Текст книги "Приключения бодхисаттвы"

Аркадий кивнул в ответ – кажется, речь Загорского произвела на него некоторое впечатление.

Загорский тем временем взглянул в зеркало заднего вида и кивнул Ганцзалину: готовься! Тот подобрался, словно тигр перед прыжком, рука его лежала на прикладе винтовки. Грузовик красноармейцев пылил позади метрах в четырехстах от них.

– Упрись в мое сиденье обеими руками, – велел Загорский мальчишке. Тот покорно уперся ладонями в спинку сиденья Загорского. В ту же секунду Нестор Васильевич сбросил газ и ударил по тормозам. Торможение было быстрым, но не таким, чтобы машину занесло. «Фиат» их еще не остановился окончательно, а Ганцзалин уже выпрыгнул на дорогу, перекатился и лег на живот, упершись локтями в землю и крепко держа винтовку в руках. Секунда, вторая, третья… Грузовик наезжал на них с сумасшедшей скоростью, а китаец все не стрелял, все выцеливал что-то, видное только ему одному.

– Чего не стреляет?! – не выдержал Аркадий. – Заснул, что ли? Огонь! Огонь!!

Шесть, семь, восемь… Несущийся грузовик заслонил собой треть горизонта. Когда стало окончательно ясно, что Ганцзалин ударился головой о землю во время прыжка и просто не может прицелиться как следует, вдруг грянул винтовочный выстрел, и почти следом за ним – еще один. Шофер удержал «даймлер», и грузовик по-прежнему несся прямо на Ганцзалина. Тот вскочил, бросил винтовку в машину, сам прыгнул в дверь разгоняющегося «фиата».

«Даймлер» был уже совсем близко и, казалось, навалился на них всей своей массой.

Мотор «фиата» панически взревел, разгоняя машину. Аркадий, выкрутив шею, со страхом глядел, как грузовик настигает их, становясь все больше и больше. Еще несколько секунд, и он ударит прямо в бампер.

– Промахнулся? – спросил Загорский, не поворачивая головы.

– Попал, – сухо отвечал помощник.

И действительно, «фиат» с каждой секундой продолжал набирать скорость, а «даймлер», напротив, отставал все больше. Стало ясно, что передние колеса у него пробиты и нормально управлять автомобилем, а тем более – ехать на нем на большой скорости просто невозможно. Вскоре грузовик встал посреди дороги и спустя несколько секунд окончательно скрылся за поворотом.

– Поздравляю, господа, – сказал Нестор Васильевич. – Кажется, мы оторвались…

Глава девятая. Ночной полет

Ночь была ясной. Луна глядела на землю с огромной высоты, бегущие по небу облака лишь изредка закрывали ее синевато-серебристый диск и тут же снова, как бы стыдясь своей вольности, проплывали дальше. Ночное светило озаряло скошенное поле и стоявший прямо на нем аэроплан. Летательный аппарат семейства «Фарман» отдаленно напоминал огромную замысловато сконструированную этажерку. Собственно, так его звали даже сами авиаторы, пилотировавшие это скромное чудо авиационной мысли. От рядовой летающей этажерки он отличался вместимостью – обычные машины этого семейства брали на борт двух человек, этот же был способен унести в поднебесную высь сразу трех.

– Три места – это замечательно, – заметил Загорский Ганцзалину. – Это значит, нам не придется испытывать нашу скромность, сидя друг у друга на коленях. Пилоту, тебе и мне – каждому достанется по собственному креслу.

Пилота, который должен был переправить их через линию фронта, звали Владимир Владимирович Рýдый. Это был тридцатипятилетний красавец офицер с пышными усами и холодным взглядом.

– Позвольте, господа, представить вас друг другу, – сказал Тухачевский, который свел их в своем кабинете. – Подполковник Рудый, действительный статский советник Загорский.

Рудый сухо кивнул Нестору Васильевичу, однако руки не подал. Некоторое время он даже и взглядом старался с Загорским не встречаться. Но, в конце концов, все-таки не выдержал и сказал язвительно:

– Ну, я-то тут исключительно благодаря гримасе судьбы: сел не в том месте и был захвачен красными. А что привело на службу к большевикам ваше превосходительство?

