Текст книги "Странный порядок вещей"

Достаточно ли сложного процесса субъективности, с его составляющими в виде точки зрения и чувственности для того, чтобы объяснить сознание так, как мы обозначили на первых страницах этой главы? Ответ отрицательный. Я писал о переживании присутствия на мультимедийном шоу, где ВЫ или я играем роль зрителя и где время от времени мы можем даже созерцать зрелище себя самих, присутствующих на этом шоу. Субъективности, сколь бы она ни была сложна, недостаточно. Для того чтобы сознание стало возможным, нам нужен еще один процесс, который состоит из интеграции образов и соответствующих субъективностей в более или менее широкую картину.

Сознание в полном смысле слова – это специфическое состояние ума, в котором мысленные образы напитываются субъективностью и переживаются в более или менее широкоохватном интегрированном представлении⁴.

Где реализуются субъективность и интеграция образов? Существует ли в мозге участок, область или даже система, где происходят соответствующие процессы? Ответ, насколько я могу судить, опять же отрицательный. Как говорилось в предыдущих главах, психика во всей своей сложности возникает из взаимодействия нервной системы и соответствующего тела, работающих под дирижерскую палочку гомеостатического императива, явленного в каждой клетке, ткани, органе и системе и в их глобальном соединении у каждого индивида. Сознание возникает из интерактивных сцеплений, связанных с жизнью, и излишне говорить, что, будучи связано с жизнью, сознание также связано с вселенной химии и физики, образующей субстрат организмов, в которой и существуют наши организмы.

В мозге нет конкретной области или системы, удовлетворяющих всем требованиям сознания – компонентам субъективности (точка зрения и чувственность) и интегрированию переживаний. Неудивительно, что попытки локализовать сознание в мозге не имели и не имеют успеха⁵. С другой стороны, можно идентифицировать ряд структур и систем мозга, безусловно связанных с порождением ключевых составляющих процесса, перечисленных выше: точки зрения, чувственности и интеграции переживаний. Эти структуры и системы участвуют в процессе как ансамбль, включаясь и выключаясь из линии сборки упорядоченно. Опять же, данные участки мозга заняты этим не в одиночку; они работают в интенсивной кооперации с самим телом.

Моя гипотеза состоит в том, что составные компоненты порождаются локально и инкорпорируются в последовательные, параллельные или накладывающиеся друг на друга цепочки. При типичном сценарии субъективность для сцены, в которой доминируют зрительная и слуховая составляющие, требует активности во множественных местах зрительной и слуховой систем – как в структурах ствола мозга, так и в коре. Соответствующее вызывание образов из памяти будет перемежаться основной когортой образов данной сцены. Активность, связанная с чувствами, обусловленными потоком образов, будет обеспечиваться ядрами верхней части ствола мозга, гипоталамуса, миндалины, базальными ядрами переднего мозга, островковой и поясной областями коры во взаимодействии с различными участками самого тела. Что касается активности, связанной с сенсорными порталами/мышечно-скелетным каркасом, то она возникает в покрышке ствола мозга – верхнем и нижнем двухолмиях, – а также в соматосенсорной коре и фронтальных глазодвигательных полях. Наконец, координация всей этой активности отчасти происходит в областях медиальной коры, особенно в заднемедиальной коре при участии ядер таламуса.

Процесс, связанный с интеграцией переживаний, требует нарративоподобного упорядочивания образов и координации этих образов с помощью процесса субъективности. Это осуществляет ассоциативная кора обоих полушарий мозга, объединенная в крупномасштабные сети, самый известный пример которых – сеть пассивного режима работы мозга. Крупномасштабные сети ухитряются связывать несмежные области мозга достаточно протяженными двусторонними путями.

