Текст книги "Тайны «Фрау Марии». Мнимый барон Рефицюль"

Среди сотен разных предметов Анна Белль наконец увидела то, что искала: большое расписное блюдо с копией картины Герарда ван Хонторста. В дедушкиной коллекции не было его работ, однако Анна Белль слышала о нем как о востребованном художнике своего времени, ставшем придворным живописцем принцессы Оранской на юге Франции.

Этот портрет Вильгельма II Оранского с женой Марией Стюарт был написан незадолго до скоропостижной кончины принца от оспы. На портрете Вильгельм II был запечатлен в возрасте двадцати одного года.

Из рассказа графа Шувалова Анна Белль помнила, что принц скончался через три года, не дожив недели до рождения долгожданного сына, которого тоже назвали Вильгельмом и который стал первым конституционным монархом Англии, Ирландии и Шотландии. Мария Стюарт, принцесса Оранская, умерла через десять лет после похорон мужа от той же неизлечимой болезни – оспы – в возрасте двадцати девяти лет.

Купленное Анной Белль блюдо выглядело торжественно и роскошно. Торговец уверял, что это настоящий «делфт», а не какая-нибудь дешевая штамповка. Он определил благополучие и покупательную способность девушки по ее красивому платью, а также по двум сопровождающим и назначил самую большую цену, которую только смог в тот момент придумать.

Рябцев потянулся было к кошельку, но тут уж Анна Белль его строго остановила: подарок графу она намеревалась купить сама.

По дороге к экипажу, когда они уже далеко отошли от лавки, в которой сделали покупку, их внимание привлекло другое блюдо на лотке уличного торговца. Оно отличалось по цветовой гамме от купленного, но сюжет был тем же. Анна Белль с демонстративным отсутствием интереса спросила продавца о цене. И тот назвал половину от только что заплаченной суммы.

– Да, да, – улыбнулась девушка, – теперь я все поняла. Это настоящий «делфт»!

Шувалов засел за изучение морского дела и прочел все о строительстве и вождении кораблей в книгах, которые ему любезно предоставил капитан. Это было весьма занятное и полезное времяпрепровождение. Полезное прежде всего для окружающих: граф практически не показывался на палубе и перестал докучать команде вопросами и проявлением своего любопытства.

Исследование конструкции корабля Шувалов естественным образом начал с рангоута – так называются все деревянные детали для несения парусов, флагов и подъема сигналов, вместе с тем самым клотиком на вершине грот-мачты, куда посылали графа.

Далее на очереди был стоячий такелаж рангоута: особые снасти, с помощью которых на парусном судне закрепляются бушприт, мачты и стеньги. Стоячий такелаж изготавливают из толстого растительного троса, которым один раз скрепляют детали рангоута, и он навсегда остается неподвижным. «Поэтому он и называется стоячим!» – подытожил граф. И приступил к ознакомлению с бегучим такелажем – подвижными снастями для выполнения работ, связанных с подъемом, выбиранием, травлением и поворачиванием рангоутных деревьев – реев, гафелей, выстрелов и т. п.

Представив себе достаточно ясно конструкцию корабля, граф подошел к одному из самых главных разделов учения о парусах – «Парусному вооружению».

Медленно постигая морскую науку, Шувалов усваивал, что к бегучему такелажу управления парусами относятся фалы, шкоты, галсы, гордени, гитовы и булини. Фалами называли снасти, при помощи которых поднимают и опускают паруса (кливера и стаксели), флаги и сигналы. Шкоты служили для управления прямыми (нижними) и косыми парусами. Кливера и стаксели имели по два шкота. У косых парусов с гиком, где шкотовый угол паруса крепился к ноку гика, для управления служил гик-шкот, прикрепленный к гику…

Поначалу огромное количество новых слов и понятий с трудом запоминалось. Шувалов мысленно представлял себе корабль, все эти названия согласовывались со зрительной информацией и укладывались в памяти. Только так дело продвигалось. Будучи разносторонне одаренным от природы, Андрей Петрович постепенно стал усваивать материал все быстрее.