– Возможно, вы удивитесь, но вы тут – не единственный пуп земли, и судьба гримасничает не только в ваш адрес, – спокойно отвечал Загорский.

– Нестор Васильевич не служит советской власти, – примирительно проговорил Тухачевский, – у нас с ним, как бы это выразиться получше, взаимовыгодный договор. Собственно, как и с вами, господин подполковник. Каждый из вас выполняет свою задачу и получает то, к чему стремится. Мы, со своей стороны, получим то, что нам нужно. Во всяком случае, я очень на это надеюсь, и порукой тому послужит наше с вами честное слово.

Рудый проворчал, что честное слово офицера чего-то стоит, пусть даже один из офицеров – красный. А чего стоит честное слово его превосходительства? Все знают, что у этих мастеров канцелярской интриги в жилах не кровь, а чернила.

– Вы не правы, – укоризненно заметил Тухачевский, – господин Загорский – храбрый и честный человек, настоящий русский дворянин.

Рудый, видимо, почувствовал некоторые уколы совести, потому что сказал, не глядя на Нестора Васильевича.

– Прошу понять меня правильно. Я лечу на свой страх и риск, и вовсе не хотел бы, чтобы, когда я приземлюсь, этот ваш действительный статский советник выстрелил мне из нагана в затылок. Тем более, что их с китайцем будет двое, а я один. Дело сделано, чего бы вам меня жалеть? Пустить в расход белую сволочь – и в воду концы.

– На волнуйтесь, – успокоил его Загорский. – Не в моих правилах стрелять в спину. Если я и решусь вас прикончить, то стрелять буду исключительно в лоб.

– Ну, будем считать, что договорились, – смеясь, сказал Тухачевский. – А теперь, господа, ознакомимся с вашим летным маршрутом.

И он развернул на столе большую карту Сибири и Забайкалья.

– Отсюда до Читы, где находится ставка атамана Семёнова, больше трех тысяч верст. Конечно, было бы хорошо, если бы весь путь вы проделали на аэроплане. С учетом посадок и заправок топливом это заняло бы где-то пять-семь дней. Жизнь, однако, показывает, что идеальный вариант случается редко. Лететь вам придется над глухой тайгой. Вероятнее всего, в какой-то момент аэроплан сломается или вы не найдете керосина на заправку. В этом случае вам придется добираться до атамана как получится. Однако главную задачу – сравнительно безопасно перебросить вас за линию фронта – аэроплан выполнит. Все остальные вопросы будете решать на месте. Главным в экспедиции назначается Нестор Васильевич Загорский. Именно он принимает окончательное решение.

Загорский ожидал, что Рудый возмутится, но тот почему-то промолчал.

– И еще у меня к вам будет одна просьба, – сказал Загорский.

– Для вас – что угодно, – любезно отвечал командарм.

Нестор Васильевич попросил пристроить беспризорника Аркадия.

– Он рвется в Ташкент, но какой там, к чертовой матери, Ташкент, – вид у Загорского был озабоченный. – Я буду вам очень признателен, если вы просто укроете мальчонку, обогреете и накормите. Он уже сейчас очень сообразительный, а со временем, думаю, даст фору многим взрослым.

Тухачевский пообещал все исполнить в лучшем виде и просил Загорского ни в коем случае не волноваться. Он сейчас должен думать только о том, чтобы благополучно доставить пакет атаману.

– На словах передайте Семёнову, что если он примет наше предложение, все его предыдущие э-э-э… проступки безусловно прощаются, так что он может рассчитывать на всяческое содействие и помощь советской власти.

Загорский некоторое время смотрел на Тухачевского. Это продолжалось так долго, что улыбка с лица командарма сползла, и вид его сделался озабоченным.

– Михаил Николаевич, – сказал Загорский, – вы сами-то верите в обещания, которые даете? Садист, насильник, убийца – и все его, как вы говорите, проступки будут прощены?

