Текст книги "Мой друг по несчастью"

И самое страшное, что это низменное желание подчиниться Необходимости было почти тотчас исполнено. Правда, когда я услышал шаги в коридоре, то подумал поначалу, что вернулся Бешеный, но уже через пять секунд был не просто удивлен, а прямо шокирован, увидев на пороге Ублюдка Выродка. И внешний вид его не выражал ничего хорошего для меня. И что интересно: человек, образ которого закрепляется в памяти примером безобидности и покорности, так что и представить невозможно его в гневе, оказывается в этом гневе очень и очень пугающим. Ублюдок смотрел на меня глазами, налитыми кровью, огромные ладони его сжались в кулаки, и, прорычав что-то непонятное, он двинулся в мою сторону.

– Погоди, – сказал я, примирительно подняв руки вверх. – Ты что задумал?

– Я ждал тебя вчера весь вечер, а ты не пришел, – со злобой процедил он, и отпихнул ногой сломанный табурет, попавшийся на его пути.

Только сейчас я вспомнил, что обещал ему выпить с ним пива вчера вечером, и, несомненно, этот ненужный никому человек, должен был быть разочарован обманом до глубины души.

– Поверь, у меня действительно не получилось, – пролепетал я, пятясь в угол, и здорово побаиваясь попасть под раздачу от этого малого.

– Я должен был рассказать тебе про стойло, чтобы оно появилось и у тебя, – ответил он, продолжая медленно надвигаться на меня. Его круглое лицо раскраснелось от злости, пухлые красные губы дрожали, на здоровенной шее вздулись вены. – Меня зовут Ублюдок, фамилия моя Выродок, и у меня есть свое стойло! А ты обманул меня и не пришел.

Он сделал решительный шаг в мою сторону, и я попробовал прошмыгнуть между ним и стеной, и броситься к двери. Но не тут-то было. Ловким и быстрым движением он поймал меня за шиворот, хорошенько встряхнул и правой рукой сжал мое горло. В руке этой чувствовалась титаническая сила, и я понимал, что одним движением он может раздавить мою гортань.

– Прости меня, – прохрипел я, и перестал чувствовать под ногами пол, потому что Ублюдок медленно поднимал меня вверх. – Давай сегодня. Если хочешь.

– Ты ничтожество, потому что у тебя нет стойла, и ты посмел обмануть человека, у которого есть стойло, – дребезжащим голосом сказал он. – Я тебе больше не верю.

– Пожалуйста, я задыхаюсь, – с трудом выговорил я. – Убьешь ведь.

– У тебя нет стойла! Почему ты не хочешь быть в своем стойле? – голос его задрожал еще сильнее, и я подумал, что он вот-вот должен будет заплакать от обиды, которая, очевидно, пересиливала в нем злость.

– Потому что я плохой человек, а ты – хороший, – из последних сил произнес я, уже видя перед глазами пляшущие зеленые огоньки.

Ублюдок Выродок вдруг замер на две секунды, и взгляд его выразил всю боль и несчастье, которое я причинил ему своим обманом. В следующее мгновение он всхлипнул, и на глазах его выступили слезы. Он разжал руку, и я рухнул на пол, жадно глотая воздух, а сам сполз по стене и, закрыв лицо руками, зарыдал вслух.

– У меня есть стойло, – причитал он сквозь плач. – И я живу в своем стойле, и я счастлив. И никто не хочет порадоваться, что у меня есть мое стойло…

– Я рад, Ублюдок, – попытался поддержать я, когда пришел в себя. – Правда, я очень горжусь тобой, потому что это не так просто, найти свое стойло в этой жизни.

– Это очень непросто, – простонал он. – А ты меня обманул. Почему ты меня обманул?

– Потому что меня ищет полиция, – честно сказал я.

– Я знаю, – ответил он. – Это потому, что у тебя нет стойла.

– Может быть, – ответил я.

– Они там, на улице собираются. И я тоже с ними приехал.

– Ты о чем?

И тут, как гром среди ясного неба, с улицы раздался уже знакомый мне голос агента Дно.

