Текст книги "Мой друг по несчастью"

– Я в Сантории! – парировал я, чувствуя, что агенту Дно нельзя позволять вернуть себе уверенность. – Можешь консультировать нашу полицию сколько угодно, но арест в этой стране ты проводить не можешь!

– А вот этот парень может! – воскликнул агент Дно и взмахнул пистолетом. – Так что не испытывай его терпение, умник! – он, видимо, остался доволен своей метафорой – улыбнулся уголком рта и вновь поправил шляпу, на этот раз резким движение пальцев, словно отдавал честь. – Одевайся, – повторил он.

Я вздохнул и утвердительно кивнул несколько раз. Одеться было нужно, и даже потеплей – это точно, но вот ехать с ним в участок – нет, это исключено.

– Ладно, – согласился я. – Только, пожалуйста, опусти пистолет. Ты уж не обижайся, но если сам себя называешь худшим агентом ФБР в истории, то стоять под твоим прицелом для меня крайне небезопасно.

Агент Дно поморщился, и мне показалось, что в эту минуту в нем яростно боролись две его личности – одна настоящая, и вторая выдуманная. Вторая победила, он презрительно хмыкнул и опустил руку с пистолетом.

– Кто ее нашел? – спросил я, отвернувшись к шкафу, и доставая чистую одежду.

– Понятия не имею. Я застал твою жертву уже в морге.

– То есть, ты даже не опросил человека, обнаружившего тело?

– Мне это не интересно. Вот поймать убийцу – это по мне.

– А место преступления? Ты там хоть побывал.

– Надо, конечно, съездить, но что-то неохота. В принципе, по фотографиям и из отчетов ваших полицейских итак все понятно.

– Она… – я запнулся.

– Что?

– Не была изнасилована?

– Нет, не была, – ответил агент Дно. – Что, не встал?

– Ох, мой друг, не будь у тебя пистолета, выбил бы я тебе пару зубов для начала.

– Может быть. Но, к твоему сожалению, пистолет у меня есть, – и вновь довольный своим высказыванием, агент Дно засмеялся. – Куда ты так наряжаешься? Дождь хоть идет, но на улице не холодно.

Я действительно оделся особенно тепло, потому что знал: мне вновь придется ночевать не дома. Теплые носки, джинсы, футболка, вязаный свитер с высоким воротником, джинсовая куртка и рюкзак на плечо – таков был мой наряд. Также я рассовал по карманам паспорт, восемь тысяч франков – всю мою наличность, и телефон.

– Люблю, когда жарко, – ответил я. – Даже халат захвачу.

Я вытащил из шкафа свой зеленый банный халат и, встряхнув, продемонстрировал агенту Дно.

– Нравится? – спросил я.

В его глазах мелькнула тревога, и он понял, что я что-то замышляю. Но понял поздно. Я бросил распахнутый халат в его сторону, рассчитывая накрыть его с головой, и в течение двух секунд, которые он потратит на то, чтобы сбросить его с себя, вырваться из квартиры. Насколько хорошо удалась моя задумка, я не увидел, потому что тут же бросился к входной двери, до которой мне было пять шагов.

– Стоять! – закричал агент Дно и в тот момент, как я схватился за дверную ручку, прогремел выстрел.

За ним еще один, потом третий, а я с ужасом ломился из квартиры, понимая, что этот недоумок запер за собой дверь, когда проник в мою квартиру. И сам был недоумком, поскольку вместо того, чтобы повернуть защелку замка, я все дергал ручку самой двери, при этом гадая, попал в меня агент Дно, и я не чувствую боли просто от стресса, или же с халатом на голове, промахнулся все три раза. Четыре. Пять. Шестая пуля просвистела рядом с моим ухом и проделала отверстие в деревянной двери. Седьмая попала в крючок, на котором всегда висел зонтик, выброшенный вчера в реку Червоточиной, и тот упал на пол. А когда я наконец открыл дверь и был готов броситься прочь из квартиры, за моей спиной раздался щелчок, который подсказал мне, что в пистолете агента Дно кончились патроны. За ним еще один. Я вновь прикрыл дверь и повернулся к нему со злорадной улыбкой. Халат лежал у его ног, а сам он с ужасом смотрел на свой пистолет, который поднес к самым глазам.