Он уже знал, что шкотовые углы фока и грота тянут, помимо шкота, галсами, которые предназначены для тяги углов нижних парусов к носу, противоположно шкотам. Галсы бывают двойные (и тогда их проводят подобно шкотам) или одинарные и в этом случае коренной конец галса крепят в шкотовом углу.

«Интересно, а какие у нас галсы на фрегате, двойные или одинарные?» Шувалов, мысленно задавая себе подобные вопросы, выходил из каюты, осматривал такелаж и делал пометки в блокноте. Это его новое занятие привлекало внимание некоторых офицеров, находивших поведение действительного камергера странным. Рассмотрев оснастку, найдя ответ и записав его в блокнот, Шувалов всякий раз испытывал настоящую радость, вновь уходил в каюту и продолжал самообразование.

Начитавшись вполне теории, он наконец почувствовал себя достаточно подготовленным, чтобы приобщиться к управлению фрегатом и без колебаний пошел на капитанский мостик. Там как раз собрались офицеры, сверявшие курс.

– Как только минуем Юист и Нордерней, надо выйти на курс бейдевинд, – робко вступил в разговор граф.

– Правильно, – согласился капитан. – Вы подскажете, как это сделать?

– Просто, капитан. Нужно выбрать гика-шкоты так, чтобы заработал грот. При этом стаксель-шкот должен быть выбран с подветра втугую, чтобы передняя шкаторина стакселя видимо заиграла.

Это заявление графа произвело на офицеров ошеломляющее впечатление. После истории с клотиком, которая мгновенно разнеслась по всему кораблю, за пассажиром закрепилось звание полного профана в морском деле. А тут вполне здравое рассуждение…

– И как же мы поймем, что стаксель поймал ветер? – спросил капитан.

– О хорошей работе стакселя можно будет судить по трепетанию верхней его части у фалового угла. Если же поток воздуха, стекающий у хорошо работающего стакселя, будет задувать в грот, надо подобрать гика-шкот или переставить кипу стаксель-шкота к корме, дабы ослабить натяжение задней шкаторины стакселя.

После небольшой паузы, связанной с преодолением сильного удивления, вызванного у офицеров словами графа, капитан предложил продолжить обсуждение курса фрегата. На Шувалова все посмотрели другими глазами и чуть расступились, пропуская его к столу.

Помощник капитана сделал последнюю попытку разобраться в чудесном перевоплощении графа:

– Пока мы идем с прямой видимостью берегов, нам легко ориентироваться и держать правильный курс. Что же мы будем делать, ваше сиятельство, когда выйдем в открытое море?

– Надеюсь, вы сами это знаете, – усмехнулся Андрей Петрович. – Но для тех, кто не уверен, могу сообщить, что в крейсерском плавании вне видимости берегов нужно учитывать угол дрейфа в виде поправки к курсу корабля. Эту поправку вычитают при ветре левого галса и прибавляют при ветре правого галса. Тогда мы получим путь действительного перемещения корабля относительно воды.

Эти слова окончательно реабилитировали графа в глазах офицерского состава. Капитан, довольный смышленым учеником, загадочно улыбался.

Дождавшись, когда офицеры в очередной раз справятся с удивлением, граф заявил:

– Господа офицеры! Прошу вас с этого момента привлекать меня к работам на фрегате. Я не обладаю навыками в управлении кораблем, но это восполняется моей готовностью с примерным рвением служить во благо общему делу.

Офицеры отдали честь.

Задержаться в Делфте на некоторое время Анну Белль заставило еще одно обстоятельство. Она знала, что здесь жил знаменитый изобретатель Антони ван Левенгук. Этот ученый-натуралист был известен во всем мире как изобретатель микроскопа.

Еще в молодости Антони научился изготавливать увеличительные стекла, очень увлекался этим занятием и достиг высочайшего мастерства. С помощью своего изобретения он мог видеть, как кровь струится в мельчайших кровеносных сосудах, а в семенной жидкости быка впервые разглядел маленькие клетки с хвостиками (сперматозоиды), которые самостоятельно двигались, внедрялись в яйцеклетку и от этого появлялся новый организм. Левенгук первым из людей в 1673 году своими глазами увидел микробов.