– Господин Убивец, здание окружено, и все пути к выходу для вас перекрыты, – вещал он в громкоговоритель. – Убедительно прошу вас сдаться властям и ответить за свои преступления. Попытки к бегству не увенчаются для вас успехом. Если же вы вооружены и намерены держать оборону, предупреждаю, что это наихудшее из возможных решений, от которого советую вам сразу отказаться. Повторяю: сдавайтесь и выходите с поднятыми руками.

Я встал и медленно подошел к окну, даже не подумав, что это может быть опасно. Тут же я заметил, как по левой части моей груди забегал красный огонек.

Народу под окнами здания собралось предостаточно, и народу самого разношерстного. Здесь были и журналисты, и полицейские, и какие-то простые зрители, никак не похожие на местных жителей, а вероятно прибывшие сюда вместе с той самой полицией и теми самыми журналистами, возможно, даже по их приглашению, словно на аттракцион, чтобы засвидетельствовать задержание жестокого убийцы. Вперемешку с этой, основной группой действующих лиц, поглазеть на меня выползали и местные оборванцы; я даже заметил, как двое из них тащили за ноги своего третьего, мертвецки пьяного, товарища, уговаривая его прийти в себя и посмотреть, как сейчас будут арестовывать «того самого маньяка». Кстати, я сразу заметил, что эти местные отбросы непринужденно общаются и с полицейскими, и с журналистами, а другие из них, даже помогали размещать снайперов, указывая им наиболее выгодные позиции среди развалин и на крышах соседних зданий. Чужая беда вообще отлично сплачивает самых разных людей – эта истина стара как мир. В общей сложности, на дороге, у главного входа в здание моего временного убежища, собралось около трехсот человек. Руководил же всем этим собранием агент Дно, в своем сером плаще и в своей шляпе, а рядом с ним стоял и Бешеный. Также я заметил и Мученика, который околачивался чуть в стороне, в своей черной накидке и со своим верным посохом.

Я помахал рукой, не особо волнуясь за свою жизнь, потому что знал, что смерть моя не прописана в сценарии этого спектакля. Знал наверняка.

– Доброе утро, агент Дно. Не подскажешь, который час?

– Семь часов утра, господин Убивец, – ответил он, не прибегая к помощи громкоговорителя.

Я сразу отметил, что в настоящее время он прибывает в образе героя.

– Отличное время, чтобы умереть, не находишь? – спросил я, вспомнив фразу из историй о викингах.

– Тебе виднее, господин Убивец. Уж если ты взял на себя смелость лишать людей жизни, наверняка осведомлен о времени, в которое это делать лучше всего.

– Сколько стоит входной билет на это мероприятие? – пошутил я.

– Для местных бесплатно, в обмен на их радушие, разумеется. А для господ, которые пожаловали сюда с нами из цивилизации, пятьдесят франков.

Он указал рукой в правую от себя сторону, где метрах в ста, была образована временная автостоянка, на которой припарковалось несколько полицейских машин, фургоны телерепортеров и три автобуса для туристов.

– Это обычная практика ФБР или твоя выдумка, агент Дно?

– Что именно?

– Привозить посторонних людей на место задержания опасного преступника.

– Моя, господин Убивец. Может, я и худший федеральный агент в истории, но денег подзаработать умел всегда. Да людям и полезно видеть таких, как ты, господин Убивец, чтобы знать, как выглядит преступник, как он говорит, и какие действия предпринимает в критической ситуации. Ну и жизнь на задворках тоже бывает познавательной и интересной.

Говоря последние слова, он, видимо, имел в виду сцену, которая происходила на крыльце трехэтажного здания напротив – тоже заброшенного и полуразрушенного. Там сидели трое местных бродяг с перепачканными лицами, одетые в лохмотья, и разложившие на газетах свой завтрак: две бутылки водки, несколько кусков черного хлеба и какие-то консервные банки. А компанию им составляли три девицы, прибывшие, как выразился агент Дно, из цивилизации. Девицы эти были модельной внешности, словно сошли с глянцевых обложек, сексуально одетые и способные распалить своей молодостью и красотой хоть самого целомудренного монаха. И вот эти светские красавицы уже хохотали в объятиях местных бродяг, чьи грязные руки бесстыдно и беспрепятственно ощупывали их с головы до ног, вместе с ними сквернословили, пили водку из горла, и ели одними с ними вилками прямо из жестяных банок. На меня эта компания уже не обращала особого внимания, а, может быть, санторийские леди и прибыли сюда именно в поисках новых романтических впечатлений, а я им изначально был побоку.