– Черт возьми, – шокировано пробормотал он. – Это просто немыслимо! Это крайняя черта. Семь патронов с пяти метров! Семь. И все мимо. Как это? – он посмотрел на меня, как смотрит на родителя провинившийся ребенок. – Ты видел? Видел? Такого же просто не может быть, – он вновь перевел взгляд на свой пистолет, в сердцах бросил его в угол моей спальни, а сам опустился на колени и уставился в пустоту остекленевшим взглядом.

– С кем не бывает? – усмехнулся я, и, вернувшись в спальню, поднял свой халат и вынул из его петель пояс.

– Семь пуль мимо преступника, с расстояния в пять шагов, – говорил он в полном недоумении. – Из семи пуль, которые должны были изрешетить тебя, Убивец, хоть бы одна. Хоть бы одна сука попала.

– Ну, одна была близка к цели, – ответил я, и двумя движениями опрокинул агента Дно на живот и заломил ему руки за спину. Полностью сбитый с толку своей очередной неудачей, он даже не сопротивлялся, пока я связывал его послушные руки, которые покинула какая-либо физическая сила.

– Это конец, Убивец. От этого мне уже не отмыться никогда в жизни. Выпустить обойму в стены… во все попал, кроме твоей гребаной спины или твоей тупой башки.

– Ничего, ты быстро забываешь плохое. Я не стану туго завязывать, так что, через десять минут уже вновь будешь в роли Джеймса Бонда гнать по моим следам.

– Давай лучше поедем в участок, Убивец, – попросил он, но как-то равнодушно. – Ну зачем тебе бежать, если тебя все равно поймают и посадят? А так хоть меня спасешь. А, Убивец? Ваши полицейские уже едут сюда. Был уговор, что если я не дам знать о себе до восьми вечера, то приедет подкрепление. Уже девять часов близится, и они будут здесь с минуты на минуту и увидят меня связанным руками преступника.

– Спасибо за предупреждение, агент Дно, – сказал я, действительно недоумевая над его глупостью. Ведь мог хоть попробовать заболтать меня до приезда полиции; но, замученный неудачами, агент Дно бредил единоличной славой. – Все же не сомневаюсь, что ты не упадешь лицом в грязь, а успеешь освободиться, придумать историю, как я скрылся, и собрать с пола гильзы. В свою очередь, обещаю, что никогда не расскажу никому про семь пуль. Только не сожги мне квартиру, пока будешь развязывать узлы.

– Ты не понимаешь, – все так же отрешенно продолжал он, или справедливо не веря в успех своих просьб, или не в силах умолять и канючить после пережитого потрясения. – Не понимаешь, что такое выпустить семь пуль в молоко и сдаться преступнику. Может, давай все-таки поедем в участок, и ты признаешься в том, что убил Червоточину. Признаешься прямо там, а?

– Я никого не убивал, – сказал я.

Через полминуты я уже был на улице. Дело шло к закату, и хоть солнце было скрыто тяжелыми тучами уже второй день, небо на западе было окрашено алыми оттенками. Небо, уже второй день плачущее проливным дождем. Такое пустое и незнакомое мне небо.

Я сразу поспешил убраться с Главной улицы и вообще из центра города. Если до сих пор меня не объявили в розыск, то теперь, после нападения на сотрудника ФБР, который наверняка имел особые полномочия, пусть и временные, я подписал себе приговор быть не просто подозреваемым, а опасным подозреваемым, о котором уже к утру будет судачить весь город. Пока же, те редкие прохожие, которые попадались мне на пути моего бегства, не проявляли ко мне никакого интереса, а значит, некоторое время, которое шло на часы, у меня еще оставалось. Я даже зашел в магазин, где купил бутылку виски, бутылку воды, пачку сигарет и кусок сыра, и хоть понимал, что парень за кассовым аппаратом, который продал мне мой сегодняшний ужин, уже завтра сообщит в полицию, что видел меня, отказать себе в спиртном и сигаретах я не смог. Вариант с бегством из города я не рассматривал. Знал, что не убегу. На самом деле, я даже знал, что никуда не убегу здесь, в Лоранне.

