Текст книги "Мой друг по несчастью"

– Я слышала, что ты был непосредственным участником вчерашних событий в «Желуде в желудке»? – спросила она вместо приветствия.

– Да, – усмехнулся я, подставив ей зонт. – Хотя, мне не хотелось бы оставаться в памяти людей благодаря этой трагедии.

– А зря, – Червоточина прижалась ко мне чуть сильнее, чем я смел рассчитывать и повернулась к реке. – Говорят, этого ублюдка мечтал убить каждый второй житель Лоранны. И если ты хоть чуть замешан в его смерти, можешь собой гордиться, можешь даже рассчитывать на теплый прием в лучших домах города.

– Не слишком я заинтересован в лучших домах города, да и вчерашнюю участь свою с большим удовольствием изменил бы, будь такая возможность.

– Убежал бы, как и от меня? – серьезно спросила она, а я ничего не ответил. – Зануда.

– У меня имя есть, – усмехнулся я.

– А я хочу называть тебя Занудой! – она заглянула мне в глаза и улыбнулась уголками губ, блестевших ярко-красной помадой.

– Как угодно, – ответил я, с наслаждением вдыхая тонкий аромат ее духов. В конце концов, как меня только не называли за эти дни, и по сравнению с Немощью, как окрестила меня Золотко, Зануда звучало не так уж плохо. – Я сказал, что ты потрясающе выглядишь?

– Нет, забыл.

– Ты мне недавно снилась.

– Правда? Мы трахались?

– Что? – переспросил я и нервно засмеялся.

– Сон был вещим? Ты трахал меня? – она говорила совершенно спокойно и продолжала рассматривать реку.

– Нет, – ответил я, после чего наступило короткое молчание. Стоит ли говорить, что я был немного шокирован такой прямотой.

Червоточина тем временем пристально посмотрела на меня, затем усмехнулась – мне показалось, что беззлобно, как усмехаются чужой наивности, – и помахала рукой в сторону психушки.

– Ты там кого-то знаешь? – спросил я.

– Еще бы, очень многих.

Надо заметить, что я совсем не удивился такому ответу.

– Подумают, что ты призрак, зовущий их к выполнению известной миссии.

– И что? Пусть думают, ведь это недалеко от истины.

– Куда пойдем? – спросил я, после очередного короткого молчания, в которое Червоточина умела без труда отправить собеседника своими вопросами и ответами. – Есть какие-то пожелания?

Я подставил ей локоть, но она этот жест проигнорировала.

– Для начала давай просто постоим здесь, – сказала она.

– Тебя влечет дурная слава?

– А тебя пугает? – ответила она вопросом на вопрос.

– Нет, не пугает, – тут я был не совсем честен.

– Люди практически не ходят по нему. Парк зарастает, мост разбивается. Глупцы! А ведь это самая настоящая достопримечательность. Я едва не каждый вечер захожу сюда. Полчаса могу стоять на этом мосту в полном одиночестве, наслаждаясь тишиной и покоем, забвением и дыханием тайны.

– Какой тайны? – спросил я.

– Которая ждет нас на другой стороне.

Разговор клонился куда-то не туда, или, по крайней мере, не туда, куда хотелось бы мне. Непонятные метафоры не гармонировали с моими представлениями о свидании.

– Давай просто постоим, – повторила она. – И просто помолчим.

Я пожал плечами, соглашаясь с ее просьбой. Странное дело, рядом с ней на этом мосту и под этой зловещей сосной, мне стало еще более жутко, чем когда я был здесь один. Червоточина крепко схватилась за перила и смотрела вниз, на капли дождя, падающие в воду реки. Я же стоял спиной к перилам и теперь уже, наоборот, не мог отвести взгляда от ствола и верхушки сосны, и все представлял, насколько опасно преодолеть эти двадцать метров по перекладинам, вбитым в ствол дерева. И смог бы я это сделать?

Мы простояли так долгие десять минут. Парк, в пределах моей видимости, оставался совершенно безлюдным, и дело тут было, конечно же, вовсе не в пасмурной погоде.

