Текст книги "История московского Чингисхана. Цена успеха в деньгах, любви и одиночестве"

Когда уже ничего нельзя исправить…

Чем старше мы с Багой становились, тем он делался все более родным, уютным и даже, может быть, излишне сентиментальным. По крайней мере, я так считал. Моя жизнь все так же крутилась вокруг гастролей, куда мы постоянно летали с Томасом и Полиной, а жизнь Баглана будто бы завертелась вокруг меня и Мурата. К Баглану я привык настолько сильно, что для меня он стал частью жизни, и я воспринимал все его жесты и поступки, как само собой разумеющееся. По крайней мере, ощущал я нашу дружбу именно так.

Как-то раз перед очередной гастрольной поездкой Бага стал названивать мне с предложением срочно увидеться, что меня немного удивило. Мы оба – любители бани, раз в неделю вместе ходили париться. Но тут Багу словно прорвало:

– Пожалуйста, давай сходим, только найди время. Я сам все оплачу, – и засмеялся, – я же богатый, у меня денег – куры не клюют…

– Хорошо, – говорю. А сам недоумеваю: что за настырность?

Мы поехали в один из наших любимых банных клубов, провели там весь день, сплетничая по-мужски. На следующий день он снова позвонил:

– Арман, поехали в баню, а? Ну, пожалуйста…

– Ты шутишь? Мы же только вчера там были?.. – Меня действительно немного тревожило, что Баглан вдруг так резко сократил дистанцию и стремится общаться все больше и больше.

Но отказать другу не мог, да и не хотел – поэтому мы снова поехали с ним туда же, и так продолжалось несколько дней подряд.

Мы с Багланом, надо сказать, обычно взаимодействовали достаточно просто – обсуждали произошедшие события, делились планами. Словом, дискутировали всегда на чисто мужские темы. Таких вещей, чтобы высказывать свое отношение друг к другу, а тем более в какой-то доверительной манере нам было не нужно. Это было бы не по-мужски. Слова «ты мой самый лучший друг», «я тобой дорожу» или даже «я тебя люблю» никогда в адрес друг друга не звучали. Но вдруг…

– Знаешь, мы уже давно работаем с «А-Студио», отличный коллектив, как одна семья, – внезапно начал Баглан. – Но это я чувствую, что это – просто работа. Будто в офис ходишь…

– Ты это к чему? – насторожился я, понимая, что эти слова – лишь начало новой серьезной темы.

– Так вот… У нас с ребятами все равно нет таких доверительных теплых отношений, как с тобой, например. Могу сказать, что здесь ты – мой самый близкий друг, самый родной человек, и я так тебя люблю…

В этот момент Баглан был преисполнен каким-то особенным умиротворением. С одной стороны, он говорил искренне, от всего сердца, с другой стороны – это был какой-то другой пласт чувств, доселе нами нетронутый.

Я раскрыл рот от удивления и немного отстранился.

– Бага, да ты чего, прямо как девочка! – воскликнул я. – Мы же взрослые люди, не нужно этих слов! Люди проверяют друг друга на поступках, а не на словах, – меня все эти Багины сантименты сильно раздражали…

Тогда я еще не знал, что это последние дни нашего с Багланом общения и что я никогда его больше не увижу. Видимо, Бага интуитивно чувствовал, что приближается нечто, разлучающее нас, и спешил высказать напоследок все, что было у него на душе. Стремился побольше провести времени вместе. А я уж очень нервно на все его порывы реагировал.

– Арман, послушай! – твердил Бага. – У меня в Казахстане тоже есть один-единственный человек, которого я могу назвать настоящим другом. А в Москве мой друг – это ты, мы столько лет вместе, и я не могу без тебя. Когда я улетаю куда-то, мои мысли – только о тебе. Даже девушка, с которой я живу, моя невеста, жутко ревнует меня к тебе только потому, что каждый день, приходя домой и ложась в постель, я набираю твой номер и разговариваю с тобой по два часа. Она кричит: «Даже я со своими подругами столько не болтаю, сколько ты разговариваешь с Арманом!» Представляешь?