Коротко говоря, различные части мозга, работая в тесном взаимодействии с самим телом, создают образы, порождают чувства, соответствующие этим образам, и накладывают их на карту точки зрения, реализуя, соответственно, два компонента субъективности. Другие части мозга управляют последовательным выделением образов. Каждое выделение имеет место в своем сенсорном источнике, участвуя в широкой демонстрации образов, протекающей во времени, но не в пространстве. Образам не нужно двигаться в мозге. Они входят в субъективность и интегрируются благодаря локальной, последовательной “подсветке”. В каждую единицу времени может обрабатываться большее или меньшее количество образов и нарративов, и это определяет масштаб интеграции в каждый данный момент. Отдельные участки мозга и многие содействующие им участки тела взаимосвязаны реальными нервными путями и могут быть соотнесены с нейроанатомическими структурами и системами. Однако панорамное интегрированное переживание, с которого я начал эту главу – спектакль или кинофильм, наблюдаемый субъектом (вами, мной), – помещается не в одной конкретной структуре мозга, а в более или менее многочисленной временной серии фреймов, которые активируются целиком, наподобие многочисленных кадров, составляющих физический фильм. Но отметим, что когда выше я использовал метафору “фильма-в-мозге”, я имел в виду лишь создание простых образов и упорядочивание их в нарратив. Я не думал о еще более сложном процессе пропитывания их субъективностью и разрастания масштаба интеграции до еще более обширного многомерного полотна, где пространство зависит от времени.

Картина, вырисовывающаяся в этой гипотезе, такова: верхний этаж процесса во всех отношениях зависит от локальных нервных систем, от соединяющих их путей и от взаимодействия с телом. Общий процесс разворачивается во времени, но складывается из тонких составляющих, прочно укорененных в конкретных, локализуемых операциях организма. Этот процесс невозможно себе представить без вклада периферии организма путем непосредственного химического воздействия на периферическую нервную систему и структуры центральной нервной системы. Он требует участия множества ядер ствола мозга и других ядер конечного мозга. Он требует участия коры мозга всех эволюционных возрастов, то есть древней и новой. Отдавать предпочтение одному из этих нейронных секторов в ущерб другим в порождении сознания – глупо, как и игнорировать присутствие самого тела, обслуживаемого нервной системой⁶.

В идее, что сознание в широком смысле слова присутствует повсюду у множества видов живого, что-то есть. Вопрос, конечно, в “типе” и количестве сознания, которое демонстрируют другие виды. Не приходится сомневаться, что бактерии и простейшие ощущают условия окружающей среды и реагируют на них. Как и инфузории-туфельки. Растения реагируют на температуру, влажность и уровень инсоляции, медленно отращивая корни или поворачивая листья и цветки. Все эти существа непрерывно ощущают присутствие других живых существ или окружающей среды. Но я не могу назвать их сознательными в традиционном значении слова, так как традиционное значение привязано к представлениям о психике и чувствах, а психику и чувства я, в свою очередь, связываю с наличием нервной системы⁷. У вышеперечисленных существ нет нервной системы, и ничто не заставляет предположить, что у них бывают ментальные состояния. Короче говоря, ментальное состояние – разум (или психика) – это базовое условие для существования сознательных переживаний в традиционном смысле. Когда же разум обретает точку зрения – то есть субъективную точку зрения, – то возможно начало настоящего сознания.

Но хватит о началах. Заканчивается сознание, как мы убедились, на самом верху, в стратосфере сложных, интегрированных, мультисенсорных переживаний, к которым применяется субъективность. Эти переживания относятся как к текущему внешнему миру, так и к сложным мирам прошлого, то есть к миру прошлого опыта субъекта, восстанавливаемому из воспоминаний. Они также относятся к миру текущего телесного состояния субъекта, который, как я уже отмечал раньше, служит якорем для процесса субъективности и важнейшим элементом сознания вообще.

