Текст книги "Тайны «Фрау Марии». Мнимый барон Рефицюль"

Конечно, Джейн не появлялась в Амстердаме уже больше четырех лет, и это говорило о многом. Ей никак не удавалось вылечиться в Неаполе. Однако в письмах племянница никогда не жаловалась и всегда писала о хорошем самочувствии. Вот только протестовала, если Геррит спрашивал разрешения для Анны Белль поехать в Италию, чтобы ее навестить…

Питер Брейгель Старший. «Триумф смерти»

Анна Белль стояла перед картиной в белой ночной рубашке и босиком. Она указала Герриту на правый нижний угол полотна, твердо заявила:

– Вон там мама!

И, пристально рассмотрев ту часть картины, куда нацелился палец Анны Белль, Геррит Браамкамп остановился взглядом на фигуре женщины в красном платье и черной накидке на голове. Скелет, олицетворявший смерть, держал ее за талию, а она пыталась вырваться из его костистых рук. Напротив за тремя крышками гробов с крестами находилась огромная толпа других скелетов, наблюдавшая за этой сценой пустыми глазницами черепов. Ужас, присутствовавший в этом шедевре Брейгеля, был почти осязаемым. Торжество смерти вновь коснулось семьи Анны Белль.

В изображении этой бедной женщины Геррит узнал свою любимую племянницу – Джейн Ростовцеву-Браамкамп!

– Иллюзия! Этого не может быть! Завтра же продам эту картину. Ее давно просит Берлинский музей. Анна Белль, надо подождать известий из Италии…

– Мамы… больше нет, – с горечью в голосе сказала девушка и ушла в свою комнату.

Депеша о смерти Джейн пришла через неделю. Геррит распечатал письмо у порога. В нем сообщалось о том, что здоровье племянницы ухудшалось весь последний год. Она была помещена в частную туберкулезную клинику на острове Капри. Хотя несколько раз состояние Джейн выправлялось и казалось, что организм справится с недугом, затем наступало резкое ухудшение. Туберкулез перешел в открытую форму. Она потеряла слишком много крови и не выдержала сражения с недугом. Сначала перестали работать легкие, потом остановилось сердце…

Геррит оторвался от чтения письма и обернулся. На самом верху парадной лестницы тихо стояла Анна Белль – смотрела ему в спину, все понимая без слов. Она не стала ничего спрашивать и молча удалилась к себе.

Тело Джейн доставили в Амстердам. Оно прибыло на телеге в накрытом черной тканью гробу, обложенное льдом, который меняли в пути. О тяжелой утрате сообщили отцу Джейн – Рене Браамкампу в поместье под Санкт-Петербургом. Он прислал свои соболезнования и требование, чтобы Анна Белль немедленно возвращалась в Россию…

Потом были похороны Джейн.

Анна Белль в траурной одежде и Геррит в черном костюме шли за гробом. За ними теснилась непонятная толпа из малознакомых людей.

Пришли несколько художников, чтобы поддержать своего благодетеля. Был священник с крестом в руке. Кладбищенские служители засыпали могилу. Потом в особняке Геррита состоялись молчаливые поминки за упокой племянницы…

На следующий день Геррит Браамкамп вышел из дома, сел в повозку и куда-то направился. Он проехал по улице, миновал площадь, на которой по поверхности небольшого искусственного холма была выложена надпись из живых цветов: 1770 год.

Здесь Геррит схватился за сердце, сильно побледнел и упал на бок…

Анна Белль бросилась вниз по лестнице за человеком, принесшим неприятное известие: с дедушкой Герритом стало плохо прямо в повозке. Выбежавшие из дома слуги вместе с кучером занесли господина Браамкампа в его спальню на руках и уложили в кровать.

Он не дышал. Обессиленная рука свесилась с ложа до пола, глаза закатились, и вместо зрачков виднелись только фарфорово поблескивающие белки. Из уголка рта вытекала струйка белой пены, лицо сливалось с белизной подушки, губы посинели.

Все поняли, что случилось: Геррит Браамкамп скончался.