– Очень смешно, – ответил я.

А сам думал, с чего Баглан вдруг так завелся? Какая муха его укусила?

На следующий день после этого разговора мы с Томасом улетели на гастроли в Сочи, а Бага отправился с «А-Студио» в Юрмалу. Благополучно отработав все концерты, мы с Невергрином погрузились в самолет, и я уже предвкушал, как буду дремать по дороге в Москву под мерный гул двигателей аэробуса. И в этот момент раздался звонок – это был Бага:

– Арман, Арман, Арман! – весело кричал он в трубку. – Как у тебя там дела?

– У меня все в порядке, – буркнул я в полудреме. – Все хорошо, летим в Москву…

Настроение у Баги было приподнятым, а сам он будто бы не замечал, что я не совсем расположен к беседе. Обычно ребята из «А-Студио» после Юрмалы разъезжались по отпускам, поэтому у Баги впереди было двадцать свободных и беззаботных дней. Неудивительно, что в этот момент он испытывал бурную радость, которой тут же спешил поделиться.

– Слушай, мы были в Юрмале, столько новостей накопилось, ты не представляешь! Я тебе столько расскажу, ты упадешь просто! Ну, послушай меня, послушай!..

– Бага, отстань! – устало отмахнулся я. – Я сижу в самолете, ты меня сейчас на деньги подставишь, я же в роуминге!

– Ну, послушай…

– Бага, я буду через два часа в Москве, вылетаю из Сочи. Вернусь – и поговорим, ладно? Ты сейчас вообще где находишься? – гнул я свою линию.

– А мы сейчас с подругой поедем в ресторан пообедаем. Потом с тобой увидимся, ладно?

– Отлично, договорились! – ответил я и хотел нажать на зуммер, но Бага будто не отпускал меня…

– Арман! Друг! Люблю тебя! Ух, как я тебя люблю! – а сам смеялся от счастья…

– Бага! Ну, хватит уже! – окончательно разозлился я и повесил трубку.

Томас, который в этот момент сидел рядом и слышал весь наш диалог, обеспокоенно спросил:

– Что-то случилось?

– Да ничего. Это Бага со своими нежностями. Совсем не узнаю его в последнее время…

Невергрин словно в воду глядел, но в тот момент я этого еще не знал. Просто отключил телефон, как положено во время полета, и погрузился в полудрему…

Как только самолет приземлился в Шереметьево, первое, что я сделал – включил мобильник и тут же обнаружил огромное количество пропущенных звонков и смс-ок. Звонили в основном из «А-Студио»: Байгали Серкебаев (мы чаще звали его Боря) и Володя Миклошич. Тут же Боря позвонил.

– Арман, ты где? – закричал он. Я сразу понял, что-то не так. Борин голос был не просто взволнованным, он был заплаканным.

– Боря, что случилось? – спросил я, а у самого сердце вдруг заходило в груди ходуном, словно маятник, в предчувствие плохих вестей.

– Арман, мы потеряли Багу… Мы потеряли нашего Баглана! – выкрикнул Боря и навзрыд зарыдал прямо в трубку…

– Я не понимаю тебя, – ответил я. – Объясни, что случилось?

– Бага разбился на машине, он умер, понимаешь! Баги больше нет! – истошно выл Байгали, и его голос резонансом отзывался у меня внутри. До меня не доходило то, что он только что мне сообщил.

– Боря… – где-то в глубине души у меня еще жила надежда. – Хватит пороть всякую чушь, ты что такое говоришь! Что значит, Бага умер?

– Бага разбился на машине, – не переставал кричать Байгали. – Мы сейчас здесь все, на Звенигородском шоссе, это район Улицы 1905 года, он лежит здесь на асфальте. Мертвый.