Тот факт, что между чувствительностью и раздражимостью растений или одноклеточных, с одной стороны, и ментальными состояниями – с другой, лежит большое эволюционное расстояние, не означает, что чувствительность, психические состояния и сознание не связаны друг с другом. Напротив, ментальные состояния и сознание опираются на дальнейшее развитие – у существ, обладающих нервной системой, – стратегий и механизмов, присутствующих у более простых, еще не обладающих ею существ. Этот процесс эволюционно начинается в нервных узлах, в ганглиях и ядрах центральной нервной системы. Впоследствии он осуществляется в мозге правильным образом.

Между феноменом клеточной чувствительности как базового уровня этого естественного процесса и ментальными состояниями в полном смысле данного термина располагается важнейший промежуточный уровень, состоящий из самых фундаментальных ментальных состояний – чувств. Чувства – это базовые ментальные состояния, возможно, те самые базовые ментальные состояния, которые соответствуют определенному основополагающему содержимому: внутреннему состоянию тела, которому присуще сознание. И так как чувства соответствуют различному качеству состояния жизни внутри тела, они по необходимости наделены валентностью: то есть они хорошие или плохие, положительные или отрицательные, привлекательные или отталкивающие, приятные или неприятные, связанные с удовольствием или с болью.

Когда чувства, описывающие внутреннее состояние жизни сейчас, “помещаются” или даже “локализуются” внутри текущей точки зрения всего организма, возникает субъективность. С этого момента окружающие нас события, события, в которых мы участвуем, и наши воспоминания приобретают новую возможность: они становятся действительно значимыми для нас; они могут повлиять на ход нашей жизни. Человеческие культурные инновации требуют этой ступени – чтобы события стали значимыми, чтобы они автоматически классифицировались как благие или нет для индивида, которому они принадлежат. Чувства сознательные, имеющие обладателя, позволяют дать первичную оценку человеческим ситуациям, диагностировать, проблемные они или нет. Они оживляют воображение и возбуждают процесс рассуждения, на основании которого ситуация будет расценена как ложная тревога или как проблемная. Субъективность необходима в качестве двигателя творческого интеллекта, создающего явления культуры.

Субъективность смогла наделить образы, психику и чувства новыми качествами: ощущением принадлежности, связанным с конкретным организмом, в котором имеют место эти явления; свойством “нашести”, которое позволяет войти во вселенную индивидуальности. Ментальные переживания дали психике новый толчок, одарили преимуществом бесчисленные виды живого. А у человека ментальные переживания стали непосредственными рычагами при целенаправленном конструировании культуры: переживания боли, страдания и удовольствия сделались основаниями для человеческих потребностей, опорой человеческих изобретений – в резком контрасте с набором видов поведения, прежде создававшихся путем естественного отбора и передачи генов. Пропасть между двумя наборами процессов – биологической эволюцией и культурной эволюцией – столь велика, что можно упустить из виду тот факт, что гомеостаз является движущей силой обоих.

Образы не могут переживаться сами по себе, они должны входить в контекст, включающий специфические наборы образов, связанных с организмом, – тех, что естественным путем рассказывают историю о том, как организм реагирует на взаимоотношения своих сенсорных приспособлений с конкретным объектом. Где именно находится этот объект – во внешнем ли мире, в самом ли теле либо восстанавливается через воспоминание, сформированное при прошлом создании образа чего-либо внутреннего или внешнего по отношению к организму, – неважно. Субъективность есть постоянно конструируемый нарратив. Этот нарратив возникает у организмов в сочетании с определенными особенностями мозга в процессе их взаимодействия с окружающим миром, миром своей памяти о прошлом и своим миром внутреннего⁸.

Вот в чем заключается сущность тайны, стоящей за сознанием.

Философ Дэвид Чалмерс, занимаясь исследованием сознания, выделил две проблемы его изучения⁹. На деле обе проблемы связаны с пониманием того, как органический материал нервной системы может порождать сознание. Первая проблема, которую он назвал “легкой”, имеет отношение к сложным, но поддающимся расшифровке механизмам, позволяющим мозгу конструировать образы, и инструментам, с помощью которых этими образами можно манипулировать, – таким как память, речь, мышление и принятие решений. Чалмерс полагал, что изобретательность и время разрешат легкую проблему. Я считаю, что тут он был прав. Он – по-моему, благоразумно – не рассматривал картирование и порождение образов.