Портрет Антони ван Левенгука, выполненный неизвестным мастером, хранился в коллекции Браамкампа.

Дедушка Геррит рассказывал Анне Белль об этом выдающемся ученом-самоучке всякий раз, когда разговор заходил о знаменитых жителях Делфта, и даже зачитывал фрагменты из трудов господина ван Левенгука, опубликованных в научных журналах Лондонского королевского общества.

Анна Белль хорошо запомнила, как естествоиспытатель описывал свое впечатление от изученного под микроскопом обыкновенного зубного налета: «…С величайшим удивлением я увидел невероятное количество мельчайших животных и притом в таком крошечном кусочке вышеуказанного вещества, что этому почти невозможно было поверить, если не убедиться собственными глазами».

Левенгука избрали действительным членом Лондонского королевского общества по развитию знаний о природе, а в 1698 году сам государь император Петр I специально заплывал в Делфт на своей яхте, чтобы увидеться с великим естествоиспытателем.

Анна Белль давно хотела посмотреть через микроскоп на краски, которыми рисовали великие художники. Она поняла, что секреты мастерства живописцев, их индивидуальность во многом зависели от смешения красок и их состава. Раз уж она в Делфте, ей обязательно нужно посетить дом, где жил Антони ван Левенгук и, если повезет, выкупить у его наследников один микроскоп.

Антони ван Левенгук родился в семье небогатого ремесленника, неспособного дать сыну образование. Все, что отец смог для него сделать, – отдать в ученики к суконщику. Вскоре Антони стал самостоятельно торговать мануфактурой и, меняя профессии от сторожа до дворника, всю свою жизнь провел в Делфте. Поэтому его дом с покосившимися от времени, покрытыми зеленой плесенью стенами не отличался изысканностью и стоял в отдаленном месте у канала.

Вначале долго не открывали – Анне Белль пришлось несколько раз ударить кованым кольцом о дверь. Наконец дверь отворилась, в проеме показалось небритое лицо какого-то родственника натуралиста. Он выслушал просьбу Анны Белль и повел ее в комнату, которая когда-то была научной лабораторией Антони ван Левенгука. Теперь здесь все пришло в запустение, пахло затхлостью и пылью. Приборы, инструменты и стеклянная посуда на столах были покрыты толстым слоем серого налета. С потолка таинственно свисали клочья паутины, в углах помещения расползлась светло-серая плесень.

– Выбирайте себе все, что захотите… Только, что бы вы ни выбрали, все обойдется вам в два гульдена, – сказал родственник на голландском языке.

Анна Белль понятия не имела, как должен выглядеть микроскоп, и совсем растерялась. Она несколько раз обошла вокруг стола, заваленного ржавыми железками и химической посудой, разглядывая предметы, пытаясь успокоиться и не удариться в панику.

«Прежде всего у микроскопа должно быть увеличительное стекло. Иначе как можно было разглядеть „мельчайших животных“?» – рассуждала Анна Белль. Она взяла со стола лупу с деревянной ручкой, протерла ее от пыли и с интересом осмотрела. Нет, увеличительное стекло было обыкновенным. Оно сильно увеличивало предметы, но не настолько, чтобы использовать его для изучения «мельчайших животных». Тем не менее Анна Белль выбрала эту лупу и, держа ее в руке, продолжила поиски.

– Вы, наверное, ищите микроскоп? – спросил наконец родственник. – Мой прадед рассказывал, как он работает, моему дедушке, а тот уже развлекал меня этим занятием в детстве. Я сейчас вам покажу. После смерти прадеда их осталось больше двухсот семидесяти штук. Есть даже два из чистого золота и один из серебра. Только на них цена, сами понимаете, другая…

Правнук Левенгука подошел к столу, сдул пыль с небольшого металлического предмета и протянул его Анне Белль:

– Вот это, барышня, и есть микроскоп!