Ноги принесли меня в самые заброшенные и неблагополучные кварталы в южной части города. Полуразрушенные дома и грязные улицы, облюбованные бездомными, алкоголиками, беспризорными детьми и прочим сбродом уже давно предназначались под снос для будущей застройки, но, как это часто и бывает, произвольное гетто со временем стало всех устраивать. Устраивало оно теперь и меня, хоть еще неделю назад я бы обошел эти закоулки десятой дорогой. Уже темнело, в поле моего зрения не было видно ни души, и в то же время я не сомневался, что из-за углов и из окон с выбитыми стеклами, за мной наблюдает несколько пар заинтересованных и не слишком дружелюбных глаз. Но идти мне было больше решительно некуда. Никого у меня в этом городе не было. Кроме Червоточины. И когда я это понял, то достал из рюкзака бутылку виски, сел на мокрое крыльцо серого двухэтажного здания и заплакал.

И вновь посмотрел в уже темное, и по-прежнему пустое и незнакомое мне небо.

Глава двенадцатая
День 6. Утро

– Я сказал, мать вашу, дайте ей трубку!.. Так разбудите, будьте вы прокляты! Мне нужно поговорить с женой, ты слышишь меня, ублюдок недоделанный?!. Плевать мне на время! Разбуди мою гребаную жену и дай ей эту гребаную трубку телефона!.. Что ты не можешь?! Что тебе не позволено?! Осел ты тупоголовый, я тебе клянусь, что ты с работы вылетишь, если сейчас же не разбудишь мою жену!.. Сейчас, тупица! Сейчас же, я сказал!.. И побыстрее!

Сначала мне подумалось, что вопли Бешеного мне снятся, и я этому даже обрадовался сквозь сон. Как бы было приятно сейчас проснуться в своей постели, чтобы утреннее солнце заливало своим светом мою спальню, чтобы поваляться в безмятежных размышлениях в начале выходного дня, строя на этот день самые обыденные планы. Чтобы выпить утреннюю чашку кофе и съесть свой любимый омлет с беконом. Чтобы сесть за ноутбук и начать отыскивать в сети какой-нибудь пылесос или новую микроволновку по самой привлекательной цене. Как бы это было приятно. Или нет? Или я, как самый душевно богатый недоумок, все еще не научился быть откровенным с самим собой?

Как бы там ни было, проснулся я на грязном плаще, неизвестно кому ранее принадлежавшем и неизвестно скольким бродягам служившем ранее матрасом. Проснулся в углу холодной и обшарпанной комнаты в полуразрушенном здании, с выбитыми стеклами и пустыми дверными проемами, заваленной мусором и сломанной мебелью. Проснулся с головной болью от выпитой бутылки виски, с омерзительным привкусом во рту, с разрывающимся мочевым пузырем, с разряженным мобильным телефоном, с тревогой, которая тут же заявляла о себе, стоило только разуму убедиться в реальности всего происходящего.

Нет, голос моего соседа мне не приснился и не померещился. Когда я уже полностью проснулся, то продолжал слышать его ругательства и проклятия в адрес полицейского, правда, уже гораздо более тихие, из чего я сделал вывод, что тот все-таки внял приказаниям и пошел будить его жену. Но как Бешеный тут оказался? В этом же здании, и, насколько я мог судить, буквально в соседней комнате, или через комнату. Впрочем, ответ на этот вопрос был очевиден: не выходя из запоя, рано или поздно он и должен был оказаться здесь. Куда интересней был другой вопрос: просто так ли он оказался здесь в одно время и в одном месте со мной? А я уже начал привыкать, что все, что кажется происходящим просто так, через какое-то время оказывается произошедшим вовсе не просто так.

