Текст книги "Торговый дом Гердлстон"

Глава VI
Провал

Но он еще не миновал всех препятствий. Когда он подошел к столу ботаники, седобородый экзаменатор указал ему ряд микроскопов. Студент должен был посмотреть в них и сказать, что он видит. Все душевные силы Тома, казалось, перешли в тот глаз, которым он посмотрел в микроскоп. То, что он увидел, напоминало следы, оставляемые на льду конькобежцами.

– Скорей, скорей! – нетерпеливо ворчал экзаменатор. Вежливость обычно блистает своим отсутствием на экзаменах в Эдинбургском университете. – Если вы не можете определить, что находится в первом микроскопе, вы должны перейти ко второму.

Этот почтенный профессор ботаники по натуре был добросердечный человек, но, несмотря на это считался одним из самых придирчивых экзаменаторов. Он принадлежал к тому разряду профессоров, которые полагают, что на экзамене происходит борьба между профессорами и студентами. Студент старается выдержать, а профессор должен стараться провалить его. И в большинстве случаев ему удавалось выходить из этой борьбы победителем.

– Ну, не задерживайтесь, – понукал он.

– Это клочок листа, – сказал студент.

– Совсем нет, – закричал ликующий профессор. – Это грубая ошибка, сэр, очень грубая. Посмотрите в другой микроскоп, рядом.

Сбитый с толку, Том взглянул во вторую медную трубку.

– Это препарат стоматы, – сказал он: в его учебнике ботаники было точно такое же изображение.

Профессор уныло покачал головой.

– Вы правы, – сказал он, – посмотрите в третий.

Третий препарат был так же неизвестен студенту, как и первый. Он собирался уже мужественно перенести свою участь, как вдруг дело неожиданно обернулось в его пользу. Случилось, что один из экзаменаторов был немного меньше похож на ископаемое, чем его собратья. Он сохранил в себе еще живой интерес ко многому, помимо своей специальности. Он узнал в студенте героя, который пострадал на футбольной площадке, защищая честь своей родины. Он сам был жарким патриотом в футболе, и вот в его сердце пробудилось сострадание к несчастному. Заметив, что студенту грозит неминуемая опасность, он, задав несколько наводящих вопросов, поставил его на более твердую почву и ухитрился держать его на ней до тех пор, пока не прозвонил колокольчик. Этот экзаменатор знал, что нужно было спрашивать, и не выходил из круга очень ограниченных познаний студента. А его коллега, весьма недовольный исходом дела, принужден был поставить на лежащем перед ним листе бумаги: «удовлетворительно». Том, облегченно вздохнув, подошел к третьему столу, уже уверенный в своих силах, как наездник, которому осталось преодолеть последнее препятствие, правда, самое трудное.

Увы, через это-то последнее препятствие часто и не может перескочить наездник. Подходя к третьему столу, Том, к несчастью, вспомнил, что говорил ему его коллега о какодиле. Он почувствовал, что у него кружится голова. Когда он сел, ему захотелось сказать экзаменаторам, что он превосходно знает все, что они спросят, но что он не в состоянии отвечать на их вопросы. Главный профессор был благодушный, краснолицый старичок в очках. С ласковой улыбкой он обратился к Тому:

– Не случалось ли вам когда-нибудь кататься в лодке на пруду?

Том ответил, что случалось.

– Может быть, – продолжал экзаменатор, – ваше весло иногда задевало тину на дне?

Том сказал, что, возможно, случалось и это.

– Может быть, вы при этом наблюдали, как со дна подымались пузырьки? Так вот, из какого газа эти пузырьки состоят?

Несчастный студент, у которого бродила в голове одна и та же мысль, чувствовал, что погибает. Не колеблясь, не обдумав ответа, он выразил мнение, что пузырьки состоят из какодила. Никогда еще не было в мире двух столь удивленных людей, как два экзаменатора, услыхавшие такой странный ответ. И никогда еще эти серьезные ученые не хохотали так искренно. Услыхав их веселый смех, Том пришел в себя. Он понял, что ему нужно было ответить: из болотного газа.

Увы! Теперь было слишком поздно. Уже ничто не спасет его. Ведь, по ботанике и зоологии тоже отметки неважные. Встав со стула, он почтительно поклонился экзаменаторам и медленно вышел из комнаты к величайшему удивлению служителя, который никогда еще не видел такого нарушения приличий. Отворяя дверь, он услышал за собою громкий хохот. Очевидно, профессора нашли его чрезвычайно забавным. Но ум Тома был занят одним решением, к которому он склонялся уже довольно давно.