Анна Белль посмотрела на испуганных домочадцев и вдруг приказала:

– Всем немедленно выйти из комнаты!

Они никогда еще не слышали такой властности в голосе девушки. Тон, которым была произнесена эта фраза, не давал возможности противиться, оставалось только подчиниться. Послали за доктором. Дворецкий напряженно вслушивался в безмолвие за запертыми дверями хозяйской спальни, горничная Марта стояла рядом, прикрывая платком рот, стараясь не заплакать. Дворник и кучер переминались с ноги на ногу чуть поодаль, у лестницы. Шли минуты ожидания. Двери вновь распахнулись. Анна Белль, раскрасневшаяся, дрожа всем телом, переступила порог комнаты. Она отстранилась от возможных расспросов нетерпеливым жестом и поспешила к себе в будуар. Когда в спальню заглянули слуги, они были потрясены. Геррит Браамкамп лежал на кровати с открытыми глазами. Приглашенный доктор осмотрел больного, вышел из спальни и высказал свое заключение:

– Ему нужен покой. Был сердечный приступ. Последствия могут быть тяжелыми. Пусть отлежится в постели не менее одной недели. Постарайтесь его не волновать и выполнять все просьбы. Я буду приходить раз в два дня. Если…

– Что? – напряженно спросила Анна Белль, неслышно появившаяся за его спиной.

– Если я понадоблюсь, присылайте за мной в любое время суток. Во-первых, возраст, во-вторых, излишний вес и малоподвижный образ жизни… Следите, чтобы он вовремя принимал лекарства. Есть еще одна странность…

– Какая?

– У больного не прослушивается пульс! Понимаете, вообще! Может быть, он настолько слаб, что даже в стетоскоп не слышно биения сердца…

– Это не страшно… – то ли вопросительно, то ли утвердительно произнесла Анна Белль и попрощалась с доктором.

Когда входные двери за ним затворились, девушка вернулась в спальню к Герриту.

– Доктор сказал, что вам нельзя волноваться, а нам нельзя отказывать ни в одной вашей просьбе, – сообщила Анна Белль с улыбкой.

– Я не капризный, девочка моя. Но одна просьба все же есть… – Геррит рассматривал внучку. Он так полюбил ее за эти годы… Какой же она стала красавицей! Как жалко, что ему недолго осталось видеть это юное прекрасное лицо, слышать добрый голос, чувствовать запах молодости и ощущать ее любящий взгляд. Придется ей действительно возвращаться в Россию, она не сможет здесь жить одна… – Дорогая моя Анна Белль! Я скоро покину этот мир…

– Что вы, дедушка!

– Подожди, послушай меня. Я понимаю, что моя коллекция пойдет с молотка. Ее невозможно будет содержать после моей смерти. Я бы хотел, чтобы долгие годы моей работы не пропали даром…

– Дедушка, я не хочу об этом слышать…

– Анна Белль! Доктор велел тебе выполнять мои просьбы? Вот и послушай, о чем я тебя попрошу. Всем известно, что российская императрица Екатерина Вторая интересуется живописью. Надо сообщить в Россию о моих картинах. Тебе все равно придется туда вернуться. Я хочу, чтобы хоть часть коллекции была с тобой в одной стране.

– Не понимаю, что я могу сделать…

– Сначала я хотел написать об этом брату. Но ты знаешь своего деда – он всегда непредсказуем в поступках. Лучше найди в Амстердаме посланника из российской миссии. Зная о страсти своей императрицы к искусствам, он обязательно сообщит ее величеству о моем собрании.

– Хорошо, дедушка, – кивнула Анна Белль. – Только вы все это зря придумали. Доктор сказал, что после нескольких дней отдыха вы сможете вернуться к нормальной жизни. Я свяжусь с русским посланником, а вы пообещайте мне поправиться. Договорились?

Геррит улыбнулся…

4

Анна Белль понятия не имела, как найти в Амстердаме русского посланника. Но, проходя давеча мимо причалов, она видела корабль под российским трехцветным флагом и потому на следующий день направилась в порт.