– Я тебе советую убрать отсюда людей, агент Дно, – сказал я, вновь обращая внимание на своего оппонента. В голове моей уже созревал план.

– Чего ради? – спросил он.

– Потому что у меня есть заложник.

Толпа загудела, и отнюдь не встревожено, а наоборот, восторженно. Замелькали вспышки фотокамер, репортеры начали выкрикивать наперебой свои глупые вопросы о том, кто таков мой заложник, и каковы мои требования. Бешеный, все это время не отходивший от агента Дно, что-то шепнул ему на ухо.

– Ты блефуешь, – сказал агент Дно, и когда он вновь заговорил, толпа немного притихла.

– Бешеный, наверное, думает, что я смиренно ждал его с едой и питьем, хотя я раскусил его сразу же, и знал, что он побежит сдавать меня чуть свет.

Агент Дно с полминуты пристально смотрел в мою сторону, но словно мимо меня, погрузившись в раздумье.

– Я могу убить тебя прямо сейчас, но даю тебе шанс выжить, – сказал он. – Заложника у тебя нет, не пытайся меня обмануть.

– Отлично. А твои снайперы прошли курсы стрельбы по твоей методике? Надеюсь, у каждого из них больше семи патронов, – попробовал я сбить с него спесь.

Агент Дно промолчал, но то, что он достал из кармана носовой платок и вытер лоб, выглядело характерно, и подсказывало, что сомнения в компетентности снайперов проникли в его душу.

– Я даю тебе десять минут, агент Дно, – сказал я. – Если по истечении этого времени ты не освободишь улицу от журналистов и гражданских, я убью заложника. И смерть его будет на твоей совести.

Толпа на улице словно обезумела. Если поначалу они смотрели на меня с каким-то скрываемым страхом, то теперь, после того, как я выдвинул свои условия и отказался сдаться, они проклинали меня на чем свет стоит, клялись разорвать в клочья или сварить в кипятке и рвались на штурм, с трудом удерживаемые полицейскими.

Перед тем как отойти от окна, я заметил, что Мученик успел раздобыть где-то строительную тачку и перевозит в ней битые кирпичи от одного здания к другому.

Я вернулся к Ублюдку, который был полностью погружен в свое горе.

– Поможешь мне? – спросил я. – Только так я смогу найти свое стойло.

Он поднял на меня прояснившийся взгляд.

– Ради стойла? – голос его зазвучал надеждой.

– Ради стойла, – ответил я.

– Что нужно делать?

– Просто подойти со мной к окну и молчать.

– Если это ради того, чтобы обрести свое стойло, я готов помогать тебе.

Я кивнул, улыбнувшись его наивности и доброте и присел рядом. Минут пять мы просидели молча, под неумолкаемые проклятия и оскорбления в мой адрес; но, помимо этого до наших ушей доносился и громкий смех и даже песни, то есть на улице начинался настоящий праздник. Все это время Ублюдок Выродок смотрел на меня так, как религиозный фанатик должен смотреть на новообращенного в свою религию.

– Сюда, сюда! – донесся с улицы голос агента Дно, и еще какой-то странный звук – громкий и скрежещущий. – Вон туда направляй, вон на то окно!

Я встал и вновь выглянул в окно. И обомлел. Агент Дно умудрился пригнать танк. Настоящий танк, который стоял прямо здесь, на дороге, на фоне которого уже фотографировались зрители, и чья пушка медленно поворачивалась в мою сторону.

– Танк, – прошептал я, глядя на Ублюдка.

Не нужно было быть гением, чтобы понять, что такое танк в руках агента Дно.

– Сейчас ты полетаешь, мразь!

– Сейчас сожрешь хороший кусок свинца, изверг!

– Эти стены станут твоей могилой, маньяк!