Димсдэлы и Кэт Гарстон томительно ждали его в гостинице.

– Он уж, должно быть, вышел, – говорил доктор. – Он обещал прийти прямо к нам. Отойди от окна, дорогая. Мы не должны показать этому щенку, как мы волнуемся из‑за него.

Кэт села рядом с дядей.

– Не беспокойтесь, – сказала она, – не беспокойтесь: все будет хорошо.

– Да, он непременно выдержит, – отвечал доктор. – Но, боже мой, кто это?

В комнату вошла широколицая, краснощекая, маленькая девочка, довольно плохо одетая.

– Простите, сэр, – сказала она, – я Сара Джэн.

– Да что ты говоришь? – спросил доктор, ласково улыбаясь.

– Моя мама, миссис Мак-Гэвиш, велела передать вам письмо от господина, который живет у нас.

– Что же это такое? – спросил удивленный доктор. – Письмо адресовано мне, а почерк Тома.

– Господи! – вскричала миссис Димсдэл, – это значит, что он провалился.

– Не может быть! – сказал доктор, нервно распечатывая конверт. – Увы, вы правы, – продолжал он, прочитав письмо. – Он провалился. Бедный мальчик! Он огорчен этим больше нас. Мы не должны его бранить.

Добрый доктор несколько раз перечитал письмо. Мы приведем это письмо дословно:

«Милый папа. Я провалился на экзамене. Это очень огорчает меня, потому что я знаю, какую боль это причинит вам всем. А мне не хотелось бы отплатить вам такой черной неблагодарностью за все то добро, которое вы мне сделали. Лично для меня это не такое страшное несчастье; я хочу обратиться к вам с просьбою, которая у меня давно на уме. Я прошу у вас позволения бросить медицину и заняться коммерческой деятельностью. Вы никогда не скрывали от меня ваших денежных дел, и я знаю, что, если бы я даже получил ученую степень, мне все равно не пришлось бы заниматься практикой. Я просто потерял бы пять лет жизни. К медицине у меня нет никакой склонности, но при этом я вовсе не желаю жить на деньги, заработанные другими. Я должен выбрать себе какую-нибудь новую профессию, и чем скорее я займусь ею, тем лучше. О том, каким делом мне заняться, посоветуюсь с вами. Я так расстроен своим провалом, что не в состоянии прийти к вам сегодня, но завтра надеюсь увидеться с вами.

Том».

– Может быть, в конце концов не так уже плохо, что он провалился, – задумчиво пробормотал доктор, складывая письмо и смотря на холодный северный закат.

Глава VII
Майор Клеттербэк

Местожительство майора Тобиаса Клеттербэка, некогда служившего в 119 пехотном полку, было неведомо его друзьям. Правда, иногда он намекал на какой-то свой «уголок» и даже приглашал новых знакомых заглянуть к нему как-нибудь, если им случится быть в его краях.

Но так как он не давал никаких указаний, где находятся эти «его края», его приглашения никогда, не приносили никаких практических плодов. Но, тем не менее, этим приглашением он показывал, что человек он радушный, и его знакомые, при случае, охотнее оказывали ему услуги.

Галантная фигура майора была хорошо известна всем завсегдатаям клуба «Тряпки и Хвоста» и клуба «Золотой Молодежи». Высокий, торжественный, дородный, чисто выбритый, всегда в необыкновенно высоком воротничке со старомодным галстуком, он был воплощением сорокапятилетней респектабельности. Надо прибавить, что говорить с ним было всегда чрезвычайно занимательно, ибо майор на своем веку много путешествовал и обладал превосходной памятью. Соединив эти качества, вы скажете, что всякий, несомненно, желал бы познакомиться с майором.

К сожалению, мы должны заметить, что люди, не знавшие всех его достоинств, говорили о нем совсем другое. О майоре ходило немало компрометирующих слухов. Однажды, когда этот галантный воин пожелал баллотироваться в члены одного аристократического клуба, его забаллотировали, несмотря даже на то, что его кандидатуру поддерживали один лорд и один баронет.

