Текст книги "Психология сознания"

Теории более высокого порядка (ТВП) включают в себя ряд подходов, недавно представленных несколькими философами. Каждый из них продвигает собственную версию ТВП. Самые известные теоретики ТВП – философы Дэвид Розенталь и Питер Каррутерс (например, см. Carruthers, 2007). У всех теорий ТВП – общее ядро. Здесь мы поговорим об этом ядре, не вдаваясь в подробности разных его описаний.

Теории ТВП гласят, что осознанные ментальные состояния можно объяснить не обращением к их физическим или нейрональным коррелятам. Нужно обратить внимание на отношения между неосознаваемыми психическими репрезентациями. Таким образом, осознаваемые психические состояния возникают из репрезентативных психических состояний, которые не осознаются. Но что такое «репрезентативные психические состояния»? Традиционное определение психических состояний в философии подчеркивает преднамеренность как отличие психического: состояния, в которых есть намеренное содержание о том, что находится за пределами личности, либо описание, либо направленность, либо они репрезентируют нечто, существующее во внешнем мире, – все это психические состояния. Также в когнитивной психологии есть традиционная идея в отношении разума (mind): он состоит из репрезентативных состояний. Но не все репрезентативные психические состояния являются осознаваемыми, – в нашем разуме есть репрезентации и информация о внешних стимулах, которые не осознаются. Такие состояния и называются неосознаваемыми психическими состояниями.

Сознание возникает во взаимодействии между состоянием более низкого порядка и состоянием более высокого порядка, к примеру, когда мы думаем (мысли более высокого порядка) о состоянии более низкого порядка. Например, чистое ощущение боли – это состояние более низкого порядка. Оно входит в сознание, только если мы о нем думаем, – то есть если у нас возникает мысль более высокого порядка («мне больно»). В противном случае ощущение боли остается неосознаваемым состоянием.

Мысли более высокого порядка, о которых говорят авторы этих теорий, похоже, тесно связаны с тем, что мы назвали «рефлексивным сознанием». Таким образом, основную идею ТВП можно сформулировать с помощью более знакомой нам терминологии: согласно теориям ТВП, содержание феноменального сознания является неосознаваемым до тех пор, пока оно не будет рассматриваться в качестве объекта нисходящих механизмов внимания и рефлексивного сознания, которые отбирают, называют, осмысляют его и интроспективно сообщают о нем. Содержание сознания в теориях ТВП, таким образом, идентично содержанию когнитивной формы сознания (рефлексивного сознания или доступа к сознанию): это содержание, которое осмысляется и может быть выражено вербально.

Основная проблема теорий ТВП состоит в том, что они отрицают наличие сознания у тех существ, которые не могут формулировать мысли более высокого порядка (то есть не обладают рефлексивным сознанием). Следовательно, младенцы и животные – это не имеющие сознания зомби, ведь у них нет механизмов, позволяющих перенести психическое состояние в сознание. Но что тогда происходит в разуме таких существ? Согласно некоторым версиям ТВП, младенцы и животные могут, не осознавая этого, испытывать боль, видеть цвета, ощущать запахи и т. д., но такие состояния не вызывают у них никаких чувств, в их сознании нет ничего феноменального, потому что они не обладают сознанием. Согласно другим версиям этих теорий, младенцы и животные не чувствуют боли, не видят цветов и не ощущают запахов, даже неосознанно. Боюсь, что ни одна из этих идей не кажется особенно убедительной.

В некоторых версиях ТВП считается, что состояние более высокого порядка больше похоже на перцептивное, чем на мысленное, состояние. Таким образом, состояния более высокого порядка как бы воспринимают состояния более низкого порядка (это восприятие более высокого порядка, или ВВП). Сознание – это внутреннее восприятие того, что происходит в нашем собственном разуме. (Кстати, Зигмунд Фрейд поддерживал подобную идею сознания как внутреннего перцептивного механизма). Кроме того, некоторые версии теорий ТВП утверждают: чтобы состояния более низкого порядка вошли в сознание, о них не нужно фактически думать или фактически их воспринимать – достаточно самой возможности воспринимать их или думать о них (то есть достаточно того, чтобы они были в принципе доступны для состояний более высокого порядка, хотя этот доступ необязательно должен иметь место прямо сейчас).