– Пойдем, – прошептала она.

Я кивнул и оторвался от перил моста.

– Ты в порядке? – спросил я, когда она взяла меня под руку, но тут же застыла на месте.

Она посмотрела на меня долгим и пронзительным взглядом.

– Поцелуй меня, – сказала она.

Продолжая держать зонтик в правой руке, я обнял ее за талию левой, и крепко прижал к себе. Заглянул в ее глаза и попытался насладиться этой беснующейся чернотой. Затем поцеловал ее долгим поцелуем.

– Я предлагаю зайти для начала в ресторан и поужинать, – сказал я, когда мы продолжили путь.

– А я предлагаю купить вина и заняться сексом, – вновь спокойно, словно речь шла о чашке кофе, ответила она.

– Вот как. Ну… можно и так. Мы ведь уже не дети.

– Тут, в Старом городе есть отличный винный магазин. Зайдем сначала туда.

– Как скажешь, – ответил я, и, обняв ее за плечи, поцеловал в макушку. Как мне показалось, на нее такие нежности не производили особого впечатления, или же, как в случае с поцелуем, когда она нуждалась в нежности, то говорила об этом прямо. А может, я просто выглядел глупо, с этим скромным жестом после прямого приглашения в постель.

Когда мы уже выходили из парка и мост за нашими спинами должен был скрыться из виду, я обернулся и увидел, что на мосту, недалеко от того места где были мы с Червоточиной, сейчас стоял одинокий мужчина в камуфляжном костюме и бейсболке и смотрел нам вслед. Разглядеть его лицо под низко опущенным козырьком я не смог.

– Ты чего? – спросила Червоточина, но сама не обернулась.

– Ничего, – ответил я, чтобы не нагнетать тревогу, хоть и не думал, что ее может напугать незнакомец на мосту.

– За нами кто-то следит? – спросила она.

– Нет. Показалось.

Я еще раз коротко обернулся, и мост в самом деле уже был абсолютно пуст. Может, успел спрятаться за сосной? Не мог же он мне померещиться.

– Эй, крутые парни не оборачиваются, – упрекнула она и, многозначительно приподняв брови, усмехнулась мне в лицо.

– Учту, – ответил я. – Но Зануде сложновато вот так сразу стать крутым парнем.

Разговор у нас откровенно не клеился, пока мы пробирались по вечернему и оживленному Старому городу к ее любимому винному магазину. Это был и не разговор, а какие-то обрывки фраз. Мне казалось, что Червоточина имеет что-то на уме, какая-то мысль словно не покидала ее и именно от нее она старалась скрыться в моем обществе. Я же не знал, как толком вести себя с ней, потому что столь откровенное озвучивание ее планов в моем отношении, признаюсь, ввело меня в ступор. Немного не так я все это представлял. Что теперь должно было произойти? Мы возьмем вина, придем к ней или ко мне, выпьем и переспим? Вроде бы о большем и мечтать нельзя было, но я все-таки мечтал. Мечтал о том, что смогу понравиться этой девушке как личность, хоть и понимал, что симпатии психопатки могут мне горько аукнуться.

Когда мы зашли в тот самый магазин – тесный и с низким потолком, – на перекрестке двух извилистых улочек, я так и застыл на пороге, увидев за прилавком мужчину, с картонной коробкой на голове, которая полностью скрывала его лицо.

– Привет, Картон, – поздоровалась Червоточина.

– Госпожа Червоточина? – глухо прозвучал голос из-под коробки.

– Да, это я. Как дела? Надеюсь, все хорошо?

– Если бы… все как обычно, одни убытки, – ответил странный хозяин магазина, повернувшись на голос Червоточины и скрестив руки на груди. – Сами понимаете, не у всех покупателей есть совесть.

– Может быть, может быть, – ответила Червоточина, рассматривая винные бутылки на витринах.

– Почему он в коробке? – смеющимся шепотом спросил я, за что получил удар локтем в бок.