Трудно было бы определить, почему к старому служаке многие относились с таким недоверием. Правда, все знали, что он частенько играет на скачках и получает тайком нужные сведения от конюхов и жокеев, и что это иногда очень помогает ему. Но ведь так же поступали и очень многие из его знакомых. Любил он и карты и бильярд, но ведь все люди, бурно прожившие молодость, до конца жизни нуждаются в азарте. В неблагоприятном для него смысле истолковывалась и его дружба со многими легкомысленными молодыми людьми, которых он вводил в свет и учил тратить деньги. Но, хотя клеветники и очернили его, им все же не удалось опровергнуть того факта, что Тобиас Клеттербэк был третий сын баронета Чарльза Клеттербэка, который, в свою очередь, был второй сын графа Данросса, принадлежавшего к одной из самых древних ирландских фамилий. Старый служака любил рассказывать свою родословную. Особенно часто рассказывал он ее неопытным юношам.

Случилось так, что в то утро, о котором идет здесь речь, майор был занят именно рассказыванием своей родословной. Стоя у широкой каменной лестницы, ведущей в великолепное помещение клуба «Тряпки и Хвоста», он перечислял смуглому молодому человеку с бычьей шеей целый ряд браков, заключенных некогда его родственниками. Его собеседник был не кто иной, как Эзра Гердлстон, один из хозяев большого торгового дома, ведущего дела с Африкой. Он стоял, прислонившись к колонне, и угрюмо слушал майора.

– Кстати, – сказал майор, – идя сюда, я забыл свой бумажник у себя на квартире, в комоде, а здесь в бильярдной сидит Джоррокс, который предложил мне сыграть с ним на десять фунтов. Не одолжите ли вы мне, милый мальчик, денег до завтра?

– Предлагаю вам играть на свою жизнь, – мрачно улыбаясь, сказал Эзра Гердлстон. – От меня вы никогда ничего не получите. Таково мое правило: я никогда никому не даю денег взаймы.

– Так вы хотите отказать мне в этом пустяке?

– Да.

Кирпичное, обветренное лицо майора еще более потемнело. Однако он подавил свой гнев и громко захохотал.

– Ей-богу, – проскрипел он, – вы, черти, молодые дельцы задираете нос перед бедным стариком Тобиасом. Только подумайте, сэр, быть втоптанным в грязь из‑за жалких десяти фунтов! Что? Вы уходите?

– Да. Иду в Сити. Прощайте. Мы ведь встретимся вечером.

– В игорном зале, как всегда, – ответил чисто выбритый воин.

С выпяченной грудью, надутый, спесивый, он стоял у лестницы клуба и изливал перед проходящими членами жалобу на то, что его ждет Джоррокс, а он забыл свои деньги дома. Но в ответ ему только смеялись. Наконец, он вскочил в омнибус и осмотрелся по сторонам, боясь, что за ним кто-нибудь следит. Он доехал до перекрестка двух больших торговых улиц, вышел из омнибуса и узким переулком проник в угрюмую улицу, с обеих сторон которой возвышались громады огромных серых домов.

Величавый, как всегда, майор дошел до высокого мрачного дома, в котором, как гласило объявление, сдавались «меблированные комнаты». Майор поднялся на четвертый этаж и вошел в маленькую комнату. Эта каморка и была тем «уголком», о котором он говорил с таким видом, что его собеседники полагали, будто он живет в собственной усадьбе, или, по крайней мере, в собственной загородной вилле. Даже и это скромное помещение не вполне принадлежало майору, ибо здесь же находился краснолицый, рыжебородый мужчина, расположившийся у холодного камина с непринужденностью хозяина.

Этот сожитель майора был немец, политический эмигрант, Сигизмонд фон Баумзер. Он служил иностранным корреспондентом в одной из лондонских фирм, и это занятие давало ему возможность кое-как перебиваться с хлеба на воду. Когда фортуна улыбалась майору, в маленькой комнатке на четвертом этаже начиналась веселая и приятная жизнь. С другой стороны, если немцу удавалось где-нибудь раздобыться деньгами, он по-братски делился с майором. В трудные времена они оба с одинаковой твердостью переносили лишения.

– Вы не получили письма? – с любопытством спросил майор, свертывая папироску. Каждую четверть года друзья немца присылали ему из Германии денег.

Фон Баумзер покачал головой.

– А вы? – спросил он. – Как у вас обстоит с деньгами?

Майор Клеттербэк вынул десять золотых из кармана и бросил на стол.

– Вы знаете мое правило, – сказал он. – Я никогда не трону этих денег. Без них я не могу играть в карты. Но, кроме этих денег, у меня нет ни гроша.

Майор сел и закурил папиросу. Он, очевидно, думал о чем-то неприятном. Лицо его было угрюмо, брови насуплены. Наконец, он заговорил:

– Баумзер, очень мне опротивел молодой Гердлстон. Я его еще проучу. Это такой бессердечный, расчетливый, хладнокровный мальчишка, что… – конец фразы майора потонул в пивной кружке.

