзалин сидел задумчивый. Ему казалось, что после принятия буддизма монголы потеряли весь свой боевой дух и максимум воинственности, который они себе позволяют – это зарезать барана к приезду гостя.

– Как видишь, нет правил без исключений, – заметил Нестор Васильевич. – В нашем случае харачины и составляют такое исключение. Я кое-что про них узнавал и, скажу тебе честно, – не хотел бы я стать у них на пути.

– Значит, Семёнов обещал натравить их на нас?

– Да, если мы попытаемся сбежать…

Они умолкли. Непонятно было, сколько придется ждать результата переговоров между большевиками и атаманом. Однако, по мнению Загорского, они и так потеряли слишком много времени. Им нужно ехать искать Унгерна, точнее, алмаз «Слеза Будды», а сидение в ставке Семёнова никак не приближает их к цели.

– Я слышал, что Унгерн атакует Ургу, – сказал Ганцзалин.

– Да, и пока, кажется, безуспешно, – кивнул Нестор Васильевич. – В Урге стоит многотысячный китайский гарнизон, Азиатская дивизия барона гораздо меньше. Как известно, Унгерн ничего не боится и лично ходит в кавалерийские атаки. Монголы считают его божеством войны: якобы именно поэтому пули его не берут. Я же полагаю, что барон – обычный смертный, хотя и безусловно храбрый человек. Я опасаюсь, что в одном из боев его могут убить, и алмаз будет утрачен для нас навсегда. Поэтому, с одной стороны, ждать мы не можем, с другой – стать жертвой харачинов я тоже бы не спешил.

– Нужен план, – сказал Ганцзалин важно.

Загорский засмеялся.

– Твоими устами, дорогой друг, глаголет истина. План нужен всегда, а лучше – несколько, про запас. План придумать не так трудно, однако требуется, чтобы он был хорошим. Плохой план выдумать легко, но трудно воплотить его в жизнь. Хороший же план, напротив…

Тут он неожиданно умолк, глядя куда-то в сторону двери. Ганцзалин, сидевший к нему лицом, обернулся и увидел, что в кафе вошла незнакомая русоволосая барышня. Впрочем, слово «барышня», под которым принято понимать нечто воздушное и кисейное, к посетительнице мало подходило. По виду это была чрезвычайно решительная молодая женщина. Если бы помощник Нестора Васильевича присутствовал при разговоре хозяина и атамана Семёнова, он бы сразу узнал корреспондента «Дейли Телеграф» Мэри Китс. Сейчас, правда, она была одета не в кавалерийский костюм, а в изящную бордовую пелерину, под которой, после того как ее сняли, оказалась белая блузка и красная юбка.

– Кто это? – спросил Ганцзалин.

– Мэри Китс, британский репортер, – отвечал Загорский, не отрывая взгляд от девушки.

– Тогда репортерка, – сказал помощник, – она же женщина.

Нестор Васильевич поморщился: у Ганцзалина совершенно нет чувства языка. Женщина – такой же человек, как мужчина, и попытки переделывать профессии, исходя из пола их носителя, оскорбительны. Женщина, как и мужчина, вполне способна быть поэтом, пилотом, репортером, а вовсе не поэткой, пилоткой и репортеркой. Впрочем, в нынешней России правят пролетарии и большевики, то есть люди, глухие к языку. Но Ганцзалин-то не пролетарий, за что же так унижать прекрасных – да и любых других – дам?

Однако помощник Нестора Васильевича не согласился.

– Ничего я не придумывал, – сказал он сурово. – В русском языке есть слово «журналистка», почему не быть слову «репортерка»? А что, например, плохого в словах «студентка», «медичка», «товарка»? Или «товарищ женщина» звучит лучше?

Загорский неожиданно задумался и вынужден был признать, что в словах Ганцзалина есть здравый смысл. Однако ему кажется, что эта самая «ка» придает слову некоторую легковесность, какую-то несолидность, что ли. Впрочем, об этом стоит подумать, наверняка тут все не так просто, как может показаться. В любом случае, язык их богат, и в нем не может доминировать только одна форма словообразования, как бы это ни хотелось Ганцзалину.

Впрочем, китаец уже забыл о лингвистических упражнениях, его интересовало нечто иное.

– Вы заметили, нам снова встретилась британка? – сказал он. – Кругом одни британцы.

– Ничего удивительного, – отвечал Нестор Васильевич, – Британия – величайшая страна на свете, империя, над которой не заходит солнце.