И снова заголосил:

– Мы потеряли нашего Баглана, мы потеряли нашего Багу!..

Еще не осознавая этого, я опрометью бросился из салона самолета наружу.

– Арман, ты куда? – Томас выскочил вслед за мной и догнал уже на трапе. – Что случилось?

– Бага разбился, – ответил я коротко и отвел глаза. – Не могу сейчас говорить, извини. Едем на «1905 года»…

Где-то в районе солнечного сплетения я ловно чувствовал нож. Судьба с размаху воткнула его, как подкравшийся втихомолку тать, и теперь поворачивала, безжалостно вспарывая внутренности, а холодное мерзкое лезвие причиняло нестерпимую, дикую боль, которая накатывала волной под горло и не давала дышать. Пересохшими губами я ловил воздух. Я просто знал – случилось страшное, и ничего больше не будет как прежде.

Томас не задавал вопросов. Он устремился за мной, мы тут же сели во встречавшую нас машину и погнали на полной скорости в район Улицы 1905 года – это примерно полчаса от Шереметьево.

* * *

Даже увидев своими глазами перекореженную машину, лежащего на асфальте окровавленного Багу, мертвую девушку, кажется, его сотрудницу, плачущих и суетящихся людей вокруг – я не мог поверить. Я только что, буквально несколько часов назад, слышал Багин задорный смех, его голос, и думал, что так будет вечно. Всегда. Но выиграла смерть. Это она крадет наших близких, вторгается в наши планы, не спрашивая, нравится нам это или нет – ей все равно, успели ли мы сделать что-то важное, что-то сказать, кого-то полюбить, или нет… Ей все равно, что станет с нами и нашими душами. Ей просто нужны новые живые тела. Но почему Баглан? Почему именно он?

Вокруг собралось неисчислимое количество журналистов, прохожих. Среди этой толпы буднично сновали работники ДПС, составляя протоколы – уже почти все было окончено, и трупы должны были погрузить в машину «скорой помощи», чтобы везти в морг.

«Это просто сон, – проносилось в голове. – Этого не может быть, не может. Он должен был меня встретить». Я все еще слышал Багино «я тебя люблю, друг» – и тут же видел его беспомощное тело на земле. Какая-то дисгармония, нелепость. Вся эта разноголосица звуков и чувств вдруг переполнила меня, и дремавшее внутри несчастье выплеснулось наружу потоком слез, которые я не мог и не хотел останавливать.

Тем временем машина «скорой помощи» отъехала, увозя дорогого мне человека. Ребята из «А-Студио» подходили ко мне, что-то спрашивали, пытались докричаться до меня, а я ничего не слышал и не понимал, будто в этот момент оглох. Я слышал только звонкое: «Я люблю тебя, друг»… и заливистый смех в трубке мобильника.

Наконец я осознал, что произошло, а также понял, что теперь необходимо заниматься организацией похорон – «А-Студио» взяли все эти вопросы на себя. Ребята подготовили документы для отправки Баглана в Алма-Ату, где его тело ждали убитые горем родители. По мусульманским обычаям похороны должны состояться сразу же после трагедии, поэтому времени на церемонии не было – мы устроили короткую панихиду, после чего гроб улетел в Казахстан, на родину.

Я не знаю, гримаса ли это судьбы, но я не видел похорон Баглана. В тот же день в Ташкенте должен был состояться большой праздник в честь рождения моего сына, мы планировали эти мероприятия задолго до случившегося, были созваны все родственники, друзья, и вдруг такое… Похороны моего друга. И одновременно праздник по случаю рождения первенца. Жизнь и смерть.

Байгали сказал мне на это:

– Арман, теперь ты должен думать о живых. В данной ситуации ты уже ничего сделать не сможешь. Ты Багин близкий друг, мы все это знаем. Важно, что у тебя в душе. Поезжай на праздник своего сына. Я думаю, что Бага правильно бы тебя понял.