Я, тем не менее, не мог сдержать смеха, которым мне пришлось давиться, глядя на этого долговязого и худощавого человека, одетого в светлые джинсы и клетчатую красную рубашку поверх черной футболки. И с коробкой на голове. Да, за последние дни я привык наблюдать неординарных личностей, но до этого момента они меня, по большей части либо удивляли, либо шокировали. Но Картон, как назвала его Червоточина, стал первым, кто меня от души повеселил.

– Каберне Совиньон есть у тебя, Картонка?

Смех предательски прорвался, когда я услышал уменьшительно-ласкательное обращение, и хоть я тут же сделал над собой усилие и подавил его приступ, все же Картонка успел вздрогнуть всем своим длинным телом и повернулся в мою сторону. Корчась от желания хохотать, я поймал на себе испепеляющий взгляд Червоточины, но ничего не мог поделать с собой.

– Должен быть, точно помню, – задетый моим смехом немного сконфуженно ответил Картон. – Посмотрите внимательнее.

Червоточина принялась еще пристальнее изучать стеллажи с вином, и я заметил, что на стеллажах этих царит хаос. Бутылки стояли в совершенном беспорядке: красные вина вперемешку с белыми, там бутылка игристого вина, тут же коньяк, одна и та же марка на разных стеллажах, все как-то косо и криво, без соблюдения пропорций, где-то с пробелами, а где-то с кучным нагромождением. И самое главное: ни на одной бутылке не было ценника.

– Вчера вот на триста франков в минус отработал, представляете? – сказал тем временем Картон. – Толком объяснить никто ничего не может, а я виноват.

– Сожалею, – ответила Червоточина, и мне даже стало как-то совестно за свой смех, когда человек терпел такие убытки. – Вот, нашла! – воскликнула она.

– Я же говорю, что должно быть. Где именно?

– Крайний стеллаж, предпоследняя сверху полка.

– Здесь? – спросил Картон, указывая рукой на полку, где как раз скучилось около двадцати бутылок разных вин.

– Ага, – подтвердила Червоточина и стала как-то нервно жестикулировать, словно своими руками желая направить руки Картона. – Четвертая слева.

– Так, – протянул Картон, и принялся ощупывать бутылки. – Вот эта? – он, однако, промахнулся мимо четвертой бутылки, и коснулся пятой.

– Нет-нет, Картонка, это Мерло. Вернись немного назад, Каберне чуть утоплено в глубине полки.

– Понял. Вот это? – вновь он схватил не ту бутылку, на этот раз третью слева.

– Картонка, это третья, – ласково-молящим голосом протянула Червоточина и даже встала на цыпочки от волнения. – Это коньяк.

– Черт возьми, – выругался Картонка. – Так, давайте сначала. Вот первая, так? Вот вторая, дальше коньяк.

– Все верно. А теперь руку чуть глубже внутрь. Да-да, вот так, – подсказывала Червоточина, пока я наблюдал эту сцену, продолжая получать от нее истинное удовольствие.

– Так, понял. Вот оно, да? – спросил он, ухватив за горлышко нужную бутылку.

– Да, оно, – словно с облегчением подтвердила Червоточина.

– Вот и отлично! – весело сказал Картон и, сделав резкое движение, задел рукой соседнюю бутылку Мерло, которая через мгновение вдребезги разбилась об пол.

– Ой! – вскрикнула Червоточина, и я заметил на ее лице испуг, хотя мне казалось, что этого выражения на ее лице не может быть в принципе.

– Черт возьми! – вскричал Картон и, всплеснув руками, едва не разбил об прилавок и наше Каберне. – Опять! Что там разбилось?

– Мерло, – виновато протянула Червоточина.

– Проклятье, – со слезой в голосе простонал Картон и поставил на прилавок бутылку. – Сколько же можно?

– Мне жаль, – участливо сказала Червоточина и достала деньги.

– Я заплачу, – подал голос и я, и подошел ближе.

– Оставь, я сама.

Она положила на прилавок десять франков.

– Сколько там? – спросил Картон.