– Вы должны были еще сказать: «Правь, Британия!» и «Боже, храни королеву!», – заметил его помощник, – тогда бы вас самого точно приняли за англичанина.

Загорский усмехнулся: Ганцзалин отстал от современности как минимум лет на двадцать. Британией с тысяча девятьсот первого года правят монархи мужского пола. Сейчас, например, это Георг Пятый.

– Не нравится мне эта новая мода – на королей, – сказал китаец. – Я родился при королеве Виктории, и умереть бы хотел при ней.

– Увы, теперь это совершенно невозможно, – отвечал Нестор Васильевич, – о своевременной смерти тебе надо было позаботиться лет двадцать назад…

Загорский внезапно умолк. К Мэри, севшей за столик и сделавшей уже заказ, неожиданно подошел какой-то немолодой господин. Весьма развязно опершись ладонями о столик, он навис над девушкой и что-то говорил, судя по всему, довольно вызывающее. Загорский повернул к ним левое ухо, которое у него слышало лучше, однако все равно ничего не разобрал – слишком далеко стоял столик. Ясно было только, что говорят они по-английски и говорят на повышенных тонах.

– Кажется, девушку пора спасать, – заметил Ганцзалин.

– Сиди, – велел Нестор Васильевич. – Во-первых, мы не пожарные, чтобы всех спасать, тут должен быть вышибала. Во-вторых, думается мне, что девушка способна сама за себя постоять.

И в самом деле, не прошло и минуты, как британка поднялась из-за стола и без всякой паузы дала нахалу звонкую оплеуху. Видимо, рука у нее была тяжелая, потому что обидчик от удара попятился.

– Если бы добавить еще коленом в пах и ребром ладони по сонной артерии, она вполне могла бы его убить, – сказал Ганцзалин.

– Не всех надо убивать, запомни наконец эту простую мысль, – сказал Нестор Васильевич, задумчиво глядя вслед немолодому джентльмену, после постигшего его конфуза быстро покинувшему поле боя.

– Бешеной собаке хвост рубят по самые уши, – возразил очень довольный собой Ганцзалин.

Несмотря на одержанную победу, журналистка, кажется, никак не могла успокоиться и, видимо, чувствовала себя неуверенно. Взгляд ее блуждал по залу и внезапно столкнулся со взглядом Нестора Васильевича. Тот почему-то покраснел и опустил глаза.

– О, – сказал Ганцзалин, – опять на барышень заглядываетесь. Все как в старые добрые времена.

– Ты ошибаешься, тут не то, – сердито прошипел ему Загорский.

– А что? – удивился помощник.

Нестор Васильевич не нашелся, что ответить, и лишь бросил на китайца свирепый взор. Однако дискуссии все равно не суждено было состояться – журналистка уже подошла к их столику.

– Добрый день, господа, – сказала она по-русски со своим смешным акцентом. – Могу ли я вас немного побеспокоить?

Загорский пригласил ее присесть и даже любезно подставил стул. Со стороны никто не заметил бы никаких странностей, но Ганцзалин слишком хорошо знал хозяина. Его мысли на русский можно было бы, вероятно, перевести следующим образом: «Вот так барышня! Не припомню, когда в последний раз женщины приводили господина в такое смущение!»

«Иди к чертовой матери!» – отвечал ему Загорский сердитым взглядом, заметив удивленное лицо помощника. Но тут же улыбнулся и произнес несколько церемонно.

– Дорогой Ганцзалин, позволь тебе представить – репортер «Дейли Телеграф» Мэри Китс. Мэри, это мой помощник Ганцзалин.

То, что хозяин перепутал порядок представления и сначала представил даму, а уж потом мужчину, тоже говорило не в его пользу. Тем временем Мэри приветливо протянула руку китайцу. Он любезно оскалился и пожал маленькую крепкую ладошку.

– Как вы находите нашего любезного хозяина, атамана Семёнова? – спросила журналистка, глядя прямо на Загорского из-под черных бровей.

Загорский замялся, потом махнул рукой:

– Наш любезный хозяин мог бы быть несколько полюбезнее, – сказал он.

Мэри слегка удивилась.

– Надо же! А со мной он был весьма галантен. Знаете, я у многих спрашивала впечатление от атамана – все говорят разное. Это, наверное, потому, что он очень гибок и похож на хамелеона.