– Привет… Ну, как ты там? – голос Бешеного, когда он заговорил со своей арестованной женой звучал на удивление ласково и сострадательно. – Как чувствуешь себя?.. Кормят нормально?.. Не обижают?.. Смотри, если что, сразу пиши жалобы на этих скотов… Да, знаю я, что тебя не так просто обидеть… Что адвокат говорит?.. Ну, дай бог, минимальным сроком отделаешься… Я как? Нормально, обо мне не беспокойся… Нормально ем… Убираю, конечно… И посуду мою… Не волнуйся, говорю же тебе, у меня все нормально… И работу тоже ищу. Как выйдешь на свободу, так уже миллионерами будем, – он засмеялся тихим смехом, в котором даже я услышал тоску влюбленного человека. – Ладно, не грусти там сильно, и не такое переживали, и это переживем… Вообще, я почему звоню, моя ты любимая и ненаглядная, – и тут я услышал в его голосе ноты гнева, которые должны были прорваться буквально через пару тактов напряженной прелюдии. – Скажи-ка ты мне вот что: моя кредитная карта, которая лежала в «Истории Рима» на моем столе, где она?.. А кто тебя просил ее выкидывать, а? Я спрашиваю, кто тебя просил выкидывать мою кредитную карту?! А, сука?! – тут последовала короткая пауза, окончание которой было для меня очевидным, что и подтвердилось спустя пять секунд. – СукАААа! Я говорил тебе не трогать мои вещи?! Я говорил тебе не лезть своими крючками к моим вещам?!. Что «ага»?! Что «ага», сукАААа?! Сколько можно терпеть это издевательство?! Сколько можно изводить меня, сукАААа?! Или ты хочешь, чтобы я руки на себя наложил?!. Что?! Что ты думала? Что она старая и ненужная?!. Просто закладка?! Ведьма ты проклятая! На что мне жить теперь?! На что пить, на что есть?! А, сукАААа?!. Что ты там хрюкаешь, что ты мямлишь?!. Ничего?! Вот тебе и будет «ничего»! Чтоб ты там сгнила в этой тюрьме, сукАААа! Пусть тебе пожизненное влепят, потому что ты этого заслуживаешь, сукАААа! Какого хера ты постоянно лезешь?! Что тебе нужно в моих вещах?! Что тебе нужно?! Если я положил кредитную карту в книгу, значит, должна она там лежать, а?!. Что «ага»?! Я тебе устрою «ага»! Не дай бог, выйдешь из тюрьмы, я тебе сразу устрою «ага». Ты меня без копейки денег оставила, сукАААа, а сама сидишь там на всем готовом! Или ты хочешь, чтобы я дураком стал из-за тебя?!. Не хочешь?! Тогда скажи мне, сукАААа, сколько раз я говорил тебе не трогать мои вещи?! Сколько раз я это говорил?!. Много?! Так чего ты постоянно лезешь?! Не трогай мои вещи, сукАААа! Не трогай, говорю! Не трогай! Я тут должен по трущобам шататься, объедки доедать, потому что ты, сука, недоделанная! Еще раз я узнаю, что ты в моих вещах рылась, я возьму топор, я приду в тюрьму и отрублю тебе руки, сукАААа! По самые локти! Ты меня поняла?!. Вот тебе, блядь, будет «ага»! Я тебе устрою «ага»!

На этом разговор был окончен, и в завершении его Бешеный, судя по всему, пнул ногой какой-то предмет, звонко ударившийся об стену. Далее наступила полная тишина, в чем-то даже подозрительная. Пока Бешеный разрывал свою глотку в уже привычных для моих ушей проклятиях, я успел встать, размять затекшие руки и ноги, выпить воды и помочиться в углу комнаты. Все это я старался сделать максимально тихо, потому что отнюдь не горел желанием оказаться в его компании, и планировал либо тихонько спуститься на первый этаж, либо и вовсе убраться из этого здания. Вот только куда? Но для того, чтобы совершить один из этих задуманных вариантов, мне, в любом случае, нужно было выйти из этой комнаты в узкий длинный коридор и спуститься по грязной и разбитой лестнице, а там уже выбрать, выйти ли на улицу, или найти себе новый номер на этом постоялом дворе. Итак, стараясь не шуметь, я вышел в коридор и осторожными шагами двинулся вперед, досадуя на телефон, который просто негде было зарядить, что лишало меня возможности зайти в интернет и посмотреть, нет ли каких новостей про жестокого убийцу из Лоранны.

Но стоило мне сделать шагов пять, как голос Бешеного меня остановил.

– О! Доброе утро, сосед по несчастью! – весело воскликнул он мне в спину.

Думаю, он услышал мои телодвижения еще во время разговора по телефону. Может, он отличался наблюдательностью, а может, сейчас его одолевала та параноидная тревожность, которая проявляется при запое, и особенно при выходе из него, и заставляет в каждом шорохе слышать угрозу жизни. Не думаю, что он застал меня еще спящего, и просто не будил до поры, потому что в этом случае, я уверен, восемь тысяч франков, которые все еще были при мне, уже давно перекочевали бы в его карман, а я бы даже не подозревал, кто именно меня ограбил.

– Доброе, – ответил я и повернулся.