“Трудная” проблема, выделенная Чалмерсом, – это понимание того, как и почему “легкие” элементы нашей психической деятельности становятся осознанными. Говоря его словами, “почему выполнение этих психических функций [функций, подпадающих под категорию легкой проблемы] сопровождается переживанием?”. Итак, трудная проблема связана с вопросом ментального опыта и того, как ментальный опыт конструируется. Когда я осознаю некий объект восприятия – например, вас, читатель, или образ картины с ее формами, красками и иллюзией глубины, – я автоматически понимаю, что тот и другой образ принадлежат мне и никому другому, что они мои. Как отмечалось выше, этот аспект ментального опыта известен как субъективность, однако простое упоминание субъективности не дает функциональных составляющих, из которых, как я только что предположил, она конструируется. Я имею в виду качество ментального опыта – чувственность, – и место чувственности в рамке точки зрения организма.

Еще Чалмерс хочет понять, почему переживание опыта “сопровождается” чувствами. Почему чувство, сопровождающее сенсорную информацию, вообще существует?

В объяснении, которое я предлагаю, переживание само по себе отчасти порождается чувствами, поэтому речь идет не о сопровождении. Чувства – результат операций, необходимых для поддержания гомеостаза в организмах, таких как наши. Их присутствие неотъемлемо, они сделаны из того же теста, что и другие аспекты психики. Гомеостатический императив, определивший организацию ранних организмов, привел к отбору программ химических путей и конкретных действий, гарантирующих поддержку целостности организма. Как только появились организмы с нервной системой и способностью порождать образы, тело и мозг стали работать в сотрудничестве, создавая образы этих сложных многоступенчатых программ поддержания целостности во множестве измерений, и это породило чувства. Как психические трансляторы гомеостатических преимуществ химических программ и программ деятельности – либо отсутствия таковых – применительно к различным объектам, их компонентам и ситуациям, чувства позволили уму узнавать о текущем состоянии гомеостаза и таким образом добавили новый слой важных регуляторных опций. Чувства стали решающим преимуществом, которое природа не могла не создать путем естественного отбора и не использовать в качестве постоянного сопровождения психических процессов. Ответ на вопрос Чалмерса заключается в том, что ментальные состояния естественным образом как-то ощущаются потому, что для организмов полезно иметь психические состояния, выраженные чувствами. Только в таком случае ментальные состояния могут помочь организму осуществлять виды поведения, наиболее совместимые с гомеостазом. Более того: сложные организмы вроде нас не выжили бы без чувств. Естественный отбор позаботился о том, чтобы чувства стали неотъемлемым признаком ментальных состояний. Более подробно о том, как живое и нервные системы породили ментальные состояния, можно прочесть в предыдущих главах, вспомнив при этом, что чувства возникли из череды постепенных, телесных процессов, снизу вверх, из простых явлений химии и действий, накапливавшихся и поддерживавшихся в ходе эволюции.

Чувства изменили эволюцию углеродных существ, подобных нам. Но полностью влияние чувств проявилось в эволюции лишь позже, когда переживания чувств стали помещаться и оцениваться в более широкой перспективе точки зрения субъекта и обрели значимость для индивида. Только тогда они начали влиять на воображение, мышление и творческий интеллект. Это произошло лишь после того, как изолированное в остальных отношениях переживание чувства локализовалось внутри субъекта, сконструированного из образов.

Трудная проблема состоит в следующем: если сознание возникает из органической ткани, то сложно или невозможно объяснить, как порождается психический опыт – то есть, по сути, ощущаемые ментальные состояния. Здесь я предполагаю, что переплетение точки зрения и чувств обеспечивает убедительное объяснение того, как возникает переживание психического опыта.