– Чего же вы с ним водитесь?

– Мне казалось, – признался старый солдат, – что пусть уж лучше Тобиас Клеттербэк, чем кто-нибудь другой, пользуется за картами его капиталом. Но, ей-богу, он хитер, как черт. Он ставит немного, но никогда не упустит случая выиграть. С тех пор, как я познакомился с ним, мой карман опустел, а характер испортился.

– Что же с ним сделать?

– Ничего с ним не поделаешь. Он такой грубиян. Притворяется таким любезным, но на самом деле бессердечен и груб.

– Повторите, как его зовут? – внезапно спросил фон Баумзер.

– Гердлстон.

– Его отец кауфманн?

– Что значит кауфманн, черт вас возьми? – нетерпеливо спросил майор. – Вы хотите сказать – купец?

– Да, купец. Он ведет торговые операции с Африкой?

– Да.

Фон Баумзер вынул из кармана толстую записную книжку и раскрыл ее.

– Вот, – торжествующе закричал он. – «Гердлстон и К°, купцы, торговля с Африкой. Фэнчер-Стрит, Сити».

– Да, это они и есть.

– Вы говорите, что они богаты?

– Да.

– Очень богаты?

– Да.

Майор подумал, что его товарищ успел порядком накачаться пивом, пока его не было дома. Загадочная улыбка сияла на губах у немца.

– Очень богаты! О‑го-го! Очень богаты! – захохотал он. – Я знаю их. Нет, я с ними незнаком, не дай бог, но я знаю их дела.

– На что вы намекаете? Ну, говорите же.

– Я расскажу вам об этом, – торжественно сказал немец, – месяца через три-четыре, а то и через год, когда торгового дома «Гердлстон и К°» уже не будет на свете. Они обанкротились. Фью!

– Вы говорите вздор, – возбужденно сказал майор Клеттербэк, – их фирма выше всяких подозрений. Это одна из солиднейших фирм Сити.

– Может быть, может быть, – отвечал немец, – но что я знаю, то знаю, и что говорю, то говорю.

– Откуда у вас эти сведения? Как вы можете знать больше, чем знают дельцы, ведущие с ними дела? Объясните.

– Это вам не принесет никакой пользы. С вас довольно, что я сообщил вам об этом. Есть такие люди, которые обязаны сообщать своим близким все сведения о подобных делах.

– Все-таки я ничего не понял, – сказал старый солдат. – Вы хотите сказать, что социалисты передают друг другу всевозможные тайны, которые им удается узнать?

– Может быть да, может быть и нет, – отвечал немец торжественно, как оракул. – Во всяком случае, я думаю, что мой добрый друг Гердлстон здорово промахнулся.

– Благодарю вас, родной, от всей души, – сказал майор. – Если дела фирмы плохи, то либо молодой Гердлстон не знает об этом, либо он прирожденный актер. Черт возьми, звонят к чаю. Бежим вниз, а то без нас они съедят весь хлеб с маслом.

Миссис Робина, хозяйка, очень дешево брала со своих жильцов за ужин, но весь этот ужин состоял из хлеба с маслом, которого было так мало, что часто не хватало на тех, кто запаздывал. Оба жителя богемы сознавали, что это дело важное. Они отложили свой разговор о Гердлстонах до более удобного времени и поспешили в столовую.

Глава VIII
Отец и сын

В коммерческих кругах ничего не знала о трагическом положении фирмы «Гердлстон и К°». Тем не менее фон Баумзер был прав. За последнее время африканским промышленникам не везло. Если остроглазый майор Тобиас Клеттербэк, беседуя с Эзрой Гердлстоном не угадал, сколь жалка судьба фирмы, то это случилось потому, что и сам Эзра ровно ни о чем не подозревал. Он полагал, что дела находятся в таком же цветущем состоянии, как в день смерти Джона Гарстона. Эту важную тайну его отец скрывал в своей суровой груди, всюду носил ее с собой, как спартанский юноша носил лисицу, – без содроганий и стонов, замкнув свое горе в глубине сердца. Стоя дицом к лицу с разорением, Гердлстон хладнокровно и осторожно вел отчаянную борьбу, не упуская ни одного случая. Больше же всего он старался, чтобы слух о критическом положении фирмы не распространился по городу. Он твердо знал, что, если это случится, его уже ничто не спасет.