Когда-то давно я встретил Баглана в Москве. И попрощался с ним тоже в Москве. Он навсегда остался моим московским другом. Самым близким из всех, кого я когда-либо знал.

Я даже не могу вспомнить сейчас, как я провел свой праздник – беда и радость завязались в один причудливый узел, но по возвращении в Москву я уже четко осознавал, что Баги больше нет. Я силился, но никак не мог сжиться с этой мыслью. Время остановилось для меня. Целыми днями я рыдал так, будто у меня вырвали кусок. Это словно вакуум, поражающий тебя непривычной тишиной и отсутствием какой-либо надежды. Бродил по дому, натыкаясь на подаренные Багой вещи, я то и дело хватался за телефон, потому что мне не хватало ежедневного:

– Арман, Арман, Арман! Я тебе сейчас такое расскажу, ты упадешь!

Да, у меня была жена, маленький сынишка, которых я безумно любил. Но род чувств, который я испытывал к Баглану, был совершенно иным. Друг – это навсегда, считал я. Все в этом мире непостоянно и быстротечно, иногда люди женятся повторно. Детей тоже может быть несколько, а потом они, вырастая, уходят от нас и живут своей жизнью. И только друг – это святое, что остается с тобой, несмотря ни на что, на всю жизнь. Мы были с Багой вместе пятнадцать лет, многое пережили – и горе, и радость. В Москве моей опорой сначала был только Баглан. Потом у меня появилась семья, и я считал, что теперь могу чувствовать себя в окружении самых близких. Но вышло так, что осталась только жена и сын.

Жена пыталась мягко возвращать меня в этот мир:

– Баглану ты уже никак не поможешь. Сейчас ты должен подумать о нас, как нам жить… У нас есть ребенок, посмотри…

Ее слова и забота действительно сдерживали меня и не давали тонуть. Постепенно, шаг за шагом, я начал приходить в себя и спустя несколько недель, наконец, окончательно вернулся к работе…

Хадж

Мурат тоже стремглав примчался на место гибели Баглана, и он был вне себя от произошедшего – с ним случилась настоящая истерика, он так плакал и рыдал, что заставил бы содрогнуться даже камень. Ведь Баглан тоже был его другом – причем одним из самых близких, почти как и мой.

Самое ужасное, что это общее горе не объединило нас с Насыровым. Напротив, в этот момент, не знаю, как Мурат, но я почувствовал, что между нами больше нет этого связующего звена, которым всегда был в нашей жизни Бага.

Мурат переживал это горе по-своему – в своей семье, среди своих друзей. Я переживал это горе в себе и со своей семьей. Какое-то время спустя после похорон мы не звонили друг другу – видимо, раны были слишком свежими, и нам обоим не хотелось их бередить. Осенью, наконец, раздался звонок от Мурата:

– Арман, знаешь, я его вижу во сне – Багу. Его фото развесил по всей квартире, все время о нем думаю.

Я сказал:

– Я не могу сделать то же самое, потому что стал беспокоиться за свою жену. Она видит, какой я нервный, неуравновешенный, но при этом все время повторяю: все в порядке, все в порядке.

Я понимал, что у нас маленький ребенок, что не имею права травмировать еще и жену, боялся, вдруг у нее на нервной почве молоко пропадет. Она все время говорила:

– Неужели вы нас не любите? Почему вы так себя ведете? Подумайте о нас, подумайте о ребенке…

Прошло еще несколько месяцев. Я все так же продолжал работать с Томасом, а группа «А-Студио» в это время подыскивала на место Баглана другого гитариста. Да, «шоу должно продолжаться». В «А-Студио» решили, что самым верным будет принять в группу сына Баглана – Тамерлана, который тоже был гитаристом. Байгали звонил мне, интересуясь моим мнением, на что я ответил:

– Не нужно этого делать. Тамерлан – парень молодой, ему всего 17 лет, и он только что потерял отца. Вы же знаете, что такое популярная группа, шоу-бизнес его проглотит. Не делайте этого.