Тут она на секундочку задумалась, прикусив нижнюю губу, потом воскликнула:

– Нет, не так. Он похож не на хамелеона. Он похож на артиста. В нем как будто прячется много разных людей. И когда надо, на первый план выходит не он сам, а та или иная персона. Я понятно говорю?

Загорский пожал плечами и заметил, что, на его взгляд, дело обстоит несколько иначе. Все, что происходит в ставке Семёнова, напоминает ему кукольный театр, при этом Семёнов себя считает кукловодом, а всех прочих – куклами.

– Я бы рекомендовал вам не слишком доверяться этому Ма́нджяфуóко[13]13
  Манджяфуоко (итал.) – Огненная Глотка, прототип Карабаса-Барабаса в сказке Карло Коллоди «Приключения Пиноккио».


[Закрыть], использованных кукол он бросает в огонь, – завершил свою мысль Загорский. – Несмотря на внешность увальня, он сердцеед. Недавно бросил предыдущую пассию, певичку Марию Глебову и женился на Елене Терсицкой, что совершенно не мешает ему заглядываться на всех более-менее интересных женщин вокруг него.

– Что ж, постараюсь не опалить свои крылышки, – неожиданно весело отвечала Мэри.

– Это не так просто, – почему-то угрюмо заметил Нестор Васильевич. – Женщин часто привлекает власть, слава, военный мундир, деньги.

– Женщин привлекает все, – улыбнулась журналистка, – а чтобы они не соблазнялись, их надо бы посадить в средневековый замок и надеть на них пояс верности. Но, увы для мужчин, те времена давно прошли. И женщины по-прежнему горят на огне любви, как мотыльки.

– Именно об этом я и говорил, – нахмурился Загорский.

Но Мэри не пожелала продолжать сомнительную тему, вместо этого она решила заказать шампанского.

– Вы пьете шампанское, – спросила она, – или, как настоящие русские медведи, только водку?

– Настоящие русские медведи живут в Арктике и пьют, все, что горит, – отвечал Загорский. – Впрочем, после того, как власть взяли большевики и прекратили поставку спиртного на крайний север, медведи стали абстинентами, и я бы к ним носа не совал. Что же касается нас с Ганцзалином, мы способны поддержать любую компанию.

– В таком случае, позвольте, я вас угощу!

Принесли шампанского и шоколадных пирожных.

– На здоровье! – воскликнула Мэри, поднимая бокал, исходящий светлой пузыристой пеной.

Загорский мягко поправил ее: русские так не говорят. Во всяком случае, тостов таких не произносят. Можно сказать: «Будем здоровы!», или, например, «Ваше здоровье!». Вообще же обычно пьют за что-то более понятное. Например, за русско-китайскую дружбу между Загорским и Ганцзалином, за процветание дома Романовых, благополучно рухнувшего почти три года назад или за что-нибудь столь же эфемерное.

– Тогда за знакомство! – нетерпеливо сказала барышня и залпом осушила бокал. Перехватив внимательный взгляд Нестора Васильевича, очаровательно улыбнулась и пробормотала: «Ужасно хотелось пить!»

Вскоре завязался милый светский разговор. Мэри пытала Ганцзалина, сколько у него жен и сколько лягушачьих лапок он может съесть за один присест. Ганцзалин любезно отвечал, что жен он своих не считает, поскольку они разбросаны почти по всему свету, то есть везде, где они побывали с господином. Что же касается лягушачьих лап, то съесть их можно сколько угодно, надо только, чтобы их правильно приготовили.

– Будете в Китае – ни за что не ешьте пекинских лягушек, – наставлял Ганцзалин, – северяне совсем не умеют их готовить. Лягушек есть надо только на юге, лучше всего где-нибудь в Ханчжóу и Нинбó. На севере никакого удовольствия не будет, кроме поноса.

– Ах, как это экзотично, – говорила Мэри, лукаво поглядывая в сторону Загорского, на лице которого застыла вежливая улыбка. – Вы согласны с вашим помощником, мистер Загорский?

– Я не так глубоко знаю Китай, – отвечал Нестор Васильевич, – а впрочем, в вопросах питания Ганцзалину вполне можно доверять. Единственное, чего я не приемлю, так это живой еды.

Мэри удивилась: что такое живая еда? Ганцзалин важно объяснил ей, что в Китае есть традиция есть некоторых животных живьем. Это относится к рыбам, креветкам, крабам и мышам, но, впрочем, иногда живьем едят и более крупных тварей – нужен лишь хороший повар-распорядитель.