На лицо Тухачевского набежала тень. Он раздраженно забарабанил пальцами по столу, не глядя на Загорского. Потом так же не глядя начал говорить, разборчиво и четко.

– Обещания, Нестор Васильевич, даю не я, а советская власть. Лично мне этот атаман Семёнов не более симпатичен, чем вам. Однако, чтобы предотвратить поражение в войне, наше руководство готово пойти и не на такие соглашения. Простить атамана и договориться с ним означает спасти десятки, а может быть, даже сотни тысяч жизней, спасти Россию в том виде, в котором мы знаем ее с детства. Ради этой цели, я полагаю, имеет смысл наступить на горло своим принципам.

И он с некоторым вызовом посмотрел на Загорского.

– Что ж, – сказал Нестор Васильевич задумчиво, – очень может быть, что вы и правы.

После этих слов командарм повеселел, снова стал улыбчив и пригласил всю компанию вместе с Ганцзалином выпить чаю с конфетами из командирского пайка. Чаепитие прошло неожиданно легко и весело, вспоминали старые времена, которые были памятны даже самому молодому из всех Тухачевскому. Со стороны казалось, что собралась компания старых друзей, и никто бы не догадался, что друзья эти при иных обстоятельствах с удовольствием выпустили бы друг другу кишки.

Глубокой ночью, когда все вокруг затихло, все четверо, включая Ганцзалина, отправились к аэроплану, стоявшему прямо в поле за упревшими стогами – тут еще успели скосить хлеба и даже уложить их в стога, но убирать стога уже было некому. Загорский, Рудый и Ганцзалин в своих комбинезонах, летных шлемах и очках-консервах были похожи друг на друга, как родные братья, только Ганцзалин был пониже. За спинами висели вещевые мешки с консервами и боезапасом к выданным им револьверам.

– Я, господа, доверяю вам всем, поэтому всех вас снабжаю оружием и патронами к нему, – сказал Тухачевский. – Надеюсь, вы не используете его ни друг против друга, ни против обычных обывателей.

– Ах, генерал, да мы уж, кажется, дали слово, – с раздражением перебил его Рудый. – Сколько же можно повторять одно и то же?

Командарм молча кивнул, но, когда авиатор ушел немного вперед, шепнул Нестору Васильевичу:

– Посматривайте за подполковником. Кажется, у него сдают нервы.

Загорский на это ничего не ответил, только подтянул лямку у вещмешка.

Что бы там ни говорил Тухачевский, дело свое подполковник Рудый знал хорошо. Уверенно и легко он поднял аэроплан в темный воздух, и вот уже внизу под ними поплыла далекая черная земля.

– Замечательно, – Нестор Васильевич не удержался от похвалы. – Вы – настоящий ас.

– Ерунда, – отмахнулся Рудый, – ветер благоприятствует.

Но было видно, что комплимент не оставил его равнодушным.

– Летали раньше? – крикнул он спустя пару минут.

– Приходилось, – несколько уклончиво отвечал Загорский, но о предыдущем своем опыте распространяться почему-то не стал. Вместо этого поинтересовался техническими характеристиками аэроплана. Выяснилось, что крейсерская скорость у него шестьдесят километров в час, максимальная высота, на которой летит – 250 саженей.

– Не слишком-то высоко, – озабоченно заметил Загорский. – Мотор будет слышен, да и сам аэроплан вполне можно разглядеть.

– Потому и взлетаем ночью, – прокричал в ответ Рудый.

Мотор работал очень шумно, так что переговариваться приходилось криками. Говорили, впрочем, только Загорский и пилот, Ганцзалин помалкивал, с затаенным ужасом посматривая на черную пропасть, которая разверзлась у него под ногами. Оглушительно гудел мотор, ветер свистел в ушах, и сердце Ганцзалиновское уходило в пятки. Да как еще уходило! Ладно бы, ушло один раз – и довольно с него. Но нет! Уходило, потом потихоньку вылезало обратно, а при всякой новой воздушной яме снова падало вниз, да так долго и томительно, как будто Ганцзалин был не человек, а какая-нибудь водосточная труба, на много метров спускавшаяся вниз. Сердце летело по этой трубе, кувыркаясь и замирая, а то и вовсе застывало, прекращало стучать, и вместо воздуха Ганцзалин глотал пустоту. Что ж, это известная вещь: даже у самого отчаянного человека есть что-то такое, чего он боится пуще смерти. Отдельные счастливчики проживают всю жизнь, так и не встретившись со своим страхом лицом к лицу, другим везет меньше.