– Десять франков, – ответила Червоточина.

– Возьмите франк сдачи, – он открыл кассу, в которой беспорядочно лежало несколько купюр разного номинала.

– Не стоит, – ответила Червоточина. – Спасибо тебе.

Я же всеми силами старался не оскорбить горе-продавца своим смехом во второй раз. То есть, расчет тут осуществлялся исключительно на взаимном доверии, и убыток в триста франков в день, при таких условиях, не казался мне катастрофой. Убыток в триста франков, в случае с Картоном, можно было назвать даже прибылью.

– Каберне тоже стоит девять франков, – сказал тем временем Картон с едва уловимой нотой требовательности.

– Ах, прости, – словно спохватилась Червоточина и положила на прилавок еще десять франков. – Вот еще десять. Тоже без сдачи.

– Отлично, – констатировал Картон и забрал деньги.

– А с какой стати еще десять франков? – возмутился я, и смех мой быстро сошел на нет.

– Успокойся, – шепнула мне Червоточина, но я ее проигнорировал.

– Дружище, я спрашиваю, за что еще десять франков?

– В смысле, за что?! – грубо ответил он. – Может быть, за разбитую бутылку?

– Ты не охренел часом? – я был шокирован такой наглостью, а Червоточина уже тянула меня к выходу. – Ты ее разбил!

– Говорить надо яснее, где что стоит! – выдал Картон.

– Пойдем, не нужно сцен, – процедила Червоточина и схватила меня за руку.

– Ты коробку с головы стяни, клоун, и не будешь на триста франков в день попадать! – воскликнул я, увлекаемый Червоточиной.

– Пошел ты, ублюдок! – почти закричал Картон.

– Коробку, говорю, сними и решим, кому и куда идти, дебила кусок! – крикнул я уже в дверях.

– А ну, стой, мразь! – он хотел погнаться за мной, но выйти из-за прилавка не успел, поскольку запнулся за что-то и рухнул на пол. – Повтори, что ты сказал, мразь! – кричал он вслед. – Будь ты проклят! – услышал я уже на улице.

– Ты вообще с ума сошел? – воскликнула Червоточина, когда мы чуть отошли, и вонзила в меня свой пылающий взгляд. – Что на тебя нашло?

– На меня? Он в коробке, черт его дери! Коробка на голове! Он не пробовал нормально работать?

– Какое твое дело? Ты почему такой недотепа?

Мне показалось, что она даже готова дать мне пощечину, возмущенная моей бестактностью, за которую, надо сказать, я себя виноватым не чувствовал, потому что, будучи за последние дни искушенным в чудаках, воспринял Картона как кретина, а не как человека с ограниченными возможностями.

Червоточина развернулась и пошла прочь с бутылкой в руке. Я догнал ее, рывком развернул к себе, прижал к мокрой стене и впился в ее губы поцелуем. Страстным, горячим поцелуем, на который ту же получил ответ, и сразу волны страсти начали топить мой разум в приступе неистового желания. Не стыдясь многочисленных прохожих, я схватил ее бедра и оторвал ее от земли; она обхватила ногами мою спину, отчего юбка ее задралась значительно выше приличного. Я уже целовал ей шею и плечи, а ее шляпка и мой зонт, который я закрыл еще перед входом в магазин, валялись в луже под нашими ногами.

– Пойдем! – она первой вернула себе рассудок и остановила меня.

– Пойдем, – ответил я, немного протрезвев от пьянящей страсти, выпустил ее из объятий и нагнулся, чтобы поднять шляпку.

– К черту ее! – сказала Червоточина и, схватив меня за руку, повлекла за собой.

Я все же успел схватить свой зонт и в сопровождении осуждающих и завистливых взглядов, на которые ни я, ни Червоточина, впрочем, не обращали никакого внимания, мы ринулись в том же направлении, откуда пришли.

– Я думал, что мы пойдем ко мне или к тебе, – говорил я на ходу.