Этим кораблем оказался учебный трехмачтовый фрегат «Надежда», построенный по личному указу Екатерины II на верфи Главного Адмиралтейства в Санкт-Петербурге в 1765 году.

Помимо собственного экипажа, на его борту находились еще двадцать пять кадетов для обучения морскому делу. Корабль был в первом дальнем плавании. Раньше он ходил исключительно в Финском заливе, но в этот раз пришел в Амстердам.

Анна Белль сообщила вахтенному, что хочет поговорить с капитаном. Дневальный с недоверием ее осмотрел с ног до головы, но, видимо, ее русская речь возымела свое действие, и он позволил ей пройти на мостик. Капитан оказался занятым. Он мельком посмотрел в сторону незнакомой девицы и, склонившись над бумагами, разложенными на корабельном столе, продолжил разговор с офицерами, не удостоив ее вниманием.

– Господин капитан, разрешите представиться: я внучка вице-адмирала Рене Браамкампа!

– Того самого? – обернулся капитан.

– Да! Мой дедушка заслуженный морской офицер.

Анна Белль знала, что имя дедушки было широко известно в российском флоте, а здесь, в Амстердаме, он обладал славой легендарного флотоводца, сражавшегося в англо-голландско-русском альянсе.

Капитан отложил все дела, выслушал гостью и поручил мичману препроводить ее в российское представительство по морским делам – это была единственная дипломатическая миссия России в Амстердаме (российское посольство располагалось в городе Гаага, с тех пор как его учредил сам Петр Великий в 1714 году, и занималось в основном торговыми делами). Они с мичманом пошли вдоль канала в сторону здания, где размещалось представительство.

Вдруг что-то необъяснимое стало происходить с Анной Белль! С каждым шагом ей становилось все труднее дышать. Сердце сильно забилось в груди, щеки и уши пылали. Она даже остановилась, чтобы перевести дыхание, не понимая, что с ней творится.

– Вам плохо, барышня? – забеспокоился мичман, видя, как Анна Белль еле идет по мостовой.

– Я не знаю… Одну минутку, пожалуйста… – Девушка с большим напряжением преодолевала оторопь – ее захватила боязнь какой-то грядущей неизвестности. Она изо всех сил старалась отвлечься и не поддаваться слабости. Ей было неудобно перед мичманом, и она, превозмогая дрожь, попыталась даже улыбнуться, когда они подходили к дверям российской миссии. Посмотрев на эти двери, Анна Белль поняла: именно там, за ними, должно произойти что-то очень важное, неожиданное и непостижимое…

За дверями оказалась лестница, ведущая в приемную.

Мичман извинился перед барышней, еще раз справился о ее здоровье, сослался на срочные дела и ушел.

На трясущихся ногах Анна Белль поднялась по лестнице в просторный холл, и одновременно с ней из дверей напротив туда вошел ОН.

Его появление сразу же как рукой сняло тягучее волнение. Он улыбнулся девушке сияющей улыбкой. Ах! Как это прекрасно, когда мгновенно в небытие исчезает страх! Тяжесть улетучивается, а тело и душа вновь обретают свободу движения, спокойствие и чувство полета.

Анна Белль поняла, что неосознанно ждала этого чудесного мгновения. К ней подошел статный молодой человек в мундире камергера. Темно-зеленый камзол с красными манжетами был вышит золотистой нитью. Такой же нитью был украшен стоячий воротник, из-за которого виднелась батистовая манишка с алмазной заколкой. На алой ленте, охватывающей шею, висел сияющий орден Святой Анны. Это был крест из темно-красного атласа на ажурной золотой подложке с вензелями и тонко выписанным изображением святой Анны – матери Богородицы – на эмали в центре. Через плечо поверх мундира у камергера была перекинута голубая шелковая лента с муаром, на которой красовался орден Святого Александра Невского: восьмиконечная звезда с двумя перекрещенными мечами и с надписью вокруг эмалевой вставки с вензелем: «За труды и отечество». Молодой человек был обут в белые ботфорты из тончайшей кожи с черным низом. На боку висела шпага в белых костяных ножнах с золотыми эфесом и рукояткой. Это сочетание цветов – темно-зеленого, красного, белого и золотого – придавало мундиру и его владельцу особенный, торжественный, даже блистательный вид. Глядя в глаза Анне Белль, он произнес:

– Laat ik onszelf: earl Andrei Petrovich Shuvalov. Hoe kan je helpen?[26]26
  Разрешите представиться: граф Андрей Петрович Шувалов. Чем могу вам помочь? (голландск.)