Бешеный явно удивился, когда увидел мое лицо.

– О! – воскликнул он. – Сосед не только по несчастью, но и вообще, настоящий сосед. Вот так встреча. Что здесь делаешь?

Он подошел ко мне и протянул руку. Я протянул свою, и он принялся ее энергично пожимать, и даже приобнял меня за плечо.

– Да так… – я соображал, что бы ему соврать. – Погулял вчера хорошо, и даже не помню, как здесь оказался.

– Вот как! А я думал, что ты трезвенник, после того, как отказался выпить со мной в «Деревянном флибустьере», когда я праздновал заключение в темницу своей жены.

– Вовсе нет, – ответил я, и тоже слегка улыбнулся в ответ на его, сияющую добродушием, улыбку.

– Меня зовут Бешеный, – сказал он, и выпустил наконец мою руку, а я не смог удержаться от недоброго смеха. – Ты чего?

– Да ничего, не обращай внимания. Имя красивое.

– Правда? Ну, спасибо. Ты уже уходишь?

– Еще не решил.

– Пойдем, у меня остались две банки пива. Тебе тоже опохмелиться не помешает, к тому же дождь снова зарядил, так что спешить некуда.

Он повел меня по коридору в обратном направлении, и завел в комнату, соседнюю с той, что я занимал ночью. Здесь царила похожая обстановка, то есть абсолютный бардак, сломанная мебель, разорванные куски линолеума на полу, обрывки рыжих обоев по стенам и сантиметровый слой цементной пыли. В углу лежала куча тряпья, к которой и устремился Бешеный, перешагивая через мусор, и выудил оттуда две банки пива, одну из которых протянул мне.

Надо сказать, что выглядел он гораздо хуже, чем я видел его в последний раз. Лицо было небритым и отекшим, под левым глазом виднелся небольшой синяк, темные волосы были всклокочены, и явно не причесывались уже несколько дней. Одежда его – джинсы и спортивная куртка поверх зеленой футболки, – была помятой и сплошь в пятнах грязи и пыли. Грязными были и руки, а костяшки пальцев покрывали запекшиеся ссадины, полученные то ли от падений, то ли от ударов. Я не очень хотел разделять компанию этого человека, но сейчас рассудил, что лучше мне остаться и попробовать через него узнать какие-либо новости, если он ими располагал, или же под каким-то предлогом выпросить у него телефон, и воспользоваться интернетом. Но в успехе этих замыслов я очень сомневался, потому что Бешеный производил впечатление человека, которому не стоит доверять даже в самую последнюю очередь; не покидающая лица улыбка, которую он, казалось, всеми силами старался выдать за искреннюю, и бегающий взгляд, в немалой степени убеждали меня в правильности своего суждения.

– Это последнее, что у меня осталось, – сказал он, открыл свою банку и уселся на свою самодельную постель.

– Спасибо, – ответил я и присел напротив, на обрывок линолеума. – Куришь?

– Душу бы продал за сигарету, – усмехнулся он, и когда я достал из кармана пачку, рассмеялся. – Надеюсь, не станешь ловить на слове? Да и что тебе моя душа? Нужна она тебе, что ли?

– Тебе не пора остановиться? Ты когда дома был в последний раз?

– Дня три назад, наверное. А чего останавливаться? Что-то изменится разве?

Я ухмыльнулся, отметив про себя некоторую истину в его словах. Мы закурили и некоторое время помолчали.

– Это как же можно не помнить, как оказался в трущобах? – спросил вдруг он и посмотрел на меня то ли с удивлением, то ли с подозрением.

– Я ведь недавно в Лоранне, и плохо ее знаю. Вышел прогуляться и осмотреть окраину города, ну и скрасил свою прогулку бутылочкой хорошего виски. Я и понятия не имел, что забреду в такие дебри, а тут еще и телефон разрядился, и дождь начался, и ноги уже плохо слушались. Так что, укрывшись тут на ночлег, я думаю, поступил даже мудрее, чем если бы и дальше бродил окрестностями.

– Тут ты прав. Удивляюсь, как это тебя еще не избили и не ограбили. Наверное, подумали, что ты из полиции и что-то вынюхиваешь. Полицейских здесь не любят, но и связываться стараются как можно реже.

– А ты-то что здесь делаешь?