Если сформулировать эту идею в нашей терминологии, сознание состоит из того содержания основного феноменального сознания, которое потенциально доступно для рефлексивного сознания. Это оставляет некоторое пространство для осознаваемого переживания также и вне текущего объема внимания, на периферии сознания. Однако, в конечном счете, осознаваемое состояние при этом возникает из рефлексивного сознания: из мыслей и понятий, которые (потенциально) применимы к содержанию феноменального сознания. Существа, не обладающие такой способностью, лишены сознания.

Кроме того, содержание феноменального сознания, о котором невозможно помыслить и рассказать (например, образы сновидений, не оставляющие ясных воспоминаний, автоматические реакции, которые исчезают до того, как мы успеем обратить на них внимание), вообще не считаются осознаваемым состоянием. Но это не кажется убедительным. Способны мы вспомнить и рассказать о том, что нам снилось или нет, мы не можем определять через обратную причинную обусловленность во времени, включало ли сновидение феноменальное переживание в момент, когда оно происходило!

Теории ТВП приобрели большую популярность среди философов. Возникла целая «индустрия», создающая разные версии ТВП (кажется, почти у каждого философа, изучающего сознание, есть своя любимая версия ТВП). Но эти теории не оказывают особого влияния на эмпирические исследования сознания. Основные положения этих теорий, возможно, слишком тесно связаны с философскими понятиями и терминами, а их связь с нейрональными и когнитивными механизмами, интересующими ученых-эмпириков, остается неясной. Также сложно определить, можно ли вообще проверить эти теории эмпирически.

По духу эти теории близки к эмпирическим теориям сознания как доступа (access-consciousness) (мы обсудим их в главе 11), приравнивающим содержание сознания к содержанию внимания, рабочей памяти и к тому, что можно выразить словами. В обоих случаях чистое феноменальное сознание отрицается, а рефлексивное сознание считается базовой формой сознания. Как мы увидим, когда будем говорить об эмпирических теориях, основная проблема состоит в том, чтобы определить, какая нейрональная активность и какое информационное содержание сопутствуют субъективному переживанию, а какие – нет, и являются ли они предпосылкой для когнитивного доступа, рефлексии и рабочей памяти или возникают уже после того, как активировались эти когнитивные функции более высокого порядка.

Основная гипотеза репрезентационалистских теорий состоит в том, что все сознательные состояния – это репрезентативные состояния, то есть состояния, несущие информацию о внешних объектах или событиях. Содержание сознания всегда отражает то, что лежит «вне» его. Это легче всего понять на примере восприятия: наше осознаваемое зрительное переживание – это репрезентация видимых объектов и событий в окружающем мире. Очевидно, перцептивное переживание несет в себе информацию и намеренное содержание о том, что происходит вокруг нас.

Традиционно в философии разума способность намеренно создавать содержание своего сознания считалось единственной особенностью наших ментальных состояний. Кроме того, в осознаваемых ментальных состояниях есть феноменальное содержание, создающее субъективное «чувство» этих состояний. Простые процессы восприятия, например боль, считались просто феноменальными, без какого-либо репрезентативного содержания. Но репрезентационалистские теории пытаются доказать, что все виды осознаваемых состояний на самом деле – репрезентационные состояния и их феноменальное содержание можно свести к их репрезентационному содержанию или объяснить этим содержанием (см. теории, представленные Dretske, 1995; и Туе, 1995).