[Закрыть]

– Анна Белль Браамкамп… Но, ваша светлость, мы можем разговаривать по-русски, – сказала девушка, наслаждаясь его видом и этой неожиданной легкостью, сменившей недавнее гнетущее чувство страха.

– Как чудесно! Об этом я и мечтать не мог! Мой голландский все еще ужасен! – бесхитростно заулыбался граф. – Что же привело вас сюда, мадемуазель Браамкамп?

– Мне надобно встретиться с российским представителем по очень важном делу, – сказала Анна Белль совсем по-взрослому.

– Если дело у вас такое важное, вам очень повезло! Здесь как раз находится посол ее величества в Нидерландах, князь Дмитрий Алексеевич Голицын. Мы можем зайти к нему вместе, – снова улыбнулся граф. – Если, конечно, дело ваше не составляет страшной тайны и вы позволите мне вас сопровождать, – добавил он с нарочитой серьезностью.

– Никакая это не тайна… Мне даже легче будет с ним общаться, если вы будете рядом!

«Ой, что же это я такое говорю! – мысленно спохватилась Анна Белль. – Наверное, это очень неприлично так говорить с совершенно незнакомым господином!»

– Вы такая… непосредственная… Я ценю вашу искренность, мадемуазель! – весело сказал Андрей Петрович, мгновенно развеяв ощущение неловкости, возникшее у Анны Белль.

Они вошли в кабинет. Их встретил мужчина лет сорока с шелковой алой лентой через плечо и тоже с орденами на шее и в петлице. Он галантно представился Анне Белль, предложил гостям сесть, и девушка с волнением стала рассказывать князю Голицыну о коллекции картин дедушки Геррита и о его намерениях. Пока она говорила, граф Андрей Петрович Шувалов не сводил с нее глаз. Он смотрел на ее губы, шею, каштановые волосы, заколотые на затылке черепаховым гребнем. Он любовался ее грудью, на расстоянии ощущал аромат белоснежной кожи в скромном декольте. Он не мог наглядеться на красивую линию плеч и на тонкие руки в белых кружевных перчатках, обтянувших длинные аристократические пальцы…

– Нам, безусловно, известно о доблести, явленной вице-адмиралом Браамкампом, вашим дедушкой, в Гренгамском сражении! Предложение его брата заслуживает внимания. Хорошо, что вы к нам пришли именно сегодня! Пожалуй, я знаю, через кого можно будет сообщить ее императорскому величеству о коллекции картин и желании графа Браамкампа. Я, как и все в Голландии, слышал о его собрании живописи и сам давно хотел нанести вам визит! – Посол многозначительно посмотрел на графа Шувалова.

– Спасибо! – радостно воскликнула Анна Белль. – Ваше сиятельство, я с удовольствием обрадую дедушку Геррита!

– Мы искренне желаем ему выздоровления.

– Ему станет гораздо легче, когда он узнает, что судьба его коллекции решается так, как ему хотелось, – сказала Анна Белль.

– Несомненно. Вы упомянули, мадемуазель, что есть полное описание картин и сведений о художниках?

– Да, я сама занималась составлением картотеки.

– Это будет хорошим подспорьем в разговоре с ее величеством. Граф, прошу вас лично заняться этим делом, – обратился посол к Шувалову.

– Ваше сиятельство, я давно понял ход ваших мыслей. Для меня будет честью лично участвовать в этой благородной миссии и доложить государыне императрице о предложении господина Браамкампа.

Его сиятельство Андрей Петрович Шувалов, как и посол ее величества, появился в Амстердаме случайно, проездом из Парижа в Санкт-Петербург. Анна Белль даже не подозревала, как ей повезло встретить человека, приближенного ко двору! Все совпало, случилось в этот день. Ни позже, ни раньше такой встречи не могло произойти.