Фирма потерпела ряд неудач. Иные были известны всем, но иные знал лишь один Гердлстон. Первые он выдержал так весело, с таким стоицизмом, что еще больше укрепил престиж фирмы, но вторые были разорительнее, и перенести их было гораздо труднее.

Из Ливерпуля и Гамбурга он отправил отличные корабли, нагруженные ценным товаром, к западным берегам Африки, но конкуренция снизила цены, и он потерпел убыток. Береговые негры сделались опытнее, и теперь уже нельзя было получать прежние барыши. Прошли те времена, когда кремневое ружье или манчестерский ситец оценивалась на вес золотого песка или слоновой кости.

Но и другие несчастья обрушились на торговый дом. Заметив, что старые парусные суда слишком медлительны и неповоротливы для конкуренции с современными судами, Гердлстоны приобрели два первоклассных парохода – «Провидение», тысяча двести тонн, и «Вечернюю Звезду», немного меньших размеров. За первый они заплатили двадцать две тысячи фунтов, за второй – семнадцать тысяч. Мистер Гердлстон любил экономить на мелочах, и вот он решил эти суда не застраховывать. Если уж со старыми, никуда не годными парусниками ничего не случалось, то что же может случиться с двумя превосходными новыми клиперами? При их тоннаже и силе им не страшны опасности морской пучины. Но море, должно быть, подчинено духу, ненавидящему Гердлстонов. «Вечерняя Звезда», подходившая к берегам Англии в густом тумане, врезалась в «Провидение», только что вышедшее из Ливерпуля. «Провидение» раскололось надвое и потонуло вместе с капитаном и шестью матросами, а у «Вечерней Звезды» был поврежден нос, и она, едва не затонув по пути, с трудом дошла до Фолмута. В один день африканская фирма потеряла больше тридцати пяти тысяч фунтов.

Но, помимо торговли с Африкой, и другие неудачи пошатнули дела фирмы. Джон Гердлстон пустился в спекуляцию без ведома сына, и результат этого был самый плачевный. Корнваллийский свинцовый рудник, в акции которого он поместил большую сумму, вдруг истощился, и акции потеряли всякую стоимость.

Никакая фирма не могла бы вынести подобных неудач, и дела африканского торгового дома пошатнулись. Джон Гердлстон ничего не говорил об этом сыну. С него требовали денег, он платил и все откладывал день, когда должен будет дать отчет сыну. Он все надеялся, что из Африки придет какой-нибудь дорогой груз, и дела их снова поправятся.

Со дня на день ждал он известии о своих кораблях. Наконец, к нему в контору принесли телеграмму. На телеграмме был штемпель Мадейры, и старик с любопытством распечатал ее. Его агент, Хозе Альвесирас, извещал его, что рейс, на который он возлагал такие надежды, не принес никакой прибыли. Голова коммерсанта склонилась на стол, и он громко застонал.

Рядом с телеграммой на столе лежали три письма. Он прочел их, одно за другим, но все они были неутешительны. Одно было из банка, и в нем сообщалось, что взятая им сумма превышает кредит. Другое – из страхового общества Ллойда, которое указывало, что страховые полисы на два его корабля потеряют силу, если он не возобновит взносов. Темные тучи собрались над африканской фирмой, но старик переносил несчастья с непоколебимым мужеством. Он понял, что пришло время открыть сыну положение дел. С его помощью ему удалось бы выполнить один план, уже давно занимавший его.

В эту минуту старик услыхал в конторе быстрые шаги сына и его жесткий голос, которым он попрекал клерков. Через секунду дверь отворилась, и молодой человек вошел в комнату. Пальто и шляпу он кинул в кресло. Видно было, что он чем-то раздражен.

– Здравствуйте, – отрывисто сказал он, кивнув отцу головой.

– Здравствуй, Эзра, – ласково ответил купец.

– Что с вами, папа? – спросил сын, пристально глядя на отца. – Вот уж несколько дней, как вы сами на себя не похожи.

– Дела утомляют, мой мальчик, дела утомляют, – вяло отвечал Джон Гердлстон.

– Здесь душно, как в гробу, – раздраженно сказал Эзра. – Я и сам это иногда чувствую. Почему бы вам не купить себе небольшую загородную дачку с садом? Чтобы было куда пригласить знакомого поохотиться, чтобы был бильярд. Мы могли бы дышать свежим воздухом с субботы до понедельника. Есть много людей, далеко не столь богатых, как мы, которые могут позволить себе эту роскошь. На что же нам тогда кучи золота, которые лежат у нас в банке, если мы живем не лучше своих соседей?