Это весьма разумный ход. Ведь попытки объяснить феноменологию осознаваемых состояний кажутся безнадежными, а объяснить преднамеренные или репрезентационные свойства гораздо проще. Следовательно, если феноменология не является чем-то «сверх» репрезентации, то ее также можно объяснить. Попытки свести феноменальное к репрезентационному делает и редуктивный материализм, который редуцирует феноменальное к нейропсихологическому. Но как в таком случае репрезентационное взаимодействует с феноменальным? Эта теория утверждает, что осознанные состояния в мозге – это репрезентации, точно так же как слова, напечатанные в книге.

Слова «голубое небо», напечатанные на бумаге, – это репрезентация, хотя они не похожи на то, что они описывают. Краска, которой напечатано слово «голубое», – не голубая, а буквы, напечатанные этой краской, только обозначают голубой цвет. Содержание репрезентации «голубое небо» – это физические объекты или процессы, находящиеся во внешнем материальном мире. Таким образом, реальная, настоящая голубизна возникает благодаря рассеиванию солнечного света в атмосфере: это физический процесс. У нас есть осознаваемое переживание того, что такое «голубое небо», но при этом в нашем мозге нет ничего голубого, точно так же как нет ничего голубого в слове «голубое», напечатанном на этой странице; есть только нейрональная активность в мозге, создающая репрезентацию голубого цвета, существующего в окружающем мире.

Репрезентационалисты должны быть в состоянии подробнее рассказать нам, какой тип репрезентаций связан с ощущением боли, восприятием цвета, запаха или зуда. Ни в коем случае не очевидно, что качественное переживание состоит из репрезентаций, и еще менее очевидно, что оно состоит только из репрезентаций.

Репрезентационалисты утверждают, что если мы обратим внимание на процессы восприятия, то обнаружим только репрезентативные особенности, и ничего больше. Если у нас болит спина, в своем осознанном переживании мы обнаружим только то, что связано с событием, происходящим с нашей спиной. Мы не обнаружим никаких свойств в своей психике, отдельных от того, что происходит здесь и сейчас; переживание этого не обладает никакими чисто феноменальными свойствами. Таким образом, все его свойства репрезентационны. Но форма такой чисто сенсорной репрезентации отличается от формы наших обычных когнитивных репрезентаций (например, слов).

Репрезентация боли неконцептуальна – у нас нет точных слов или понятий, чтобы описать ее характер. Она также не описывается логически: репрезентационное содержание можно выразить не в похожих на предложения символических репрезентациях, а скорее в похожих на карту графических или пространственных репрезентациях. Репрезентация боли, например, должна быть закодирована в топографической карте тела. «Средствами передвижения» таких репрезентаций в мозге может быть совокупность нейрональной активности в нейронной сети, которая является репрезентацией тела.

Репрезентации состоят, во-первых, из их носителей – нервной системы в мозге, которая передает и выражает информацию (подобно типографской краске на странице). Во-вторых, они состоят из содержания: боль в спине или внешнее событие, которое они описывают и которое было внешним источником сигналов, активировавших ту или иную репрезентацию. Таким образом, носитель репрезентации находится внутри головы, но содержание репрезентации находится вне головы.

Теперь, если феноменальное содержание соответствует исключительно содержанию репрезентации, из этого следует, что и феноменальное содержание – субъективные качественные «чувства», феноменальный характер переживания – находится вне мозга. Все цвета, которые мы видим, – это реальные физические свойства отражающих свет физических объектов. Если мы видим зрительные стимулы, расположенные вдали, – скажем, гигантскую красную звезду Беттельгейзе в созвездии Ориона или галактику Андромеды в ясном звездном ночном небе, – содержание нашего сознания весьма отдаляется от нашего собственного физического положения в пространстве. Когда астроном видит созвездия в звездном небе, содержание его зрительного сознания, как и все его квалиа, «рассеяно» по всей галактике Млечного пути, на расстоянии многих световых лет от Земли!