Андрей Петрович был сыном покойного графа Петра Ивановича Шувалова, прославленного военачальника и знаменитого государственного деятеля. Еще в молодости Петр Иванович служил камер-пажом при высочайшем дворе Петра I, а потом камер-юнкером при великой княжне Елисавете Петровне и карьерой своей был во многом обязан жене Мавре Егоровне – матери Андрея Петровича, пользовавшейся особым доверием и покровительством цесаревны. Был пожалован имением с деревнями в Лифляндии, графским достоинством Российской империи, землями и крестьянами в Парголове под Санкт-Петербургом, а далее и чином генерал-адъютанта. Продвигаясь по гражданской табели о рангах, граф Петр Шувалов стал конференц-министром в правительстве Елисаветы Петровны. Эта должность открыла у Петра Ивановича незаурядные коммерческие способности. Он реализовал проект по выпуску медных денег в России, за что получил право «раздавать из оных за малые проценты несколько миллионов рублей дворянам и купцам».

Будучи ребенком в такой обеспеченной и влиятельной семье, Андрей Петрович, родившийся в 1744 году, фактически рос и воспитывался при царском дворе. Мальчик с малолетства проявлял себя талантливым и усердным во всех приложениях. Один из членов Российской академии наук, Пьер-Луи Леруа, даже оставил свои научные занятия исключительно ради воспитания молодого графа Шувалова. Именно Леруа привил своему воспитаннику вкус к поэзии и в дальнейшем на протяжении всей своей жизни Андрей Петрович писал великолепные стихи по-французски. В возрасте шести лет мальчик был произведен в вахмистры Лейб-гвардии конного полка, в неполных четырнадцать – в поручики и отправлен во Францию с чрезвычайным послом графом Бестужевым-Рюминым. Через четыре года службы, проявив себя с наилучшей стороны, Андрей Петрович в возрасте семнадцати лет, находясь уже в звании камер-юнкера, получил от императрицы королевы Венгеро-Богемской портрет ее, украшенный бриллиантами, и в 1761 году был пожалован действительным камергером.

Юноша отличался гибким, дипломатическим складом ума, и вскоре ему представился шанс проявить свои способности на деле. При царствующем Петре III в России возникла сложная дворцовая ситуация, которая впоследствии разрешилась переворотом, приведшим к власти Екатерину II. Приближенные влиятельные особы заняли позицию в поддержку императора Петра III, против притязаний Екатерины на российский престол. Когда же переворот произошел, многие из них оказались в оппозиции к власти новой императрицы. Среди них были представители известных фамилий, которые, не смирившись, столкнулись с репрессиями, потеряли чины и регалии, а то и подверглись ссылке. В немилость попали и родственники молодого графа Андрея Шувалова, в первую очередь его любимый дядя Иван Иванович Шувалов. В отличие от них, Андрей Петрович умудрился, оставаясь в числе преданных лиц при дворе Петра III, попасть в самое близкое окружение Екатерины II. А случилось это так.

После воцарения великой императрицы 8 декабря 1763 года граф Андрей Шувалов в возрасте девятнадцати лет был направлен представителем императорского двора во Францию, и во время этой поездки ему удалось познакомиться с Вольтером. Шувалов набрался смелости и прочел ему свои стихи, за что был удостоен длительной и благосклонной беседы с философом. С этого времени Андрей Петрович состоял в регулярной переписке с Вольтером и часто посылал ему свои новые произведения. Когда в 1766 году Шувалов возвратился в Россию, он получил аудиенцию императрицы и тут же вручил ей личное письмо от Вольтера, которого Екатерина II боготворила. Авторитет молодого графа в глазах государыни возрос. Она немедленно представила его к награде, и в том же году он стал кавалером ордена Святой Анны. Андрею Петровичу тогда едва исполнилось двадцать два года…

Особое расположение императрицы позволило графу Шувалову оказаться в числе избранных особ, приглашенных к сопровождению ее величества в путешествии по Волге в 1767 году. После поездки, в Москве, Андрею Петровичу передали личное поручение Екатерины II участвовать в заседаниях Уложенной комиссии с приказанием наблюдать за составлением «дневных записок».