Эти и подобные крики, под общее ликование, вызванное появлением танка, неслись из уст людей, которых заставили поверить в то, что я преступник. В руках многих из них уже были откупоренные бутылки шампанского, появился и небольшой оркестр из местных бродяг с гитарами и гармошками. Краем глаза я заметил, что те самые три девушки уже отплясывали со своими новыми кавалерами прямо на танке, и характер этих танцев был самый извращенный.

– Господин Убивец! – прокричал агент Дно. – Я еще раз предлагаю тебе сдаться и выйти с поднятыми руками. В противном случае, во избежание лишних проволочек, я отдам приказ сравнять это здание с землей. Убедительно прошу тебя не делать глупостей и сохранить себе жизнь.

Нет, я боялся не за себя. Клянусь, я боялся за тех людей, которые уже праздновали мою смерть, ведь именно у них было гораздо больше шансов найти здесь свой конец, чем у меня.

Я отошел от окна и жестом подозвал к себе Ублюдка. Подобрал с пола кусок арматуры и подставил к его горлу. Так мы и подошли к окну.

– Не бойся, – шепнул я ему на ухо. – Я не причиню тебе вреда.

– Это Ублюдок Выродок! – тут же раздались вопли внизу.

– Изверг убьет его!

– Ублюдок, держись!

– Что скажешь теперь, агент Дно? – весело спросил я. – Не думаю, что твоя карьера пойдет в гору, если он погибнет. А? Как сам думаешь?

– Заложник! – закричали со всех сторон и вспышки камер замелькали с удвоенной частотой. – У него действительно заложник!

Агент Дно был поражен. Мне, конечно, было сложно разглядеть его лицо в подробностях, но я не сомневался, что в настоящее время оно трансформировалось в лицо неудачника, которому теперь нужно было расхлебывать то, на что у него не хватало ни сил, ни ума. Разумеется, танк он пригнал потому, что мое замечание о снайперах заронило сомнения в его душу, но то, что я не блефовал, оказалось для него новым ударом. Проблемой агента Дно было то, что он не стремился быть умнее других; он стремился быть умнее самого себя, и в этом стремлении каждый раз проигрывал и в отчаянии спешил реабилитироваться самыми радикальными методами, которые могли повлечь самые плачевные последствия. Я это понимал, и понимал и то, что необходимо теперь сыграть на его честолюбии, и ни в коем случае не допустить на арену его истинную сущность глупца и неудачника, которая была способна спровоцировать его на что угодно. Как, например, на танк, на котором скоро должна была начаться оргия, потому что три девушки уже танцевали с обнаженной грудью, одна из них даже оседлала ствол пушки, а экипаж вылез из кабины и тоже угощался шампанским.

– Я, кстати, не ожидал такого, – я указал на танк. – Признаю, шаг решительный и неординарный, – похвалил я, стараясь вызвать в нем его искусственную уверенность.

– Твои условия? – прокричал он, не глядя на меня и отмахнувшись от репортера, которому давал интервью Бешеный.

– А твои? – отдал я ему инициативу. – Что можешь предложить мне ты?

– Мы с тобой не на базаре, господин Убивец. Ты убил невинную девушку, взял в заложники человека, напал на агента ФБР. У тебя впереди пожизненное заключение, и если ты хочешь хоть какого-то снисхождения, то выпусти парня, и сдавайся сам.

– А теперь мои условия, потому что я готов принять твои! – агент Дно сразу взбодрился, поднял голову, и властным жестом правой руки указал толпе замолчать. Толпа не послушалась, но агенту Дно это не особо помешало.

– Я слушаю, – ответил он.

– Во-первых, очисти улицу. Посади всех этих людей в автобусы и отправь прочь отсюда. Убери и танк. Убери журналистов. Убери местных маргиналов, потому что они с легкостью обращают людей в животных. Полицию можешь оставить.