Но как же нашему мозгу удается «проецировать» репрезентации вовне, только взглянув в правильном направлении, – как они совершают свой путь обратно, в пространстве и во времени, к звездам, быстрее скорости света? Мы видим звезды, которые находятся за сотни или тысячи световых лет. Это значит, что мы видим отдаленное прошлое этих звезд. Недавно красный гигант Беттельгейзе продемонстрировал признаки превращения в сверхновую звезду – то есть он может взорваться и исчезнуть. К сожалению, мы не можем получить данные о текущем состоянии этой звезды; мы видим лишь то, что было около 600 лет назад, потому что эта звезда находится на расстоянии 600 световых лет от Земли. Вполне вероятно, Беттельгейзе уже нет – возможно, она взорвалась 300 лет назад, – но мы до сих пор видим в ночном небе ярко-красную звезду. Как могут быть квалиа, которые я сейчас вижу здесь, на Земле, когда смотрю на эту звезду, присущи далекой звезде, которой, возможно, уже нет?

Когда же мы рассматриваем события, не имеющие прямой причинно-следственной связи с каким-либо внешними стимулами, возникает другая проблема. Во время сновидений наши чувства и переживания могут радикальным образом отличаться от переживаний в состоянии бодрствования. И даже если сновидение похоже на состояние бодрствования, где находится его содержание? Сторонники экстерналистского репрезентационализма не могут сказать, что феноменальное содержание находится в мозге, ведь они отрицают, что феноменальные переживания могут находиться «внутри» нас. Они даже считают поиск нейрональных механизмов содержания сознания напрасной тратой времени, потому что если их философская теория правильна, это содержание просто нельзя найти в мозге, как и механизмы, которые могут, так или иначе, быть похожими на содержание сознания, находящееся у нас в голове.

Носители репрезентаций, которые находятся в мозге, не имеют ничего общего с содержанием, находящимся вне мозга. И когда я вижу желтый банан, мое зрительное переживание может быть репрезентировано ансамблем нейронов, активированных в зрительной зоне коры моего мозга, но их нейрональная активность ничем не напоминает зрительное переживание, которое я переживаю (желтый цвет, продолговатая форма). Этот переживание зависит только от внешнего физического объекта – банана. Особенности нейрональной активности как таковой, если они изолированы от ее причинных связей с физическими объектами, никак не могут объяснить, почему активируется носитель репрезентации бананов, а не, скажем, яблок или ягод черники.

Только внешние отношения (причинные и намеренные) с реальными бананами вызывают активацию определенных нейронов, носителями репрезентации бананов. Чтобы быть носителем репрезентации бананов, группа нейронов в мозге должна быть выборочно активирована информацией, поступающей от реальных физических объектов (бананов). И наоборот, репрезентацией бананов является лишь та нейрональная активность, которая возникает в том, и только в том случае, если бананы, которые мы видим, отправляют сигналы к органам чувств.

Таким образом, репрезентационалистский подход относится к феноменальному сознанию серьезно и не пытается его устранить. Но считая феноменальное идентичным содержанию репрезентаций, в итоге он изгоняет содержание феноменального сознания из человеческого разума во внешний материальный мир. Это значит, что квалиа – это не зависящие от разума физические свойства материальных объектов во внешнем мире. Наш мозг осознает эти квалиа, создавая их репрезентации посредством паттернов активации нейронов. Поэтому, изучая мозг, невозможно узнать ничего нового о качественных свойствах осознаваемого переживания.

К сожалению (для репрезентационалистов), практические нейробиологи, похоже, не принимают теорию репрезентационализма или не понимают ее смысла и продолжают попытки раскрыть тайну феноменального сознания, исследуя мозг с помощью экспериментов НКС, – совершенно тщетные попытки с точки зрения репрезентационалиста.

Кроме того, идея, что цвета и другие феноменальные свойства – это физические свойства, находящиеся вне мозга, напрямую противоречит постулатам физики о внешнем мире. В конце концов, если мы что-то и знаем о физических объектах и электромагнитном излучении, то это лишь то, что у них нет никаких качественных цветов, которые видит наш глаз. И если мы вообще что-то знаем о причинно-следственном порядке восприятия, это лишь то, что сначала сигналы от внешних физических стимулов поступают к органам чувств, а затем активируются те или иные участки мозга.