Отдавая дань литературному таланту Андрея Шувалова, Екатерина II распорядилась о включении графа в состав еще одной комиссии, принимавшей решения о награждении денежными суммами авторов лучших переводов на русский язык выдающихся иностранных сочинений. С этого же года Шувалов получил высокую должность директора ассигнационных банков и стал автором записки к ее величеству, послужившей основанием объединения ассигнационных банков в один Заемный банк России. Чуть позже граф состоял уже сенатором и членом Комиссии о строении городов Санкт-Петербурга и Москвы, а также был избран членом Вольного экономического общества…

Анна Белль даже не подозревала, как ей повезло с этой встречей и какой великий человек стоял перед ней в блистательном мундире!

Она попрощалась с послом и вместе с графом Шуваловым вышла из кабинета, а потом из помещения миссии.

– Простите меня за излишнюю смелость, мадемуазель… но поскольку я почетный член Петербургской академии художеств, может быть, до отъезда мне будет дозволено посетить ваш дом и посмотреть на прекрасную коллекцию собственными глазами? – поинтересовался граф.

– Надо спросить разрешения у дедушки Геррита, – ответила Анна Белль. – Конечно, всю эту красоту надо видеть. Разве можно почувствовать живопись в словах? Она, как музыка, застывшая на мгновение, которое на самом деле называется бессмертием. Дедушка, конечно, согласится, чтобы вы к нам пришли, ваше сиятельство, – закончила девушка.

Она смотрела в глаза Шувалову, и ей казалось, что они знакомы тысячу лет. Не искушенная любовью, готовая распрощаться с детством, она впитывала в себя осязаемые частицы влечения из нематериального мира, перелетающие к ней от молодого графа прямо в сердце. Это было ощущение одновременно тревоги и блаженства, она ждала этого чувства и неосознанно предвидела случившееся, воспринимая все как долгожданный Божий дар.

Глядя на Анну Белль, Шувалов любовался ее красотой и свежестью. Когда она улыбалась, появлялись две очаровательные ямочки на щеках и лучезарно сияли глаза. Двадцатисемилетнего графа начинало одолевать бесконтрольное влечение к шестнадцатилетней девочке, такой непосредственной и прекрасной…

Андрей Петрович вызвался проводить Анну Белль. Они вместе отправились по улицам весеннего Амстердама в долгий путь к дому Геррита Браамкампа. Анна Белль рассказывала Андрею Петровичу о коллекции, о жизни великих художников, а он говорил о странствиях и выдающихся людях, с которыми ему довелось встречаться: о Ломоносове, Вольтере, Гельвеции, Лагарпе и Мармонтеле. Они шагали дальше вдоль каналов. Временами на мгновение их взгляды пересекались, и от этого нежное тепло разливалось по щекам Анны Белль. Она протянула Шувалову на прощание руку, которую он поцеловал.

– Как же вы, мадемуазель, сообщите мне ответ графа Браамкампа?

– Не знаю, ваше сиятельство.

– Есть только один способ. Нам обязательно надо завтра увидеться.

Анна Белль мгновенно покраснела.

– Я буду ждать вас в два часа дня у Аудекерк, у Старой церкви. Под часами у колокольни, – продолжал граф.

– Вы назначили мне свидание? – простодушно спросила Анна Белль.

– Только если вы согласны, – ответил Андрей Петрович и тоже немного смутился.

Девушка не знала, как себя вести дальше, поэтому молчала.

– Конечно, это деловая встреча, – поспешно заговорил Шувалов, немного испугавшись ее реакции – он решил, что за молчанием последует отказ. – Можно увидеться в другое время и в другом месте, если вам не подходит. Просто Старая церковь – очень важное место для Амстердама. И потом, мне ведь надо как-то узнать ответ господина Геррита Браамкампа…

Анна Белль вдруг нашлась, что спросить:

– Почему эта церковь – важное место, ваша светлость?