– Я все деньги пропил, – ответил он и рассмеялся, причем не с грустью или отчаянием, как принято смеяться в таких случаях, а с самой натуральной веселостью. – Пока деньги были, так за мной целая толпа ходила, клялись в вечной дружбе. А я только смеялся, и сам ждал, когда же деньги кончатся, когда же останусь я один. Тут все просто: хочешь быть любимым – изволь наливать, а коль налить нечего, так люби себя сам. А я может и хотел бы быть любимым, да только выпрашивать любовь у меня уже сил нет. И как вижу, что если не выпрашивать, то и не будет никакой любви, так от отчаяния и легче становится. Бывало тебе когда-нибудь легче от отчаяния? Сам бы не поверил, что может такое случится. А самого себя любить – нервы нужны железные или полное отсутствие мысли в голове. – Он помолчал и добавил: – Жена вот все любила меня, пока я просил, а не просил бы, так и не любила бы.

– Мне показалось, что ты жесток к своей жене, – заметил я.

– С чего ты взял? – с недоумением спросил он.

– Мне кажется, что посадить жену в тюрьму за то, что она имеет привычку рыться в твоих вещах – слишком суровое наказание.

– Она сама сгубила свою душу. Да и, все равно, никакого толку от нее было.

– Говоришь ведь, что любила.

– Говорю ведь, что выпрашивал любовь. И ради чего? К чему это в итоге привело, чем обернулось? Сижу здесь без копейки денег и уже сутки голодный. Еще позавчера пришел сюда, к одному цыгану-ростовщику, продал ему за бесценок золотые часы – ее подарок, кстати. Деньги-то пропил сразу почти, и вот уже две ночи здесь обитаю, и ничего. Все лучше, чем дома.

– Это почему же, лучше? – спросил я, чувствуя, как пиво заново туманит голову.

Он посмотрел на меня долгим скорбным взглядом, и глаза его заблестели.

– А не могу там без нее, – сказал он, и отвернулся, чтобы я не видел его глаза, ставшие влажными. – Часы даже ее продал, потому что смотрел на них и видел ее. И слышал ее в тиканье секундной стрелки. А теперь что? Как мне теперь без нее жить? Знаю, что остановиться нужно, что работу найти нужно, что дождаться ее нужно, сколько бы она не сидела. Знаю, что сейчас за двоих жить нужно, а как это сделать, не понимаю. Я любовь выпрашивал! – воскликнул он и коротко посмотрел на меня. – Что лучше? Выпрашивать любовь или голодным бродягой жить? Думаешь, второе? Гордое одиночество? Нет! Совсем без любви жить – это невозможно! А у кого мне теперь ее выпрашивать? Кому я, кроме нее, нужен? Да и сил нет больше выпрашивать.

– Так вытащи ее из тюрьмы, – недоуменно сказал я. – Ты же единственный потерпевший. Скажи, что не имеешь претензий, и дело с концом. И дальше выпрашивай свою любовь.

– Ты думаешь, что все так просто? Думаешь, что она жертва? Это я! Я – жертва! Она намеренно подводила к этому, она намеренно пошла в тюрьму, чтобы оставить меня одного, чтобы оставить без любви, чтобы показать мне то, что я и сам всегда знал. Что не у кого мне больше просить, кроме как у нее. И просто уйти она тоже не могла, нет! Ей нужно было сделать так, чтобы я изнывал от боли, чтобы думал день и ночь как она там, как справляется со своей участью и справляется ли? Чтобы вину чувствовал. Понимаешь?

Он замолчал, а я не знал, что сказать на эти излияния. В принципе, женская любовь к глупым жертвам не вызывала у меня удивления; в большей степени меня удивило то, что жена Бешеного все еще старалась ему что-то доказать, за годы жизни так и не поняв, что он по уши влюблен в себя, а ее использует только как инструмент для удовлетворения своей потребности в любви. Ну, и поделом ей.

– Я бы поел, – сказал я спустя минуту обоюдного молчания.

– А деньги есть?

Дело к этому и шло, и я уже успел догадаться, что беспокойство Бешеного было связано не только с его горькой участью, но и с тем, чтобы раскрутить меня на еду и выпивку. Меня это даже обрадовало, ведь изначально я подозревал, что он знает обо мне что-то, чего я сам еще не знаю, и потому все косится своим бегающим взглядом.