Только на последней стадии, в мозге, возникают те или иные качественные переживания цвета, – как же тогда их можно «вынести» назад из мозга и снова вернуть физическим объектам, которые первоначально отправили физические сигналы нашим органам чувтвв? Когда я вижу звездное небо, свет от звезд попадает на сетчатку моих глаз и активирует зрительную зону коры моего мозга; как красный цвет звезды Беттельгейзе мгновенно переносится из моего маленького мозга к гигантской звезде, находящейся на расстоянии многих световых лет от него? Как феноменальное содержание может там находиться, чтобы я мог увидеть его сквозь галактический вакуум времени и пространства? Репрезентационализм не решает ни одной из загадок сознания.

Нейрофеноменологический подход к сознанию основан, что совершенно не удивительно, на философской школе, которая называется феноменологической. Ее основатели – Франц Брентано (1838–1917) и его студент Эдмунд Гуссерль (1859–1938), современники Вундта, еще одного представителя классического интроспекционизма. Однако философская феноменология отклонила интроспекцию как метод исследования разума. Психология Брентано была эмпирической, в минимальном смысле, поскольку была основана на субъективном переживании. Но она была очень далека от экспериментального подхода Вундта. Брентано и Гуссерль полагали, что опыт нужно исследовать просто с философской точки зрения, из первых рук, и прежде всего посредством логического анализа структуры опыта. Гуссерль, фактически, вообще отрицал подход естественных наук, считая его философски наивным. Следовательно, феноменология дистанцировалась от научной психологии и позиционировала себя как независимый философский подход.

В 90-х годах Франсиско Варела (1946–2011), нейробиолог, проявлявший большой интерес к феноменологии, ввел термин «нейрофеноменология». Варела не был сторонником философской ортодоксальности Гуссерля (есть целая армия философов, которые этим занимаются). Он хотел использовать феноменологию как источник вдохновения для нейробиологических исследований сознания. По его мнению, этой философской школе удалось совершить важные открытия в сфере характера и структуры опыта. В какой-то момент Варела признал, что, возможно, само понятие «нейрофеноменология» заставило бы Гуссерля перевернуться в гробу (Варела, 1999, p. 273)!

Гуссерль считал возможность создавать намерение уникальным качеством разума. В таком философском контексте понятие «намеренное» относится к направленности психических состояний на что-то, лежащее за его пределами. Следующая идея феноменологии состоит в том, что всем психическим состояниям, включая сознание, присуща особая структура: психические состояния содержат ментальный акт, который направлен на тот или иной объект. Эта структура сознания имеет два полюса: акт и объект. При наличии любого сознательного переживания акт (осознание) должен выйти за пределы самого себя к каким-то (так называемым намеренным) объектам. Эта знаменитая феноменологическая идея фундаментальной структуры сознания также лежит в основе нейрофеноменологии.

Прежде чем создать нейрофеноменологию, Варела предложил идею «воплощенного познания» (embodied cognition). Она стала довольно популярной и заключается в том, что разум возникает не на абстрактном ментальном уровне (уровне вычислений или чистого познания), но обязательно воплощен в биологическом, движущемся, действующем теле. Воплощенность – фундаментальное свойство также и нашего сознания, ведь мы субъективно переживаем очень глубокую связь с самими собой – мы переживаем собственную воплощенность и активность в мире, а не являемся изолированным картезианским разумом, состоящим из чистой мысли. Тесные отношения опыта и телесной самости лежат в самой основе сознания.