До полета на аэроплане Ганцзалин казался самому себе сделанным из цельного куска мрамора или базальта. Поднявшись же в воздух, почувствовал, как на молекулы рассыпается все его существо – молекулы смертные и оттого ужасно пугливые.

Как победить страх? – спросил Ганцзалин у себя самого, стараясь не смотреть вниз, где зияла бездонная пропасть. И сам же себе и ответил: бороться с ним, сопротивляться из последних сил, до тех пор, пока не исчезнет причина страха, то есть пока они не опустятся на землю.

Рудый поглядел на часы.

– Летим как раз над позициями колчаковской армии! – крикнул он. – Может, не мучиться да и сесть прямо тут – пускай принимают с объятиями и поцелуями, а?!

– Вы уже один раз сели не там, где надо, – отвечал ему Загорский. – Помните, чем это закончилось?

Рудый помрачнел и крепче взялся за штурвал. Но восторг от полета захлестывал его, и долго молчать он не мог.

– А вы, Загорский, не думали никогда стать авиатором? Неужели не тянуло вас в небо?!

– Тянуло, – крикнул Нестор Васильевич в ответ. – Но когда я был молодым вроде вас, никаких аэропланов еще и в помине не было.

– Сколько ж вам лет? – удивился подполковник.

– За шестьдесят уже, – отвечал Нестор Васильевич.

– О, – сказал Рудый, – молодо выглядите, однако!

Загорский в ответ только кивнул. Ему надо было сосредоточиться и подумать, а подполковник все время отвлекал его разговорами. Еще сильнее отвлекал его Ганцзалин, который хоть и молчал, но так трясся от ужаса, что, казалось, еще немного – и случится у него помрачение ума.

– Запас бензина у нас – на несколько часов, – прокричал пилот. – Потом надо будет садиться и заправляться.

– У вас есть карта ближайших аэродромов? – ветер все время относил слова в сторону, кричать Загорскому приходилось изо всей силы.

– Карта есть, но толку от нее немного… Садиться на колчаковских аэродромах рискованно, нас могут принять за красных и обстрелять. Пока не углубимся достаточно в тыл белой армии, чтобы нас не принимали за врага, садиться придется прямо на поле. Это не так удобно, но для нас более безопасно.

– Хорошо, – кивнул Загорский, – полагаемся на вас, подполковник.

Рудый кивнул и дальше полетели молча.

Погода тем временем испортилась. Луна скрылась за тучами, аэроплан почти все время довольно сильно трясло, и пилот вынужден был постоянно бороться с противным ветром. Спустя некоторое время Нестор Васильевич заметил, что подполковника охватила какая-то странная нервозность. Он то поглядывал на приборы, то пытался выглянуть из-под верхнего крыла, словно хотел увидеть на небе что-то очень важное.

– Что-то не так? – спросил Загорский.

С полминуты, наверное, подполковник угрюмо молчал. Нестор Васильевич даже подумал, что он не расслышал его вопрос и собирался повторить, но тут Рудый заговорил.

– Все не так! – крикнул он раздраженно. – Летим при сильной непогоде. Чувствуете, какая болтанка?

– Я полагал, что столь опытного пилота это не смутит, – заметил Загорский.

– Опытного пилота ничего не смутит, кроме отсутствия горючего, – отвечал подполковник. – А это как раз наш случай. Болтанка, непогода – бензина уходит очень много. Гораздо больше, чем обычно.

Переводя на понятный язык, все сказанное означало, что бензина им может не хватить до восхода солнца. А садиться в темноте на поле равносильно самоубийству: аэроплан, скорее всего, разлетится вдребезги, а с ним погибнут и все пассажиры.