Я замолчал. Некоторое время агент Дно тоже стоял молча, и я прямо чувствовал, как он ликует, уверенный в том, что обыграл меня. Затем подозвал одного полицейского, о чем-то с ним пошептался, и к моей радости, полицейский этот принялся отдавать приказы толпе и журналистам, настоятельно убеждая их покинуть улицу и занять свои места в автобусах и фургонах. Зрители, жаждавшие моей крови, недовольно загудели, но были вынуждены уступить под напором полиции, при этом принявшись с еще большим воодушевлением проклинать меня и желать мне всех возможных мук и на земле, и в аду.

– А во-вторых? – спросил агент Дно, вновь повернувшись ко мне.

– Во-вторых, я требую прозрачного расследования убийства Червоточины. Ты должен мне это пообещать.

– Я обещаю, – самодовольно ответил агент Дно, словно делал мне одолжение.

– И убери этих идиотов с танка! – закричал я. – Что они делают?!

Одна девушка продолжала сидеть на стволе пушки, размахивая своим лифчиком, вторая влезла на плечи одного из своих ухажеров и фотографировалась прямо на фоне дула, а третья вдруг скрылась внутри танка вместе с одним из членов его экипажа. Агент Дно обратил внимание на эту вакханалию именно в тот момент, как в кабину танка проник посторонний человек и бросился наводить порядок.

– Эй! – закричал он на бегу. – Вылезайте оттуда, немедленно!

А в следующий момент прогремел взрыв, и снаряд, захвативший по пути голову одной из девиц, влетел в стену здания, в каких-то пяти метрах от того места, где стояли мы с Ублюдком. Грохот разрушения смешался с воплем толпы, которую полицейские гнали к автобусам. Пол под нашими ногами дрогнул и начал проваливаться, и я понял, что через несколько секунд мы с Ублюдком окажемся под завалом. Но прежде, чем это произошло, я успел увидеть, как пушка танка отрывисто повернулась в сторону людей, на которых взрыв произвел отрезвляющее действие, и которые сами теперь бежали к стоянке.

Танк разрядил второй снаряд прямо в их сторону.

Я полетел вниз, и почувствовал сильный удар в голову.

Глава тринадцатая
День 6. Вечер

На меня смотрели триста человек. Я стоял посреди пустого заснеженного поля, дрожал от холода и страха, а еще сильней от рыданий, которые терзали мою грудь, но никак не могли вырваться наружу. А они стояли в ряд, примерно в двадцати шагах против меня, и просто смотрели. Вернее, не просто. Они смотрели так, что мне оставалось только молиться. Пусть бы они проклинали меня, пусть бы даже сорвались с мест и бросились разрывать меня в куски, но даже от такой расправы мне стало бы не так мучительно, как от этих молчаливых взглядов. О нет, уж пусть лучше скорая смерть, при надежде на которую я чувствовал отчаяние и протест, прекрасно сознавая, что не будет мне скорой смерти, что вынужден я теперь вот так стоять под тяжестью этих глаз, и ждать, когда же они наконец раздавят меня и я испущу свой последний вздох.

Молчаливые взгляды трехсот человек. Всего трехсот человек. А мне казалось, что они вместили в себя упрек всего человечества. Всех людей, когда-либо живших, живущих ныне и всех, кому только было суждено прийти в этот мир. Вся суть жизни, вся основа мироздания смотрела на меня и молча убеждала, что нет мне пощады, что отныне я приговорен к этой пытке упреком. Что нет у меня шанса оправдаться, нет у меня даже последнего слова, а есть только мой взгляд, который я не имею ни права, ни физической возможности хоть на секунду отвести в сторону, чтобы глубоко вдохнуть и продолжить выдерживать свою пытку.

На меня была возложена одна глобальная вина. Вина за все преступления, когда-либо совершавшиеся в этом мире от руки человеческой, и за все, которые еще совершатся. Виновен! Виновен! Виновен! И я понимал, чего все они хотят, что прячется там, за этим молчанием. Там прячется желание, яростное желание, настоящая молитва, обращенная ко мне.

– Да! Признай эту вину и согласись с ней!

Вот, что они говорили! Вот, что они просили у меня унести на тот свет. И я знал, что смерть моя в моих руках – только признай вину и ты свободен. И что самое интересное: вину эту я действительно чувствовал, но признать ее я был готов только тогда, когда каждый из этих трех сотен человек сделает то же самое. Но пока им нужен козел отпущения, я им не стану, и буду стоять так хоть вечность.