– Молчи, прошу тебя! – задыхаясь от быстрого шага, ответила Червоточина. – Не говори ничего, просто иди со мной. На, открой лучше, – она протянула мне бутылку.

– Чем?

Она молча достала из кармана связку ключей, на которой висел и маленький многофункциональный нож. Дождь тем временем усилился, мы очень быстро промокли, а раскрыть зонт, который я зацепил за петлю на поясе, у меня не было возможности, так как руки были заняты вином, открыть которое хлипким штопором оказалось не самой простой задачей, выполняемой к тому же на быстром ходу.

– Погоди, – сказал я, остановившись, после того, как умудрился вкрутить штопор в пробку, и резким движением вырвал ее из горлышка.

– Дай, – сказала Червоточина, и, взяв бутылку, сделала несколько жадных глотков.

Затем она протянула вино мне, и я тоже выпил. А потом секунд пять не мог отвести от нее взгляда. Господи, как же она красива была в тот момент. Мокрые волосы пошли волнами, тушь слегка потекла черными слезами, капли дождя стекали с кончика носа, а взгляд пылал огнем опасности, к которой меня так тянуло.

– Насмотрелся? – спросила она.

– Нет, – ответил я.

– Идем, – она вновь схватила меня за руку. – Я знаю, чего я хочу, и это просто потрясающее чувство!

Только тут я понял, что мы идем обратно в парк, потому что пока открывал вино, то даже не мог толком оглянуться вокруг. Вскоре мы уже шагали по разбитой дорожке среди неухоженных кустов и деревьев прямо к Кровавому мосту. Уже заметно стемнело, а яркий беловатый свет в окнах психушки на другом берегу служил нам своеобразным маяком.

Мы подошли к тому месту, где уже стояли сегодня. Червоточина вновь взяла вино, и вновь сделала несколько больших глотков. Я последовал ее примеру, одновременно отмечая ее взволнованный взгляд и тяжелое дыхание.

– Господи, да оставь ты этот дурацкий зонт! – воскликнула она и, сорвав с моего пояса мой любимый зонт, когда я ставил бутылку на брусчатку моста, бросила его в реку.

– Эй, мой… – воскликнул было я, но она схватила меня за подбородок и повернула к себе.

– Отлижи мне!

– Что? – не сразу понял я.

– Отлижи мне, Зануда! На этом мосту! Сейчас!

И она бросилась ко мне с поцелуем. Впрочем, заставлять меня было не нужно, и я был готов исполнить ее просьбу с превеликой радостью. Мысль о том, что поблизости может бродить тот тип в камуфляже возбуждала еще сильнее. Не знаю, хотел ли я когда-нибудь кого-то так сильно как Червоточину. Нет, знаю: однозначно не хотел. И точно никогда в жизни не хотел так сильно, чтобы кто-то хотел меня. Покрыв поцелуями все ее лицо, я опустился на правое колено и поднял ее юбку. Она схватилась левой рукой за перила моста, и перекинула правую ногу мне через плечо. Я несильно прикусил ей внутренние поверхности бедер, чувствуя, как она дрожит, затем сдвинул в сторону полоску трусов, и прильнул губами к ее лону. Она тут же издала протяжный стон и запустила правую руку в мои волосы. Мне, в прямом смысле слова, показалось, что мои губы и язык обожгло – столь горяча она была в эти минуты, которые, клянусь! я хотел продлить навеки. Если бы в тот момент мне предложили исполнить любое мое желание, я сказал бы, что хочу прожить вечность именно так. Слыша ее стоны, чувствуя, как подгибается ее левая опорная нога, и придерживая ее в эти моменты, изо всех сил сжимая пальцами ее ягодицы и впиваясь ртом в ее раскаленную плоть.

Через три коротких минуты, она кончила, больно ударяя меня каблуком по спине, и едва не грохнулась на брусчатку. Я подхватил ее, и сев прямо на мокрые камни, прижал ее дрожащее мелкой дрожью тело к себе.

– Выпей, – сказал я, и она послушалась.