В нейрофеноменологии самая фундаментальная форма сознания называется (вслед за феноменологической традицией) «предрефлексивным самосознанием»; переживания, которые я испытываю, – мои, есть «Я», которое переживает опыт; поэтому опыт обязательно относится к человеку, ко мне, – этот опыт относится к «Я»; и это «Я», к которому он относится, и есть воплощенная самость. Предрефлексивное самосознание, таким образом, содержит, – по крайней мере подразумевает – отсылку к физическому самосознанию – предрефлексивному переживанию физической субъективности, или эмпирического воплощения. Физическое переживание глубоко встроено в сознание с самого начала; без этой примитивной формы самосознания не может быть никакого сознания (Gallagher & Zahavi, 2008; Lutz & Thompson, 2003).

Здесь нейрофеноменология заимствует идеи другого известного представителя феноменологии, Мориса Мерло-Понти (1908–1961), который подчеркивал воплощенную природу намерения. Мыслящий субъект – это физический живой организм, находящийся в окружающей среде, обладающий предрефлексивной воплощенной намеренностью. Утверждение о наличии воплощенности на каждом уровне сознания приводит к намеренному взгляду на сознание, согласно которому сознание находится не в мозге, но в физическом взаимодействии между организмом и миром. Эту идею также разделяет сенсомоторная теория О'Ригана и Ное, о которой мы уже говорили. Обе теории, в конечном счете, ведут к отрицанию важности исследований сознания в нейронауке и к поиску НКС в мозге (нейрональный механизм, который создает необходимые и достаточные основания для осознаваемого переживания):

Процессы, необходимые для того, чтобы сознание могло заполнить свободное место между мозгом, миром и телом, вместо того, чтобы ограничить его нейрональными событиями в голове…

В огромной степени сознание зависит от способа, которым динамика мозга встроена в соматический и экологический контекст жизни животного, и поэтому не может быть такого явления, как минимальные внутренние нейрональные корреляты, свойства которых достаточны для того, чтобы создавать осознаваемое переживание (Thompson & Varela, 2001, p. 422, 425).

Теория «воплощенного сознания» также не дает четких ответов на вопрос о том, где именно находится сознание. Она предлагает лишь туманную идею о каких-то сложных, встроенных друг в друга системах мозга, тела и окружающей среды. В лучшем случае эта система неточна, а в худшем – очень запутанна. Нейрофеноменологи (вслед за традиционными феноменологами) руководствуются странной идеей о том, что невозможно выяснить, где расположены друг относительно друга мозг, тело и окружающая среда: внутри или вовне (Thompson & Varela, 2001). Остается загадкой, как эта намеренно созданная путаница в пространственном расположении – и не только сознания, но и мозга, тела и окружающей среды – может стать основанием для объяснительной теории сознания.

Возможно, объяснительная теория сознания не является целью нейрофеноменологии: по крайней мере, традиционная феноменология вообще отвергает структуру науки, считая ее наивной, и пытается выйти за ее рамки. Возможно, нейрофеноменология также стремится выйти за рамки эмпирической науки о сознании и поэтому не утруждает себя тем, чтобы критиковать наивных нейробиологов, которые напрасно пытаются найти и объяснить сознание в рамках философски неадекватной структуры естественных наук.

Как бы там ни было, теория воплощенного сознания, кажется, путает внутренние пространственные отношения и расположение внутри феноменального сознания с пространственными отношениями и расположением внешних физических аналогов феноменального содержания. Ное и Томпсон (2004) утверждают, что зрительное переживание представляет нам то, как расположены объекты относительно нас самих и относительно наших возможных передвижений в окружающем мире. Это утверждение ясно показывает, что сторонники этой теории полагают (очевидно, вслед за Мерло-Понти), что некое физическое самосознание пронизывает сознание на каждом уровне. Следовательно, считают они, нейрональная система в мозге не может содержать в себе подобного репрезентативного содержания – это может делать лишь тот, кто воспринимает объекты, и делает это намеренно. Отсюда делается вывод о том, что сознание просто не может находиться в мозге.