Анна Белль с любопытством рассмотрела металлическую пластинку на небольшой подставке. Сбоку через отверстие в железной скобе был просунут металлический штырь с резьбой. Он упирался в брусок, подвижно закрепленный на своей оси. Каждый раз, поворачивая штырь, можно было слегка сдвигать брусок то вправо, то влево, и при этом менялось положение иглы, прикрепленной к нему с другой стороны. Сама же линза размещалась на подставке и была крошечной. Понятно, почему Анна Белль вначале ее не заметила. Через линзу, сощурив один глаз, можно было увидеть в сотни раз увеличенный конец металлической иглы. – На этой иголке, барышня, можно закрепить то, что вы захотите рассмотреть. Советую поместить туда голову мухи. Когда увидите ее глаза, поймете, что они – кто бы мог подумать! – состоят из тысяч маленьких глазков. Занятие очень развлекает.

От этой крошечной линзы Антони ван Левенгук добился возможности трехсоткратного увеличения предметов. Секрет ее изготовления смогли разгадать только через двести пятьдесят лет после его смерти.

Довольная своим приобретением, с лупой и микроскопом в руках, Анна Белль устроилась в карете напротив Рябцева и приготовилась к дальнему пути домой. Она подумала об Андрее Петровиче. О том, что он уже вторые сутки в плавании и скоро ей удастся снова его увидеть через заветное колечко, как через замечательный микроскоп господина Левенгука…

Глава десятая

На вершине достижений,

Куда вынесла волна,

С договором отношений

Встретит лично Сатана.

1

Карета с задрапированными окнами остановилась у входа в дом Геррита Браамкампа. Из нее вышел человек в длинном черном плаще с поднятым воротником, в надвинутой на лоб шляпе. В своей мрачной одежде он неуместно смотрелся под теплым солнцем летнего дня. Прикрывая от посторонних взглядов лицо, человек приблизился к дверям особняка и несколько раз дернул за рукоятку звонка. Через мгновение ему отворили. Дворецкий вопросительно уставился на незнакомца. – У меня письмо к графу Браамкампу. Я хотел бы подождать ответа. – Человек протянул конверт с большими сургучовыми печатями. – Хорошо, господин, – произнес слуга и, взяв конверт, скрылся за дверью. Незнакомец быстро возвратился в карету. Геррит Браамкамп встал в приподнятом настроении духа. С утра у него почти ничего не болело, он с удовольствием позавтракал, потом ушел в библиотеку и, устроившись в любимом кресле, перелистывал старинную книгу об итальянской скульптуре эпохи Возрождения.

Дворецкий протянул ему конверт:

– Мужчина передал это письмо и ожидает вашего ответа на улице, ваше сиятельство.

Браамкамп повертел конверт в руке, взломал печати и начал читать. Когда он пробежал глазами текст послания до конца, его лицо озарилось довольной улыбкой:

– Это письмо от месье Клоделя, вы должны его помнить, он бывал у нас несколько раз. Известный коллекционер из Франции!

– Да, господин.

– Он старался у меня выманить портрет немецкого художника шестнадцатого века Кристофа Амбергера, но я не продал. Предложил в обмен на какого-нибудь ценного голландца. С тем месье Клодель и уехал в последний раз.

– Да, господин.

– А сейчас он направляет ко мне… э-э-э… – Геррит еще раз посмотрел в письмо, чтобы найти имя, – вот, барона Анатаса Рефицюля, у которого, как пишет Клодель, с собой еще один портрет кисти Амбергера. Он просит меня определить его подлинность.

– Понятно, господин.

Браамкамп поднялся из кресла и подошел к подставке, на которой находился пейзаж на подрамнике. Он снял картину, поставил ее на пол и, повернувшись к дворецкому, продолжал комментировать письмо:

– Клодель извиняется за спешку, но дело в том, что от моего решения зависит, отвезут ли ему этот портрет в Париж или нет.

– Да, господин.

«Действительно, не тащить же во Францию бог знает что, если это не портрет кисти Кристофа Амбергера! Как вообще он оказался в Амстердаме? И если это действительно так, почему Клодель, а не я успел его купить?» – размышлял Геррит.

– Ну что же, пригласите этого барона… – он опять посмотрел в письмо, – Рефицюля с картиной.