Однако ребята очень хотели помочь, и Тамерлан приступил к работе – его обучали, опекали, но впоследствии он все же решил поехать учиться и покинул группу. К тому же совершенно справедливо было то, что пережитый им стресс, связанный со смертью отца, сделал невозможным сотрудничество с группой, где все напоминало о несчастье.

* * *

Я все чаще думал о жизни и смерти, о том, что произошло с Багой, о конечности всего сущего на Земле. Искал спасения от страданий и боли, приходилось держать все это внутри, это разрывало на части как проросшие корни дерева, и в особо острые моменты, когда эта изощренная пытка становилась особенно яростной, начинал молиться. После мне становилось немного легче…

Я стал посещать мечеть. Молился по пять раз на дню, не стесняясь никого, находя для этого и время, и место. Молился Господу, но не за себя, а за своего умершего друга, который однажды явился мне во сне.

Во сне я видел Багу, сидящего передо мной среди какой-то неясной сизой дымки. Он был бледен и грустен, выразительно смотрел на меня, словно хотел углядеть что-то особенное. Я воскликнул:

– Бага, ты же умер!

Он снова взглянул на меня и покачал головой. А я сбивчиво затараторил:

– Скажи, мы правильно сделали, что похоронили тебя в Алма-Ате? Мы хотели в Москве…

– Да, вы правильно сделали… – эхом отвечал он, и его голос шелестел и струился поверх сизой дымки, глуховатый и невесомый.

– А ты видел, как мы с тобой прощались? Слышал, что говорили тебе?

– Да, я все видел и слышал…

– Ты же мне всегда первый рассказывал о новостях, что да где, как старший брат. Вот ты умер – скажи, что там, после смерти? Что ты там видишь?

В ответ – молчание. Бага все так же смотрел на меня и просто сидел, не проронив ни звука.

– Ну, пожалуйста, скажи, что ты там видишь?

Тишина.

– Хотя бы скажи, тебе хорошо там?

– Мне тут тяжело…

Сказал он – и исчез. Растворился. Дымка в одно мгновение будто растащила его на мелкие невидимые частички.

С утра я бегом побежал в мечеть, к своему духовному наставнику, имаму.

– Мне приснился умерший друг! Он сказал, что ему тяжело тут…

Имам ответил:

– Молись за его душу. Может быть, от того все это…

И я понял, что настала пора обрести истинную веру. Я принял решение, что буду молиться – ради своей семьи, ради Господа, молиться за Багу, чтобы ему было там хорошо. Может быть, я не был истово верующим, но понимал, что есть высшая сила, над которой мы не властны, и к которой можем прибегнуть за спасением и покровительством. Именно в молитве я искал спасения для души, молитва давала мне долгожданное облегчение, покой, я стал чувствовать себя намного лучше. Мне казалось, что и Баге от этого лучше. Считал, что внес некую лепту, чтобы моему дорогому другу было хорошо там, где он сейчас.

Три месяца я возносил Богу свои просьбы и мольбы. Пока, наконец, однажды не увидел другой сон, в котором Бага ехал по дороге на велосипеде. Счастливый, довольный. Улыбался. И в этот момент я окончательно оттаял душой, понял, что внес свою лепту, и теперь все обязательно будет хорошо.

Настал декабрь.

Имам, к которому я постоянно ходил, сказал мне:

– У каждого мусульманина есть обязанность хотя бы раз в жизни съездить в Мекку, совершить хадж. Съезди сам, свози жену и мать – пока она еще жива. Это твой сыновний долг – дать ей возможность искупить свои грехи.

Я понял его слова, поскольку и сам много раз думал об этом. Теперь я отчетливо видел, что настала пора исполнить свое предназначение.