Теоретики воплощенного сознания, вероятно, не смогли оценить тот факт, что физическая самость, относительно которой другое содержание сознания представлено в субъективном переживании, это не физический организм как таковой, но только феноменальный образ тела в сознании. Подход воплощенного сознания безосновательно отождествляет физический, биологический организм с феноменальным образом тела. Последний возникает в мозге, тогда как первый (по большей части) существует вне мозга. Воплощенность, которую мы непосредственно ощущаем в своем переживании, – это воплощенность, основанная на феноменальном образе тела.

Мы не можем непосредственно ощущать физический организм, формирующий наше собственное биологическое тело, точно так же как не можем непосредственно воспринимать отдаленные физические объекты. Наш мозг создает осознаваемый образ на основании доступной информации о стимуле, а затем мы относимся к этому образу так, будто это сам отдаленный физический объект. Отношения между нашим переживанием феноменальной воплощенности и нашим физическим организмом, состоящим из плоти и крови, могут быть только косвенными, как со всей яркостью иллюстрируют случаи физических иллюзий и галлюцинаций (фантомные конечности, соматопарафрения, сновидения). Как мы уже говорили, когда обсуждали сенсомоторную теорию, эмпирические данные, полученные в ходе исследования сновидений, показывают, что какая-то система, строго ограниченная мозгом, действительно представляет нам события, где перцептивные объекты связаны с нами точно так же, как в осознаваемом зрительном восприятии!

Если отложить в сторону проблемы, связанные с переживаниями в сновидениях, нейрофеноменология одобряет субъективные самоотчеты в эмпирических исследованиях сознания. Испытуемые, обученные методу самоотчета, должны участвовать в исследованиях науки о сознании, как это делали люди, обученные интроспекции в лабораториях Вундта и Титченера. Такое обучение очень важно – в этом Варела согласен со сторонниками интроспекции:

Дать хороший отчет о том, что мы переживаем, – дело непростое. Если попросить дать такой отчет нормальных испытуемых (привести их в лабораторию и спросить, какие эмоции они испытывают), они вряд ли смогут ответить. Человеку не дано быть экспертом собственного переживания; сам факт наличия переживания не дает достаточной квалификации для того, чтобы сделать хороший отчет о нем, точно так же как прогулка в саду не делает вас садовником или ботаником. Для этого нужно специальное обучение (Varela, 2006, p. 225).

Но методы «самоотчета», которые имеет в виду Варела, отличаются от классической интроспекции: «Нужно ввести новую методологию “самоотчетов”, которая была бы лучше нынешней, это могло бы привести к социологической революции в науке» ( Varela, 2006, p. 225).

Новая методология «самоотчетов» не должна быть продолжением классической интроспекции или основываться на теориях современной психологической науки. Скорее, она должна исходить из восточных и буддийских традиций созерцания, считает Варела. В этих традициях люди тысячи лет учились наблюдать за собственным сознанием, и делали это с таким мастерством, которое превосходит все, чего достигла психологическая наука на Западе.

Поэтому нейрофеноменологическая программа исследований предполагает маловероятный союз (или, возможно, кратковременный альянс) множества разных подходов, которые, кажется, возникли на разных планетах: прежде всего, это концептуальная философия Гуссерля, появившаяся в начале XX века и порой граничащая с неясным и антинаучным; теория воплощенного и намеренного разума Мерло-Понти; современная нейронаука и томография мозга ; древняя буддийская практика созерцания, медитации и отрешенного наблюдения за собственными состояниями сознания. Из этого чрезвычайно эклектичного – и в некотором отношении сбивающего с толку «коктейля» – возник данный философский подход к разуму, познанию и сознанию.

Несмотря на свою теоретическую неясность, нейрофеноменологический подход способствовал развитию эмпирической науки о сознании. Он предложил новые и важные направления исследований в науке о сознании и привлек внимание к таким темам, как физическое сознание и активность, а также стал исследовать измененные состояния сознания, которых способны достичь только опытные мастера медитации и буддийские монахи.