Затем долго смотрела мне в глаза, и в тот момент я очень отчетливо понимал, что передо мной действительно душевнобольная, настолько бешеным был ее взгляд. Она вновь вскочила на ноги, скинула с себя свой пиджак, заставила подняться меня и принялась расстегивать мне ремень.

– Держи меня! – сказала она и, схватив меня за руки, перекинулась спиной через перила моста. – Держишь?

– Держу, – ответил я, предчувствуя, что сейчас со мной случится что-то неземное.

Червоточина крепко обхватила меня ногами за спину, освободила правую руку и, взяв в нее мой член, сама направила по самому желанному маршруту. Я крепко перехватил ее руки чуть ниже локтей, она полностью расслабила спину и глубоко запрокинула голову. Стоило мне на секунду забыться, ослабить хватку и она рисковала рухнуть в воду. Но, клянусь, никогда в жизни еще не был я столь силен и сосредоточен на каждом своем движении, как в те минуты. Обладая ей на том Кровавом мосту, под непрекращающимся дождем и практически в темноте, я чувствовал себя буквально властелином вселенной, и искренне желаю каждому мужчине хоть раз почувствовать то же самое, хоть раз ощутить себя богом благодаря женщине. Мне казалось, что для меня нет ничего невозможного, и скажи она мне тогда достать луну, не знаю как, но я бы это сделал. Мне казалось, что я способен одной силой мысли обрушить небеса, стоит мне только захотеть этого. Мне казалось, что с каждым следующим толчком, через нее, как через некий канал, в меня проникает неведомая всем людям сила вселенной.

От неземного счастья и наслаждения у нас не хватало сил даже на стоны, и я слышал только синхронное, учащенное и хриплое дыхание. Дождь лил уже почти стеной, и только обострял ощущения. Пальцы, сжимавшие ее руки, свело мне судорогой, и я боялся, что уже никогда не смогу их разжать; это было единственное, чего я тогда боялся. Иногда она поднимала голову и тогда мы просто смотрели друг другу в глаза, читая в них все законы мироздания, все грехи и добродетель человечества, все безумие и страсть времени и пространства.

Вместе с нами закончил и дождь. Потом мы просто сидели во тьме на мосту, прислонившись к перилам, не волнуясь о том, что можем заболеть, молчали и пили вино.

– Проси, что хочешь, – она первой нарушила тишину.

– Запомни меня, – ответил я именно то, чего хотел от нее.

– Обещаю, – сказала она и передала мне бутылку с последними глотками.

– Проси и ты, – сказал я.

– И ты сделаешь?

– Да.

– Все, что захочу?

– Да.

Она пошарила в кармане своего пиджака, который теперь лежал на ее коленях, и достала… удавку. Самую настоящую удавку, обрезанную чуть выше затягивающего узла, чью принадлежность я сразу разгадал.

– Надень ее.

Я тяжело сглотнул, потому что ожидал чего угодно, но точно не этого.

– Я правильно понимаю, что…

– Да, это последний галстук моего ублюдочного мужа. Ты обещал.

Действительно, обещал. А потому взял веревку в руку, примерно минуту рассматривал ее со всех сторон, в тайной надежде, что Червоточина вдруг передумает, чего, разумеется, не произошло. Я накинул петлю на шею, а Червоточина плотнее подтянула узел.

– Посмотри на меня, – сказала она.

Я повернул к ней лицо и встретился с ее взглядом. Во взгляде этом пылала чистая ненависть, от осознания которой я вдруг словно обмяк. Эта ненависть полностью сломала мою волю, я вдруг понял, что не принадлежу себе, что я теперь не я, а кто-то другой. Может быть, тот, кто когда-то уже надевал эту петлю на свою шею, кто уже видел этот взгляд и испытывал эту выжигающую ненависть.

– Прости меня, – прошептал я в полубреду.

– Никогда. И гореть тебе в аду вечно за то, что ты со мной сделал. Лезь, – она указала на сосну.