Для каждого мусульманина поездка в Мекку, хадж – это особый ритуал и священная обязанность, которая позволяет очистить душу и сердце, соединившись с Богом. Как бы родиться заново, посвящая себя святой вере и принося свою жизнь на суд и милость Всевышнего.

После этого разговора с имамом я позвонил маме и долго беседовал с ней, объясняя свои намерения. Она была сильно растрогана, до такой степени, что благодарила меня и плакала – а у меня, когда я слышал ее дрожащий голос, в душе рождалась целая гамма необъяснимых чувств.

Моя жена тоже обрадовалась моему решению, поскольку выросла в мусульманской семье, где чтили веру и свято соблюдали ее каноны.

– Ты знаешь, я решил свою маму свозить в хадж, – сказал я жене.

Супруга моя по-настоящему обрадовалась. Конечно же, она поддержала мое решение, и мы стали вместе готовиться к этой поездке, согласно всем мусульманским правилам.

Мы подготовили визы, оформили документы на выезд. Я соблюдал все предписанные обеты – не пил спиртного, не курил, не сквернословил, ел только разрешенную пищу, молился… Жена тоже готовилась – мы оставляли ее родителям нашего годовалого малыша.

Нас ожидал еще один сюрприз…

Оказалось, что супруга снова ждет ребенка. Это была действительно неожиданность, ведь мы не планировали в ближайшее время детей. Хотя до конца эту возможность не исключали.

Мы очень обрадовались и одновременно испугались – поехать на хадж во время беременности… Я заволновался из-за здоровья жены – пройти все церемонии хаджа довольно рискованно даже для полностью здорового человека, а если речь идет о беременной женщине, то рискованно вдвойне.

– Может быть, ты не поедешь? – обеспокоился я, глядя на жену. – Еще не поздно отменить.

– Давайте поедем, – тихо попросила меня супруга. – Мне кажется, это очень важно – совершить хадж вместе с будущим малышом… как будто он тоже предстанет перед Аллахом.

Уезжать мы должны были сразу после дня рождения Мурата Насырова – четырнадцатого декабря. Последние год или два он меня не приглашал, а сам я не приходил. Но в этот год получилось иначе. Неожиданно Мурат позвонил и будничным голосом сообщил:

– У меня день рождения. Я тебя приглашаю…

Мне показалось, что его поступок связан со смертью Баглана Садвакасова. И мне, и ему в тот момент хотелось общаться больше с теми людьми, которые его хорошо знали. К тому же Бага был нашим другом.

Знаете, большинство коллег, с которыми работаешь, по прошествии времени забывают о тебе – ваши пути расходятся, и если они не пересекаются, то мы «расходимся как в море корабли». Это естественный процесс, в котором нет ничего трагичного или странного. Планы меняются, траектории человеческого движения тоже – и только самые близкие люди остаются с тобой, где бы ты ни был.

– Мурат, – попросил я. – Я уезжаю в хадж, приду на твой праздник обязательно, но ненадолго, хорошо? Просто поздравлю…

– Хорошо, – коротко ответил Мурат. На днях рождения принято веселиться, много есть, пить и танцевать. Но я был уже морально готов к отъезду в Мекку и, кроме того, алкоголь нельзя было употреблять. Было еще кое-что важное, о чем я не сказал.

Хадж – это событие, во время которого с человеком могут происходить разные странные, порой опасные вещи. Бывает, что люди не доживают до окончания хаджа, умирают. Считается, что в тот момент, когда они предстали перед Богом, он решает, забрать их душу или нет – и если это произошло, значит, жизненный путь пройден. Хадж является прообразом Судного дня, когда человек получает справедливое воздаяние за свои грехи, чтобы начать свою жизнь с чистого листа. Поэтому перед хаджем принято прощаться с близкими людьми. У тебя не должно быть долгов, ты должен составить завещание, у всех попросить прощения. Приехать чистым и свободным от мирских дел.