Часть III. Культурный разум в действии

Глава 10. О культурах

Все способности нашего разума участвуют в культурном процессе человека, но в последних главах я решил осветить способность порождать образы, аффект и самосознание, так как культурный разум без этих способностей немыслим. Память, язык, воображение и мышление – ведущие участники культурного процесса, однако они требуют порождения образов. Что касается творческого интеллекта, отвечающего за реальные практики и артефакты культур, он не может действовать без аффекта и самосознания. Любопытно, что эмоции и сознание тоже оказываются ускользающими способностями, забытыми в родовых муках рационалистической и когнитивной революций. Они заслуживают особого внимания.

К концу XIX века роль биологии в формировании культурных событий признавали, среди прочих, Чарльз Дарвин, Уильям Джеймс, Зигмунд Фрейд и Эмиль Дюркгейм¹. Примерно в то же время и в первые десятилетия XX века биологические факты привлекались рядом теоретиков (в их числе были Герберт Спенсер и Томас Мальтус[8]8
  Тут автор допустил ошибку. Годы жизни Томаса Мальтуса 1766–1834.


[Закрыть]), чтобы оправдать применение дарвинистского мышления к обществу. Это направление, обычно известное как социал-дарвинизм, привело к евгеническим рекомендациям в Европе и США. Позже, во времена Третьего рейха, неверно интерпретированные биологические факты применялись к человеческому обществу с целью произвести радикальную социокультурную трансформацию. Результатом стало ужасающее массовое истребление отдельных групп людей из-за их этнического происхождения либо политической и поведенческой идентичности. Вина за это человеческое извращение – что понятно, но несправедливо – возлагалась на биологию. Понадобились десятилетия, чтобы отношения между биологией и культурой стали приемлемым предметом изучения².

В заключительной четверти XX века и позднее социобиология и отпочковавашаяся от нее дисциплина, эволюционная психология, подвели базу не только под биологический взгляд на культурный разум, но и под биологическую передачу культурных признаков³. В последней сфере усилия сосредоточились на отношении между культурой и процессом генетической репликации. Тот факт, что миры чувства и разума находятся в нескончаемом взаимодействии и что культурные идеи, объекты и практики неизбежно попадают в ловушку их компромиссов и противоречий, не оказывался в центре внимания эволюционных психологов (хотя они и включают в свои гипотезы действующий компонент мира аффекта – такой как эмоции). То же относится к теме, выбранной мною для этой книги: способам, которыми культурный разум справляется с человеческой драмой и использует человеческие возможности, и тому, как культурный отбор довершает работу культурного разума и дополняет достижения генетической передачи информации. Я не объявляю аффект и человеческую драму главными и не исключаю других участников культурного процесса. Я просто сосредотачиваю внимание на эмоциональной сфере – и на чувствах в особенности – в надежде более внятно встроить его в объяснение биологии культур. Чтобы этого достигнуть, мне следует настаивать на роли гомеостаза и его сознательного делегата – чувства – в культурном процессе. Несмотря на все исторические вылазки биологии в мир культуры, идея гомеостаза, даже в традиционном и узком смысле регуляции жизни, отсутствует в классических рассуждениях о культуре. Как отмечалось выше, Толкотт Парсонс упоминал гомеостаз, рассматривая культуры с точки зрения систем, но в его объяснении гомеостаз не имел ничего общего с чувствами или индивидами⁴.

Как увязать состояние гомеостаза с созданием культурного инструмента, способного исправлять гомеостатический дефицит? Как я предположил, мостик обеспечивает чувство – психическое выражение гомеостатического состояния. Так как чувства ментально репрезентируют насущное состояние гомеостаза в данный момент и в силу пертурбаций, которые они способны порождать, чувства действуют как мотивы задействовать творческий интеллект, а последний служит звеном в цепи, отвечающей за само конструирование культурной практики или инструмента.