– Да, господин.

Дворецкий удалился, а Геррит достал справочник и, освежая память, быстро прочитал: «…В 1530 году Кристоф Амбергер был принят в цех художников Аугсбурга, где трудился вплоть до своей смерти, специализируясь на портретах…» Так… Изучал живопись у Л. Бека в Аугсбурге… считается выдающимся немецким портретистом наравне с Дюрером и Бургкмайром… В этом же году… получил звание мастера, необходимое, чтобы стать гражданином Аугсбурга и пользоваться всеми гражданскими правами… Так… Известны его портреты патрициев Аугсбурга и их жен, а также портреты Карла Пятого, Георга фон Фрундсберга, Конрада Пейтингера, Фуггеров и Вельзеров, космографа Себастиана Мюнстера… В 1548 году Амбергер познакомился с Тицианом… Ничего себе!.. Самым значительным произведением Амбергера считается панель главного алтаря аугсбургского кафедрального собора, созданная в 1554 году, после того как был уничтожен алтарь работы Ганса Гольбейна Старшего…»

– Интересно, очень интересно, – произнес он вслух. – У меня только одна его работа… Как мне нужна помощь Анны Белль!

В это время в библиотеку вошел незнакомец, следом за ним дворецкий, который нес картину. Ее водрузили на освобожденную подставку. Человек в черном представился Браамкампу как барон Анатас Рефицюль проездом из княжества Андорра. После официальных взаимных приветствий Геррит Браамкамп предложил его сиятельству Рефицюлю присесть.

Барон выглядел весьма экстравагантно. Он вылез из своего плаща, оставшись в красном бархатном камзоле с золотыми пуговицами и с толстой золотой цепью поверх одежды. Темный парик, заплетенный сзади в косичку, с завитыми буклями по обеим сторонам, сообщал его лицу строгость и выражение уверенности в себе. Горбатый нос и смуглая кожа выдавали в нем южанина.

На портрете, привезенном бароном, был изображен мужчина лет тридцати пяти в меховой накидке и странной черной шляпе, которая совершенно сливалась с темным фоном картины. Даже на самом близком расстоянии эту шляпу едва можно было рассмотреть. Издалека казалось, что часть головы мужчины просто срезана по диагонали, а кусок черепа вместе с мозгом удален.

Подписи художника на холсте не было. Но, несомненно, картина была написана в стиле немецких портретистов XVI века.

Кристоф Амбергер. Мужской портрет

Одним из способов определения подлинности картин всегда было сравнение манеры письма и красок с другими полотнами того же художника. Этим методом пользовались все коллекционеры.

– Как мне сообщил господин Клодель, во всей Голландии только у вас найдется еще одна работа Кристофа Амбергера, дабы произвести сравнение, – подтвердил гость.

– Вы правы, барон. Только знаете, в последние годы я передоверил заниматься коллекцией внучатой племяннице. И сам перестал даже задумываться, где размещены картины в доме. К сожалению, ее сейчас нет, и я никак не припомню, где находится портрет кисти Амбергера, – развел руками Геррит Браамкамп.

– Картина, которую вы видите, – моя собственность, и я абсолютно уверен в том, что это подлинник.

– У меня тоже не вызывает сомнения, что это работа шестнадцатого века.

– Картина хранилась в нашем фамильном замке в Андорре более двухсот лет. Ваше мнение потребовалось покупателю не потому, что он испытывает недоверие. Просто месье Клодель еще не видел этого портрета, мы обо всем договаривались в переписке. Когда он узнал, что я заеду по дороге в Амстердам, попросил обязательно показать портрет вам.

– Да-да, он как раз об этом написал мне.

– Жаль, что вашей внучатой племянницы не оказалось дома, – посетовал барон.

– Она вернется уже сегодня к вечеру.

– Замечательно! Я отбываю во Францию послезавтра. С вашего позволения, ваше сиятельство, могу я оставить портрет у вас? Когда приедет ваша внучатая племянница, вы сравните портреты между собой. И если не трудно, черкните о результатах месье Клоделю. А завтра к вечеру я заберу картину и ваше письмо. Мне будет неудобно держать ее в комнате на постоялом дворе.