– Ах, как это ужасно! – переменилась в лице Мэри. – Какие все-таки звери эти китайцы!

Ганцзалин при этих словах улыбнулся чрезвычайно приятно, как будто услышал необыкновенно лестный комплимент.

Загорский поспешил переменить тему, спросив у Мэри, каким образом она выучила русский язык. Журналистка отвечала, что у них в доме был старый дворецкий родом из России. Он подолгу болтал с ней на русском, еще когда она была совсем ребенком. Став постарше, девушка решила усовершенствовать свои знания в университете, и вот теперь они ей неожиданно пригодились.

– А как родители отнеслись к вашему увлечению? – осторожно полюбопытствовал Нестор Васильевич.

– Я росла с матерью, отец погиб еще до моего рожденья, – отвечала Мэри.

Услышав это, Загорский почему-то вздрогнул. Некоторое время он как будто боролся с собой, потом все-таки решился.

– Скажите, а ваша мать когда-нибудь была в России? – спросил он, не глядя на Мэри.

– Увы, нет, – отвечала та, – она ужасная домоседка и никуда дальше лондонских предместий никогда не выезжала.

Услышав это, Нестор Васильевич вздохнул, как показалось Ганцзалину, с явным облегчением. Они выпили еще.

– Как же здесь прекрасно, – сказала Мэри. – Кругом война, разруха, голод – а здесь как будто кусочек рая. Как атаману удалось сохранить тут все?

– Деньги – это большая сила, – отвечал Загорский, ставший почему-то рассеянным. Он все чаще поглядывал теперь в сторону двери, очевидно, собираясь уходить. Мэри перехватила его взгляд и сделалась серьезной.

– Я слышала, господин Загорский, что вы собираетесь в Америку, – внезапно сказала она.

Загорский кивнул как-то неопределенно и посмотрел на нее, ожидая продолжения.

– Раз так, вы наверняка поедете через Гуанчжоу, – продолжала миссис Китс. – Я хотела бы попросить вас об одной услуге. Я понимаю, это не совсем удобно, мы ведь только познакомились. Однако мне некуда деваться и не к кому больше обратиться. Мне очень нужно передать кое-что одному человеку в Гуанчжоу. Местной почте я не доверяю, а сама окажусь там, видимо, еще нескоро. Так не могли бы вы отвезти от моего имени один пакет…

Загорский внимательно смотрел на нее и ничего не говорил. Она, видимо, истолковала этот взгляд по-своему и воскликнула:

– Честное слово, там нет никаких шпионских сведений, клянусь вам чем хотите!

– Не клянитесь, – улыбнулся Загорский, – мне это совершенно все равно. С тысяча девятьсот семнадцатого года Россия перестала быть моей родиной, меня держат здесь лишь некоторые личные обязательства.

– Вот и прекрасно, – глаза Мэри горели из-под темных бровей.

Какие же у нее глаза, думал Загорский, они какого-то неуловимого цвета. Снаружи как будто зеленые, а к зрачку превращаются в карие…

С трудом оторвавшись от ее лица, он с сожалением заметил, что выполнить ее просьбу он не может – атаман запретил ему выезжать из Читы. Мэри удивилась: как это – запретил? Всякий человек обладает свободой воли, которая дарована ему Богом и конституцией, и никакой атаман не может ничего ему запретить.

– Еще как может, – усмехнулся Загорский. – Более того, если мы только попытаемся покинуть город, харачины атамана догонят нас и изрубят в капусту. Теперь вы понимаете, почему я советовал вам держаться от атамана подальше? Что вам, собственно, от него нужно? Интервью и несколько репортажей о боевых действиях? Британия, вероятно, хочет понять, насколько хороши перспективы большевиков на Дальнем Востоке. Могу сказать совершенно определенно: большевики захватят и Дальний Восток, как до этого они захватили всю остальную страну. Может быть, это случится не завтра и даже не через год, но это обязательно случится. Большевики подобны болезненным клеткам, которые без конца размножаются и заражают все вокруг себя. Если Британия не хочет большой войны с Россией, ей придется смириться и вести дела с Советами – так, как если бы во главе страны до сих пор стоял Николай Второй.

– В чем же, по-вашему, сила большевиков? – спросила Мэри несколько боязливо.

– Их сила – в их низости, – отвечал Загорский. – Вам как британке должно быть известно выражение «не крикéт».