– Когда-то церковная башня служила ориентиром для всех моряков, приплывавших сюда. Как маяк для сбившихся с пути кораблей…

– Я приду! – выпалила Анна Белль и, не оборачиваясь, побежала к дверям своего дома.

Она ворвалась в холл и, не чувствуя под собой ног, вспорхнула по мраморной лестнице, бросилась в будуар и упала лицом на подушку. Уши ее горели, а сердце колотилось так, словно пыталось выскочить из груди. Анна Белль перевернулась на спину, ее лицо озарила улыбка, ей показалось, будто она парит в воздухе, не ощущая мягкой перины. Девушка закрыла глаза и принялась подробно изучать сквозь опущенные веки лицо Андрея Петровича. От этой смелости ее уши запылали сильнее, а ее все больше захватывало трепетное чувство, сотканное из неловкости и счастья.

Открыв глаза, Анна Белль сначала не поверила самой себе: куда бы она ни посмотрела, всюду появлялись цветы. По потолку ее спальни вдруг пополз вьюн, на котором раскрывались необычно большие соцветия из огромных бутонов. Они покрыли живыми гирляндами полог ее кровати, оконную раму и подоконник. Было забавно наблюдать, как вся комната превращается в благоухающий волшебный сад, как розы, тюльпаны и лилии вырастают из комода, а зеркала трельяжа обрамляются лозой с колокольчиками и незабудками. На картинных рамах тоже распустились красивые цветы. И Анна Белль подумала – почему картины всегда заковывают в золоченые деревянные рамы? Нужно сплетать венки и вставлять в них шедевры художников!

Все цвело и радовалось вместе с девушкой. Она никогда не испытывала ничего подобного и не могла предположить, что такое вообще бывает.

Весенний воздух, наполненный ароматом цветов, криками чаек и щебетанием ласточек, звенел весельем на площадях и улицах Амстердама, солнце играло бликами на глади каналов, церковные шпили блестели золотом, мельницы ловили свежий ветер своими лопастями. И вдруг над крышами домов, прорываясь сквозь городской шум, раздался нарастающий гул моторов. Высоко в небе, отсвечивая серебряными крыльями, летел аэробус, то скрываясь, то вновь появляясь в разрывах кучевых облаков…

5

Воздушный лайнер сделал круг и зашел на посадку. Через окна здания аэровокзала Пулково было видно, как шасси коснулись посадочной полосы и самолет поехал по бетону, снижая скорость приземления. Ринат встречал Анну у выхода в толпе петербуржцев. Супруги обнялись, расцеловались; Анна была очень довольна поездкой и тем, что муж подарил ей букетик осенних цветов.

– Как ты без меня, милый? – с улыбкой спросила она по пути к припаркованной машине.

– Тут мно-ого чего выяснилось… – протянул Ринат. – Не поверишь…

Они уселись в автомобиль. Анна, ни минуты не поколебавшись, заняла место водителя. Некоторое время оба молчали, но, когда миновали шлагбаум на выезде из аэропорта, Ринат не выдержал:

– Ань! То, что я вычитал в архиве, невозможно пересказать!

– А вкратце?

– Вкратце не получится – слишком много… э-э…

– Чего?

– Трупов, дорогая моя. Смертей при невыясненных обстоятельствах. Судя по всему, мы с тобой выжили по чистой случайности, побывав в усадьбе.

– Чепуха. Вот в это я точно не поверю.

– Теперь мы поменялись местами. Ты не веришь, а мне приходится. Не буду рассказывать – прочтешь сама.

– Конечно, милый. У меня тоже масса впечатлений. Обсудим?

– В любом порядке, Анна. Только об усадьбе больше не говорим. Мое мнение – туда соваться нельзя.

– Рыбу не поймал?

– Как раз поймал! Она тоже сыграла роль!

– Заинтриговал, дорогой!

Анна взглянула в зеркало заднего вида и увидела черный «Мерседес-600» с полностью затемненными стеклами, который следовал за ними. У милицейского поста он повторил за седаном Анны все действия до мелочей: сбросил скорость, потом прибавил и держался в «хвосте», соблюдая строгую дистанцию. С первого взгляда Анна не придала этому значения.