Браамкамп согласился. Портрет действительно ему понравился. Когда барон ушел, он стал рассматривать холст детально, все больше убеждаясь в том, что это подлинник творения настоящего мастера. Особенно искусно был выписан мех на воротнике – от него как будто исходило тепло. Геррит даже пожалел о том, что картину нельзя оставить в доме навсегда. По законам этики он не мог себе позволить начать прямую торговлю с бароном, чтобы перекупить портрет у Клоделя. Некоторые коллекционеры так поступали, но Геррит понимал, что Серж Клодель ему доверился, и потому не мог обмануть его ожиданий.

Он разглядывал портрет вблизи, когда почувствовал легкое головокружение. Стеллажи с книгами стали медленно передвигаться. Геррит, опершись одной рукой на угол стола, с удивлением смотрел на убыстряющееся вращение предметов и стен. Вскоре это движение превратилось в водоворот, и граф, не устояв, рухнул на ковер библиотеки…

…В этот момент Анна Белль вздрогнула и выглянула в окно кареты. Прямо перед ее глазами всадник на лошади, засмотревшись, сбил с ног женщину с корзинкой, переходившую улицу. Прохожие вскрикнули от неожиданного зрелища. Анна Белль, словно по наитию заставшая момент трагедии, очень испугалась. Карета покатила дальше.

Эпизод отложился в сознании девушки, и в течение всего оставшегося времени пути волнение только нарастало. Когда она думала об Андрее Петровиче, становилось легче. Однако при мысли о дедушке Геррите к горлу почему-то подступал ком и начинали трястись руки. Она несколько раз просила кучера прибавить ходу. Тихонько ерзала на сиденье и не могла ни на минуту задремать. Рябцев же, разместившийся напротив, заснул еще на первой сотне метров обратной дороги, да так и не просыпался до самого Амстердама.

…Дворецкий обнаружил лежащего в библиотеке Геррита Браамкампа только через два часа. Он закричал, призывая на помощь, и вместе с двумя служанками оттащил хозяина на большом пледе в спальню, перевалил на кровать его грузное тело.

Геррит Браамкамп совершенно обмяк и не подавал признаков жизни. Послали за доктором, и через короткое время тот уже входил в спальню. Он прощупал пульс, приложил пальцы к шейной артерии графа, оттянул нижние веки закрытых глаз и, увы, констатировал смерть.

На подъезде к Амстердаму волнение Анны Белль значительно спа́ло. Это могло быть следствием усталости от дороги, но девушка надеялась, что была какая-то другая причина: опасность, которую она ощущала в течение пути, скорее всего миновала…

Вот наконец появились знакомые очертания особняка. Анна Белль открыла двери своим ключом и вбежала внутрь. Следом вошел отпустивший лейтенанта Рябцев с шедевром Питера де Хоха в руках.

Девушка столкнулась с дворецким и, не дожидаясь приветствий, взволнованно спросила:

– Как он? Что с ним?

– Примите мои соболезнования, госпожа Браамкамп. Лекарь сказал, что этот удар стал для нашего господина роковым.

– Что?! Дедушка умер?..

– Мы привели тело в порядок, подвязали руки полотенцем, чтобы они заняли правильное положение в гробу… Сейчас рядом с ним Изольда.

– Как это случилось? Когда?

– Сегодня утром. В библиотеке. Мы нашли его на полу.

– Но дедушка выздоравливал… Это не могло случиться само по себе… Должна быть причина, – с трудом произнесла Анна Белль, борясь с подступившими слезами.

– Нет, – покачал головой дворецкий. – Никаких причин я не заметил. Это случилось вскоре после того, как дом покинул тот господин…

– Какой господин?

– Барон… с очень странной фамилией. Мы можем зайти в библиотеку. Там письмо, в котором упомянуто его имя.

– Зачем он приходил?

– Он принес картину, чтобы хозяин ее осмотрел. С письмом от французского коллекционера… этого, как его… месье Клоделя, по-моему.