Молитва, которую читаешь перед хаджем, гласит: «Я предстал пред Тобой, О, мой Господь! Вот я перед Тобой! Поистине хвала Тебе, все блага и вся власть принадлежат Тебе. И нет наряду с Тобой соучастника во всем этом!» И тот, кто приезжает на хадж, должен быть заранее готов к тому, что его жизнь может окончиться.

Таким образом, я приехал к Мурату в ресторан и, когда гости уселись за стол, я поднялся, взял стакан с соком и произнес, опередив тамаду:

– Пока не начался этот праздник, разрешите произнести тост.

Гости одобрительно загудели.

– Мурат, – сказал я. – Не хочу вспоминать о том, что было в прошлом. Тем более обсуждать это. Но то, что я тебя искренне уважаю и люблю – это факт. Я желаю тебе…

Дальше я говорил самые обычные слова – желал счастья, любви, семейного и финансового благополучия. Но то, как я это говорил – не было дежурными фразами. Все это было очень искренне, настолько, что в зале воцарилась полная тишина, пока я произносил эту речь. Мурат меня тоже понял.

Чуть позже, когда он пошел меня провожать, я сказал ему:

– Прости, что не могу остаться сейчас. Я уезжаю и хотел бы попросить у тебя прощения. Прости меня, пожалуйста, если я когда-либо в жизни обидел тебя или сделал что-то плохое…

Мурат немного удивился, затем помолчал и тоже произнес:

– Ты знаешь… Прости меня тоже. Но ты же знаешь, Арман, Бог простит…

Он всегда так говорил и считал, что это правильно. Я пожал Мурату руку, потом мы обнялись, словно братья, впереди у которых долгая разлука. И я пошел прочь. Это был последний раз, когда я видел Мурата живым. Я не знал тогда, что это наша последняя с ним встреча…

* * *

Как бы я ни готовился, как ни читал молитвы, ни смотрел фильмы, ни учил правила поведения, но поездка на хадж и то, что там происходило, стало для меня полной неожиданностью, откровением, инсайтом. Все это было настолько величественно, торжественно и возвышенно, что я окончательно понял и принял – Бог действительно существует. Он есть, и он рядом с каждым из нас.

Я знаю, что многие великие ученые, вопреки мнениям, верили в Бога. Среди тех, кто совершил великие открытия и написал великие произведения искусства, не было атеистов. Все они рано или поздно приходили к глубокой вере, и, наверное, в этом есть какой-то смысл. Только вера способна духовно возвысить человека, укрепить его, очистить помыслы, сделать добрее и мудрее. Те правила, что существуют в каждой религии и записаны в священных книгах, по сути, означают одно и то же – будь честен, не иди на поводу у своих страстей, уважай все сущее на Земле, веруй…

Это был переломный момент моей жизни, когда я нашел успокоение, очистился от переживаний, страха, злобы, ревности, обиды. Я понимал, что в жизни есть любовь, доброта, не на уровне слов, а на уровне сердца. Ощущал это душой. Наверное, за последнее время мне пришлось немало пережить – и на хадже я дал волю своим чувствам. Плакал.

Слезы – это то тайное, что мужчина никогда никому не показывает. Даже для него они – словно удар под дых или в область сердца, которое именно в эти моменты упрямо заявляет свое право на существование. Ты вдруг начинаешь остро чувствовать все, что происходит вокруг, слышать запахи и звуки, различать оттенки, это поначалу сбивает тебя с ног, заставляет иначе смотреть на мир, на себя, на людей. Ты входишь в контакт с самим собой и со своими эмоциями. Они могут быть радостными, грустными, возвышенными, а могут приносить колоссальные мучения. Слезы дают облегчение и ощущение того, что ты все еще жив.