Но долго ли я был исполнен этой гордыней? О нет, совсем недолго. Ужас как не долго. Ровно до того момента, как из-за спин этих моих судей не появилась, как воплощенная Истина, девушка, которую я видел три раза в жизни, но которая успела заронить в мою душу какие-то странные сомнения, неистово гнавшиеся прочь внутренней насмешкой, но вновь и вновь возвращавшиеся в мою больную голову. Каролина сделала в мою сторону несколько шагов и остановилась между мной и толпой немых созерцателей, на равном расстоянии от них и от меня. И взгляд ее был совершенно иной. Нет, она не просила от меня вины. Она, как раз, и была готова взять эту вину на себя, и как только увидел я это в ее глазах, как только окунулся в этот океан сострадания и неземной любви, так и почувствовал, что сердце мое вот-вот разорвется от отчаянного желания приобщиться к ее душе, к ее боли. Но приобщиться не так, как это принято между нами – земными людьми, – а так, как это принято где-то в другом месте, о котором мы и понятия не имеем, облекая его в свои глупые и надуманные фантазии. А когда она встала передо мной на колени, то слезы наконец брызнули из глаз моих, и сам я в тот же момент рухнул наземь, сотрясаясь в рыданиях, и утопая в любви, которую чувствовал от нее, и которая изливалась из моей души, словно поток воды, вдруг разрушивший, казалось бы, нерушимую дамбу, сдерживавшую его долгими бессодержательными годами.

Но стило мне сделать это, как вдруг увидел я нечто ужасное, что тут же скрутило мою душу в припадке парализующего страха. А увидел я ошейник на ее шее. Ошейник из колючей проволоки, шипы которой еще не впивались в ее кожу, но прилегали к ней настолько плотно, что стоило немного потянуть за концы проволоки, и плоть ее была бы пронзена. И тут же от толпы отделился силуэт, на который я прежде не обращал особого внимания, потому что стоял он с краю. Силуэт невысокого мужчины в камуфляжном костюме и черной бейсболке, в котором я вдруг узнал господина Асфиксию. Семенящей походкой он подошел к Каролине, встал у нее за спиной, и, глядя мне в лицо с насмешливой улыбкой, взялся за концы петли. Я хотел было закричать, но крик застрял у меня в горле. Хотел броситься ей на помощь, но она, предугадав мое желание, отрицательно покачала головой и что-то прошептала. Я не мог слышать этого шепота, но, однако же, услышал. Услышал хором голосов в своей голове, в тот момент, когда господин Асфиксия рывком затянул петлю, и шея Каролины окрасилась алыми струйками, стремительно побежавшими к ее груди.

– Жертва! – гремели в моей голове тысячи голосов Каролины. – Жертва! Жертва! Жертва!

Я вскрикнул и очнулся.

И не понял, где нахожусь. Вскочив на матрасе, лежавшем на полу, и накрытом простыней, я в непонимании оглядывался, пытаясь вспомнить последние события своей жизни, и при этом превозмогая сильную головную боль. А когда вспомнил, то почувствовал тошноту и желание вновь провалиться в сон, забыться и прийти в себя уже сумасшедшим. Или не прийти в себя вовсе.

Мученика я заметил не сразу. Как я понял, я находился в его жилище, или в одном из его жилищ. Насколько я мог судить по маленькому окошку в самом верху стены напротив меня, это было подвальное помещение – комнатушка примерно в тридцать квадратных метров. Правда, здесь было совсем не сыро, а наоборот, даже жарко, скорее всего, благодаря старомодной металлической печке, стоявшей в углу, и чья дымоходная труба тянулась к тому самому окошку под потолком. Пол был застелен многочисленными и разноцветными коврами, оштукатуренные стены по мере возможности были оклеены календарями и плакатами, все с пейзажами природы – то лес, то водопад, то река. Из мебели здесь стояло два шкафа, один из которых был заполнен книгами, а второй, с двумя деревянными дверцами, заперт, так что содержимое его было от меня скрыто. Кроме шкафов, стол с одной надломанной ножкой, которую поддерживали три толстых книги, и на котором стоял старенький телевизор с рогатой антенной, продранный диван и несколько стульев – на одном я увидел мою одежду и даже рюкзак. Кровати не было, как я уже сказал, и заменял ее жесткий матрас, на котором я и пришел в себя. Мученик же сидел в углу, у печи, в которой угадывался огонь. На печи стояла железная миска, и от нее исходил пар и аромат куриного бульона.