– От какого Клоделя?! – выпалила Анна Белль. – Месье Серж Клодель умер в прошлом году в Париже. Я скрывала это событие от дедушки, чтобы он не переживал…

Они спешно проследовали в библиотеку. Туда же с картиной де Хоха в руках направился сопровождавший Анну Белль отставной офицер. Столкнувшись с трагедией, он был готов помогать во всем.

– Вам же было известно: графу Браамкампу нельзя волноваться. Зачем вы впустили в дом незнакомого господина? – говорила Анна Белль.

– Сначала он передал письмо, а потом хозяин сам приказал его привести, – оправдывался дворецкий.

Горничная зажгла в библиотеке свечи. В их трепещущем свете Анна Белль увидела портрет на подставке.

– Спасибо вам за участие, – поблагодарила она Рябцева. – Поставьте де Хоха вон там, рядом со столом.

– Может быть, вам нужна помощь, мадемуазель? Я мог бы задержаться…

– Нет. Пока мне ничего больше не надо. Примите мою искреннюю благодарность.

– Тогда вот мой адрес в Амстердаме. – Отставной офицер протянул ей лист бумаги. – В любую минуту, днем или ночью, если потребуется, сразу же посылайте за мной. Я отвечаю за вас перед его сиятельством графом Шуваловым и почту за честь служить внучке героя Гангутского сражения! – торжественно произнес он и откланялся.

– Вот имя человека, который приходил, – сказал после небольшой паузы дворецкий, – его зовут барон Анатас Рефицюль. Хозяин вполне мирно беседовал с ним в течение получаса. Насколько я слышал, они договорились, что господин барон вернется за картиной завтра к вечеру.

Анна Белль неотрывно смотрела на портрет.

– Хорошо. Теперь оставьте меня одну и ложитесь спать. Ужинать я не буду.

Слуги подчинились твердому приказу девушки. Вначале Анна Белль ничего особенного в портрете не заметила. Однако, присмотревшись, неожиданно обратила внимание на правый глаз изображенного человека. Левый был обычным, но сквозь правый как будто кто-то смотрел на Анну Белль из холста. Чем больше девушка концентрировала на этом внимание, тем яснее ощущала присутствие внутри картины того, кто все пристальнее разглядывал ее в ответ.

Анна Белль взяла письмо покойного Сержа Клоделя и убедилась, что рядом с подписью стоит недавняя дата. Конечно, бумажка была фальшивкой! Но сам портрет казался подлинником. Анна Белль знала, что в их коллекции есть еще одна работа Кристофа Амбергера – она, не вывешенная, находилась в стопке картин в гостиной на втором этаже.

Анна Белль внимательно прочитала имя и фамилию барона, приходившего к дедушке Герриту несколько раз. И вдруг поняла, что произошло! С омерзением отбросив письмо, она резко подняла взгляд на портрет мужчины с разными глазами и, набравшись духу, жестко приказала:

– Хватит этого маскарада! Я узнала тебя. Я тебя не боюсь! А ну-ка проявись, трус!

И разноглазый на картине будто нехотя зашевелился… Изображение вначале затряслось мелкой дрожью, задергалось, потом краски стали расползаться, словно грим, смываемый теплой водой с лица, а голова нарисованного человека развернулась в профиль.

На холсте проступило изображение совсем другого существа…

Анна Белль узнала работу великого Сандро Боттичелли – это был бы портрет Данте Алигьери, если бы не одна дополнительная деталь: из головы, выше виска, у существа торчал безобразный черный рог.

Чуть раньше девушка догадалась прочесть имя и фамилию барона из Андорры наоборот:

АНАТАС РЕФИЦЮЛЬ – САТАНА ЛЮЦИФЕР!

2

Через секунду оцепенения Анна Белль бросилась к просвету между полками библиотеки и сорвала со стены старинный гобелен. Схватив тяжелую расшитую ткань в охапку, подбежала к портрету, накрыла его вместе с подставкой… Ей показалось, что под гобеленом началась возня. Какая-то сила пыталась скинуть покров на пол, подбрасывала гобелен ударами снизу, но через несколько мгновений попытки сопротивления прекратились.