– Таким образом, наша первейшая задача сейчас – продержаться до восхода, – заключил Рудый.

К счастью, было темно, поэтому никто не увидел, как смугло-желтая в обычное время, физиономия Ганцзалина сделалась зеленой. Впрочем, что Ганцзалин, даже его хозяин, не боявшийся никого и ничего, ощутил некоторую озабоченность.

– Значит, будем планировать, пока не рассветет, – сказал Нестор Васильевич.

– Говорю же вам, по такой погоде это невозможно, – раздраженно отвечал подполковник. – Любая попытка планировать обрушит нас в пике. Мы держимся только благодаря усиленной работе двигателя.

После этого воцарилась тишина, если, конечно, можно назвать тишиной завывание мотора и дикий свист ветра в ушах. Авиатор увидел, какое тягостное впечатление произвела на пассажиров его речь, и ободряюще помахал им рукой.

– Ничего! – крикнул он. – Не отчаивайтесь раньше времени. Как говорится, Бог не выдаст, свинья не съест.

– Это мои слова! – внезапно крикнул Ганцзалин.

– Что? – не понял Рудый.

– Мои слова, – повторил Ганцзалин.

Загорский, перекрикивая шум мотора, объяснил, что Ганцзалин очень любит русские пословицы и поговорки, так что, на его взгляд, именно он должен был эту поговорку вспомнить.

– Вспомнит еще, – крикнул Рудый. – Не в последний раз летаем!

При этих словах на Загорского навалилось гнетущее предчувствие.

Аэроплан по-прежнему дергало и бросало под порывами ветра. Казалось, если бы пассажиры не были пристегнуты, их мгновенно выбросило бы из кресел. Двигатель не просто гудел – он ревел голосом огромного раненого животного.

Спина Рудого, в начале полета веселая и довольная, теперь выражала какую-то хмурую обреченность.

– До рассвета не протянем, – наконец сообщил он Загорскому. – Будем спускаться, и попытаемся сесть на поле.

– Каковы наши шансы? – прокричал Нестор Васильевич.

– Один к девяти. В худшем случае разобьемся насмерть, в лучшем – покалечимся, – отвечал Рудый. – Ведь просил же я у них сводку погоды – и что? Попомните мое слово: большевистская власть падет не от белогвардейских штыков, а от безответственности…

Аэроплан тем временем начал снижаться. При таком ветре это было тоже не самым простым делом, однако чем ближе становилась вожделенная земля, тем напряженнее делалась спина летчика. Толком разглядеть землю под крыльями было нельзя, близость ее скорее угадывалась.

– Ну, – крикнул Рудый, – молитесь Богу и пресвятой Богоматери, вся надежда на наш русский авось!

– Стойте! – внезапно крикнул Загорский. Его орлиные глаза разглядели где-то сбоку неровное подрагиванье огоньков. – Что это там справа по курсу?

Несколько секунд Рудый приглядывался, потом сказал:

– Видимо, машина. Судя по габаритам, грузовик.

– Если это машина, очевидно, она едет по дороге. Может быть, попробовать сесть на дорогу?

Подполковник невесело покачал головой. Загорский ведь наверняка видел наши сибирские дороги – ухаб на ухабе, авто проезжают с трудом. А уж спускаться на них вслепую на аэроплане – нет, проще на поле. Там, по крайне мере, есть хоть какой-то шанс.

Несколько секунд Нестор Васильевич размышлял. Потом спросил, сможет ли Рудый сбросить скорость аэроплана до скорости грузовика? Тот что-то прикинул на глаз, потом сказал, что сможет, конечно. А зачем это Загорскому?

– Мы с Ганцзалином попробуем прыгнуть с аэроплана на грузовик, – отвечал Нестор Васильевич. – Если удастся добиться сопоставимой скорости, у нас большие шансы.