– На это можно возразить только одно, – хриплым голосом сказал купец и принужденно засмеялся: – у меня нет кучи золота.

– Есть, есть и довольно большая, – сказал молодой Гердлстон, беря со стола тоненькую книгу, в которой были записаны все капиталы фирмы, и стуча ею по столу.

– Но здесь цифры не совсем верны, Эзра, – прохрипел отец, – у нас далеко не так много денег.

– Что?! – проревел сын.

– Тише, не кричи так, а то еще, не дай бог, клерки услышат. У нас далеко не так много денег. У нас очень мало. В банке у нас уже ничего не осталось, все истрачено.

С минуту молодой человек стоял неподвижно, глядя в упор на отца. Недоверие, показавшееся было на его лице, сразу исчезло, когда он понял, что отец говорит серьезно. Черты его исказились от злобы.

– Идиот! – закричал он, подскочив к отцу с поднятой книгой, как бы собираясь его ударить. – Теперь я все понял. Вы спекулировали, никого не спросясь. Осел! Что вы сделали с нашими деньгами? – Он схватил отца за воротник и стал с бешенством трясти его.

– Прими руки! – закричал отец, вырываясь из рук сына. – Я поступил с деньгами так, как считал нужным. Как ты смеешь так разговаривать со мной?

– Как вы считали нужным! – прошипел Эзра, швырнув книгу на стол. – Какая была у вас цель, когда вы спекулировали без моего ведома и говорили мне, будто я все знаю. Разве я тысячи раз не предупреждал вас, как это опасно? Вам нельзя доверять деньги.

– Вспомни, Эзра, – с достоинством, сказал отец, снова садясь в кресло, с которого он встал, чтобы вырваться из рук сына. – Я потерял эти деньги, но, ведь, я же их и создал. Наша торговля процветала, когда тебя еще не было на свете. В самом худшем случае, ты окажешься в том самом положении, в каком был я, когда начинал свою жизнь. Но мы далеки еще до полного разорения.

– Только подумать об этом! – вскричал Эзра, падая на диван и закрывая лицо руками. – Подумать, что я рассказывал о нашем богатстве! Что скажет майор Клеттербэк и прочие члены клуба? Как мне теперь продолжать тот образ жизни, к которому я привык? – Он всплеснул руками. – Вы должны вернуть их, отец. Все равно как: честно или бесчестно. Вы должны вернуть их, потому что потеряли их вы. Что можем мы делать? Знают ли что-нибудь в Сити? О, мне будет стыдно показаться на бирже.

Так бормотал он без всякой связи, почти обезумев от тех картин будущего, которые рисовало ему воображение.

– Успокойся, Эзра, успокойся, – умолял отец. – У нас еще есть много шансов, надо только умело воспользоваться ими. Я признаю, что виноват в том, что распорядился деньгами без твоего ведома, но я сделал это из самых лучших побуждений. Теперь подумаем сообща, как вернуть потерянное. Я обращаюсь к твоему ясному, здравому уму, он мне поможет.

– Жаль, что вы не обратились к нему раньше, – угрюмо сказал Эзра.

– Я и пострадал за это, – смиренно ответил старик. – Не забудь, что у нас остался наш кредит, которым мы еще не пользовались. Он может нам очень и очень еще пригодиться.

– А если это необходимо? – настаивал отец.

– Хороша необходимость, – злобно сказал Эзра. – Я свяжу себя по рукам и ногам на всю жизнь, а вы истратите все деньги на поправление ваших ошибок. Справедливое распределение труда, нечего сказать.

– Наше дело принадлежит нам обоим. Ты вложишь в него деньги в своих же интересах, потому что, если торговый дом обанкротится, то разоримся мы оба. Мог бы ты добиться ее благосклонности, если бы попробовал?

Эзра разгладил усы и самодовольно глянул в зеркало на свое смелое, красивое лицо.

– Могу поручиться за успех. Девчонка недурна. Но вы говорили, что у нас есть несколько планов. Послушаем, в чем состоят другие. В худшем случае, я могу согласиться и на это, но, конечно, с условием, что я один буду распоряжаться деньгами.

– Разумеется, разумеется, – поспешил ответить отец. – А пока я, пользуясь своим кредитом, попробую достать как можно больше денег и употребить их с возможно большей выгодой.

– Что ж вы намерены предпринять? – с сомнением спросил сын.

– Я намерен, – сказал Джон Гердлстон, с важностью поднимаясь в креслах, – я намерен захватить в свои руки алмазную монополию.