Теперь Анна Белль поспешила в спальню к дедушке. Изольда – дочь горничной Марты, срочно вызванная на подмогу, – дремала на стуле у постели Геррита. Он лежал на спине с перекрещенными и подвязанными руками, его грудь оставалась неподвижной под одеялом, признаков дыхания не было. Лицо, на котором разгладились морщины, обрело восковую бледность, оно выглядело умиротворенным и торжественным.

Анна Белль рассматривала его, как скульптурный портрет, – она искала один страшный знак. Еще в детстве мама говорила ей, что у человека, который недавно умер, на лбу можно разглядеть крест. Преодолевая тягостное ощущение, девушка наклонилась над Герритом и в рассеянном свете свечей увидела маленький крестик на его челе.

– Ой, как же я заснула! – вскрикнула в этот момент Изольда. – Простите, пожалуйста, госпожа!

– Ничего, Изольда. Главное, ты рядом. – Анна Белль пристально посмотрела на служанку и медленно произнесла: – Ему уже гораздо лучше. Сегодняшней ночью с господином Браамкампом ничего не должно случиться. Но если что-то будет происходить, ради бога, буди меня в ту же минуту! Договорились?

– Конечно, госпожа, даже если я засыпаю, то моментально просыпаюсь от любого шороха… А вы уверены, что он… жив?

– Посмотри сама.

Изольда уставилась на Геррита Браамкампа и увидела, что его грудь вместе с подвязанными руками начала слегка вздыматься и опускаться, синие губы приоткрылись, и прошелестел выдох.

– Не волнуйся, – сказала девушке Анна Белль. – Сегодняшняя ночь пройдет спокойно. Нас всех защитит средневековый гобелен…

Она ушла к себе, а последние слова молодой хозяйки никак не укладывались в голове у Изольды и всё звучали в сознании, пока она в очередной раз не задремала.

Поднявшись в спальню, Анна Белль первым делом достала коробочку с кольцом из секретера. Она не осмелилась сразу ее открыть, сначала тихонько потрясла около уха. Во всяком случае коробочка не оказалась пустой – внутри что-то стучало.

Анна Белль открыла ее и облегченно вздохнула. Колечко было на месте в полной сохранности.

– Ну, ничего, – задумчиво пробормотала девушка, – завтра я верну тебе твой портрет, барон-комедиант!

Она решила хорошенько выспаться, отбросив в сторону все мысли и сомнения. Надев колечко на палец, Анна Белль замяла подушку под щекой и моментально заснула.

Утренний туман скользил над каналами Амстердама, когда горничная Марта из дома Геррита Браамкампа постучалась в двери незнакомого особняка. На пороге появился тот самый отставной морской офицер, который сопровождал Анну Белль в Делфте.

– Простите, господин Рябцев, что я так рано. Барышня просила немедленно передать вам эту записку. Вы сами сказали, что готовы во всем ей помогать, – проговорила Марта.

– Конечно. – Он тут же открыл послание, прочитал два раза и удивленно посмотрел на горничную: – Скажите, зачем все это нужно?

– Не знаю, о чем вы спрашиваете. Я записку не читала. Барышня просила вас поторопить.

– Хорошо, я все сделаю, как она просит.

– Барышня сказала, чтобы вы непременно выполнили ее просьбы, даже если они вызовут у вас удивление.

– Хорошо-хорошо, это не сложно. Передайте Анне Белль, что я буду у вас через несколько часов.

– Спасибо, господин Рябцев, – поблагодарила Марта и направилась обратно к дому Браамкампа.

Анна Белль давно уже была на ногах. Она осмотрела дедушку, который так и не приходил в себя со вчерашнего вечера, но дышал ровно и находился где-то между смертью и жизнью. Доктора ждали с минуты на минуту. Анна Белль распорядилась перенести картину де Хоха в дедушкину спальню и поставить ее напротив больного на стуле. Если дедушка Геррит откроет глаза, он сразу увидит «Дворик в делфтийском доме» перед собой – Анна Белль была уверена, что это вызовет у него улыбку и ощущение счастья. Только бы он открыл глаза!