– Я знаю! – прошептал я, тяжело дыша и обливаясь холодным потом, остановив взгляд на старике. – Знаю.

Мученик смотрел на меня тяжелым, словно разочарованным взглядом.

– Что ты знаешь?

– Я знаю, что было в шее Червоточины. Чего я не смог разобрать на фотографии, которую мне показывал этот тупой ублюдок из ФБР. И я знаю, кто убил ее.

– Даже не вздумай вставать, – сказал мне Мученик, заметив мое движение.

Я, разумеется, его не послушал, и в тот же момент мою левую ногу пронзила острая боль в области лодыжки, от которой я даже вскрикнул. Откинув клетчатое шерстяное одеяло, я увидел, что на ногу мою наложена шина, а сама нога значительно увеличена в размере.

– Черт возьми, только не это, – простонал я. – Сломана?

– Вывих. Но пару дней придется полежать.

– У меня нет пары дней, – возмутился я, словно Мученик был виноват в моих злоключениях. – Я должен поймать этого маньяка, пока он не убил еще кого-то.

– В чьей смерти вновь обвинят тебя, – усмехнулся Мученик, и, взяв с печки миску с супом, поднес ее мне. – На, поешь.

– Не хочу, – сказал я и даже поморщился с отвращением. Старик поставил тарелку рядом с моим матрасом, и отошел на свое прежнее место. – Ты меня вытащил?

– А кто еще по-твоему? Выпить хочешь?

– Хочу, – ответил я. – Голова болит ужасно.

– Отлично. Как только поешь, налью тебе рома.

Странное дело: во мне не было ни капли благодарности к этому человеку, а наоборот, я чувствовал ужасное раздражение от его вида. А когда он достал из-за печки бутылку и налил в свою железную кружку хорошую порцию напитка, я едва удержал свою злость под контролем. Не став спорить и решив покориться, я взял тарелку, помешал ложкой жидкий бульон, и нехотя принялся есть. Бульон был вкусный, но я этого не сказал вслух.

– Сам доставал меня?

– Другим было не до тебя.

– Сильно завалило? – кстати, только тут я заметил, что на лоб мой наложена повязка, и что на фоне общей головной боли еще и саднит над правым глазом.

– Не очень. По голове только прилетело, и ногу прищемило.

– А что Ублюдок?

– Дышал вроде бы.

– Сколько всего?

– Всего тридцать семь.

Этот ответ содержал в себе такую концентрацию ужаса и трагедии, что я просто не нашел ни сил, ни эмоций, чтобы как-то отреагировать на это число жертв. Невинных жертв, к смертям которых я имел самое прямое отношение, и никто не смог бы убедить меня в обратном – ни сам агент Дно, ни та пьяная идиотка, которая полезла в танк. Нет, к такому меня жизнь не готовила. И сам я не потрудился запастись на своем пути какими-то специальными знаниями, навыками или эмоциями на тот случай, если стану причастен к массовому убийству, а потому просто сидел с остекленевшими глазами и методично подносил ложку ко рту.

– Знаю, о чем ты думаешь, – сказал Мученик. Я ничего не ответил, и он добавил: – Как же все это могло зайти столь далеко, верно?

Я вновь промолчал, но посмотрел на бутылку и поставил на пол пустую миску.

Мученик понял мой взгляд, и, взяв со стола другую кружку, налил в нее рома и поднес мне.

– Ты здесь живешь? – спросил я, так и проигнорировав его вопросы.

– Живу, – ответил он и, подвинув стул, сел напротив меня.

– И где это мы?

– В подвале кинотеатра.

– Это же центр города, – удивленно пробормотал я.

– Так и есть.

– И как ты меня сюда дотащил?