– А где ты собираешься купить выпить и поесть? – спросил я, на ощупь извлекая из бокового кармана одну из многих стофранковых купюр. – Еще слишком рано.

– Только не здесь, поверь, – он сразу повеселел. – Принесу все, что скажешь, даже не сомневайся.

– Сам придумай, – я протянул ему деньги.

– Сотня! – воскликнул он. – Да тут пир можно устроить!

– Не жалей, – приободрил я, не стесняясь роли благодетеля. – Еды побольше возьми, и что-нибудь калорийное. Мяса жаренного хочется, получится?

– Все получится, – бормотал Бешеный, пряча деньги в карман грязных джинсов. – Получится лучше, чем ты можешь представить. Получится так, как еще никогда не получалось. Сотня! Ну и ну! А что пить будем?

– Что хочешь, – я махнул рукой.

– Слушай, дай пару сигарет на дорогу, – он даже руки потирал от предвкушения.

Я достал из пачки две сигареты и протянул ему.

– Долго ходить будешь?

– Минут сорок. Максимум час.

– Может, оставишь мне телефон? Мой разрядился, а так хоть время скоротаю.

Бешеный виновато поджал губы и указал в сторону дальней стены. Я посмотрел в этом направлении и увидел на полу его телефон, разбитый вдребезги. Теперь мне стал понятен тот звук, которым мой новый приятель завершил разговор со своей женой. Видимо, я не смог сдержать разочарования в выражении своего лица, и заметил, что Бешеный смотрит на меня с подозрением, словно понимая, что я имел на его телефон какие-то планы.

– Прости уж. Довела меня эта сука, у нее талант от природы, умноженный на годы упорных тренировок.

– Что поделаешь? – усмехнулся я. – Не задерживайся только.

– Я мигом, – ответил он.

– И если попадется вечерняя газета, купи, пожалуйста, – добавил я, когда он уже выходил в коридор. – Мне еще интересно, что происходит в мире.

– Как скажешь, – ответил он и вышел.

Подгоняя Бешеного, я вовсе не спешил вернуться в его компанию. После того, как увидел его телефон разбитым, весь интерес к его обществу у меня пропал. Единственное, чем он мог еще быть мне полезным, так это принести какие-нибудь новости обо мне самом. Тут я посетовал на свою несообразительность; ведь можно было показать ему всю пачку денег, чтобы таким образом привязать его к себе. Уверен, что сумма в восемь тысяч франков, в совокупности с новообретенной жизненной позицией, заставила бы его закрыть глаза на то, что он пьет с потенциальным убийцей. Впрочем, теперь об этом уже не стоило думать.

Я бы, может, и ушел уже сейчас, но очень хотелось есть, а где добыть еды в такую рань в этом вертепе, где мне запросто могли проломить голову за кривой взгляд, я понятия не имел. Да и выпить бы еще не помешало. И с собой взять. В этом вопросе я временно разделял позицию Бешеного, и понимал, что жить трезвым сейчас не смогу. Поняв смысл своей последней мысли, я от души рассмеялся и несколько раз стукнулся затылком о бетонную стену.

– Не смогу жить, – со злобой и смехом произнес я несколько раз.

Да, уже давно стоило признать, что я не живу. Я не управлял своей жизнью и совершенно не мог контролировать ее. Я понимал, что могу бежать куда угодно и везде я найду одно и то же. Я мог сейчас же пойти в полицию и признаться в убийстве Червоточины, и был уверен, что это не обернется для меня чем-то фатальным и окончательным. Вся штука была в том, что все дальнейшие мои шаги автоматически, вне зависимости от моих мотивов и желаний, становились шагами к краю пропасти. Но вот сделать последний шаг мне не дадут, и я это знал так же очевидно, как и то, что меня зовут…

А как меня зовут?

Я вновь рассмеялся, потому что на полном серьезе не мог несколько секунд вспомнить свое собственное имя, которым меня упорно никто не хотел называть. Так вот, даже если я сам захочу сделать этот последний шаг, чья-то невидимая рука, все равно, ухватит меня за шиворот, и выбросит туда же, откуда я сорвался.

– Ну что, доволен ты своим выбором? Доволен своей игрой? Гордишься? – шептал я сам себе и тут же проклинал себя.