– Да, оно означает отсутствие благородства, попрание договоренностей, несоблюдение правил… – Мэри смотрела на него с каким-то странным напряжением.

– Именно. Так вот, все, что делают большевики – это не крикет. Нет правил, представлений, табу, которые нельзя было бы нарушить. Говоря совсем просто, над большевиками нет Бога. Нет ограничивающей их силы – и потому они побеждают. Впрочем, как видим, атаман Семёнов недалеко от них ушел.

– Куда ни кинь – всюду хрен, – вставил Ганцзалин, не изменивший своей любви к пословицам и своей привычке пословицы эти коверкать самым безбожным образом.

Мэри молчала, о чем-то думала. Потом взгляд ее посветлел, и она поглядела на Загорского с каким-то, как ему показалось, торжеством.

– Харачины, конечно, могут вас изрубить, – сказала она, – но только в том случае, если они вас догонят.

– О, в этом даже не сомневайтесь, ездят они быстро… – начал было Загорский, но она только досадливо махнула рукой: дайте досказать. Нестор Васильевич волей-неволей вынужден был умолкнуть.

Итак, харачины ездят, конечно, быстро, но они не могут ехать одновременно в две разные стороны. Так вот, Мэри совершенно случайно услышала – тут она слегка зарделась – разговор нескольких офицеров, которые служат Семёнову. Судя по всему, они последние из числа каппелевцев, оставшихся у атамана.

– Насколько я знаю, каппелевцы все ушли от Семёнова, – заметил Нестор Васильевич. – Они считали его вояк сбродом негодяев, а его самого – садистом.

– Может быть, – отвечала Мэри, – но, как видите, ушли не все. Что их держало до сего дня, я не знаю, однако нынче решили уйти и эти последние. А поскольку они присягали атаману, это будет не просто уход, а дезертирство. Семёнов же, насколько я понимаю, дезертиров не любит. Когда он узнает об их бегстве, пошлет следом харачинов. Как раз в этот момент вы и сможете сбежать. У вас хватит времени, чтобы ускакать достаточно далеко.

Загорский и Ганцзалин обменялись быстрыми взглядами.

– И куда поскачут каппелевцы? – спросил Нестор Васильевич.

– Насколько я поняла – на северо-восток, к Амуру. Вы же двинетесь на юго-восток, в Китай.

Некоторое время Нестор Васильевич молча размышлял, потом спросил, не смущает ли мадемуазель Китс тот факт, что за собственное спасение они заплатят жизнями нескольких молодых людей, с которыми, вероятно, даже незнакомы? Мэри отвечала, что ведь это не Загорский с Ганцзалином организуют побег офицеров, те решились на это сами. Они лишь воспользуются случаем.

– И тем не менее, тяжело думать, что их ждет верная смерть, – проговорил Загорский.

Мэри пожала плечами. Почему же сразу смерть? Они опытные офицеры, они вооружены, они могут дать бой кому угодно.

– Вы не знаете харачинов, – заметил Загорский.

– Но они-то знают, – возразила Мэри.

На это Нестор Васильевич не нашелся, что сказать. Он спросил, когда именно каппелевцы планируют дать деру. Выяснилось, что бегство назначено на сегодняшнюю ночь, где-то около двенадцати. Значит, им останется подождать немного, пока поднимется шум и харачины отправятся в погоню. После этого они с Ганцзалином оседлают коней и поскачут в сторону Гуанчжоу.

– Мне кажется, отличный план, – Мэри с трудом удерживалась, чтобы не захлопать в ладоши. – Вы оставите с носом атамана и доставите мое послание.

– Ах да, послание, – сказал Загорский, и лицо его омрачилось. – С посланием могут возникнуть трудности…

Однако в этот миг сидевший рядом с ним Ганцзалин наступил ему на ногу.

– Мы доставим послание госпожи, – кивнул китаец. – Давайте его сюда.

Но Мэри сказала, что письмо, разумеется, не при ней. Чуть позже она сходит за ним домой и принесет его Загорскому. Пусть только скажет, где они живут.

– Нас поселили в гостинице «Селект», – отвечал Нестор Васильевич.

– В резиденции Семёнова? – удивилась журналистка.

– Я же говорю, атаман желает держать нас под присмотром. Но не волнуйтесь: когда будет надо, мы сумеем покинуть ее незаметно.

Мэри кивнула: значит, договорились.