Я посмотрел на перекладины, вбитые в ствол дерева, и встал на ноги, даже не думая спорить. Да я и не хотел спорить. Я стал пленником наваждения, я стал рабом, которому за счастье, что его госпожа просто говорит с ним, не то, что о чем-то просит. Я был готов на все, только бы чувствовать эту ненависть, которой дышала женщина, подарившая мне самый незабываемый вечер в моей жизни, чувствовать этот наркотический яд, лишающий меня права выбора. И если ей была нужна моя жизнь, значит, так тому и быть.

Я ухватился руками за скользкую деревяшку и полез, даже не сомневаясь, что смогу влезть и не сорваться. Не такой конец мне был уготован, не случайное падение должно было прервать весь этот цирк. А мой прыжок. Прыжок на брусчатку моста, к ногам прекраснейшей из женщин. Пока я лез вверх, то несколько раз словно издалека до меня доходила мысль, что стоит мне снять с шеи петлю, и я вновь стану собой, вновь верну себе контроль над своей жизнью. Но дело в том, что мне этого и не хотелось. Никогда в жизни еще я не чувствовал такой легкости, как от осознания того, что мне ничего не нужно решать, что за меня уже все решено, что никакие заботы не могут омрачить разум. Влезая по этой сосне, я чувствовал просто неземной, гипнотический покой, который доставался мне такой дорогой ценой, и на такой короткий отрезок жизни. Но этот покой стоил того. Пять минут в царстве абсолютной беззаботности, где ты бесправная марионетка и прекрасно это сознаешь – вот оно истинное счастье, способное перечеркнуть десятки лет свободы выбора.

Наконец я оказался на площадке из прогнивших досок, которые когда-то были основанием деревянного домика, подошел к краю и посмотрел вниз. Мне казалось, что я вижу прямо перед собой этот ненавистный взгляд, горящий черным огнем, и хотел смеяться над всем человечеством, ищущим испокон веков счастья в любви. Ох, не там, глупцы… не там вы ищете. В ненависти ищите.

– Прыгай! – услышал я ее голос в ночной тишине. – Прыгай.

Я уже занес ногу, но в тот самый миг, как на несколько секунд показалась луна, вдруг бросил взгляд налево, в сторону психушки, где уже почти во всех окнах погас свет, и вновь увидел мужской силуэт. Но не тот, который видел ранее – в этом не было сомнений: этот был иначе одет и выше ростом. Он стоял примерно в центре моста, и хоть увидеть, куда он смотрит, не было никакой возможности, я был уверен, что смотрит он на меня.

– Прыгай же! – повторила Червоточина.

А я медленно поднял руку и указал ей в направлении силуэта. Она посмотрела в ту сторону и тоже увидела свидетеля этой сцены. Тут же схватила свой пиджак и бросилась бежать прочь. И как только она скрылась из виду, и стихли ее шаги, так и пелена сошла с моих глаз и я пришел в себя. Тут же меня качнуло, и я едва не сорвался, но успел ухватиться руками за ветви и сделал два шага назад. Снял с себя петлю и швырнул вниз, и только после этого вновь посмотрел в ту сторону, где стоял человек, который спас мне жизнь. Исчез и он. И если честно, в тот момент мне было глубоко плевать, человек ли это был или призрак.

Спускаться вниз оказалось куда сложнее, чем взбираться. Главным образом, потому, что теперь я был в ясном уме, сильно боялся, отчего спешил, и несколько раз ноги мои соскальзывали с перекладин, и я уже мысленно прощался с жизнью, или, по меньшей мере, со здоровьем. Кроме того, меня всего колотило, но не от возбуждения, а словно от лихорадки, и мне приходилось буквально выжимать из себя последние силы, которые таяли стремительнее, чем я приближался к земле. Мне казалось, что этот спуск длится уже около получаса, хотя, наверное, не прошло и пяти минут, когда я наконец ступил на последнюю перекладину и спрыгнул на землю. Покачнулся, ухватился за ствол сосны, но все-таки не смог устоять на ногах и опустился на ковер из мокрой хвои. И тут же потерял сознание или просто уснул глубоким черным сном.