И при этом прекрасно понимал, что не в чем мне себя винить. Что не было у меня выбора ровно с того момента, как смыслом моей жизни стал поиск ответа на вопрос: есть ли хоть один шанс из бесконечности победить в этой жизни Необходимость? Выбор появился тогда, когда я нашел ответ, и понял, что да – шанс есть. Но где и как его искать, я понятия не имел, хоть встреча с Ричи и утвердила меня в правильности моего ответа. И вот теперь мне предлагают выбор: все бросить и, грубо говоря, попросить прощения на коленях и вернуться к своей милой и безоблачной жизни, или же бесконечно гробить себя в этом хаосе, пока не закончу как Мученик, или же, как Ричи, хотя мне показалось, что сам он не верит в то, что и я смогу пройти его путем. И какого выбора от меня ждут? Какого выбора я жду сам от себя?

Нет, я просто не смогу смириться с тем, что сейчас сдамся. Какой смысл возвращаться к обычной жизни, если я сразу закончу ее собственноручно, просто не пережив позора? Нет, гордыня не позволит. Некоронованный король всех душевно богатых и духовно больных не простит себе дружбы с Необходимостью, которая, по словам Ричи, являлась прямым билетом в ту прагматичную жизнь, о которой я якобы мечтал. Я ненавидел сейчас этого Ричи, который упрашивал меня сдаться, и я уверен, про себя подумывал о том, что никогда мне не пройти путем избранного, как это получилось у него.

И что мне было делать? Я понятия не имел, и знал, что негде мне искать этого понятия, кроме как там, снаружи. А там снаружи было страшно. Очень страшно. Там уже начинали умирать люди, которые касались меня, которые были мне подсунуты в этой ужасной игре. И осознание своей неуязвимости пугало еще сильнее мысли о том, что я погибну, сделав шаг на улицу. Осознание того, что я, в своей гордыне, не пожалею ни Червоточину, ни кого-либо другого, вгоняло меня в животную панику. Уж не потому ли я пришел сюда вчера? В места закрытые для нормальных людей! Потому что знал, что мне не грозит здесь настоящая опасность. Она грозит теперь только людям, которые меня окружают, и мое испытание – это мера! Мера безумия, которую сможет вынести мой мозг, пока не перешагнет за какую-то грань или пока я не рухну обессиленный на колени.

Невозможно! Невозможно человеку вынести это! Стоило мне признать, что жизнь моя в надежных руках, как семь пуль от агента Дно были схвачены невидимыми пальцами, изменившими их траекторию, как эти же пальцы отодвинули тучу, и луна осветила силуэт Ричи на мосту, когда я был готов прыгнуть с двадцатиметровой высоты. Вот в чем был главный фокус. Как?! С чего начать?! Чем рисковать, если твой враг наслаждается твоей жизнью, поскольку она в его власти, а твоя смерть для него поражение? Поражение, которого этот враг никогда не допустит! Мученик будет жить хоть двести лет, хоть триста лет, пока не встанет на колени.

Нет, тут трезвым быть не с руки.

По моему представлению я просидел в этих бесплодных, и сопровождаемых отчаянным смехом, размышлениях уже около двух часов, когда наконец понял, что Бешеный задерживается. Тут-то моя тревога и усилилась этим новым обстоятельством, хотя я и предполагал, что он просто решил не делить мою сотню франков со мной же. Но, с другой стороны, было у меня и другое предположение, которое подсказывало мне, что все его слезливые излияния о любви к своей жене были если и не придуманы, то высказаны исключительно с той целью, чтобы усыпить мою бдительность. А я, как воплощение простоты, так сразу и повелся, так и доверился. И вот эта догадка, отдававшая жаждой презрения к самому себе, и породила во мне какой-то мазохистский восторг. И хоть я и встал с груды тряпья, на котором дожидался Бешеного, и положил сейчас же покинуть эту сомнительную гостиницу, в душе моей я ощутил восторженное желание не успеть этого сделать. Почувствовал с осознанным отвращением, ведь желание это говорило о том, что зараза Мученика уже проникла в мою душу и мне уже хочется внимания со стороны своего врага, хочется ощутить на себе его длань, хочется заставить его играть со мной. Да! И впервые, во всей полноте это желание посетило меня, когда я лез на ту проклятую сосну и в состоянии катарсиса осознавал, какое же это счастье не принадлежать самому себе; какое же счастье быть марионеткой в руках силы, которая может смять этот мир одним ударом.