Рудый на миг онемел, потом захохотал, потом, внезапно остановившись, спросил, не шутит ли его превосходительство. Ведь совершенно очевидно, что они свернут себе шеи. Нестор Васильевич отвечал, что это совершенно неочевидно. Во-первых, у них с его помощником хорошая гимнастическая подготовка. Во-вторых, как известно из физики, если два предмета движутся равномерно и прямолинейно, это все равно, как если бы они просто стояли на месте. Таким образом, если верить науке, шансы у них неплохие.

Рудый только головой покачал. Одно дело – математические выкладки, и совсем другое – реальная жизнь. Однако Нестор Васильевич настаивал на своем.

– Если хотите, попробуйте вместе с нами, – предложил он. – Я в двух словах объясню вам базовые принципы приземления…

– Нет уж! – замотал головой подполковник. – Если мне суждено погибнуть, предпочитаю сделать это цивилизованным порядком, в кресле пилота, а не кувыркаться, как обезьяна, по дороге.

– Но вы не возражаете, если мы все-таки покувыркаемся? – спросил Загорский.

Рудый пожал плечами: раз человек твердо решил покончить жизнь самоубийством, кто ему запретит. Тем более, когда способ такой экзотический – на полном ходу выпрыгнуть из аэроплана.

– Тогда спускайтесь понемногу, – крикнул Нестор Васильевич и знаками показал Ганцзалину, чтобы был готов к прыжку. Тот отстегнул ремень, лицо его сделалось совершенно белым. Однако Загорскому было не до сантиментов.

– Я прыгну первый, ты – через десять секунд после меня, – сказал он помощнику.

Тот молча кивнул. Выражения его глаз за летными очками было не разглядеть.

Аэроплан стал спускаться, одновременно нагоняя едущий по дороге военный грузовик. Кузов его был пуст, однако казался с высоты маленьким, как спичечная коробка. Но даже когда аэроплан повис над грузовиком на высоте всего пары метров, кузов этот выглядел не спасительной площадкой, а пропастью в адскую пустоту. Нестор Васильевич вылез на крыло аэроплана и приготовился.

– Лишь бы не затормозил, – сам себе сказал Загорский и, спружинив всем телом, прыгнул вниз.

Прыгнул он по всей науке, по ходу движения, прыгнул, целя прямо в центр. Но, однако, несмотря на всю физику и механику, его прокатило по настилу и чуть не выбросило из грузовика – в последний момент он успел ухватиться за борт и остановить падение: тренированное тело не подвело. Загорский глянул вверх и прямо над собой, только чуть левее, увидел нависшее огромное брюха аэроплана и длинное крыло, на котором стоял, изготовившись к прыжку, его помощник. Сейчас Ганцзалин прыгнет вниз, нужно будет его подстраховать.

И как раз в это мгновение грузовик начал тормозить. Водитель услышал удар от падения Загорского и решил, видимо, посмотреть, что случилось с кузовом.

– Стой! – Загорский отчаянно махнул рукой Ганцзалину, но не успел – тот уже отделился от крыла.

Рудый понял, что грузовик тормозит, и тоже сбросил скорость. Но поспеть за грузовиком, конечно, все равно не смог, ведь на аэроплане тормозов нет. Нестор Васильевич увидел, как над машиной скользнуло крыло и с него прыгнула черная фигурка в комбинезоне и шлеме. Уже в воздухе Ганцзалин понял, что происходит и страшным усилием развернулся назад, пытаясь упасть если не в кузов, то хотя бы на кабину грузовика.

И это ему почти удалось. Он упал на радиатор, успел даже ухватиться пальцами за решетку. Но шофер, тормозивший до этого плавно, испугался странного звука и мелькнувшего в свете фар человеческого лица и изо всех сил ударил по тормозам. Инерцией Ганцзалина рвануло вперед, пальцы его разжались, и он покатился по дороге. Загорский скрипнул зубами: слишком нехорошо покатился его помощник, не было видно в его падении настоящей группировки.

Нестор Васильевич, не дожидаясь полной остановки, выпрыгнул из грузовика. Спустя несколько секунд он уже склонился над Ганцзалином, нащупывая пульс. Помощник его лежал совершенно неподвижно, глаза его были закрыты.