– Все же расскажи хоть чуть-чуть, Ри! – нетерпеливо попросила она.

– С какого века начать? У меня голова до сих пор кругом идет…

– С самого начала.

– Хорошо. При Петре Первом имение было передано одному типу – Семену Обрезкову. Субъект вроде наших «новых русских» отхватил титул дворянина за работу на строительстве Зимнего дворца, землю получил на халяву. Потом, как бывает с «новыми русскими», проворовался, и у него все конфисковали.

– История нашего государства идет по кругу…

– Конфискат попал в руки Волконского…

– Того самого, из «Войны и мира»?

– Нет, вру – Оболенского. Холопа князя. Я раньше не знал, что крепостные все как один носили фамилии тех господ, которым принадлежали: Оболенские, Шереметевы. Типа им задают вопрос: «Вы чьи ж такие будете?» А они в ответ: «Мы Оболенские». Понимаешь?

– Интересно. Значит, половина нынешних «новых дворян», которые щеголяют громкими фамилиями, родом из крепостных! А я-то думала, чего же это у них на мордах ни признака благородства? Понятно. Давай дальше… – Анна опять обратила внимание на черный «мерседес» в зеркале заднего вида. Включила поворотник и перестроилась в правую полосу. Автомобиль на «хвосте» повторил то же самое. Тогда Анна вырулила обратно на левую полосу и сразу же прибавила скорость. Черный преследователь бросился за ней…

– Так вот, Митрошка Оболенский, как часто бывает именно с холопами, втерся в доверие к самому Меншикову и стал у него шестеркой на побегушках. За это получил бабки на строительство, конфискованную у Обрезкова землю и приказ обустроить гнездышко для секретных попоек. Кстати, фамилия светлейшего князя была не Меньшиков, как теперь все говорят, а именно Меншиков, без мягкого знака…

Анна, слушая мужа, теперь периодически поглядывала на «мерседес», не отстававший от них…

– Ри, прости, пожалуйста, – перебила она. – За нами, кажется, «хвост»…

– Чего? – недоверчиво переспросил Ринат.

– Сейчас еще раз проверю…

Она резко свернула вправо, будто решила припарковаться на обочине. Преследователь вильнул за ней… Когда Анна, притормозив до момента остановки, вдруг набрала скорость и снова рванулась через несколько полос влево, черный «мерседес» совершил аналогичный маневр.

– Ты права, – подтвердил Ринат.

Впереди показался поворот на проселочную дорогу, и Ринат предложил Анне туда свернуть. Их седан метнулся к правой полосе и почти без торможения повернул. За ним проследовал «хвост», и обе машины, поднимая клубы пыли, понеслись вперед.

– Тут недалеко растворный цех моих приятелей, – сказал Ринат, – там уйдем…

Действительно, через несколько сотен метров показалась производственная территория, обнесенная забором со шлагбаумом на въезде. За ней виднелся транспортный узел, где огромные цементовозы стояли в очереди на погрузку у башен с раствором, из которых через воронки внизу бетон закачивался в емкости.

Шлагбаум был открыт, и седан, не сбавляя скорости, вкатился на производственную территорию, а затем, маневрируя между грузовиками и кучами мусора, выехал на другую дорогу позади промышленной зоны.

Анна взглянула в зеркало заднего вида – погони не было. Эта дорога на задворках предприятия выводила к шоссе, переходящему дальше в Московский проспект Санкт-Петербурга. Они снова выехали на прямой путь к городу и убедились, что за ними никто не следует.

– Ты номер запомнила? – спросил Ринат.

– Нет, – ответила Анна и добавила: – Но у нас есть шанс еще раз на него посмотреть.

Сзади, будто из ниоткуда, возник черный «мерседес» преследователей.

– Что будем делать, Ри? Это связано с твоим бизнесом?

– Нет. Сейчас не дикие девяностые. Такой наглости уже нет.

– Кто же они?

– Я почему-то уверен, что это связано с проклятой усадьбой, – вздохнул Ринат.

– Ладно. В городе я от них оторвусь, – уверенно заявила Анна.