Мы пробыли в Мекке и Медине двадцать с лишним дней. Я и жена боялись даже вспоминать о нашем сыне, поскольку сейчас наши души принадлежали только Всевышнему, ему одному. Но супруге было сложнее всего – впервые она оставила малыша, которого кормила грудью, и сейчас ее глаза были полны слез. Мы старались лишний раз не думать о сыне, ибо если ты едешь в хадж, ты должен полностью оставаться с Богом. Вслух мы не говорили о ребенке, чтобы не травмировать друг друга – тем более что волноваться было не о чем, малыш остался под надежным присмотром.

Но все же без происшествий не обошлось… Наш второй будущий сын проявлял себя, задав супруге жару – ее постоянно тошнило, кружилась голова, она чувствовала слабость, а я, глядя на все это, нервничал и просил ее пойти в гостиницу. Жена отшучивалась и мотала головой – нет, мол. Но в один прекрасный момент мне пришлось все же настоять на своем, дело дошло до обморока.

Мы отправились пообедать в середине дня и зашли в небольшое кафе, где я встал в очередь, чтобы взять какую-нибудь еду. И вдруг, обернувшись, я увидел, как она, закатив глаза и беспомощно взмахнув руками, начала плавно падать вместе со стулом назад. Подскочив к ней, я начал осторожно трясти ее, бить по щекам, пытаясь привести в чувство. В этот момент я чувствовал настоящую внутреннюю панику, поскольку я совершенно не знал, как мне себя вести.

Я схватил ее на руки, вынес на свежий воздух, положил на скамейку и продолжил тормошить, не представляя себе, что бы еще предпринять. Наконец, жена приоткрыла глаза:

– Можно мне чаю? Устала… – прошептала она.

– Да-да, конечно! – рванул я скорее обратно в кафе, и когда я вернулся с пиалой, полной ароматного чая, супруга уже сидела на скамейке и немного виновато улыбалась.

– Перетрудились мы, – тихонько сообщил она, имея в виду себя и будущего малыша.

В этот момент я почувствовал настоящее облегчение, поскольку испугался, что жена может попросту умереть от таких нагрузок.

Всю последующую неделю я просил ее чаще отдыхать, хотя молиться мы ходили все-таки вместе. Это был один из самых важных моментов моей семейной жизни – тогда я почувствовал настоящую ответственность за свою семью, жену и детей, которые доверились мне и с которыми я не мог позволить, чтобы случилось что-то плохое.

Хадж очень сблизил нас всех – меня и маму, которую я в последнее время видел довольно редко. Я совершенно по-новому взглянул на свою супругу, почувствовав, что она намного более родной мне человек, нежели я раньше предполагал. Но главное – в моей душе произошли серьезные изменения, которые мне довольно сложно описать словами. Ведь, по-моему, нельзя описать силу своей веры – это можно только прочувствовать, понять, пропустить через себя. Могу сказать, что после хаджа я вернулся абсолютно другим человеком.

Первое впечатление, которым встретила меня Москва, стало ощущение, будто я попал во что-то очень грязное. Духота, смог, суетящиеся и шумящие люди вокруг, мусор на улицах, сальные шуточки и разговоры окружающих. Мне казалось все это каким-то непристойным, неприличным – все мои возвышенные чувства и эмоции подверглись обструкции и жесткой цензуре.

Один из опытных верующих сказал мне на это:

– Понимаешь, если ты душой чист, ты не испачкаешься. Не нужно бояться этого и опасаться – если ты будешь об этом думать, то обязательно во все это влипнешь. Не нужно даже вспоминать. Если ты сам чист внутри и помыслы твои чисты, все будет в порядке.

Есть такое понятие, как «эффект молока», которое пришло к нам из животного мира. У лебедей есть одно свойство – они способны отделить молоко от воды, перемешанной с молоком, и выпить его. А еще лебеди отличаются тем, что они верны своим любимым до гробовой доски. Может быть, этим объясняется их величавая горделивая красота…