– На тачке, – пожал плечами старик.

– Почему ты вообще приперся туда? Зачем тачку притащил? – спросил я, и подозрительно посмотрел на него. – Как будто знал, что она тебе понадобится.

– Как будто знал, – прошептал он, прямо смотря мне в глаза, и на миг в выражении его лица вновь мелькнула та ехидная ухмылка, которая так бесила меня еще в начале нашего знакомства.

– Или не как будто? – я тоже усмехнулся.

– Я купил эту тачку за три франка у местного цыгана, когда услышал в толпе, что недалеко, на всякий случай, стоит танк. Было понятно, что вероятность выгребать тебя из-под завалов очень высока.

– И что, ты на глазах агента Дно погрузил меня в тачку и покатил?

– Агенту Дно и всем остальным действующим лицам было уже не до тебя, когда пьяная молодежь влезла в танк.

– И ты вез меня в этой тачке до самого центра города?

– Да, ровно три тысячи восемьсот девяносто шагов.

– И никто не обратил на это внимания?

– Я накрыл тебя своим плащом. К тому же, я уже давно овеян славой городского сумасшедшего, и что я там везу в этой тачке, мало кого волнует. Хоть здесь пока терпят.

– С какой стати?

– С прошлых заслуг, – ответил старик и махнул рукой. – Жизнь у меня долгая.

– И развеселая, – я злорадно покачал головой.

Мученик прищурил глаза и посмотрел так, словно заглянул в самую душу. Впрочем, ему и не нужно было туда смотреть, потому что он прекрасно знал все, что у меня там происходило, знал по собственному опыту. Раздражение мое, возможно, на фоне осознания трагедии, разыгравшейся в трущобах, перешло в ненависть, которую я испытывал сейчас к нему. Смотрел на него, на его морщинистое лицо с седой бородой, на эти седые патлы, выбивающиеся из-под красного платка, на грязные руки с желтыми ногтями, на эту покореженную кружку в этих руках, на этот черный плащ, как у монаха или чародея из фильмов, на этот посох, прислоненный к стене, и ненавидел в нем все.

– Черт бы тебя побрал, старый льстец, как же ты мне омерзителен, – процедил я сквозь зубы.

– Знаю, – ответил он и опустил взгляд. – И знаю, почему.

– Заткнись, и даже не вздумай, – я покачал головой. – Даже не вздумай сравнивать себя со мной. Даже не вздумай проецировать свою продажную душонку на меня.

– Я и не думал. Это ты думаешь.

– Если бы не нога, не остался бы здесь и минуты.

– Ради бога, – он указал на свой посох. – Как-нибудь доковыляешь, – он допил свой ром и отвратительно причмокнул. – Вот только идти тебе некуда.

– Мне есть куда идти, – сказал я, и, опираясь левой рукой на стену, попробовал встать. Стоило мне перенести на травмированную ногу часть веса, как тут же в ней вспыхнула боль настолько нестерпимая, что о попытках дойти хоть до двери и говорить не стоило.

– Что, думал, что ты неуязвим? Так? – усмехнулся Мученик.

Я вновь опустился на свою лежанку и презрительно посмотрел на него.

– А разве я не должен был погибнуть вместо тех тридцати семи человек? Разве не в этом шутка, а, прихлебатель ты проклятый? Ты ведь во всех этих вещах разбираешься как никто лучше.

– Пока что шутка еще как раз в этом, – ответил он. – Но как долго ты будешь способен доставлять веселье – этого я тебе сказать не могу. Могу только уверить: нет никакой гарантии, что еще завтра ты будешь жить. Ты ведь просто комар, жужжащий над ухом, ты хоть это понимаешь? Сколько ты готов терпеть комара, который жужжит над твоим ухом, и которого ты можешь прихлопнуть одним движением? Шесть секунд? Семь? Сколько можешь смотреть на смешного жучка, забравшегося на твою подушку? Сколько будешь удивляться неожиданному таракану на своей кухне, прежде чем раздавить его? Почему же ты решил, что ты так оригинален, что тебя станут терпеть дольше шести или семи дней? Кто это тебе сказал, а?